Музыкант

Внезапно повеяло знакомым запахом. Он сидел в библиотеке, углубившись в свою научную работу, усталый, грузный, в крупных очках с толстыми стёклами... Он сидел, склонясь над пухлым томом с бархатистыми от старости страницами, исписаными формулами и исчерчеными схемами. Его фамилия была Николаев. Он был физиком.

И тут – этот запах, просто неизвестно откуда – ворвался в привычную белоснежную тишину библиотечного зала. Откуда он? Этот запах морозного вечера, снега, метели, влажной кожаной куртки и дешевого табака? Этот запах – запах его отца...
Он ворвался – и Николаев уже более не мог сосредоточиться.
И уже представлялся он себе не научным сотруником университета, заслуженым, уважаемым; и не Львом Ивановичем, которого одновременно боялись и боготворили студенты – а представлялся он себе маленьким щуплым Лёвкой, парнишкой с улицы Проезжей, на которой и стоял-то один только дом – дом 1. И этот маленький щуплый Лёвка, подросток лет этак двенадцати, каждый вечер , сидя за уроками, слышал, как в тяжелых сапогах входил в дом его отец, Иван Антонович. Этот Иван Антонович был человеком серьезным и строгим. Уже в шесть лет разглядел он в Лёвке талант.
Разглядеть в Лёвке талант случилось так:
Было это в гостях у лёвкиной тетки, в Самаре. У тётки в комнате стояло старое желтое пианино. Еще довоенное, с потрескавшимся лаком, с дырой от пули в боку и сколотыми кое-где клавишами. Это пианино было ничьим и тётка все хотела его продать и выручить денег. А тут приехали Николаевы и привезли с собой маленького Лёвку. Лёвка пианино увидел – и в буквальном смысле пропал. Ни озорник-двоюродный брат, ни косматый черный пёс неизвестной породы по кличке Буян, ни рыбалка уже не могли привлечь его – и все дни, которые семья гостила у самарской тётки, не отходил он от инструмента. Отец увидал это и по приезду домой записал Лёвку в музыкальную школу. Мальчик был счастлив. В отличие от других детей, которых за пианино калачем не заманишь, занимался он со рвением и уже через год сочинил свою первую мелодию. Была эта мелодия, конечно, простой, но учительница в музыкальной школе парня похвалила и велела готовиться со своим сочинением к отчетному концерту. Похвала была Лёвке как бальзам на душу. Он и еще пару мелодий к концерту сочинил. И уж старался мотивы брать посерьезнее, а не такой простой, как в первый раз....
Что было потом? Как случилось, что из музыканта-Лёвки, которого трясло при виде фортепиано, у которого сердце билось чаще, стоило ему прикоснуться к прохладным белым клавишам, получился физик?
*
Случилось так: в один из дней, когда Лёвка учился в выпускном классе, Иван Антонович и Анна Мироновна имели с сыном серьезный разговор. Они, мол, люди простые, но искусство любят и ценят, Лёвкиной игрой наслаждаются. Однако ж негоже мужчине пальцами по клавишам бренчать. А вот физика – это другое дело. Сколько замечательных открытий, а сколько выдающихся ученых! Да к тому же оценки по физике и математике отличные, отчего бы не заняться настоящим мужским делом?
- Выучись, сын, на физико-техническом, за физикой, не за музыкой нынче будущее, - говорил ему отец. Мать горячо убеждала не связывать жизнь с музыкой – мол, какая перспектива у пианиста? Что за жизнь? Концерты? Выступления на праздниках? Смех один!
И выучился Лёвка на физико-техническом. И не только выучился, но и аспирантуру окончил. К тому времени ушла мать, а через год и отец. И Лёвка, Лев Иванович Николаев остался в 30 лет круглым сиротой. Он завел себе в квартире пианино и иногда поигрывал на нем – но ничего серьезного. Мечты лопнули, как мыльный пузырь. Да они и были самым настоящим мыльным пузырем – детской игрушкой - красивой, переливавшейся всеми цветами радуги, но – детской. Ведь только иногда, когда нас никто не видит, предаемся мы, взрослые, воспоминаниям, пускаем мыльные пузыри... Но той первой радости больше нет – цвета приелись, нас больше интересует уже химический состав раствора, а не результат.
Скучные мы... и Николаев стал таким же. И если уже садился он за инструмент, то всегда за тем лишь, чтобы послушать, не пора ли его настроить, чтобы побить по какой-нибудь одной клавише и, приподняв крышку – нет, не того раненого желтого вояки, а добротного черного фортепиано, наблюдать, как бьет по натянутым струнам маленький молоточек, и как из колебания струны получается звук...
...этот запах. Да еще запах прокисшего молока – тоже оттуда же, из далекого детства – так пах передник матери - скисшим молоком. Такой мерзкий запах – родного человека. Лев Иванович вспомнил все это и внезапно сердце его сжалось и будто бы подпрыгнуло. А когда встало на место и забилось ровнее, в нем словно кто-то оставил тупую иглу. И каждое покалывание этой иглы словно говорило: а что было бы, если бы...
...
Когда Лев Иванович, грузный, одышливый Лев Иванович, взбежал на свой четвертый этаж, часы на городских башнях били шесть. Не обращая внимания на градом катившийся с его лба пот, он рванул крышку фортепиано и стоя, не присаживаясь, начал играть. Он играл все, что помнил, все выученые и придуманые мелодии, которые с тех давних времен жили в его голове. И тупая игла в сердце постепенно росла, увеличивалась и круглела...
Когда Лев Иванович взял финальный аккорд, раскаленный шар в груди взорвался.
И внезапно стало очень тихо...

17.11.14