Пусть я кого-нибудь люблю

Вечером рылся в старых журналах,  вывалился из одного листок,
спланировал, а там рисунки и подробная инструкция: как стреляться на
дуэлях.



«К чему бы это»? – мог бы подумать я. Но не подумал. Тема сама нашла потом.



Двести лет со дня его рождения общество отметило без оголтелого надрыва,
 телевизионной истерии, вертолетов с воздушными шариками, барражирующих
 в условленный день над местами так или иначе связанными с поэтом.



Работники музеев выдохнули. Они хоть люди и не суеверные, но отлично
помнят, как любая весомая лермонтовская дата обращается для страны
выходкой едкой, происшествиями трагическими.



Двести лет прошло. А любое текстовое или речевое упоминание о нем в
более или менее широких кругах, почти наверняка вызывает неприятие: «Что
 за бред вы несете?».



И это хорошо. Потому что он, как бы тривиально это не звучало, у каждого
 свой. У  сволочей, и у праведников. Он вызывает утешения и предлагает
полеты наяву.



В школьном возрасте я был там, где Лермонтов провел половину жизни. Пензенская область. Село Тарханы (ныне Лермонтово).



Впечатлений было несколько. Первое – это совершенно ошарашивающие его
рисунки и картины. И второе  - его парадный мундир. Маленький,
тщедушный, детский прямо.

Мне захотелось (по работе) еще раз попасть туда. Прожить день, и ничего специально не записывать – как идет, так идет.



Я сел в машину с товарищем и поехал.



Пензенская земля живет тихой, рефлексирующей жизнью. Меж тем только за
два века она одарила родину целым букетом роскошных имен. Виссарион
Григорьевич Белинский родился всего в двадцати километрах от Тархан, в
местечке Чембар одноименного уезда. Село Лермонтово ныне административно
 подчиняется как раз Белинскому району. В городе Наровчат родился
Александр Иванович Куприн, в Нижнеломовском уезде появился на свет
Аристарх Лентулов, в самой Пензе родился Мейерхольд. Сюда же можно
приплюсовать поэта Александра Полежаева и Огарева, который разбудил
Герцена.



Деревни на пути кажутся оставленными, пустыми. Пейзаж как поблекшая клеенка на столе после отчаянной гульбы.



В населенном пункте с издевательским названием Александрия
останавливаемся у колодца, чтобы пополнить запас воды в десятилитровом
термосе. Да, у нас с собою на всякий случай и походная плитка, и турка
для кофе.



На столбушке покоцанная эмалированная кружка. Я черпаю из ведра воду с осиновыми листьями, зубы сводит.



- Мальчишки, - выходит из калитки хозяин колодца. – Немедленно прекратите.



- Отравлено?



- Да нет. Просто не надо это, -он кивает на кружку и предлагает сменить ее на стакан.



По блестящим глазам, по горлышку бутылки, торчащему из
кармана, понятно, что он уже принял. Что суббота. И сейчас у
него как раз то состояние, которое было, пожалуй, только в детстве. И
хочется обнять, задушить в объятьях всю эту деревню, просторы и нас, шатоломных.



- Хотите бобра покажу?



- Какого?



- К сожалению, дохлого. Да тут по соседству дачники-охотиники все дворы скупили. Буржуи, йо. Понаставят капканов, потом звОнют: Иван Алексеич, проверь. Сами-то в
Москвах. А бобер, между прочим, в красную книгу занесен до сих пор. А у
реки волка видали, здоровый, как бык годовалый. Я взял косу девятку.
Ружья-то нет, а волк, говорю, здоровущий. Иду с косой как дурак, снег
порхает. Собрал капканы, в один попался небольшой бобер. Кило на 15. Еле
 допер, три колметра как-никак. Звоню тому, чьи капканы: Владимир
Иваныч, куда бобра девать? Отнеси, говорит, своим охотникам деревенским,
 потешь их. Приволок им, они говорят, чтоб он этого бобра, в общем,
далеко себе засунул. Ну, мне надоело с ним валандаться. Чо я им, пацан
какой? Притащил в дом к москвичу и в сенях эту, как уж, инсталляцию
устроил.



Он открыл дверь в эти сени, на ворсистой веревке, в петле, висел бобер. Под ним на боку валялась табуретка.



- Типа юмор такой у меня.



Он отхлебнул из горлышка, что было для того благостного опьянения уже, пожалуй, лишним.



- Вы не подумайте, я не гондон какой. Плотник я, краснодеревщик. Тут
недалеко в соседней деревне Софии. С дубом работаю. А с дубом мало кто
умеет ладить. И Лермонтова читаю, и этого как его, Минаева –Телки. И
знаешь, в чем отличие того времени от нашего?



Диалог совсем был не нужен ему.



-  Нету сейчас в человеческой душе, как бы это объяснить? Ну, того, что
как мама. Чего ни за что нельзя предавать и продавать. А если продал –
не живи. Теперь все как-то так запросто – любил, продал, новое купил. Но я, сука, не ропщу.

Мы наполнили, наконец,  десятилитровую канистру. Открестились от угощенья в дорогу.



- Чуваки, ну хоть на обратном пути заезжайте. Я баню истоплю.



Мы уверенно наврали, что заедем. Но и он, кажется, уже не очень этого хотел.

Крыша машины гудит и воет, как капсула спускаемого аппарата, вошедшего в
 плотные слои атмосферы. Бешеный снег и ветер. Снегом несет откуда-то
сбоку. И он похож на нити.



Поворот на Тарханы с Тамбовской трассы отмечен барельефом поэта на
столбе. Лермонтов в каком-то то ли дворянском,то ли чекистском картузе
смотрит в поле.

Длинное в виде подковы желтое административное здание с казенным
названием центр приема посетителей. Здесь можно купить пачку билетов на
разные экскурсии, здесь же множество залов, где проводят выставки, 
мастер-классы по изготовлению кукол, свадьбы по старинным тарханским
обычаям.

Государственный Лермонтовский музей-заповедник живет сегодня с размахом
нехилого предприятия. Разводят пчел, которые за лето делают более тонны
правильного меда, сады дают урожай яблок, вишни, сливы, малины.
Нет жалоб на отсутствие рыбы в прудах. На бахче выращивают все виды
овощей, характерных для средней полосы. Есть конюшня, фаэтоны для
туристов. В теплице более двадцати видов разных сортов редких цветов.



Неподалеку от усадьбы машет крыльями ветряная мельница. Ей более ста
лет.  В 2007 году ее перевезли сюда из Дубенского района Республики
Мордовия. В Мордовии же живет и работает человек, кроме которого больше
никто не может отладить и восстановить все механизмы. На сегодня это
единственный действующий ветряк в России. И соответственно, машет он
крыльями не просто так. В доме мельника можно купить мешочки с мукой. 
Главный посыл дирекции музея, чтобы все было как тогда. Чтоб музей был
усадьбой живой.

История Тархан начинается с 1701 года. Двадцать шесть чембарских
помещиков напишут царю челобитную с просьбой выделить им местные
«порозжия», то бишь порожние земли во владение. Петр будет не против.
Так первым владельцем, вернее основателем села, станет отставной поручик
 Преображенского полка, князь Яков Долгоруков. И деревня получит
фамильный топоним.  Затем она будет Никольской (по престолу сельской
церкви святителя Николая Чудотворца). А в конце 18 века по документам
уже именуется Тарханами. Тарханами  кличут здешних крестьян по названию
их, в общем-то, барыжного, промысла. Они скупают в округе ходовой товар,
 как то: шкуры, сало, мед, воск, а потом сбывают его на ярмарках -
тарханят.



Бабушка поэта - богатая пензенская помещица из рода Столыпиных Елизавета
 Алексеевна Арсеньева приобретет эту усадьбу совместно с мужем Михаилом
Васильевичем Арсеньевым в 1794 году у четы Нарышкиных. Впрочем, купят
они, строго говоря, только землю, от усадьбы к тому времени останется
одно пожарище. Дом сгорит. И Арсеньевы заново  на берегу пруда отстроят
одноэтажный барский особняк в тридцать с лишним комнат. Пригласят модных
 ландшафтных дизайнеров, спланируют сады, хозяйственные постройки,
липовые аллеи, беседки, мостки. Дед Лермонтова Михаил Васильевич
скончается здесь в 1810 году, в возрасте 42 лет.



Весной 1815 в усадьбу Тарханы из Москвы пожалуют дочь Арсеньевой Мария
Михайловна, полугодовалый внук и зять Юрий Петрович Лермонтов.

В зале барского дома висит копия картины неизвестного художника «Портрет
 М.Ю. Лермонтова в детстве». Маленький мальчик, похожий на девочку
смотрит прямо на художника. В одной руке он держит какой-то свиток, а в
другой вовсе не игрушку, что было б естественно, а  грифель. И это не
пресловутый худвымысел. Рисовать Лермонтов выучился раньше, чем
говорить.



А вечерами папа громко, чтобы слышала бабушка, рассказывал ему историю,
описанную  некогда Вальтером Скоттом. Что был в далекой Шотландии такой
бард Томас Лермонт. Давно, еще в 13 веке. И был он автором первой
письменной версии о Тристане и Изольде. Ездил тот бард по стране,
сочинял вирши и музыку. И был желанным в любом городе. Жил он жил и не
умер, могилу его никто никогда не видел. Говорят, он просто ушел в страну Эльфов. От него, мол, и ведет свое начало род наших Лермонтовых. В другой раз он рассказывал о родстве с Байроном.
Мол, имеются на сей счет где-то даже соответствующие бумаги. На что
Арсеньева только усмехалась и театрально громко кашляла из своего кабинета.



«Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу
теперь вспомнить, но уверен, если б услыхал ее, она бы произвела прежнее
 действие…» - напишет Лермонтов в 16 лет.



Той песни он потом так и не услышит. Может быть,  ее и не существовало
совсем. И мама, зная, что умирает, просто придумала тот мотив сама. Накал
 и силу тех слов можно представить лишь очень приблизительно. Слова
утопали в сердце, как головешки костра в снегу.

 

Я сын страданья. Мой отец

Не знал покоя по конец;

В слезах угасла мать моя;

От них остался только я,

Ненужный член в пиру людском,

Младая ветвь на пне сухом;

В ней соку нет, хоть зелена,

Дочь смерти, - смерть ей суждена.

(отрывок из чернового варианта стихотворения «Пусть я кого-нибудь люблю…» 1831 год).



После смерти Марии Михайловны (ей будет 21 год) Арсеньева отдаст барский
 дом на слом, как приносящий несчастье. На его месте будет выстроена
часовня Марии Египетской в память о дочери.  Дом новый, но гораздо
меньших размеров будет построен рядом. Папа будет практически изгнан из
имения. Бабушка обстряпает завещание так, что внуку достанется всего
лишь 16 душ мужского полу, и то без земли и только в том случае, если он
 будет до совершеннолетия жить с ней. На ту пору у нее самой будет около
полутысячи душ в разных селеньях.

С этого времени вся любовь бабушки обрушится на маленького Мишеля.



Говорят, когда молодой барин заболевал, Арсеньева освобождала всех
дворовых девушек от "урошной" работы и велела молиться о его здоровье
круглые сутки.  И маленький Лермонтов тянулся к этим барышням, прибегал в
 девичью комнату то и дело, скрывался там порой от строгой бабушки.
Девушки рассказывали ему сказки, пели песни о волжских разбойниках. Ну, в
 общем, подбадривали.

В усадьбу часто приезжают родственники Арсеньевой Шан-Гиреи. От их
имения Апалиха, что неподалеку от Тархан, сегодня остался лишь дивный
парк с прудами. Лермонтов обожает беседы за чаем с тетушкой. Получившая
лучшее в те времена образование, любившая его по-матерински, тетушка
Мария Акимовна часто рассказывает ему о гениальных художниках. Один из
первых своих стихотворных опытов Лермонтов пришлет именно ей. "Когда
Рафаэль вдохновенный, пречистой девы лик священный, живой кистью окончал, - своим искусством восхищенный, он пред картиною упал. (1828
г).



Для обучения в доме будет выделена классная комната. "Обыкновенный курс"
 начальных наук той поры заключается в изучении русской и европейской
литературы, Закона Божия, древней и всеобщей истории, географии,
арифметики и начальной алгебры.



По обыкновению в дом будут приглашены гувернеры. Немка Христиана Ример,
приставленная к барчуку с самого раннего детства, плененный сержант
Наполеоновской армии Жан Капе. Однажды пригласят еще и грека. Но он
окажется сумасбродом и самодуром, при этом греческий Лермонтову будет
даваться туго и жителю самодостаточной страны дадут отставку.



Будут в усадьбе периодически и спецдети, чтобы играть с маленьким
барином. Иногда в войнушку. Оружие деревянное, почти настоящее. Во рву
за теплицей командовать "армадой", будет,само собой, француз Капе. Когда
 в результате условленной договоренности "поддаться", перед Лермонтовым
выбежит из укрытия противный толстый колбяк,  который старше и
задиристее, и, глумясь, надувает лягушек соломинкой у речки, Капе
истошно крикнет:



- Michelle , tirer ! Стреляй, стреляй.

Лермонтов выпрямится, бросит деревянную винтовку и скажет свою роковую фразу:



- Я в этого дурака стрелять не буду.



Мы бредем по усадьбе за голосом экскурсовода. Каждый закуток тут в связи с
 ним.В лощине театр, припорошенный снежком, ряды зеленых скамеек.
Какой-то дед читает со сцены "Дубовый листок оторвался от ветки
родимой". Обе спутницы деда ему хлопают. То ли понравилось. То ли просто
холодно.

Теплица будто вросла в небольшой холм. Ею занимался дед поэта. При
Лермонтове она была заброшена. Опавшие листья на тропе кажутся
ненастоящими, кондитерскими, сахарными.



- Скажите, а это дАли? - выпендривается один из школьников, - указывая на поле через ручей.



Экскурсовод улыбается. Она тоже читала "Заповедник" Довлатова.

Сотрудники усадьбы здесь вообще какие-то не музейные. Без восторженного
глотания гласных и астматического придыхания "руками не трогать". Не
классические тетеньки в очках минус восемь. В них есть та
заразительность рассказа, которая загадочным словом "аура" называется. 
Как они вещают, что теперь есть возможность содержать здесь огромное
количество садовников. Совсем как тогда, в те времена. И недавно впервые
 здесь удалось вырастить редкие цветы, которые покачивались тут на ветру
 при жизни Лермонтова. Говорят, в 90-е, когда еще не было такого
госфинансирования, работники усадьбы специально выращивали поросят, чтоб
 сводить как-то концы с концами. Для них он до сих пор маленький и
живой.



Вот сооружает исполинских снеговиков на привычных снеговиков не похожих,
 и у каждого сто рук. Вот качает раскачивает дворовых девок на качелях,
они визжат. Вот рубиться с бабушкой в карты.



А потом может уйти на этот вот бугор за теплицей. Сидеть и час, и два,
глядеть на плывущие мимо низкие тучи и вдруг внезапно заплакать.



- Чо ж, сирота. Чай, мамку вспомнил, - прошепчет один конюх другому.



Как часто силой мысли в краткий час

Я жил века и жизнию иной,

И о земле позабывал. не раз,

Встревоженный печальною мечтой,

Я плакал; но все образы мои.

Предметы мнимой злобы иль любви,

Не походили на существ земных.

(Отрывок из стихотворения "1831-го июня 11 дня).



Так бывает. Очень редко, конечно, но бывает. Родился человек, а ему на
"жесткий диск" боженька уже записал основные параметры земной природы
человеческой: присвоить, удержать,подчинить. И дал зрение не как у всех,
 в 3 D. Стихи потом будут такими же.  И все земное от этого ненавистно,
спасают лишь звуки небес, полеты в неведомое.



Исследователи творчества Лермонтова от физики утверждают, что некоторые
его стихи, такие, например, как "Сон" не что иное, как "кротовые норы"
во Вселенной. Как будто он знал и умел это делать уже тогда, когда о
теории относительности и о возможности перемещения в уплотненном потоке
пространства-времени даже теории не существовало.



Лермонтов прожил 9782 дня. Каждое его произведение рассмотрено под
сотней микроскопов, обмусолено миллионами лобастых критиков. А все равно
 загадок, связанных с ним и его творчеством уйма, клубок. Он никак не
раскладывается по полочкам. И не понять, например, как одна и та же рука
 одного и того же человека могла написать "Тамбовскую казначейшу"   и
"Дубовый листок оторвался от ветки родимой". Поэт Осип Мандельштам очень
 точно сказал когда-то о нем "Мучитель наш". Может, быть поэтому до сих
пор не существует научной биографии поэта. Хотя, по словам
лермонтоведов,  все документы находятся в открытом доступе. Разве что
многие из них на старо-французском, коим владеют ныне считанные единицы.



Фондовая коллекция музея-заповедника в Тарханах составляет более
пятнадцати тысяч единиц. Подлинных же вещей самого поэта тут не много.
Когда он был убит на дуэли, весь его скарб привезли сюда. Бабушке. А она
 раздала многое родственникам, крестьянам, знавшим его. "На память о
Мишеньке". Мало кто ведал, кого тем июлем убил его "однокорытник", так
сам Лермонтов называл воспитанников Школы гвардейских подпрапорщиков.



В 1976 году, главный хранитель усадьбы тогда, ныне профессор лермонтовед
 Владимир Захаров, проводил инвентаризацию только-только привезенной из
музея дворянского быта, что был под Москвой, мебели. Среди множества
предметов был секретер 19 века. Работники проводили его уборку и вдруг
наткнулись на бумаги. Они принесли их Захарову. Внушительные мурашки
побежали по их спинам, когда выяснилось, что это письма одного из
сыновей Мартынова. Переписка с дочерью Толстого, с секретарем графа.



Свадебные толпы бродят по усадьбе, постройки озаряются вспышками. Снег
валит  перьями. И если задрать к небу голову, шмякается и сползает по
щекам. Как бабочка по лобовому стеклу. Через дыру в ограде за садом к
вечеру мы вылезаем покурить. В луже блаженно принимают ванны гуси.
Мужики ремонтируют уазик. Ударяет колокол. Там, в центре села, у церкви
Михаила Архангела, что построена Арсеньевой и тоже входит в комплекс музея
 -заповедника, начинается служба. Рядом - семейная усыпальница, где
покоятся мама Лермонтова, бабушка, папа и он сам. И дуб у
растрескавшейся стены еще не совсем облетел.