Горящие ладони

На днях пробегая по сайтам, посвящённым 9К72, наткнулся на командирский корпус воинских частей, нашёл своего командира, и снова бессонная ночь …
О том, что предстоит марш бросок, штабисты, наши же пацаны, «сообщили нам по секрету». С помощью этой «разведки» конечно же нам стало известно и о дне, и о примерном часе Х.
И, тем не менее, волнующее ожидание, в который раз проверка комплектности вещмешка, внимательное выслушивание солдат – дедов, отпустив челюсть, шутки, подначки, и все это на фоне радостного и томительного ожидания.
Наконец то, в одиннадцатом часу ночи, условный сигнал дневальному и по батарее раздаётся его радостное долгожданное «Тревога», сопровождаемое воем сирены. В минуту мы в строю. Перед нами наш «скарб» для выборочной проверки комплектности прибывшим контролирующим от штаба. Необычная вольность в строю, но её как будто не замечают ни командир батареи, ни представитель штаба. Последний непрерывно поглядывает на свой хронометр и делает писульки в своём блокноте, поглядывая на нашего комбата. Сделаю небольшое отступление от повествования. Служить после «учебки» посчастливилось на одном из «поясов обороны родной столицы», в ракетных войсках ОТН назначения, в подразделении войсковой части – Объединённая ремонтная мастерская (ОРМ). Не знаю как кто, а я воспринимал службу ровно, без особого напряга, с интересом, только иногда тосковал по Мамке. Служба в «ремонтной мастерской» это почти как работа на гражданке, только с режимом на: кушать, спать, смотреть кино и некоторые другие мелочи, такие как изучение Устава, данных спецтехники и т.п.
Наша ОРМ обслуживала Бригаду, состоящую из трёх дивизионов, к каждом из которых по три установки. И каждый год один из дивизионов выезжал на боевые пуски, сопровождаемый нашей ОРМ. Как правило, пуски проходили на одной из площадок Капустного Яра. И этот раз, как и всегда, нам предстояла «работа» там.
Наконец закончено действо в казарме, команда – «Выходи, строиться», и мы, толкаясь вещмешками, гремя сапожищами по бетону лестниц, скатываемся с третьего этажа на плац. Ускоренное построение и мы буквально бегом несёмся в «парк», где наши цеха и наша техника. Обмен паролями с охранением и мы на территории своей ОРМ. Последний взгляд на содержимое кунга, проверенное, перещупанное и переложенное с места на место, чтобы надёжнее, не трясло на марше. А надо сказать, что ценного в моей машине было не мало, достаточно отметить, что военная моя должность – «Электрик», что подразумевало «специалист систем управления», а соответственно на «ватных» подушках в моем кунге лежали «гироскопы», преобразователи и много того, название чего Вам всё равно ничего не объяснит.
Не знаю как, порой сам удивляюсь, могло статься, что не совсем правильно вякавшего на родном русском, кубанского станичного парня, смогли научить чему-то дельному сначала учителя, потом в «учебке». Но проснулся такой бешеный интерес к познанию всего мне незнакомого. И чем заковыристей был вопрос или тема, тем упорнее я их «грыз». Сосед, живущий, и, слава Богу, здравствующий поныне, Юрий Павлович, как-то незаметно взял шефство над безотцовщиной и вложил в меня своими рассказами о поисково-спасательной «работе» (он служил в этом подразделении срочную) по отысканию, по возвращении, собачек, манекенов и прочих объектов, столько, что достаточно было малейшего толчка для выбора окончательного пути в жизни. И, оказывается, до этого толчка было совсем чуть-чуть …
Как мне пригодилось копание с «дядей Юрой» в схемах, в поисках моих ошибок спаянных мной передатчиков – «средне-волновиков». В казарме, видя как ужасно «погано кажет» телевизор, и, проверив на какую антенну (проволоку) он «ловит картинки», я за пару часов смастерил такую семиэлементную антенну с «директорами», «рефлектором» типа «волновой канал», благо материала у нас, в ОРМ, куда попал служить после учебки было навалом, что даже «крутые деды» стали поглядывать на меня с уважением. Ну а потом безотцовщина … , она же вся на виду.
Назначение сих, перечисленных элементов, я естественно не знал, но то, что они «нужны», это усвоил с собственных уроков на Кубани. Многим соседям и родичам потом на мастерил таких. Так и в части я прослыл специалистом – телевизионщиком.
Водитель нашей «мастерской на колёсах», Василий Бросаткин, уже завёл машину и ждёт моей команды на выезд, я жду команды командира взвода старлея Тимошенко. В небе «сигнальная ракета» белая, напряжение растёт. Несколько томительных минут, взмывает красная, и рёв движков нескольких десятков машин сливается в один. Голосов не слышно. Гарь, лучи света от фар машин сквозь узкие щели прорезают темень ночи, крестясь и выхватывая из темноты флажковых - регулировщиков, бегающих офицеров и прапорщиков и всё это, как в сказке, в мелькании снежинок падающего снега.
Постепенно, подчиняясь замыслам командиров, жестам и матерщине регулировщиков, формируется колонна. Она вытягивается не на одну сотню метров. Впереди дозорные, штабные машины, машины охранения, за ними медленно ползут три величавые, боготворимые мною в тот момент (да и сейчас), установки 9П117, каждая со своим набором техники сопровождения, грузно переваливаясь с боку на бок, а мы естественно идём не по автобану, и нежно покачивая на себе изделие.
Потом несколько машин нашей ОРМ, с пяток машин хозяйственного назначения, и замыкают всю эту авто-гусеницу снова машины охранения и машины контролирующих – вышестоящего командного состава. Три часа ночи, впереди ещё 50 км лесистой глухомани - зимнего, ночного леса средней полосы.
Настроение … Трудно сейчас подобрать слова, чтобы описать чувства того времени. Ты горд и счастлив, ты ещё молод и потому бесшабашен, но со всем этим перемешивается чувство ответственности и тревоги, как это все закончится. Первый мой зимний марш-бросок на стартовую позицию.
Остановок было множество. Офицеры высыпались из машин бежали к какому-то, с лампасами, не нашему. Рапортовали, докладывали, решали вводные – это их жизнь. Мы же радовались всяким непредвиденным остановкам, собирались в кучки, с ближайших машин, отпускали шутки в адрес «офицерского детского сада», травили анекдоты и, уже поглядывая на часы, мечтали о завтраке или, по крайней мере, о горячем чае.
Мне надоело скакать туда-сюда. Я забираюсь в кунг, предварительно натопленный, раскладываю стеллаж между столами, из ячейки достаю матрац, постельное и, скинув шинель, (танковый комплект был положен только «работающим» на установке), растягиваюсь – блаженство. Начинается движение, меня мерно покачивает, убаюкивает ворчание движка нашего «ЗИЛа», пиликанье какой-то найденной музыкальной волны. И после стольких волнений, ожиданий и суеты я засыпаю здоровым крепким сном. И, забавно, мне снился наш марш-бросок, только почему-то в ярких красивых тонах. Видимо бестолковка жила дневными впечатлениями.
Видения прерываются грубым окриком командира отделения, сержантом, фамилию которого не назову, потому что хотя и гавнюк он, но земляк ...
«Мать твою так, разлёгся, твою мать. Бегом на выход, за кривой стартер и крутить пока не заведёшь …» Вылетаю из кунга в чем был - китель, наспех одетые сапоги. Васька с растерянным лицом, с виноватой улыбкой на нем, трясущимися руками подаёт мне заводную ручку – «кривой стартер». Я вгоняю его в движок и начинаю яростно крутить. Гнев и обида душит меня, и это со мной так …, и это мой земляк … в ушах ещё звенит голос сержанта. Я неистово кручу «кривой» и пот и слезы побежали по щекам, я, как и в детстве, оставался очень раним …
Не помню, с какой попытки движок завёлся. Я в кунг, сержант к своей машине, Васька, моргнувший мне из кабины, а до этого упорно помогавший мне стартером запустить движок, подгазовывает, не давая ему заглохнуть.
Успокаиваю дыхание, обдумываю произошедшее, на душе какое-то опустошение. Я впервые столкнулся с тем, чему не мог подобрать определение. Ещё вчера этот мой друг, пусть и старшего призыва, но, казалось, землячество позволяло его таким считать, улыбался моим шуткам, хлопал по плечу, заходясь смехом, или в уединении участливо спрашивал - Как дома? И я, лопух, развесив уши, рассказывал о самом сокровенном – о Челекенском детстве, о своих Челекенских друзьях, о Маме, о Кубани, о своих планах … Кому я говорил … ? Господи, кому? Тошнит …, тошнит от самого себя.
Но все проходит. Переключаюсь на мысль, что мы снова едем, догоняя колонну. Успокаиваюсь, и замечаю что мне не уютно, почему-то пекут ладони. Поднимаю их к свету, к глазам и, Боже мой, я вижу местами лохмотками висящую кожу и уже твердеющую сукровицу. Ладони начали «гореть». Аптечка! Измазывая ящики, нахожу её, высыпаю содержимое. Одна ерунда. Бинты, жгут, зелёнка, таблетки … А печёт уже, хоть обмочись. Отстёгиваю шторы маскировки и ладони прикладываю к холодному стеклу, боль стихает. Ничего потерпим до первой остановки, а там снежок, а там кайф, утешаю сам себя. Так и было. Закончился последний «перегон». На одной из опушек, «регулировка» показывает поворот и, в десятке метров, останавливаемся у трафарета ОРМ. Здесь место нашего «базирования». Радостный подлетает первым наш старлей Тимошенко, чуть позже подходит капитан Данильченко. Несколько слов поощрения за удачно выполненный марш-бросок. Команда – «оправиться и отбой».
Поправляю в кунге ложе, заваливаюсь спать, чуть позже сопя «вползает на полати» Васек. Несколько ничего не значащих фраз и засыпаем. Спалось мне плохо, цеплял ладонями тряпье, а, казалось, ладони тру о кирпичи.
Вот если б так почаще, нам дали выспаться, и подъем был не в 7.00, а в 9.00 О, если б Вы знали, что значат для солдата эти утренние 2 часа, когда самые сладкие сны.
«Подъем!» орёт, с ночи назначенная смена дневальных. Кое как оделся, благо не было казарменного - «шире шаг». Дневальные уже приволокли термоса с кашей, чаем и коробку с нарезанным хлебом и маслом. Милая наша «кухня», когда же вы все это успели сварганить. На ходу … говорят. По протягивали мы свои армейские котелки за кашей, получили свои порции, и сели ням-ням. Только я никак приноровиться не могу. Ни правой рукой, ни левой. Не зажму ложку никак, не собираются руки в ладонях. До выкаблучивался, пока на меня и моё жонглирование ложкой один из «дедов» внимание не обратил. Подходит, а ели мы, где кто. Кто на подножке, кто на пеньке, кто на капоте. Я тулился в стороне. Ну-ка показывай ладони. Когда, кто? Сам наливается гневом. И как бы кто ни рассказывал, о гнусной дедовщине, обратное делается прямо на глазах.
Не думаю, что моё молчание, из нежелания раздувать вчерашнее, было воспринято «стариками» как благородство и большое достоинство. Видимо были и другие основания … Только после завтрака, когда уже по батарее было не скрыть свои страшные пятерни и пришлось их забинтовать и одеть в трёхпалые перчатки, кстати все четыре дня я так и проходил и проспал в них, за исключением, тех моментов, когда перебинтовывал и мазал обыкновенным сливочным маслом из столовой («старики» приносили). Так вот, только после завтрака куда-то пропали наши «старики», а мы первогодки разгребали от снега площадки, обозначали их верёвками с флажками, по заданию комбата сочиняли «стенгазету» батареи и занимались ещё разной какой «ерундой». Что удивительно офицеры уже всё знали, но, ни одного вопроса, правда и без претензий на мою подвижность. Работу мне пришлось имитировать.
Так вот менее чем через 20 минут нас снова стало больше. Вернулись из лесу отсутствовавшие «старики». И, бааа …, мой командир отделения с синячком под глазиком.
Какие нужны были расспросы. И пусть я ещё был туповат, не знал свойств горячей и холодной плазмы, практические навыки подсказали - это платёж за вчерашнее.
Мне не позволено было шаркать ножкой перед «стариками», изливать слова благодарности, отдавать кусочек сахару или масла. Наоборот, на все мои попытки хоть как-то выразить благодарность за их поступок в защиту меня, ответом были отстранённые взгляды и лёгкие усмешки. Старики так и не позволили перешагнуть невидимый барьер, дистанцию, между первогодками и старослужащими. Ну что ж может быть это и правильно. И вся дальнейшая моя служба меня не разубедила в этом. Разные бывают «старики» и я благодарен судьбе, что служил именно с такими.