1682 Хроники стрелецкого бунта - 16

Поутру 21 мая о бегстве Алешки Степанова из-под стражи не рассуждал в Москве, разве что самый ленивый.  За ночь весть о том побеге обросла множеством разнообразных и чаще всего жутких слухов. Поговаривали, что Алешка не просто сбёг из-под караула, но и трех стрельцов при этом уморил: то ли горло перерезал, то ли нож по самую рукоять в сердце всадил.
 - И татей теперь у него, - часто и боязливо оглядываясь, рассуждали бабы возле колодца, - великое множество. Алешка-то у них атаман и обещался он, значит, всю Москву под нож пустить. Особенно бояр и прочих хозяев. Беречься теперь надо.
 - Особливо тебе, Устинья, - хлопнул пониже спины плотную бабенку  корзинщик Шиша, - Алешке такие крутобокие особо по нраву.
 - Уйди, охальник, - замахнулась на корзинщика коромыслом Устинья, но бить не стала, а даже наоборот, глянула как-то с  подобием ласки во взоре.
- А может нам вместе пойти  да на сеновале схорониться? – лукаво подмигнул Шиша и обвел всех озорным взором.
Весело стало.  Смеялись москвичи. Не всё ж горевать. Посмеялись они, посмеялись и опять за своё.
 - Всю Москву обещал под нож пустить…
А уж, коль, все горожане день-деньской о чем-то  глаголют, то и в царском тереме поговорить о том не грех.
 - Что же это, Иван Андреевич, - с ехидной усмешкой вопрошал Троекуров, едва переступившего порог царского терема Хованского, - стрельцы твои так плохо службу караульную несут. Под носом у себя татя не смогли устеречь. Что ты их так распустил?
- Чего? – сразу же набычился Хованский. – Напраслину говорить всякий горазд, а ты собери  их попробуй после вольности разгульной, когда сыплется всё… 
- Совсем стыд черный люд потерял, - крепко сжал кулаки окольничий Матвей Пушкин. – Воровство, то и дело…
- И у меня вера вечером Федька Соболев, - подал голос дьяк Емельян Украинцев, - дворовый мой, хотел разбой учинить.  Топор схватил. Хорошо, что конюх Силантий рядышком оказался. Он мужик у меня крепкий и всяких безобразий терпеть не может, а потому взял Федьку за шиворот да в бадью с помоями харей сунул. Хотели мы Федьку в погреб посадить, чтоб охолонился  чуток, так вывернулся стервец и утек.
- Обезумел народ, обезумел, - покачал головой боярин Одоевский. – Не к добру. Время-то мутное сейчас. Так и до следующей беды недалеко…
- На Разбойный приказ человека надо достойного поставить, вот и не станет бед тех, - громко высказался Хованский. – На то у нас и приказ разбойный, чтоб всякое воровство искоренять. И сейчас спуску воровскому люду никак  нельзя дать.
- И кого ж мы поставим?  - хмыкнул Троекуров, обводя взглядом товарищей своих. – Тут любого нельзя…
- А пусть вон Толстой  Андрей Васильевич на приказ тот садится, - подал голос князь Одоевский, показывая рукой на слегка зардевшегося молодого дворянина. – Он молодой, верткий. Такой только туда и нужен.
- Нет, тут бы поопытней кого, - покачал головой  боярин Милославский.  - Я, вот, Матвея Степановича Пушкина предлагаю. Он человек умный, огонь да воду прошел  и проверенный не раз.  Он для этого дела уж очень гож.
- Конечно, конечно, - стал поддакивать Милославскому Одоевский, мигом отвернувшись от Толстого. – Степан Матвеевич умом остер и характер у него такой, что не забалуешь. Помню, в Киеве…
И не успел поведать боярин о славных делах Матвея Пушкина, колокольный звон нарушил его помыслы.
- Что это?! – подбежал к окну Троекуров. – Опять стрельцы, что ли?
- Неужто снова? – заволновались бояре и, заторопившись к окнам, стали высматривать пока еще неведомую беду. –  Доигрались. Батюшки…
- Не стрельцы это, - буркнул себе под нос Андрей Васильевич Толстой. – Крестный ход сегодня у Сретенского монастыря.  Икону Владимирской Божьей Матери по городу понесут. Неужто запамятовали?
- Ну и, слава Богу, - облегченно вздыхая стали креститься бояре, - а то ведь подумали…
- Так как же с Разбойным приказом? – громко вздохнул Хованский.
- Так ясно всё, - дружно закивали бояре.
«Того же числа сказано в Розбойный приказ сидеть окольничему  Матвею Степановичю Пушкину».
Колокольный звон над Москвой не унимался.
«Того же числа был ход со кресты в Сретенской монастырь, а в ходу были власти: Карнилий митрополит Новгородцкий и Великолуцкий, да епископы Леонтий  Танбовский, Митрофан Воронежский. Да в ходу были по указу великого государя окольничий князь Грегорий Афонасьевич Козловской да думной дворенин  Андрей Васильевич Толстой, думной дьяк Парфений Пятой».
Народу возле Сретенского монастыря собралось видимо-невидимо. Почесть, вся Москва сюда пожаловала. Икону Владимирской Божьей Матери вынесут из храма, ту самую, что помогла в прежние времена  все беды из Москвы прогнать.  Событие-то, какое! Не каждый день великое случается. И у всех в глубине души теплилась надежда , хотя бы раз в жизни, узреть чудо необыкновенное.
 - А в тот день, когда митрополит Киприан, - степенно вещал, окружившим его людям, седой старик в заплатанном монашеском подряснике, - принес сюда из Владимира образ чудотворный Божией Матери,  хан татарский Тамерлан у ворот городских с войском стоял.  Покорять, значит, пришел. Вот. Спит хан в своем шатре и сон видит. Будто бы гора перед ним, а на горе красоты невиданной боярыня стоит. Хан-то, вроде бы, к Ней потянуться, а потом, глядь, и обомлел. Стоят возле Неё воины, числом неисчислимы, а в руках каждого молния, словно копьё.  И все они на хана разом пошли. Испугался басурманин  и проснулся. Лежит на перинах своих, дрожит, зубами стучит.  А как успокоился малость, собрал приспешников своих да говорит:
 - Не одолеть нам Москвы никогда. Сила великая в ней. Уходить надо. И ушли…
- Неужто ушли? – изумленно открыл рот тощий мужичонка в линялой рубахе.
Старец глянул на мужика, дескать, чего тут не понятного и хотел еще что-то добавить на словах, но опять начался колокольный перезвон и на крыльце монастырского храма суета занялась. Такая суета, почесть всегда, перед важным делом случается. Вот-вот,  что-то начаться должно…
 - Мати Божия, - пал старик на колени, - спаси землю Русскую! Ниспошли мир на Москву!
И все, кто стоял рядом со стариком на колени опустились, а кто подальше был, те стали часто креститься да кланяться, на колени, пока не становясь.
 - Ниспошли мир на Москву! - слышалось то там, то тут. – Ниспошли!
Но внезапно гортанный крик, словно злая молния в темном предгрозовом небе, раздался над усердно творящим земные поклоны седовласым рассказчиком.
 - Ты, что ж, иуда, бесовской щепотью чело оскверняешь?! – замахнулся на молящегося старика крепко сбитый монах с взглядом рассерженной рыси. – Иуда!
Старик сжался, затрясся, поднял вверх дрожащую руку, а потом торопливо стал по-старинному двумя перстами крест на себя налагать, приговаривая:
 - Прости меня, прости…
- Кто это такой сердитый? – шепотом спросил печник Дымов, стоящего рядом монашка.
- Суздальский  протопоп Никита Добрынин, - отозвался монашек, часто клянясь в сторону протопопа. – Строгий человек. За веру старую стоит.
Суздальский протопоп тем временем поднял вверх два перста, набрал в грудь воздуха, чтобы что-то важное произнесть, но не успел.  Будто порыв ветра, крик по толпе прокатился:
 - Несут! Матерь Божия! Несут!
Тут же все поднялись и стали поближе к крыльцу храма пробираться. Каждому на святыню глянуть не терпелось. И сжималась толпа перед крыльцом, подобно пружине при последнем напряжении.  Великая сила зрела недрах молчаливой толпы. Еще чуть-чуть и… 
Но ничего не случилось. Два дюжих монаха, с иконой в руках, осторожно ступая по каменным ступеням, сошли с крыльца, и пошли прямо на надвигающуюся людскую стену. Казалось, что вот-вот  и проглотит стена та святыню вместе с нарядно одетыми иерархами церкви, но не зря икона чудотворной зовется: расступилась толпа, пропустила образ Божьей Матери на улицы московские и смиренно пошла за ним.
В первых рядах за иконой шагали самые достойные люди. Андрей Васильевич Толстой оказался плечом к плечу с Голицыным Василием  Васильевичем.
 - Ох, смотрю я сейчас на всё это, - шепнул Толстой Голицыну, когда шествие проходило Арбатские ворота, - и сердце у меня кровью обливается от тоски и предчувствия.
 - Какого предчувствия? – отозвался Голицын.
 - Неужто сам ничего не замечаешь?
 - А чего?
 - Так изведет скоро Милославский со света государя Петра.  Силы-то он себе с каждым днем всё больше и больше набирает. И если его сейчас не остановить, совсем беда будет… Слышал я днями, что лекаря нового он в царские покои сватает.  Ой, что будет…
 - Не пойму я чего-то тебя, Андрей Васильевич, - постарался глянуть Толстому прямо в глаза Голицын, - две недели назад, ты же  вместе с Милославским стрельцов подначивал, а теперь, вон какие речи ведешь.
 - А чего тут понимать, -  опустил глаза книзу Толстой, - я думал, что Милославский за Русь радеет, а он только о себе и заботится. А сейчас так нельзя, мы сейчас на грани стоим…. Спасать государя Петра Алексеевича надо. Спасать.
- Ладно, - толкнул локтем в бок Толстого Голицын, - приходи завтра к обеду в покои Софьи Алексеевны. Там и поговорим. Патриарх Иоаким обещался тоже придти…
Голицын хотел еще что-то добавить, но тут все кремлевские колокола разом ударил, и не до разговоров стало.