Gardien de la Voie
Я смотрел сквозь капли, сквозь морось, опасаясь даже отвести глаза от темного провала парадной. Где-то глубоко в его недрах таилась она. Ей пора уже было бы выйти, поскольку вот уже на протяжении нескольких месяцев она выходила именно в это время, невзирая на погоду. Я ждал, когда наконец в черноте появится сперва темно-серый, а потом все светлее и светлее, вплоть до белого, ее силуэт. И вот этот белая, всегда белая, фигурка бесстрашно выйдет в черное вино вечера навстречу своему обретению. И тогда я, как заведено, двинусь следом, немного отстав, так, чтобы она не видела своего незримого соглядатая, который, таясь в тенях и мешаясь с ними, крадучись, стараясь не стучать тростью о булыжник мостовой, робко идет следом.
Вот уже несколько месяцев я повторяю по вечерам один и тот же маршрут – маршрут этого светящегося бриллианта в вязкой, сначала духоте, а потом, через месяцы, сырости вечеров. Промозглость вечера пробиралась под сюртук, охлаждая тело. Тело, стремящееся к ней, несущее ей заключенную в нем душу, бьющуюся о стенки своей уродливой темницы.
Я каждый раз видел ее в темноте, как первый раз, так и во все остальное время. Помню, тогда давали что-то в опере, я и запамятовал уже что, поскольку из своей ложи увидел в партере ее силуэт. Он матово светился изнутри и невольно останавливал взор на себе. И действие на сцене перестало быть заметным, перестало существовать даже время. Было лишь воцарившееся передо мною матовое свечение, исходящее от нее ото всей. От всей ее фигурки, затянутой в тугой корсет белоснежного платья.
Она была одна. Всегда одна, и я не гадал отчего. Посреди остановившегося времени это было не важно. Она неотрывно глядела на сцену, в то время, как я так же безотрывно смотрел на нее, лишь изредка поправляя съезжающее пенсне. Так же она и сегодня выйдет и в одиночестве побредет по переулкам, погружаясь в их густую сеть, уводя меня за собой, утаскивая в черные колодцы дворов, из которых вели, зашторенные полуприкрытыми веками ржавых створок ворот, арки. И будут вновь переулки, вновь дворы, которые будет освещать лишь свечение ее силуэта и оживлять лишь стук ее каблучков по брусчатке.
А я буду идти в отдалении, в тенях, понимая, что никогда не смогу выйти к ней на свет. Потому что чуть впереди, в сияющем гало фонарей, ее ждет тот, которого она не отторгнет, который может приблизиться к ней, может заключить ее в объятия, может ощутить, как в него втекает ее светящаяся матовость, как она заполняет его всего и он может нескончаемо пить из этого источника, который на какой то момент становится им самим, неотделимым от самой сути его естества. И питая его матовым своим свечением, она одновременно впитывает в себя, вливающийся в нее, яростный поток его внутреннего огня. И тогда ее внутренний свет становился ярче, пронизанный сполохами пламени, в то время как пламя в нем затихало, умиротворенное ее млечным светом.
И перед взором моим представали лишь льющиеся серебристые потоки сверху и ярко-оранжевые огненные струи, бьющие снизу. Виделось, как они переплетаются, сливаются в упругий пульсирующий ком, ширящийся и, достигнув предела, распадающийся на фейерверк брызг, расцвечивающий проулок радугой их обоюдных внутренних заветов. И как где-то, посреди этого буйства красок зарождается плод слияния двух стихий, который вырастет из семени упавшего на мостовую в трещину меж булыжников. Который навсегда поменяет мир, если его не растопчут грязными сапогами извозчики. И оберегать его – это мой удел во всей этой круговерти красок.
Боже, как мне поначалу хотелось выйти из тени, приблизиться… Но мне постоянно что-то мешало. Быть может, порой моя внутренняя смятенность, а порой и какая-то отстраненная бесстрастность, но как бы то ни было, я так и остался в тени. И только из тени я мог любоваться тем великолепием их тайной жизни, которой не разглядел бы на свету. И через месяцы я понял, что удел мой быть лишь свидетелем великого рождения воплощенного света.
А сегодня я понял, что удел мой сопровождать ее в бездонном мраке вечернего города, одинокую и светящуюся. Есть великий соблазн всему светлому спутать Огонь Рождающий с тем, другим пламенем, таким же вечным и так же вздымающимся стеною снизу, которое лишь иссушает живительный свет и в итоге испепеляет высохшую душу, неспособную к рождению, к переменам, ожидающую своего часа в плотной поленнице таких же иссохших собратьев.
И это пламя будет вырываться из черноты проулков, из мрака подворотен, из мрака, где всегда буду я – страж ее света, стоящий на вратах ада, клубящегося в черном вине городского вечера. На самой кромке черноты и кругов света вокруг редких фонарей. И балансируя на этой грани, освещенный спереди и темный сзади, я и оберегаю ее истинный свет, который ярче всех фонарей города. Оберегаю его для радуги обоюдного завета двух стихий, рождающего перемены, творящего истинную и вечную власть.
А после, она вернется к началу своего пути и нырнет в черный провал парадного. А я уже не таясь и неспешно пойду в свой большой и пустой дом, где уже растопили камин, ожидая моего прихода. Скину в передней набухшую от влаги одежду, налью себе в бокал темно-красного, почти черного, вина и усядусь за стол писать ей вновь, как я делаю каждый вечер. Писать о том, как хотелось бы мне хотя бы дышать одним с ней воздухом, вдыхать аромат ее мокрых волос и касаться пальцами бархата ее кожи. И, дописав, перед тем как запечатать конверт подпишусь сегодня, не как обычно – Anonyme, а так, как буду подписываться впредь - Gardien de la Voie.
Свидетельство о публикации №214111600285
Лена Островская 17.11.2014 01:54 Заявить о нарушении
Лена Островская 25.11.2014 00:09 Заявить о нарушении