1. Кортик и руны

И холодное оружие согревает душу. (с)

Нет ничего более постоянного, чем непредвиденное. (Поль Валери)
______________________________

Юра аккуратно вытащил из изящных ножен тонкий клинок, так же мягко вдвинул обратно и засмотрелся, отставив перед собой вытянутые руки с артефактом. Рубленые очертания перьев и клюва на орлиной голове, суровый, зачернённый оттенок стали на миниатюрной гарде – эфес, скорее, армейского оружия, чем...

Тут он явственно ощутил спиной взгляд торговца: испытующий, выжидающий и словно оценивающий.

- Сколько он стоит? – спросил Юра, поворачиваясь к коренастому степенному дядьке с длинными седыми усами.

- Девяносто талеров, - невозмутимо объявил тот. Наверное, глаза у молодого человека округлились от лёгкого возмущения, потому что он прибавил: - На самом деле они продаются дороже. По сто, а то и сто десять. Настоящая имперская вещь, как-никак. Довольно эксклюзивная.

            Юра мысленно крякнул. Литовский талер был примерно равен американскому доллару, даже чуть дороже, и был одной из основных и самых дорогих европейских валют. Молодой историк понимал, что эти пару грошей при конвертации погоды не делают, но всё равно было досадно.

- Ну, может, скинете десятку? – настойчиво переспросил он.

            Без особого успеха. Торговец со вздохами начал повторять об исключительности, о том, что и так от сердца отрывает и тому подобное.

- Ладно, я подумаю, может, созрею, - покорно вздохнул Юра и принялся дальше рассматривать выставленный товар.

Чего здесь только не было: и музыкальные шкатулки, и сервизы, и открытки, и сущие безделицы вроде медных подсвечников, фарфоровых напёрстков или оловянных солдатиков, и старые мундиры, и фотоаппараты начала века, под потолком, как бельё на верёвках, повисли многочисленные знамёна, на полках красовались фуражки разных эпох и даже один кивер. Довольно много было вещей времён Литовской Советской Федерации – короткой двенадцатилетней эпохи, которая, однако, была напористой, ревущей, полной амбициозных проектов и породила свою идеологию, искусство, архитектуру, образ мысли... Однако постепенно столкнула державу в экономический, а затем и политический кризис. Положение Литвы на международной арене также стало угрожающим. Развязка наступила мощно и жестоко – но пришла не со стороны соседних держав. Новое государство кончило свой недолгий век под сапогами военных, которые восстановили легитимную монархию и штыками утвердили власть Традиции.

«Да гори оно гаром, - беззлобно ругнулся про себя Юра, - что я, денег этих не заработаю? А Влада зато от радости до потолка подскочит!». Он полез в карман за бумажником, старательно выгреб мелочь и среди монеток обнаружил одну странную, неходовую. Затем взгляд случайно упал на альбомы с монетами, сложенные на стенде. И он просиял: в голове созрел коварный план.

- Послушайте, пан, а что, если вы мне кортик за пенязь шестнадцатого века отдадите? Спорим, что у вас таких нет! – весело воскликнул Юра.

            Торговец от изумления вытаращил глаза: уж не розыгрыш ли это? В течение следующих пары минут имела место бурная и азартная сцена торга, упрямство, выяснения подлинности, демонстрация значка Коллегии историков, алчный блеск глаз, шутки, возгласы, и в итоге желанные артефакты перекочевали из рук в руки – которые на прощание были пожаты раза три. Из антикварного магазина Юра выходил чуть ли не приплясывая: до чего хорошо быть учёным и ездить на раскопки! У самого по счастью может какая-то редкость обнаружиться, раз (например, этих пенязей у него было штуки четыре). И сразу уважение вызываешь, два.

            Дома он прошагал в гостиную прямо с сумкой, деланно небрежно запуская туда руку:

- Слышь, Горчаков, это тебе за службу!

- Чего? – непонимающе переспросила Влада, с трудом отлипая от книги Бжезинского.

            И в следующий момент её выбросило из кресла, как пружиной:

- Юра, Юра, я в шоке! Где ты это достал?! Неужели это мне?!

- А кому ж ещё? Кто у нас тут легенда отечественной дипломатии?

- Ой, ну перестань! – проворчала Влада, что означало полнейший, самый экзальтированный восторг – и по поводу подарка, и по поводу комплимента.

- Самый бравый государственный служака! И самая талантливая ведьма! - не унимался он, ещё больше вгоняя девушку в краску.

            Она благоговейно любовалась дипломатическим кортиком Германской империи.

- Ну вот знаешь же, чем меня покорить. Не то, что какие-то цветочки и побрякушки. 

- А то.

Выходной начался великолепно. Влада положила кортик в ящик стола, где хранились ещё кое-какие вещицы, милые сердцу. А потом пошла на кухню ставить чай. Рядом с радиоприёмником она обнаружила мешочек с рунами, который забыла отнести и тоже засунуть в стол. Но что-то остановило её: она ощутила характерную смесь вдохновенного волнения и невесомости - острое желание погадать и верный знак того, что руны звали её.

Тёмные сосновые пластиночки с золотыми знаками рассыпались по льняной скатерти. Спокойно и почти торжественно закрыв глаза, похожая на настоящую жрицу, Влада тянула руны и клала их обратной стороной кверху. Она решила сделать самый простой и определённый расклад. Три руны теперь ждали, когда их перевернут. Юра с деликатным любопытством посматривал на манипуляции Влады, запивая чаем бутерброд с яблочно-апельсиновым вареньем.

На лицо её, прежде довольное, безмятежное, набежала тучка.

- Ничего не понимаю, ерунда какая-то.

- Что там у тебя?

Она с возрастающим волнением хмуро указала ему на расклад. Йера, перевёрнутая Манназ, наконец, Хагалаз.

- Довольно загадочно, - пробормотала она словно бы извиняющимся тоном.

- Подожди, давай истолкуем, - осторожно сказал Юра.

- Давай, - пожала плечами Влада. – Йера – это год, цикличность... результат предшествующих действий – теперь же время «собирать урожай». Она же в принципе довольно благоприятная. Сулит завершение начатого дела и всё такое прочее. Да я наизусть учебник помню: «усилие, увенчавшееся успехом и приводящее к результату» - но здесь же явно что-то не то! Она в начале и символизирует прошлое.

- Нет, «усилие» - явно не то. А вот предшествующие действия – в точку. Это ведь ещё и руна кармы. Но в другом, более материальном выражении, чем руна Вирд.

- О чёрт, яснее не стало, - пробурчала девушка, почесав свой курносый нос. - Поехали дальше. Перевёрнутая Манназ – одним словом, склоки. Раз она в принципе символизирует человека и человеческие взаимоотношения, значит, то с кем-то они испорчены. Это знак неприятеля. Который у меня сейчас имеется. Пфе, вот это вообще странно, у меня с коллегами отношения дай Бог.

- Ты не спеши. В таком виде она обозначает внутреннего врага – какой-то ментальный мусор, который притягивает внешние неприятности...

- Боже, да я помню, - с досадой протянула Влада. – Я просто говорю как чувствую. Ну, на десерт вообще прелесть – Хагалаз. Смерть и разрушение. Ага.

- Что-то ты слишком поверхностно настроена, - укорил Юра. – Изменения, что влечёт Хагалаз, не так уж трагичны. Это ведь одна из трёх рун промедления. Мантическое толкование – это не обязательно кошмар и поражение, а вмешательство в наши дела непредсказуемого фактора.

- Ну здорово, а если твои премудрости подключить, то и вообще путаница.

- Чего это они «мои»? Влада, соберись! Ты специалист или кто? Ты как-то легкомысленно и странно себя ведёшь.

- Почему это?

- Во-первых, так и сыплешь стереотипами, даже на тебя не похоже. Во-вторых, разнервничалась ни с того ни с сего.

- Ну ладно, - вздохнула Влада, - ты прав. Я их подхватила тоже ни с того ни с сего, это гадание было простой прихотью. И тянула я абы как. Ну, мне кажется, небезупречно.

- На что гадала хоть?

- Да так... Даже особо ни на что. На жизненную ситуацию...

- Эх, всё с тобой ясно! – пожурил её Юра. – А ещё и переживаешь. Пей лучше чай и выкинь эту ересь из головы. Потом соберёшься и нормально всё сделаешь.

- Пожалуй, да, - с облегчением засмеялась Влада, встала с табурета и направилась к серванту за чашкой.

После этого они слушали музыку, валяясь на диване, и с видом знатоков анализировали каждую композицию. Причём иронизировали по поводу своих же заумных высказываний, цеплявших одну тему за другую и уводивших в сторону. Потом настал черёд большой политики – тут уж языком чеши сколько влезет, так что Влада наконец заявила, что перегрелась и засиделась, и решительно предложила выбраться в скверик поиграть в бадминтон. Юра пожал плечами: почему бы и нет? Желание было внезапным, но не настолько сумасбродным. Ласковая весенняя погода наполняла изумлённой радостью и предвкушением: надо же, ещё недавно было холодно, а тут всё зеленеет, и так тепло – а будет ведь ещё прекраснее! Поэтому они схватили ракетки и, щёлкнув замком, поскакали вниз по лестнице.

Партия была ожесточённой и спровоцировала целую бурю эмоций: они орали, визжали и дурачились, как школьники, так что прохожие заглядывались на них то недоуменно, то, наоборот, с добродушным пониманием.

Домой пришли красные, растрёпанные и уставшие не только от игры, но ещё и от хохота.

- А классно ведь, у нас выходной прямо какой-то идиллический получился, - усмехнулся Юра.

- Вот именно, поэтому не дай Бог мне где-то об этом рассказывать. И хорошо, что я, когда про Княжество роман писала, никуда не впихнула подобных персонажей! – с притворным ужасом выдохнула девушка.

- Почему это?

- Так ведь засмеют, дилетантом ославят! Потому что прям сироп один. Не бывает таких идеальных пар и отношений, - усмехнулась она.

- Да это для нас идеально, а так – кто знает... – покачал головой молодой историк, но тоже не мог скрыть удовольствия. – Секрет простой: мы два психа, которые нашли друг друга. Элементарно, Ватсон.

Влада не исходила постоянными восторгами или истериками, не мучилась мнительностью и ревностью, её эмоциональное состояние было стабильно, а образ мыслей ничем не нарушался – иными словами, она пребывала в состоянии гомеостаза, сообразном её натуре, и благодарила за это судьбу. Хотя частенько испытывала сомнения: а на самом ли деле всё как надо? А где экзальтация, где эмоции? Где необычность?   

Но потом отметала назойливые мысли и ориентировалась на главное: она действительно не представляла себя ни с кем, кроме Юры. Они обладали похожими вкусами и взглядами, но были достаточно разными для того, чтобы не заскучать. А ещё с ним было как-то просто и хорошо. Ей не приходилось задумываться и задаваться вопросами о линии поведения. Всё выходило естественно, а противоречия или неловкие моменты не оставляли осадка.

Юра халтурил ещё и переводчиком, выезжая на том, что был сыном вдохновенной учительницы английского – от иностранного языка в их доме не мог уйти никто, даже своенравная ершистая сестра, и он по умолчанию становился «вторым родным», как французский для дворянских отпрысков. И вот он, не терпящий чужих замечаний, спрашивал у неё совета насчёт наиболее удачного перевода какого-то выражения. А она, скрытная, могла запросто сказать ему пароль от своей почты или страницы в фейсбуке, чтобы он там ей что-то нашёл или скачал.

Как-то Влада слышала от своей тёти Зоси одно мнение: если в человеке что-то раздражает, задумайся, стоит ли строить с ним отношения – потому что эта черта никуда не исчезнет и будет раздражать тебя всю жизнь. Исходя из этой закономерности, вполне объяснимым выглядело крушение брака из-за того, что некто чавкает, или разбрасывает по квартире носки, или глупо разевает рот, крася ресницы, или не закрывает крышку унитаза, или же имеет обыкновение напевать какой-то куплетик, страшно фальшивя (а воздержаться от пения не может, потому что привык). Влада обладала потрясающей способностью выстраивать причинно-следственные связи, превращающие муху в слона, и поэтому отнеслась к предупреждению со всей серьёзностью. Но и здесь Юра прошёл проверку. Конечно, бывали поводы для недовольства – но чтобы нечто иррационально бесило? Нет.

А ещё она была избавлена от мучительных вопросов половой жизни.

Потому что Юра к ней не приставал. Он то ли не испытывал недовольства из-за того, что его девушка такая дичка и недотрога – то ли уж очень искусно скрывал. И обладал поистине ангельским терпением. Не торопил, не ронял невзначай этих «случайных» шуток, под видом случайности каплющих разбавленным ядом. Он предоставил событиям развиваться своим чередом. И что сразу понял, так это что нельзя торопить и понукать. Его первой задачей было не окунуть её в омут страсти, а добиться хотя бы того, чтобы она прекратила сжиматься всякий раз, когда речь в принципе заходила о чувственности. Не говоря уже о физическом контакте. Со временем с её лица исчезло напряжённое, подозрительное выражение – и Юра уже это считал завоеванием.

А она просто млела. Таяла от тихого благоговейного восхищения. Она не могла поверить, что нашёлся человек, согласный с ней в том, что можно «жить и без этого». Или же парень, «которому нужно не только это». И что некто по-рыцарски отдал инициативу в её руки, какими бы бездеятельными и холодными они ни были.

С Юриной стороны не было расчёта – но он не мог не испытывать удовольствия, видя как демонстративное равнодушие приносит обратный эффект. Как только Влада уяснила, что её оставили в покое, то скоро осмелела. Лоб у неё разгладился, а язык развязался – она стала любопытна и оказалась не такой уже зажатой. Прикосновения всё чаще и чаще исходили от неё и постепенно становились более смелыми. В этом была и доля невинности – скорее, изучение, чем целенаправленная страсть, но как раз это вносило свой вклад в сближение. Влада с немалым удивлением и искренним удовольствием ощущала томление и приятный зуд в теле, и Юра видел, как вспыхивает у неё лицо, как пляшут в глазах озорные огоньки, а тело, разогревшись, становится гибким, как у зверька, обретает особую мягкую упругость боеготовности...

Однако до «серьёзного» у них пока не дошло. Они словно набирали критическую массу для взрыва.

Но спали частенько вместе. Юра решил, что им нужно привыкнуть друг к другу – они оба были именно из этой породы людей. И спанью в одной постели тоже следовало учиться, особенно Владе – она так привыкла к одиночеству и безраздельному господству на своей узкой аскетической кровати, что даже номинальное присутствие кого-то ещё изрядно озадачивало. Она ходила пару раз в походы по берегам Сожа и Припяти, и самым мучительным для неё было спать с кем-то в одной палатке. Поди привыкни, что кто-то дышит тебе в ухо, или во сне закидывает на тебя ноги, а может, храпит или бормочет, или, в Юрином случае, обнимает, как плюшевого мишку, явно не заботясь, проснёшься ты от этого или нет и удобно ли тебе будет встать по нужде. Поэтому на следующее утро похода лицо её было как грозовая туча, и примерно такого же оттенка были синяки под глазами. Но у неё всё-таки обнаружилась потребность кого-то обнимать – и она к Юре тоже постоянно «цеплялась».

Влада присела на краешек кровати, сладко зевая, и некстати пробормотала:

- А что, если его заточить?

- Что?

- Кортик.

- Да кто ж наградное оружие точит. Если надо хлеб порезать, вон у нас на кухне ножики нормальные.

- Может, я им дипломатическую корреспонденцию вскрывать буду? – передразнила Влада. – И вообще, я, конечно, понимаю, но совершенная тупость – оскорбление для такого прекрасного оружия, путь и чисто церемониального.

Юра пожал плечами, подумал и ответил:

- Ну, может, ты и права, кто знает. В этом что-то есть.

- Так ты его заточишь?

- Ну, немножко – да.

- Хорошо.

С этим они и легли спать. И сейчас ей это уже нравилось и даже расслабляло. Она поворочалась в постели, вздохнула и сонным голосом попросила:

- А почеши мне спинку...

Юра посмеялся над детским желанием, но просьбу охотно выполнил. Сегодня в том числе и это стёрло из памяти неприятные переживания и тревогу от глупого гадания.