КАТЯ

               
В больничной палате с широким окном, в котором виднелась верхушка березы, лежали две женщины и девушка лет шестнадцати –– худенькая, с золотистыми волосами, раскиданными по подушке; она поступила со «скорой» с сильным сердечным приступом.   
–– Такая молоденькая, да что же с тобой? –– спросила ее через день медсестра, поставив капельницу перед кроватью.
–– Это когда мой папа убил соседа.
–– Позавчера, что ли?! Когда тебя привезли сюда?!
–– Нет, я в пятом классе училась.
–– Ты видела?
–– Видела…
Женщина поперхнулась.
–– Ну это все в прошлом… Ты поправляйся, а то, говорят, голодовку устроила.
–– А пусть не кормят как поросят! –– грубо ответила девушка.

–– Мы предлагаем ей фрукты, она не берет, –– пожаловались соседки.
–– Да ничего мне не надо, я маме скажу, она принесет.
Мать к ней, однако, не приходила.

Вскоре всё разъяснилось: врач рассказала, что Катя живет в приемной  семье. Опекунша звонит, справляется о здоровье своей подопечной –– и всё.
–– Немалые денежки получает, льготы имеет. Если бы это давали родным матерям, они бы детей не бросали.

Иногда, отвернувшись к стене, девушка плакала. На участливые вопросы отвечала странно: «Да никак не отстанет то утро».
В то утро она возвращалась от бабушки. Идти ей было не близко, и дважды Катя делала перекур, –– курить она научилась рано. Пышно цвела черемуха, зяблик тинькал на веточке, Катя курила и улыбалась. Она бы и не куря еще постояла, но ветер как льдом водил по спине.
Ей не хотелось домой. Не хотелось и к бабушке: там и там она видела пьянство, окурки по полу, бедность и грязь. «Когда буду взрослой, куплю себе белую мебель, и пусть на полу будет белый ковер», –– мечтала, держа в своей памяти вещи, которые так привлекали ее в магазинах.

Дойдя наконец, до родимой «хрущобы», она замерла: толпился народ, поодаль стояла «Скорая помощь».
–– Отец у тебя дядю Федю убил! –– крикнула Кате соседская Дашка.
Мать, вытянув ноги в рваных колготках, тупо сидела на верхней ступеньке крыльца, сбоку стоял трехлитровый бидон, воняя дрожжами. Катя не знала, как вышло, что подхватила бидон и выпила брагу до дна!
–– Где папа, где?! –– завизжала она полоумно.
–– Там… –– мать куда-то махнула.

Катя рванулась за дом, где тоже толпился народ.
Отец беспробудно спал у забора детского сада, приятель его, залитый кровью, хрипел у дорожки. В голос ревела жена пострадавшего, стоя над ним.  Тут же стояла врач «скорой помощи»:
–– Покойников не берем.
–– Да он ведь живой, спасите, ради Христа!
–– Умрет по дороге. 

Появилась полиция. Какой-то мужик, приблизившись к спящему, двинул ему бутылкой по голове. Тот закричал –– дико, ужасно!
Катя упала, хватая руками землю, потом потеряла сознание.
О том, что случилось, узнала уже в больнице, куда ее увезли на той «скорой помощи»: Дашка пришла навестить, рассказала.
–– Целую ночь они пили. Мать у тебя говорит, что больше полфляги выпили браги. К ней дядя Федя полез, отец твой погнался за ним с топором и убил. А сам под забором уснул. Мать говорит, что ее не пускают к тебе, и бабушку не пускают.
–– Зачем не пускают?! Зачем? –– взвизгнула Катя.         
Кардиограмма ухудшилась. Из больницы Катю выписали в июне.

Домой она больше не приходила, боялась, жила у бабушки. Изредка появлялась нетрезвая мать: она окрасила волосы, о муже не сожалела, нашла себе «друга» и обещала, что будет у Кати маленький братик.
–– Не надо! Был уже братик, ты его задушила!
–– Катька, заглохни, а то убью! Сам задохнулся. Меня бы давно  засудили!
–– Дашкина мать говорит, что ты задушила подушкой!
–– Катька! –– таращилась мать, выставив руки вперед, защищаясь от дочери. –– Врет она всё! Врут они, Катька!..
Осенью мать лишили родительских прав.
Катя была на уроке, когда в коридор ее вызвала завуч. Ничего не поняв, она оказалась прижатой к стене полицейским. Вырваться было нельзя.
Катя ругалась, плевалась, но он ее вытащил прямо на улицу и подтолкнул к машине. Девочка кинулась под колеса, не давая достать до себя, елозила там как червяк…
С ней все-таки справились. Затолкали в машину, в отсек с решеткой. Через полчаса сдали в приют.

В первый же день здоровый балбес снабдил ее сигаретами, а ночью пробрался к девчонкам в спальню. Лез на постели, девчонки визжали, проснулась их воспитательница, вызвала участкового.
Катя боялась приютских мальчишек, они вели себя нагло. Учителя почему-то гладили их по головке, и те еще больше наглели: срывали уроки и обзывали девочек грязными словами. Однажды услышала, как историчка сказала директору:
–– Мы готовим их для тюрьмы. Будь моя воля, я бы внедрила розги и карцер, как было когда-то в гимназиях.
–– Что вы, нельзя! Трудные дети, согласен, но наша задача их воспитать.
–– Это не воспитание, а потакание! 
Но были в приюте два брата, семи и двух лет, младший льнул к Кате, звал ее мамой, она с ним играла, жалела… –– вот  только этот малыш и был ее радостью.
Через несколько месяцев Катю взяла «добрая женщина» и привела подопечную в новую школу.

Катя ни с кем не сумела сойтись в своем классе. Одни раздражали заносчивостью, других не любила за сплетни, третьи над ней смеялись, и доходило до драк. Опекунша на вызовы в школу не приходила, на звонки отвечала, что девочка очень ленива, курит, связалась с плохой компанией. «Но в одиннадцать вечера обязательно дома, я ей сказала: иначе верну в приют!»
Два года Катя училась от случая к случаю. Так и «закончила» восемь классов.
Среди восьмиклассников было немало таких, как она; решением психиатров и педсовета был создан отдельный девятый класс, куда они все и вошли.

                ***

–– Катечка, ну ты нашла с чего заболеть. Держи, я сама напекла. Кулинарный дар у меня открылся.
–– Это моя учительница! –– объявила Катя соседкам в палате.
Учительнице было лет двадцать шесть; невысокая, с легкими волосами, с хорошей улыбкой на полных губах.
–– Тут еще киви и манго. Я только вчера случайно узнала, что ты в больнице.
–– Не хочу я учиться в этой шараге! –– дернулась  Катя. ––  Я  визажистом  мечтала быть.
–– Конечно, ты творческая натура, вон как себя разукрашивала! Катя, ты эти два года и не заметишь. Кстати, профессия повара тоже требует творчества.
–– Юлия Константиновна, не мое это!
–– Да что ты заладила! Будет семья, будешь вкусно готовить мужу и детям. Ведь обязательно будет семья. Вон ты какая красавица, наглядеться нельзя. Вы знаете, –– она повернулась к женщинам,  –– когда  первый раз Катя пришла на урок, я едва не свалилась со стула.  Волосы дыбом, глаза размалеваны, ногти покрыты черной эмалью… Если бы не высокий рост и стройная фигурка, то прямо кикимора из болота.
–– Вы же сказали тогда: «Смотрю на тебя, и себя вспоминаю: тоже в  пятнадцать лет было ума не много». 
–– Конечно, возраст такой… Это сейчас я солидная.

–– Вы-то солидная? –– Катя с улыбкой вскинула брови, словно услышала что-то веселое. –– Это Каурая наша солидная. Она так орет на уроках, да еще дверь в коридор откроет. Физрук говорит, что она из конюшни сбежала. Я у нее ничего не знала, а ваши уроки все помню. Особенно когда Соколов написал «давно» через «о», а вы ему тихо сказали, но всё равно мы все слышали: «Это «говно» пишется через «о»! А «давно» пишется через «а». Уяснил?».
Женщины в палате засмеялись.
–– Да он меня вывел, –– оправдывалась учительница. –– То пишет «каббутто» вместо «как будто», то «серавно» вместо «всё равно»… Ладно, ты выздоравливай, Катя, съездим за город в лес. Столько грибов появилось! Все рынки грибами завалены.
–– И погода хорошая, да?
–– Погода чудесная! Может быть, что-то тебе принести?
–– Рассказы Житкова. Помните, вы нам читали?
–– Конечно. Житков замечательный автор: бережно, чутко относится к  юности. Я эту книжку в библиотеке нашла в книжном развале: люди помногу приносят, жалко выбрасывать. Старики умирают, а молодежь ничего не читает. Плохо, конечно, да что же поделать.

Когда она, попрощавшись со всеми, ушла, Катя взволнованно стала  рассказывать:
–– Юлия Константиновна всех нас в девятом классе вытянула по русскому языку, я даже четверку за год получила. И на экзамене четверку получила. Она очень легко объясняет, ничего не задавала домой. Рассказывала нам о писателях; говорит, что писатель не памятник, все они ошибались, все влюблялись… Картины показывала, мы потом изложения писали по ним. Сценки по басням Крылова ставили на уроках, чтобы запомнить прямую речь. Мы даже поставили «Ромео и Джульетту»! Она рассказала об этой трагедии, а мы уже сами слова сочиняли. Вот было хохоту! Лариска была «кормилицей», Витька был «брат Лоренцо» –– что попало болтали! И «Ромео» с «Джульеттой» что попало болтали: в любви объяснялись…
–– Ты, наверно, «Джульеттой» была?
–– Нет, я «старухой» была в «Сказке о Золотой рыбке». Юлия Константиновна говорит: «Ты ворчливая, вот и будешь старухой».  Она  читать меня приучила. И всегда защищала наш класс; завуч придет, придирается, а она говорит: «Незачем бюрократию разводить».  Ее уволили после экзаменов.

А Юлия Константиновна думала в это время о Кате. Сколько же вынести ей довелось! Страшными были рассказы Кати. Эта девочка была пешкой в чужой игре.
В прошлый сентябрь Юлия Константиновна впервые вошла преподавателем в школу. Ей и достался девятый, «придурошный», как говорили, класс.  Но за каждой характеристикой, написанной строго по форме бывшими классными руководителями, стояло огромное детское горе. Четверо из семнадцати учеников жили в приемных семьях, у остальных отсутствовали отцы. Матери, чуть ли не поголовно, пили.
Завуч сразу предупредила:
–– С детьми осторожнее будьте, мамаши-алкашки отлично знают законы ––  чуть что, бегут в суд, требуют наказания и морального возмещения. В прошлом году сын у одной  плюнул в лицо учителю математики, тот ему дал по шее; всё, человек  на три года  лишен права преподавать, да еще выплатил «пострадавшему»  двадцать шесть тысяч.

Ученики поддавались трудно. Развалившись на стульях, кричали Юлии Константиновне: «Не надо нам! Идите вы со своими…  Здеся не академия!»  Они бравировали друг перед другом: курили, скверно ругались и одевались как пугала. Две девочки были беременны.

Об учебной программе не было речи, русский язык Юлия Константиновна вела импровизировано: диктанты, диктанты, выяснение ошибок и работа над ними. Разъясняла так, как если бы сама ничего не знала. С некоторыми ребятами занималась дополнительно –– в учительской, за неимением свободного кабинета. Но в учительскую наведывались коробейницы, раскладывая товар на столах;  учителя в перемены и «окна»  мерили перед зеркалом кофточки и выбирали косметику.
Юлия Константиновна обратилась к директору:
–– Я уроки веду, а тут как на рынке.
–– Учительская для отдыха! –– получила в ответ.
После этого ей дали место в компьютерной лаборатории. Это был проходной двор, но всё-таки не было коробейниц, и было тихо.
Кроме злополучного девятого класса, она вела русский язык и литературу в десятых классах. Уровень школьников был очень низким, и скоро она поняла причину: предыдущие преподаватели «гнали программу» и  заботились только о ней. Ясно, не ясно –– дальше идем.

А программа была составлена на удивление: из русского языка и литературы вынули главное –– душу. В голую схему втолкнуть живой организм было немыслимо. Знала Юлия Константиновна «величайших профессоров», у которых язык закоснел на схемах. Они уродовали студенчество, как хотели, но были в почете, ездили читать лекции за границу, открывали какие-то фонды, которые превращались потом в личные рестораны и выставочные залы. Но знала и обладателей настоящих знаний, обладателей яркой, образной –– русской  речи! Она любила их лекции, любила и их самих. Однако же климат в университете делали «величайшие».

То же самое она теперь видела в школе. Не удивляло, что изложения девятиклассников  были творениями приматов, а десятиклассники, уже взрослые люди, не умели самостоятельно мыслить.
Решила построить уроки по-своему. Появились кое-какие сдвиги. Но ее отчет за первую четверть завуч не приняла. И журнал раздраконила:
–– Вы написали совсем не то, что положено по программе.
–– Что же, я липу должна писать?
–– Журналы у нас проверяют, неприятности нам не нужны. Вы посмотрите:  литература, десятые классы, а домашних заданий нет.
––  Они ничего не читают. Спасибо, хоть слушают на уроках.
–– И всё равно, всё равно... Вот русский язык, и тоже пустая графа для домашних заданий. –– Завуч взяла посторонний журнал, развернула: –– Даже по пению точно, конкретно записано то, что дается на дом.
–– Господи! –– ахнула Юлия Константиновна, увидев ровные столбики: упр. 16, упр. 23, упр. 28, упр. 37… –– Что же в тех «упрах» содержится? Как правильно рот открывать? 

Завуч нахмурилась.
–– Я ставлю вам замечание. Стимулирующей выплаты в этом месяце вам не будет.
Преподавательская ставка была ничтожной, повышали зарплату за счет издевательских «поощрительных выплат» на усмотрение директора –– в основном «за особое рвение». Шныряли наушники, следя за каждым шагом коллег. 
–– Пожалуйста, выставляйте и лишайте, –– спокойно ответила Юлия Константиновна.
–– Ваше высокомерие довольно тяжело переносить.
–– Да в чём вы его увидели?
–– Либо вы будете заполнять журналы, как следует, либо мы с вами простимся.

И Юлии Константиновне пришлось писать липу.

Скоро случилась опять неприятность. На педсовете, спотыкаясь в словах, завуч прочла новые требования министерства образования:
–– Использовать новые формы и технологии в процессе формирования личности учителя.
Передохнула и, так же спотыкаясь, продолжила:
––Необходима реализация личностно-ориентированного обучения и воспитания учеников.
«Это давно уже высмеяли, –– слушая, думала Юлия Константиновна. –– Еще в девятнадцатом веке высмеяли. Неужели никто не читал критику Розанова, он же конкретно назвал подобную чушь бредом сивой кобылы».
Она как школьница подняла руку:
–– Позвольте! –– Не уточняется, какие именно формы и технологии должны применяться в становлении личности? В духовном аспекте, например?
–– Это вы сами должны найти в интернете. –– Завуч не уловила иронии.
–– А личностно-ориентированное обучение и воспитание в наших условиях разве возможно?
 
После этого Юлия Константиновна только раз появилась на педсовете, да и то при угрозе увольнения. Странно,  но вместо завуча встала за кафедру незнакомая женщина с  большими и близко поставленными глазами.       
–– Знаменитый институт в Москве выпускает медальоны, ––  она открыла коробочку. –– Такой медальон защитит ваше биополе. Мой ребенок постоянно носит медальон, и его биополе не соприкасается с другими биополями. Мой ребенок здоров. А те, кто не носит, болеют, раздражительны и капризны. Мой ребенок всегда весел и радостен. Сейчас мы проведем небольшой эксперимент.         
Юлия Константиновна, не говоря ни слова, встала и вышла.

А дети радовали ее. На уроках они уже вступали с ней в диалоги,  диалоги перерастали в общее обсуждение, и чего-чего тогда не решалось! Проблемы любви, учебы, семьи… Используя эти радостные моменты, она читала ребятам стихи, показывала картины, рассказывая о них и художниках. Она старалась втянуть детей в большой и прекрасный мир, который, познав, непременно полюбишь.
Двух беременных девочек перевели на индивидуальное обучение. Вскоре одна из них родила. Кроме Юлии Константиновны и еще пятерых, устроивших складчину, остальные преподаватели оповестили, что не желают потакать разврату:
–– Какие подарки? Они каждый год рожают, и всё больше девятиклассницы!

«Чем же они виноваты, –– возмущенно думала Юлия Константиновна, –– если кругом разврат. Разврат проповедует телевидение, развратом кишит интернет, развратны книги большинства современных авторов, развратна программа для школ, развратна липа, которую пишем в журналах, развратно равнодушие преподавателей и родителей к жизни детей! Легко посмеяться, обедая в школьной столовой, над первоклассником, который  принес двухлитровую банку пива, и пили все в его классе! Легко посмеяться над четвероклассником, который учит своих однолеток пить водку, мешая ее с пепси-колой! Легко осудить девчонок, которые запинали подружку за то, что отбила у них предмет воздыханий. А что мы творим в своей школе! Мы продаем билеты на школьные дискотеки! Мы получаем денежную подачку от коробейниц! Мы деньги берем у детей за распечатку на принтере необходимых для них документов...»

За работой, заботами, думами, неприятностями Юлия Константиновна не заметила, как пролетели учебные месяцы. Перед экзаменами срочно назначили педсовет.
Опираясь левой рукой на крышку стола, завуч зачитывала постановление:
–– В день экзамена все помещения  школы, кроме экзаменационной аудитории, должны быть опечатаны. Преподавателям запрещено находиться в здании. Экзаменационная комиссия –– выездная.  Аудитория должна быть обследована службой ЧС с участием собак. Установить в аудитории двенадцать видеокамер, чтобы никто из детей не воспользовался шпаргалкой.  Информацию  донести до учеников.
Как ни старалась Юлия Константиновна «донести» в самой смягченной форме, ее девятиклассники взвинтились. И без того неуравновешенные, они теперь придумывали страшный исход для себя. Катя с трясущимися губами подходила к ней и просила помочь:
–– Вы им скажите, комиссии… Нет, вас не пустят. Скажите завучу, что я мечтаю учиться на визажиста. Если сейчас завалю экзамены, я не смогу подать заявление.
–– Ну что ты волнуешься, Катя, –– успокаивала Юлия Константиновна. –– У тебя же четверка по русскому языку. И по математике ты не хуже других идешь.
–– А вдруг я забуду, из головы вылетит? Скажите, пожалуйста, завучу. Мне так страшно: собаки, видеокамеры…
–– Больше пугают. Всё будет нормально.

То же пришлось объяснять и всем остальным:
–– Не надо пугаться, не надо нервничать, без документа об окончании девятилетки еще никого не оставили. Не сдадите сейчас, сдадите осенью.
Как ожидала, так и случилось: ученики сдали плохо. Но всё-таки сдали. А вот Катя получила две двойки. Юлия Константиновна переживала за нее больше всех: Катя сердечница, как отразятся на ней несправедливые оценки?
Но Катя после экзаменов уехала к бабушке.
В августе на переэкзаменовке ей поставили то, что она действительно заслужила. И вдруг  –– случился сердечный приступ.

В осеннем лесу было тихо, как в детском саду по утрам. Плавно, с легким пришепетыванием опускались под ноги желтые листья.  Катя и Юлия Константиновна шли по тропинке, поглядывая по сторонам, отыскивая грибы.  Кате везло на них.
–– Ты прямо как белка. Такие острые глазки! –– улыбалась Юлия Константиновна.
–– Смотрите, рябины как  клоуны с красными ртами!   
–– И правда похоже. Ой! Поздняя земляника! Это же чудо! –– Юлия Константиновна рвала стебельки с красными ягодами. –– Держи, Катечка.      
Присели под сосенкой. Юлия Константиновна обняла рукам колени, смотрела через пушистые ветки на тихо плывущие облака.       
–– Плывут куда-то, плывут… –– показала на небо. И прочла детские строки Олега Виноградова:

Реже тучи пробивает золотистый луч.
Ветер солнце  закрывает на осенний ключ.

–– А земляника кисленькая, не такая, как летом, –– улыбнулась девушка, кладя по одной ягодке в рот.         
–– Моя мама верит, что земляника приносит удачу. Говорит, что когда играет с соседями в карты, непременно держит в кармане записную книжку с вложенным листиком земляники, и всегда выигрывает. Надо и нам с тобой сорвать по листочку.       
–– А знаете, –– внезапно вздохнула Катя, –– я всё того мальчика вспоминаю в приюте. Он звал меня мамой.  Маленький…  Очень хочу ребенка!  Нет, не сейчас, а лет через шесть, когда получу профессию, замуж выйду. Я бы его так любила! Я бы всю душу ему отдала!  Даже завидую Таньке и Любе из нашего класса.         
–– А я не завидую. Они ещё сами дети.

Катя задумалась.
Через минуту спросила:
–– Нравится вам работать в газете?
–– Да не сказать, чтобы очень. Ты говоришь: «Не мое это –– повар»; и тут не мое, я школу люблю. 
Назад Катя и Юлия Константиновна возвращались с грибами, букетами листьев, и что-то еще несли из осеннего леса –– может быть,  веру в разумность мира…