Чудеса

Четвёртого мая пришли "Кентавры" в полном составе. Пришли провожать меня в Армию После того, как почти полгода я не мог толком ходить из-за осложнения на сердце это было чудом. Во время врачебно-призывной комиссии, обходя врачей, опасаясь, что меня не возьмут, скрывая всё, что только можно скрыть, я вдохновенно врал. Наступит день и я скажу своему спутнику: "А сейчас я буду вдохновенно врать!" Но первый раз в жизни я вдохновенно врал именно здесь. На мой счастье нас - призывников - было много. Очень много. И обход врачей был формальностью. Свою пятитомную медицинскую карточку я аннулировал ещё выезжая в Краснодар, на постоянное место жительства. Как аннулировал? Этого я Вам рассказать не могу. Это будет подучивание малой надёжи, то бишь молодёжи. Вообще, читая меня, помните: очень многое я не могу написать не потому, что писать нечего, или подзабыл, или совсем не помню. Многого написать не могу, потому как мой внутренний цензор бракует на выходе. Причин много. Вот в 1972-ом году с нас взяли подписку "о неразглашении" на пятнадцать лет. Почему на пятнадцать? Я догадываюсь: потому как те, кто там служил, столько не живут. Не должны жить столько. А тем более - дольше. Я - сволочь такая! - пережил этот немалый сам по себе срок. Самое удивительное - его успешно пережил и наш командир части - Бронислав Прокопьевич!! До 2007-го трудился у Шойгу в МЧС. С ума сойти! Вот человек! Вот эпоха! Так вот, я по сей день многого не разглашаю. А стоило бы. Есть за что взять. Есть чем подержаться! Чудес и превращений, метаморфоз и открытий хватало. Даже как выжили однажды на зимней трассе при минус сорок в отапливаемой машине! Это мы потом, по прибытии в часть, узнали, что она - стерва - отапливаемая! А там, на трассе, мы танцевали и старались не заснуть. При минус сорок заснуть просто. Сон такой сладкий! А вот проснуться сложновато. Порой уже и нельзя... Но подписка о неразглашении - это только один из крошечных внутренних запретиков. Признаюсь - до армии я не матерился. Совсем. Разумеется - основные матерные слова мы еще когда мне пять лет было, в кочегарке на угле с пацанами обсуждали. Правда слово "пацаны" я впервые услышал пять лет спустя в Краснодаре. Но неважно. Важно, что русский язык я как бы и знал. Но не матерился. Не было ни внешних образцов, ни внутреннего призыва. Вот, к примеру, пришла ко мне в гости Оля Калюжная, девочка-соседка. Член нашей мощной команды Гринк. Просто пришла в гости. Мне тогда лет девять было. А бабушка поставила остывать большую кастрюлю с кипятком под окно. Окна у нас были большие с огромными - во всю толщину стены - подоконниками. Стены-то - метровые!!! Вот стоим мы с Олей у подоконника, я - смущенный и весь из себя стеснительный - показываю ей свою. еще не переданную в дар Ильюшке навечно, великую армию. Тысяча пятьсот конников, почти три тысячи пехоты. Всё в цвете из пластилина своими руками. Красота! Показываю хитроумные крепости и реактивные, стреляющие обрывками фотоплёнок, самолётики. Показываю пушки из катушек с нитками, стреляющие благодаря карандашам и примотанным резинкам - горохом. В общем демонстрирую все свои сокровища. А сам, естественно, переступаю с ноги на нгу. Вот у меня нога ногу почесала и я переступил ногою прямо в эту кастрюлю, каковую, Олей увлечённый, в упор не замечал. С тех пор, понятное дело, я осознал принцип концентрации. Что бы ни делал - концентрируйся именно на этом. Переставляешь ногу? Вот и смотри, куда ты её, урод, переставляешь.Что бы я сейчас закатил, если бы вот так попал? А? Отгадайте с трех раз. Правильно! Трёхэтажный матюг, отчаянный вопль и - бросая всё, включая и Олю, метнулся бы ногу спасать. Видать вода уже прилично подостыла к тому моменту. При девочке я не мог. Как описывает бабушка - Ольга Александровна - я молча простоял в кастрюле минут десять. Потом Оля ушла - неинтересен я ей был ни сам по себе, ни с солдатиками из пластилина - и я достал сваренную ногу из кастрюли. Вот теперь я позвал бабушку. И меня принялись - она и Рона - спасать. Тоже, скажу вам, чудо! Могли бы и не спасти. Это потом мне мама скажет один из самых сильных текстов, обращённых к намеревающемуся покончить с собой - "А ведь могут и не спасти!". Тогда моя нога заживала чуть не месяц. Зажило всё! Исчезло мясо, отваливавшееся кусками, исчезли жуткие язвы. А я так ни разу и не произнёс ни одного из ветхозапретных слов. Не приучен был. Потом уже, на третьем году службы - уходил то я на два! - и два мне казались чудом - всё ждал разоблачения! - составил я толковый словарик русского мата. Шестнадцать основных слов образовывали полторы тысячи словарных статей с толкованием и добавлением под каждое толкование двух-трех анекдотов. Для примера живого употребления. Но при демобилизации офицеры - тогда ещё не господа, а товарищи - у меня этот труд конфисковали. Может и по сей день кто-то хранит и почитывает. Обязан здесь сразу показать некоторые образцы богатства этой словарно затемнённой части нашей бытовой речи. Огромную роль здесь играют именно суффиксы. Беря за основу корень одного из непонятных слов добавляем последовательно - ятина, - ятинка, - юля, - юлинка, юлька, можно разнообразить прибавлением приставок типа под-, при - с окончаниями типа -ыш, ышка, ить, -еть. И так далее. и тому подобное. И тогда возникает истинное многообразие толкований. Особенно понятных при дополнении произнесённого другими словами, например - "от часов", " при параше"... Ну вот - до армии ничем этим я не пользовался. Ко мне пришли на "проводы" друзья - наш вокально-инструментальный ансамбль - гордость школы, родоначальники Свердловского рока. Юра Мещеряков - гитара-соло, фоно и поющий голос, Володя Кузьмин, Юра Пучинский (вот кто стал архитектором!!!), Лёня Морозов. Лёня Морозов жил на Посадской. Благодаря отцу имел доступ к громадному числу записей Биттлз. У него - у Лёни - мы их и слушали. Именно он - уже маститый педагог Свердловской консерватории - организовал мне через знакомых первые аудиозаписи и студийные аранжировки трёх песен. Правда сам "аранжировщик", к сожалению, в упор не слышал того, что я ему пел, и от его уклонов в самореализацию роскошные песни пострадали. Но другого Бог мне тогда не послал. Тем более, что писали мы воровато, по ночам, в здании, около входа в которое стояла на стапелях, без колёс, полуразрушенная "Победа". Настоящая "Победа". Подлинная! Тоже. замечу вам, чудо! Над ней, как монумент куриной слепоте общества высился монумент полукотельной, полустудии. Невольно вспоминался знаменитый текст Булата Окуджавы:

"А всё-таки жаль, что порой над победами нашими
Стоят монументы, которые выше побед."

То есть в новой редакции, имея ввиду марку машины звучало быв так:


"А всё-таки жаль, что порой над "Победами" нашими
Стоят монументы, которые выше "Побед"."


И как его не казнили за такой текст?
Ума не приложу!
Тоже - откровенно скажу вам - чудо!

Итак - пришли все четверо. Сидели за нашим широким старинным  дубовым столом. Столом, привезённым еще из Киева! А ранее - приданное бавбушки - из Белой Церкви!
За столом мама, дядя Миша, Нэля, та, о чуде которой..., "мой" ансамбль. И они запели мне песню. Великую песню. Песню тогда сверхпопулярную, но действительно одну из самых любимых мной "не моих" (Юрия Антонова) песен:

"А я повторяю вновь и вновь:
Не умирай. любовь!
Не умирай, любовь!
Не умирай, любовь..."

Пройдёт каких-нибудь двадцать три года, и я вспомню эту песню и эти проводы.