Звезды над урманом часть 93

Предыдущая страница: http://proza.ru/2014/11/08/926

Ночью при свете факелов команда гребцов, взяв у Архипа остроги и китайские фонарики, разошлась вдоль берега. Маленький лекарь попросил поймать десятка два крупных щук, которые при заходе солнца подходят к кромке воды и встают у берега на ночевку.
Ванюшка предупредил кормчего, что бить острогой нужно в голову, так как кожа нужна для пошивки стягивающего жилета, а желчь для снадобья.
Ванюшка, разглядев маленькие костыли, удивленно спросил Ботагоз:
– Твой сын пробовал ходить, госпожа?
Мать Ваулихана от неожиданности удивленно округлила глаза. Еще два часа назад этот маленький урус еле-еле выговаривал пару слов на татаро-узбекском сурже, а сейчас он ей задал вопрос на чистейшем языке ее предков. Может, действительно Жас Дэригер сотворит чудо, и ее сын встанет на ноги? – подумала с надеждой женщина.
– Сынок пробовал вставать раньше, но путешествие по воде растрясло на волнах Ваулихана так, что он и повернуться не в силах, – утирая накатившуюся слезу, всхлипнула она.

***

– Ты, Архип, долго тут не протянешь, о сокровищах Ермака уже болтает каждый нищий в Тобольском остроге. Воеводы тоже талдычат меж собой про кузнеца – белого шамана, только пока не догадались, где тебя искать, – принимая у кузнеца поднесенную чарку, рассуждал кормчий Ефим.
– Знаю, нагрянут окаянные. Не за себя беспокоюсь – кабы Ванюшка не проболтался при допросе. Ведь когда на дыбу повесят, всех святых вспомнишь, а не токмо о злате атамана. Да и место насиженное бросать жалко. Это же все с первоначала приниматься пристанет. Стар я стал для таковых переселений.
В разговор вклинился Никита:
– Я рисунок снял со старинного камня. Земля на урмане не заканчивается, и далее места есть до моря восточного, откель наше солнышко поднимается. И живут там алеуты дикие.
– А разве диче вогулов еще кто-то есть? – подал голос Угор.
– Есть. Нагие ходют. Без штанов вообще.
– И бабы?
– И они тоже, сердешные, – улыбнулся, пошутив Никита, – как в бане. Так вот, наличествует таковая реченька, Таз именуется. По ней коли спуститься, верст двести острог Мангазея имеется. Его полвеку назад архангельские поморы поставили. А далее через тундру другая речка будет, Туруханка, вот она и впадает в Ионесси. А ежели по Туруханке спуститься, то дремучие края начинаются, где нет тебе бояр да воевод. А злато под ногами валяется цельными каменьями. Но можно и студеным морем туда пройтить. Коли на скалы не попадешь, то в заливе, где Ионесси впадает, и окажешься.
– Знаю я Таз-реку, с дедом бывал мальчонкой. Через Кызым туда зимой дорога. Но можно и рекой, коли бы ушкуй у нас был, – подал голос Угор.
– Ушкуй я пригоню летом, – подумав, заявил Ефим, – собираются наши воеводы пленить хана Сейдяка да в Москву отправить к Борису Федоровичу, а без него и мне жизни тут не будет. Жинку, сыновей забираю и алга, не воеводам же ладью отдавать, – погладив бороду, улыбнулся Ефим.


– Тут гребцы щуку наловили, что с ней делать? – спросил сын Ефима, открыв дверь в кузню.
– Шкуру обдерите, а желчь в мешочках оставьте, рыбу сварите себе, – объяснил Угор вошедшему и похвастался: – ранее у кого жилетка была из щучьей шкуры, тот самым богатым считался, если же две жилетки, то совсем князь был, – и добавил: – а желчь – она Ванюшке сгодится для снадобья киргизенку. Вона как отец за ним ходит, и матка извелась совсем, ажно про нас, бегляков запамятствовал басурманин.
– Тьфу на тебя, леший! Накаркаешь беду на наши головы.
– Жалко, хоть и нехристи. А все одно, душа-то человеческая, – вставил свое слово Архип, – на берег совсем не сходит, со мной, видно, не желает повидаться. Да и я шибко не горю желанием. Надо же, как обернулось: нашли друг друга на конце земли, у брега моря Харе повстречались. Уходить нам надобно далее, везде мир полон боярами да воеводами. Угор, когда в урман шли, обещал волю, а тут вновь князья объявились. Нет на белом свете местечка, видать, без доли сиротской.
– Дядь Архип, прими чарку, – подал голос брат Ванюши, однорукий Максим.
– Давай, что ж, коли не жалко, – отвлекся кузнец от горьких дум, принимая чарку, – вроде все обсудили.

***

Двое всадников медленно двигались по проселку в сторону Казани. Лошадей прикупили да приоделись.
Макарка, чуть пришпорив жеребца, догнал своего попутчика:
– Дядька Григорий, а ты пошто чужим именем назвался-то?
– Кабы не назвался, болтаться бы нам на губских воротах, – усмехнулся Расстрига, – а теперича у нас и охранная грамота имеется. Попробуй расскажи кому, как боярина вокруг носа обвели, в жизнь не поверят. А имя я монаха знакомого младого присвоил. Девять лет назад с ним в монастыре в одной келье жил. Токмо моложе он меня на четверть века. Отрок сына боярского, зарезанного в слободе Немецкой. Вишь, и пригодилось знакомство. Он шельмец и плут отменный, с литовской стороны их родители в Москву пришли. Царь Иван Третий его отцу за разгильдяйство кличку дал – Отрепьев, как знал, что яблоко от яблони далеко не катится, весь род их баламутный. До Ярославля доберемся, а там разберем, что делать далее, может, воистину в Углич подадимся.
Раздался топот конских копыт. Навстречу выехал разъезд из десяти-двенадцати казаков.
– Куды путь держим, служивые?
– В Углич, до монастыря тамошнего, молиться за упокой атамана Ермака Тимофеева, – ответил за обоих Макар.
– Не вы ли к царевичу Дмитрию с Камских солей пробираетесь?
– А если мы? То что, не пропустишь? – оскалив желтые зубы, отозвался Григорий, берясь за рукоять сабли.
– Мы вас еще и проводим до Волги-матушки, коль перед царевичем Дмитрием слово о нуждах казачества замолвите. Мы ведь сами от Бориса самопосаженного вдоволь соленой ушицы нахлебались. Сколь можно ему да Федору полоумному кланяться? Вся Россея гудит, люди ждут, когды Дмитрий на трон вернется. Урочные лета думает по всея Руси вменить бесноватый Борис, вот и бегут смерды да холопы на Дон и Волгу. Юрьев День и тот все еще под запретом. Многие бояре, что недовольство высказывали на людях, ныне в опале. Шуйские на трон метят, посадская челядь избы жгет. Совсем тяжко стало.
– В Сибирь надо бы вам, соколики, там пока тишь да гладь да Божья благодать. Мы токмо оттуда. Коли бы не дела важные, не ушли бы с сих краев вольных.
– А Архипка-кузнец жив-здоров? С обозом у него три дня жили. Опосля нас вогул провел тайными тропами через камень, – поинтересовался рябой казак, гарцуя на своем жеребце.
– Вишь, землица-то у нас вона какая узкая! Надо ж встретить знакомого, – улыбнулся Григорий, – мы с Архипом товарищи старые, расставались, всплакнули малость, – не моргнув, солгал Гришка, – так что милости просим в Сибирь, а сопровождать нас не надобно, нам по-тихому сподручнее.
– Нет, мы уж на Волге да Каме пока побудем под рукой Строгановых. А Дмитрий позовет, то явимся по первому зову, – ответил старший казак, прощаясь, – блаженной дороги, служилые!
– И вам не хворать, – отозвался Гришка, пришпорив коня.

***

Ванюшка возился с Ваулиханом целыми днями, уходил только вечером, чтоб разобрать с Никитой таблицы и древние манускрипты.
Сын Исатая уже свободно садился и иногда с помощью Ботагоз пытался вставать.
Нагревая голыши, Ваня раскладывал мальчику их по позвонкам, и, прогрев спину, пытался вправить последний позвонок, который никак не поддавался. Ваулихан терпел боль, сжав зубы.
Ванюшка не переставал удивляться: и откуда столько силы-воли у шестилетнего отпрыска?
– Поите снадобьем сына по ложке утром и вечером. Это щучья желчь, настоянная на аланской араке. Она удаляет соль из суставов, – протянув глиняный пузырек Исатаю, пояснил маленький лекарь, – а это медвежья желчь с выгнанным пихтовым маслом . Мазь согревает, ей надобно спину растирать. Токмо ядовитая она, мы ей мышей изводим, осторожней, чтоб малец не лизнул.

В кубрик спустился кормчий Ефим и, поздоровавшись с Исатаем, протянул ему предмет, завернутый в мешковину:
– Вам передали, господин.
Исатай развернул вретище и узнал саблю своего дяди Узун Бека. Рука самопроизвольно сжала рукоятку. Но вспомнив клятву, данную Гостомыслу, воин безвольно отложил саблю на столешницу.
Здоровье сына сейчас было на первом плане.

* пихтовое масло - скипидар. Гонится как самогон, путем выпаривания.


картина - Юрьев день.

продолжение: http://www.proza.ru/2014/11/26/2108