История, которую нельзя переписать. Глава 2

                2.


               
          Кажется, вчера встречали победителей, невредимый и весь в орденах вернулся Егор, только уж больно короткой, как бабье лето, была радость. Когда мужа арестовали, Анна весь день просидела, ни жива, ни мертва. Дети сами топили печь и управлялись с хозяйством.

          Белый свет померк,  только мало-мальски обустраиваться начали. Собирались комнату к дому пристроить, тесно совсем стало. Надеялись выхлопотать направление от сельского совета и отправить учиться на фельдшера Серафиму. Иные девки на свидания бегают, а эта в избу-читальню в соседнюю деревню за книжками.  Она семилетку с отличием ещё в прошлом году окончила: по дому первая помощница и в колхозе любой работы не гнушалась. Про комнату, может, и лишнего размечтались, но дать детям образование очень хотелось. Сами не жили, так может им удастся вырваться из колхоза.
 
          Когда совсем худо стало, Анна решила к родне перебраться, только Цаплин пригрозил следом за мужем отправить.  И что за злыдень такой Елисей, чего житья им не даёт, как партийный билет может заменить людям и честь и совесть.  Совсем бесправные, хуже крепостных. И при царе тятя сказывал, по-разному жили, всё от помещика зависело. Когда вольную дали в Сибирь перебрались, быстро на ноги встали, но пришла советская власть и всё похерила. Глубоко таила свои мысли Анна, даже с Евдокией теперь старалась в разговоры не вступать. Бывшая подруга чувствовала себя виноватой и тоже избегала встречи. Да и кто сейчас в деревне разговаривает: люди волком друг на друга смотрят, в конторе  наорутся, налаются и опять молчат. Обнищал народ от такой жизни и духовно и физически. Колхоз на ладан дышит, один Цаплин круглые сутки глотку дерёт, грозится всех пересадить, только никто уже не боится: до ручки дошли, куда уж дальше.


          Так и Анна думала, что устала бояться, но весной свалилась ещё одна напасть. Чуть солнышко пригрело, лёд на речке не успел до конца сойти, стали скот выгонять. Корма на исходе, коровы не лошади, но может быть найдут чего погрызть. Вечером в загоне пересчитали, оказалось, что телёнок один потерялся. Анна с Серафимой всю округу обежали на десять рядов, как сквозь землю провалился, нет нигде.
 

          Через день следователь из города приехал. Цаплину сразу ясно кто виноват, офицер внимательно выслушал председателя, но стал действовать по-своему усмотрению. Первым делом сделал обыск у Антоновых и решил посадить подозреваемую под замок, за неимением специального помещения отвёл Анну в избу к одинокой бабке Прасковье. Замка и у той не нашлось, тогда строго-настрого наказал сидеть тихо и  на улице не показываться. Вместе с мамой в добровольное заточение отправилась и младшая дочь Зинаида.


          Повечеряли в полумраке холодной картошкой в мундирах без хлеба, и запили простоквашей. Бабушка Прасковья посмотрела на босые ноги девочки, подошла к кованому сундуку вынула вязаные носочки:

          - Смотри девка, смолоду беречься надо, а то будешь как я пустоцвет.

          Зина поблагодарила и с удивлением стала наблюдать за бабушкой дальше.  Прасковья покосилась на застывшую каменным истуканом Анну и достала  иконы:

          - Обмерла ты совсем девка, помолиться тебе надо. Глядишь и полегчает. Образа-то я сохранила, прячу только. О-хо-хонюшки, вот жистя пошла. Таимся аки тати даже у себя дома. А ведь я видала вас в логу-то с  покойничком Дмитрием Фатеевичем. Довелось попрощаться. Сроду той дорогой не ходила, а туту набрела. На другом бережку вы стояли, но я его сразу узнала.

          Теперь пришёл черёд испугаться Зинаиде, вдруг и ей вместе с мамой тоже наказание грозит. Сколько раз она слышала от Цаплина страшные слова: «по закону военного времени». Хотя фашистов давно победили, а он всё стращает.

          Бабушка по-доброму посматривала на непрошеных гостей и умиротворённо пояснила:

          -В Пуховую ходила, церкву там снова открыли, батюшка из экуированных службы вёл, сам маленький, сухонький такой, а ндраву крепкого. Бумагу от большого начальника привёз, смилостивилась власть над народом, во время войны все средства хороши, за Победу можно и помолиться. Жалко уехал ноне, добрый батюшка. Церковь опять под склад отдали. Я на случай образа-то и спрятала.

 

          Мало что понимала Зинаида, шестой годок ей всего был, когда внезапно объявился дедушка. Война уже шла и во время переброски из одного лагеря в другой уголовники бунт устроили, и ему удалось бежать. Случайно всё вышло, мысль о свободе затмила Дмитрию Фатеевичу все другие. Да и выбора не осталось, палить начали во всех без разбора, еле ноги унёс. Рассказывал про какую-то трудармию, что держали их хуже скота, сам не знает каким чудом выжить удалось:

          - Это только название такое Трудовая Армия, добровольцев набирали, думал на фронт попаду, оказалось, одну каторгу на другую променял. У комиссаров, как всегда, только на бумаге всё гладко, везде бардак и неразбериха страшная. Есть, конечно, специальные части, но мы-то враги народа и отношение соответствующее. А в лагерях миллионы, Анна, не поверишь. Сущий ад. Мрут люди как мухи.  Я вначале думал, отсижу, отработаю свои десять лет и домой. Повезёт, так ещё повоевать успею, а мне на старый срок новый припечатали, хитрые большевики: кто же от  дармовой рабочей силы откажется. Только рабский труд он самый малоэффективный. Сколько умных людей перевидать довелось, даже со старым большевиком на одних нарах спал. Сильно он власть ругал, разве о такой жизни мечтали, когда революцию делали. Я, говорит, самому  царю всю правду в глаза высказать не боялся, а теперь среди своих же изгоем стал. Соратники предали, но поделом мне, заслужил. Сам не лучше, во имя призрачных идеалов: разрушим, вместе со всеми орал. Власть, грех самый страшный, гордыня одна. Зачем, думаешь, столько народу загубили? Да, чтобы других в страхе держать. Вся их власть на страхе и держится, мы же о свободе мечтали. Кто-то из древних сказал:"разделяй и властвуй!". Вот они и делили всё, а когда делить стало нечего, друг друга поедом есть стали. Сколько не дели, конец-то всегда будет. Умный человек был, казнил себя шибко. Просвещать надо народ, а они его к стенке. Перед смертью Бога вспомнил, я ему молитвы читаю, а он плачет. На моих руках и помер, лицо светлое такое сделалось, я даже удивился.

          Много новых слов выучил, Дмитрий Фатеевич, за восемь лет скитаний по лагерям. Раньше думал, что в крестьянском деле ему всякие науки ни к чему, потом понял, что сильно ошибался. Ну, да не время сейчас. Анна слушала отца с изумлением, и Дмитрий Фатеевич замолчал, понимая, что говорит не о том:

          - О какой свободе они мечтали? Всю жизнь пахал, хлеб сеял, а теперь ровно варнак последний в бегах. Ты, вот что, Анна. Я в Барсучьем Логу схоронюсь. В Истоках лодку пришлось украсть, докатился, чужое взял. На ней и приплыл, кабы дорогой шёл, давно бы сцапали. Прошлой ночью у свояка в Пуховой был, договорились, что буду рыбу ловить, а он забирать. Так-то протяну сколько сам и вас подкормлю. Условились мы знаки подавать. Вот держи манок на селезня, с этого берега покрякаешь, я  выйду.

          Наконец обратил внимание, что дети сидят рядком на печке и слушают.

          - Не спите? Ну, давайте знакомиться пострелята. Старшая, конечно, Серафима. Угадал? Не помнишь меня? Ну, куда тебе, и двух лет ещё не было, как меня забрали. А это, что за казак? 

          - Папа, это Митя, в честь тебя назвали.

          Дмитрий Фатеевич на минуту замер, пытаясь рассмотреть внука,  слабый фитилёк лампады заплясал в ещё крепкой, жилистой руке и выдал волнение.

          - Понятно. Ну, держи внучок, и протянул крохотный кусочек сахара. Вот вам гостинец от меня, помните деда. Ах, и тебе, конечно, ладушка… Зина, говоришь,  расти большая Зинушка.


          Потом была весна и кусок свободного лета. Дмитрий Фатеевич плёл из ивы специальные ловушки, которые называл «мордушками». Удлиненной формы корзины действительно походили на морды, хитрость состояла в том, что были они двойные, наподобие матрешки, там рыба и застревала. Свояк приходил в условленное место и свистел из своего охотничьего манка. Улов продавал или обменивал на вещи.

          Чтобы не привлекать внимания, посредницей в делах выбрали младшую Зинаиду, к тому же старшие дети ходили в школу. В деревне сказали, что её забрали в няньки. Девочка сторожила шалаш и сдавала рыбу родственнику. Даже если набредёт случайно кто, так чего с ребёнка взять. В случае опасности, подаст знак деду. Несколько месяцев всё складывалось благополучно.

          Летом Дмитрий-младший работал подпаском, Анна с Серафимой на ферме. Чтобы как-то оправдаться перед сельчанами мальчик попутно изображал из себя удачливого рыболова, тайно посещал деда и учился хитростям ремесла.
 Рыбы тогда и, правда, много водилось, только снастей подходящих не было.  Односельчане стали косо посматривать, сытые лица детей скрыть становилось всё труднее, и Анна  решила поговорить с отцом.

          Пришла в условленное место, посвистела, и Дмитрий Фатеевич переправил на свой берег.

          - Папа, тревожно мне что-то. Уходить тебе надо.

          - Видела кого?

          - Нет. Чувствую.

          - Ладно, ещё с недельку перекантуюсь и уйду, арестантский дух из меня почти выветрился. Свояк обещал документы выправить на другое имя. Денег уже подкопили, на днях выкупить должён. Знаешь, у них в Пуховой совсем всё не так, люди дружно живут. Когда только власть менялась, они общий сход собрали и порешили добровольно обобществить нажитое. Среди своих же и председателя выбрали, самые активные  в партию заявления подали. Насмотрелись они в гражданскую, намыкались. Только церковь в селе два раза горела: сперва красные белых выкуривали,  потом белые красных, или наоборот дело было.  Вот и рассудили земляки: против ветра плевать себе дороже. Оно, конечно, кабы знатьё, все бы от мала до велика к Колчаку подались, а так, кто же знал тоды.  Бои от нас в стороне шли, вот и выжидали. Землю большевики обещали. Обещать-то обещали, да не сказали, кому сколько. Теперь всем хватило. В Пуховой скумекали,  не выгорит дело у советской власти, разбежимся, и своё же каждый заберёт. Во, как по-умному повернули!  Первое время были стычки, конечно, не без этого и до мордобоя доходило, но когда в других деревнях людей арестовывать начали, все и притихли. У них колхоз не чета нашему. А ведь и я такое предлагал, ежели бы Елисей народ не баламутил. Вот курва халявная! Умные мужики в Пуховой всегда были, но это счастливый случай, конечно. Теперь война всех подравняла, тоже горя по самые ноздри хлебнули. Свояк на двух сынов уже похоронки получил, в самое пекло под Москвой угодили. Анна, если боишься за Зинушку, то забери домой.

          - Что ты, папа. Пусть ещё побудет, смотри только, чтобы не застудилась ночи холодные стоят.

          - Я в костре камней нагрею и в шалаш кладу. Тепло так-то.

          Анна ушла. Дед перед тем, как пойти проверять снасти оставил ружьё и проинструктировал внучку:

          - Зина, ты если чего подозрительное увидишь или услышишь, то в шалаш схоронись,  ствол наружу высунь, как вроде предупреждение будет не всякий сунется. А сама свисти со всей мочи, как я тебя учил.

          Постоял, горестно вздохнул,  у самого сердце кровью обливается, надо было ребёнка с матерью отправить:

          - Не бойся, оно не заряжено. Я тут совсем близко буду.

          Свояк на следующий день не пришёл, не пришел и через два дня. Потом узнали, что получил похоронку на младшего сына и слёг старик.

          Однажды, Зинаида услышала, как свистнул кто-то, но совсем не так, как было условлено:

          - Тятя, тятя, слышишь, - она бросила веночек и стала трясти за плечо спавшего деда.

         После обеда никого не ждали. Дмитрий Фатеевич прислушался, вышел из шалаша и стал осматривать окрестности.  Шумно втянул в легкие воздух, уловив запах махорки, заторопился. Посадил внучку в лодку, стараясь скрыть волнение. Не за себя боялся за ребёнка, не дай бог откроют пальбу раньше. Дед чувствовал, как от напряжения у него дергаются не только руки, но и подбородок. Что было силы, оттолкнул судёнышко от берега, и приказал грести в сторону дома, а сам побежал в поле. Зина слышала несколько хлопков от выстрелов и громкую ругань.

          Девочка не помнит, как добралась до деревни. Кто-то подтянул к берегу лодку и собрал рыбу.

          Бабушка Прасковья посмотрела на Зину:

          - Бельё полоскать пошла, вижу дело неладное, я лодку коромыслом зацепила. Не помнишь, в жару ты металась до утра. Святой водой умыла, испуг  у тебя сильный был. Деда вашего милиционеры кое-как землицей присыпали, так я его перезахоронила. Поверите, сама не знаю, откуда силы взялись. Потом покажу, на краю кладбища упокоился Дмитрий Фатеевич, возле леса. А то бросили ровно собаку... Красивым парнем был, пройдёт мимо, а у меня коленки подгибаются, так уж я по нему сохла. Целовались даже пару раз, я дура была на всё согласна, а он строго себя держал. Ни-ни, верующий. Опосля, взял да и женился на другой. Тятя ему жену сосватал, так и кончилась наша любовь. Может и хорошо, что не женился. Вон, каких деток народил умных да красивых. А мне Бог не дал. Хотя два раза замужем была.

          Теперь уже и Анна слушала с интересом:
       
          - Я немного погодя тоже всё поле обошла. Грешным делом подумала, что они его в речку сбросили.  Спасибо, тебе, Прасковья Павловна.

          - Что уж теперь, давайте помолимся. В родной земле косточки лежат и то ладно. Царствие ему небесное.

          Хозяйка поставила на стол образа и Зина впервые услышала: Верую во Единого Бога Отца Вседержителя…
         
          Потом девочка часто бегала к старушке в гости, можно сказать, породнилась, своих-то бабушек не осталось. Выучила Отче Наш и другие молитвы.

          Кто донёс на деда неизвестно, хотя в милиции тоже не все дураки: куда бежать ему, если не домой. Может сами выждали время и выследили.

          Несчастной Анне повезло,  история с пропавшим телёнком для неё закончилась благополучно.