Записки Феникса. Часть 8. Глаз грозы

Поразительно, до чего внутренне гибок человек! Когда мама была жива, мысль о ее смерти казалась абсурдной. А сейчас живу и тянусь к удовольствиям, будто ничего и не произошло.

 Честно говоря, такой она кажется и до сих пор. Но я прячу эту мысль в закоулки души, трусливо прячу, надо сказать. Раньше, представляя себе такое горе, я останавливалась на двух вариантах: умереть вместе с мамой «до» или от тоски – «после». Для первого варианта существовали любимая машинка и не менее любимая трасса, где любила гонять при звездах. Стоит увидеть, думалось мне, признаки приближения смерти, посажу маму в машину и… Второй вариант был мучительнее. Как видите, вариант «жить» даже и не предполагался. Зачем? Для чего?
 
Знаю, эти вопросы всплывают у всех, как только бесконечно-тягуче-тяжелая тоска дает первые трещинки. Все ищут на них ответы. Священники, психологи, гуру дают ответы. На все вкусы. Выбирай любой. Глаза разбегались Выбирала я выбирала, пока в одно прекрасное апрельское утро не проснулась спозаранку и, с отягощенной тяжелыми думами головой, побрела на кухню заварить чай. Высоко в бледном небе бледно блестела звездочка. В то утро меня так потянуло на кладбище, что не могла противостоять. Собралась и поехала. Одна. Совершенно одна.

Было тепло, тихо и безлюдно. Работа на могиле нашлась: выщипать бурьян, посадить цветы. Тяжкий (для закоренелой горожанки) труд плюс мрачные мысли дали в итоге закономерную усталость, а солнышко к тому времени поднялось и грело почти по-летнему. Было тепло, уютно, ласково, будто мама жива и не было никакой смерти и никаких похорон.

Мысли исчезли. Будто аннигилировали их одним махом. Потом, как росток, вспорола нирвану одна. Каково им там, лежать под землей, на кладбище?

Разморило меня, прилегла на скамейку, растянулась на ней во всю спину. На меня обрушилось бездонное небо с белыми клочками тучек. Так и они – смотрят, наверное, на небо. Днем и ночью изо дня в день. Всегда. Вечно. Вечная пытка – знать, что будет лишь это небо, темное, светлое, хмурое, в обрамлении сосен, ясное или комковатое, как сейчас, - только это небо, другого не видать. Какое-то время это наивысшее наслаждение. Недолго.

Сбоку что-то зажужжало. Майский жук, фальстартовец, пополз по рыхлому гранитному столбику соседской могилы. Прямо надо мной прорезала прозрачный воздух пара ласточек. Улитка медленно, упорно взбиралась по листку.
 
«Как глупы мы были при жизни!» Мысль ввинтилась в мозг, как тонкая раскаленная игла. Она была явно не моей. Оцепенев от шока, я все же постаралась мысленно схватить гостью за «хвостик». Так сложился внутренний монолог, навек впечатавшийся в память: «Как глупы мы были, когда жили! На какие мелочи разменивались. Искали в жизни смысл. Проклинали ее. Тяготились ею. Смысл. Ха! Мы не видели главного. Сейчас увидели. Да поздно.
(пауза)
Опять пролетели ласточки. Чужие мысли потекли сквозь меня с новой силой.

«Главное в жизни, смысл жизни – ЖИТЬ. Быть свободными. Наслаждаться ….Не миром, а свободой движений и решений.  ЖИТЬ. ЖИТЬ! Жить – это творить окружающий мир. Все его творят, кто живет. Все, даже птицы, деревья, облака.  Жизнь есть прекрасный, бесценный дар свободы и творения. Мы торопимся жить. А жизнь надо пить как нектар, по капельке, смакуя ее каждую. Не надо цепляться за прошлое, горевать о будущем, сокрушаться о настоящем, - надо просто ЖИТЬ. Потому что, понимание сути жизни приходит именно тогда, когда истекают ее последние минуты. Надо ЖИТЬ. Надо ПРОСТО ЖИТЬ».

Это было похоже на залп – такой эмоциональной силы мысли мощным потоком хлестали сквозь меня. Ощущение столь реальное, что я почувствовала - еще немного, и битва за здравомыслие будет проиграна. Страх отклеил меня от скамейки и погнал прочь.
 
До сих пор не знаю, что это было. Приняла за рабочую версию то, что эмоциональный надрыв породил такой внутренний монолог. Так оно спокойнее. Как бы там ни было, это происшествие перевернуло во мне что-то.

Уйти - ушла, но горестно-яростный поток мыслей никогда не забуду.

Разгоралось лето, разгоралось с мая. И я решила попробовать. Попробовать - что? ЖИТЬ. Свободно жить. С мая по сентябрь не отказывать себе ни в чем. Выполнять любые свои желания. Даже абсурдные.  Только бы они появились наконец-то! Презреть правила, догмы и установки. Освободиться от пут религии, норм вежливости, морали, наконец.
То был эксперимент. Рискованный, надо сказать. Кто его знает, что получится, если дать себе волю во всем? Мы же не в силах познать самих себя.

Май ушел на «раскачку», в том числе, на оповещение родственников и друзей об эксперименте,  а в июне я сказала – пора. На старт! И обнаружила, что – о, чудо! – во мне проснулась жаркая жажда поступать как хочется.

Уже в июне обнаружились первые странности. Я тогда не знала, что процесс внутренней трансформации происходит именно так, - в нас рождается малознакомая личность, которая какое-то время удивляет, а потом либо мы принимаем ее и она органично встраивается в то, что было прежде, либо отрицаем, и она уходит обратно в закоулки подсознания. Итак, удивительности. Оказалось, я до упаду люблю свою профессию и свою работу. Это не новость. Новость то, что, отпахав полтора суток без еды и сна, я чувствовала себя счастливой, пугая окружающих бледностью лица и горящими глазами. Это было утонченное наслаждение. Еще выяснилось, что майские вечерние прогулки – самое то, но мне их недостаточно. И я решила попробовать затягивать их заполночь, отчего в лесу дрожала не от страха, а от какой-то пьянящей отваги, вскипавшей кровь.

Вседозволенность закономерно привела к жажде острых ощущений. С тарзанкой я с моста в воду не сигала (все же, лучше не попадать во власть медиков), меня хватало на различные экстримы вроде автогонок или похода в серпентарий.

И все же, не то. Не то! Что сравнится с Майданом? А Майдан к тому времени был разобран.

 Полюбились мне и люди, которых встречала на лесных дорожках. Быстро я с удивлением обнаружила, что могу легко знакомлюсь. Скоро обросла знакомыми, некоторые перешли в категорию друзей. Опосля чего, пустилась я во все тяжкие. 

Я себя не оправдывала и не бичевала. Мне хочется – и все!

Мне нравились такие отношения. Легкие. Ни к чему не обязывающие. Я мчалась сквозь душный июнь, словно пленник, вырвавшийся на волю.

То были обрывки экспериментов, отдельные опыты, которые начинали приедаться. И я отважилась на последнее, как потом оказалось, сумасбродство. 

В поисках сильных ощущений поспорила я, что проведу ночь в лесу на стадионе и не испугаюсь. Почему нет? Стадион в нашем лесопарке был сразу возле жилых домов, основательный такой стадион, с трибунами беговыми дорожками и снарядами. На трибунах полуночничали романтические парочки, спортсмены, алкаши и меломаны. Последние обеспечивали культурно-массовую программу. За спортивную часть отвечал тренирующийся на небольшом отдельном стадиончике олимпийский футбольный резерв.

Скоро я поняла, что полночь на стадионе - это необычно, но далеко не тот экстрим, который мне был необходим для встряски. Считать волшебством то, что все-таки экстрим мне был предоставлен? Да какой!   

В тот вечер было особенно душно, сверчки стрекотали на повышенных тонах, злой ветер срывал молодые листья с шуршащих тополей. Звезды рассеялись по куполу, были видны и туманности. Вспомнив случай на кладбище, я растянулась на скамейке и нырнула в звездную небесную глубь. Господи! Вот оно! Вот то, чего не хватало!

Тогда, именно тогда, я наконец-то осознала «до дна», что значит «есть только звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас». Звезды! Как можно было прожить столько дней, не видя звездного купола в ночи?!
Звезды никогда не надоедают. На них можно смотреть часами. Я лишь изредка поглядывала на трибуны вокруг. Гуляк заметно поубавилось. И с небом происходило что-то странное: сполохи, темные пятна, утробный гул.

Рядом загоготали. Я встала, закружилась голова. Странное ощущение: будто вернулся из полета в привычный мир. Хм, надо долго смотреть на звезды, чтобы осознать всю, скажем так, бренность материального мира. Надо же…
Шумела компашка внизу. И не зря. Вокруг стадиона сгущались самые настоящие грозовые тучи. Тяжелые, с отвисшими желтымм подбрюшьями, видимыми даже в ночи, медлительные. Они ходили кругами, отращивали подсвеченные розовым и перламутровым светом кудрявые башни, вспыхивали лимонным или малиновым светом, испускали сполохи.
 
Срывался яростный ветер, затихал.

Полуночников на стадионе поубавилось, а те, что остались, в возбуждении махали руками, перезванивались, курили, - восхищались.

Зрелище и впрямь было сверхъестественным: в просветленной ночи кружат грозовые тучи, вытягиваются по вертикали, испускают сполохи невиданной яркости. Воздух вокруг нас сгустился, он тек тяжко, как мед, и волоски на руках вставали дыбом, и искры трещали в моих длинных волосах.

Кто-то уходил, а мы, с десяток человек, разбросанных по трибунам как плотные тени со слабыми огоньками мобильников (электрическое освещение на тот момент погасло), не могли двинуться с места, завороженные пляской грозовых туч. 

Тучи взяли стадион в кольцо, отрастили черные полупрозрачные «ноги» -это хлестал из них дождь. Сомкнувшись, тучи выросли до циклопических размеров. Мы ожидали, что сейчас разверзнутся хляби небесные и вымокнем, но уйти от такого зрелища! От такой красотищи!

Нет. Тысячу раз «Нет»! Даже если молния пронзила бы меня, я была бы счастлива, что видела это.


Тучи, молчаливо бродившие вокруг да около, не разочаровали нас, самых стойких.
Они разразились сполохами такой силы и яркости, что стадион сам ослепительно засиял, были видны каждая травинка, каждая прожилка на листочках. Вслед за сполохами полетели молнии, на все лады загрохотали громы. Молнии змеились по небу и били вертикально в землю, толстые и тонкие,  малиновые, белые,  желтые, синеватые и угольно-черные. Они пересекались, сплетались в клубки, сыпали искрами, с утробным гудением вонзались в землю, нещадно лупили в деревья, над которыми на стадион степенно вплывали шаровые молнии….Кольцо окончательно сомкнулось. Были черные гудящие стены грозы, сумасшедший ветер-шквал рвал-трепал невидимые нам теперь деревья, буря поглотила окрестные дома. До того зазывно светившие нам окнами.
Был только черный круг, в котором, в набиравших яркость сполохах метались обезумевшие молнии, распарывая ночную тьму, бушевали энергии, я чувствовала их мощь и силу, пробивавшую тело насквозь, будто оно не больше чем пластиковая пустая бутылка, трещали и шевелились волосы на голове, шипели, как змеи, и шипели-трещали молнии. Сосны распушились в грозовом вихре, она из них, чья крона похожа была на шахматного дикого черного коня, скрипнула, как старая доска, но не поддалась жуткому напору грозы.

А мы? Мы онемели от восторга.
Все мы.
 
Вокруг хлестала вода, бушевала буря, лупили молнии, - а в центре, где были трибуны, тишина, густой, тяжелый воздух, неимоверная духота – и ни капли. Вверху, в центре черного урчащего колодца, мирно светили звезды.
Никогда не переживала ничего более восхитительного, сильного и необычного. Я физически чувствовала, как все те новые черты, которые открылись мне во мне, разрозненные выходки, непривычные фразы, - как все они сплетались в нечто цельное, словно грозовые вихри здесь, на стадионе.
В тот миг я не боялась ничего, и ничего так страстно не желала, как продолжения шоу. Силы, орудовавшие вокруг стадиона, были грандиозны, несопоставимы с нашими силенками, и невольно приходили мысли, что, какой же мощью обладают те, кто направляет эти молнии и громы, заставляет их сплетаться в жгуты и вихриться вокруг рассохшихся трибун стадиона.

Да кто мы такие, что заслужили такое счастье – видеть ЭТО? Пляска энергий в чистом виде, таких мощных, что они чуть не разнесли меня в клочья. А ведь могли. Чувствовала это. И как глупы мы, что думаем, будто можем чем-то в этом мире управлять. 
Грозовой колодец исчез так же быстро, как и появился.   
Но все мы, кто волею случая оказался в «глазе грозы», внезапно ослабев от пережитого, оставались там. До рассвета.
Рассвет был удивительно чистым, светлым, поражавшим яркими красками. Да и я была словно соткана заново.
В то лето еще были грозы, но такая не повторилась.

P.S. Все события – реальные, грозовой «колодец» действительно был.

Фото автора.
На фото: утро после грозы, облака – остатки роскоши.