Чертежи. Глава II

Серега был тем, редко встречающимся, индивидом, который испытывает счастье от жизни в гармонии обстоятельств и личного темперамента. У него было всё, о чем он мечтал. Любящая красавица жена на сносях, крыша над головой, арсенал любовниц, комплект закадычных друзей, отменное здоровье, стабильная, нескудно оплачиваемая работа и стратегический запас наркотиков на все случаи жизни. Это был высокий, голубоглазый атлет с улыбкой парня с советского плаката, густыми, черными, как смоль, волосами и, по свидетельству некоторых ветреных особ, обладающий незаурядным мужским достоинством.

Надев плотные синие джинсы на эластичное термобельё, новенькую, еще пахнущую магазином, чёрную толстовку, на которой Гомер Симпсон яростно душил несчастного Барта, сноубордистскую куртку с кислотным орнаментом и зимние кожаные кроссовки, поцеловав спящую жену, забрав из шкатулки пакетик с афганской дурью и целлофановый кулек белоснежного порошка размером с крупную горошину, Сергей покинул натопленную квартиру, выскочив в ледяной мрак, плохо освещённого, дворика. В его наушниках традиционно зазвучал агрессивный утренний транс, ускоряя шаги, жизнь и сердцебиение, выбивая из головы остатки сонных мыслей. Впрочем, Сергей вообще думал довольно редко и без особого усердия, руководствуясь по большей части внезапными порывами чувств, рефлексами и набором достаточно примитивных, но очень развитых инстинктов. Уклад его жизни был очень близок этой электронной музыке, бесконечно повторяющийся цикл: жрать, гадить, долбить наркоту и трахаться. Даже его работа проходила по всем правилам транса - два дня через два он обрабатывал детали на фрезерном станке механического цеха - сплошная цикличность и симметрия.

Под транс рождаются бзики. По крайней мере у Сережи это случалось постоянно. Сперва он должен был идти исключительно по асфальту, не наступая на снег и наледь, как будто от этого зависел сам факт его существования, неверный шаг - мгновенное небытие. При выходе из двора его путь преградил нечищеный участок тротуара длинной метра три - три с половиной. Обойти его не представлялось возможным, и Сережа оказался перед непростым выбором - делать утомительный крюк вокруг дома или... С лицом, исполненным решимости, разбежавшись до запредельной для человека скорости, по-прежнему избегая снега и наледи, Сережа воспарил над тротуаром, перелетая припорошённый участок асфальта, словно антилопа, совершающая прыжок последней надежды через бездонную пропасть, спасаясь от лесного пожара. Миссия была выполнена, и на смену одному бзику явился другой - Сережа начал считать горящие в домах окна. Если их количество было нечетным - это вызывало удовлетворение, четным - сильнейший экзистенциальный батхёрт, предчувствие беды и панические атаки. В первых двух домах горело по два окна, что провоцировало у утреннего скорохода фрустрацию и противные кишечные спазмы. На подходе к шоссе, совсем было отчаявшись, Сережа насчитал на неопрятной хрущевке пять горящих окон. Он просиял, как начищенный самовар! С очередным бзиком покончено.

Бедными россыпями снега чертил на шоссе замысловатые узоры бреющий ветер. Фонари бесстрастно обнажали срам столичного захолустья - небольшой грязный рынок автозапчастей возле трассы, где первые азербайджанцы готовили обшарпанные контейнеры-павильоны к открытию, ветхое общежитие метростроя, недавно возведенная в псевдоготическом стиле церковь в окружении неказистой колоннады обрубленных тополей и старый железнодорожный мост над шоссе, под которым ритмично приплясывал молодой человек в сноубордистской куртке, скрупулёзно подсчитывая количество сигаретных затяжек, коих должно было оказаться ровно двадцать пять. Не больше и не меньше. По одной на каждый год прожитой жизни. Иначе п***ц.

На горизонте появился старенький бежевый автобус. Серега жадно всасывал в себя сигарету. Семнадцать. Восемнадцать. Сужение сосудов. Головокружение. Девятнадцать. Позывы к дефекации. Двадцать. Двадцать один. Сильное головокружение. Учащенный пульс. Двадцать два. Музыка в наушниках стала глубже и чище. Двадцать три. Автобус начал торможение. Двадцать четыре. Прерваться ни то стошнит. Вдохнуть морозного воздуха. Двадцать пять! Последний утренний бзик дымом растворялся в студеном небе. Автобус остановился напротив молодого человека. Из открывшейся двери вырвались серые клубы теплого пара, сквозь которые проявилась веселая физиономия водителя. Серега, обалдевший от ударов электронной музыки и никотина, старался сфокусироваться. Пару глубоких вдохов немедленно вернули его мир в правильное положение.

- Шарабан подан! - задорно крикнул шофер, сверкнув золотыми зубами.
- Здорово, Сан Саныч! - ответил Серега, ловко запрыгнув в салон. Автобус резко тронулся, и под воздействием ускорения Сергей стремительно промчался сквозь внутреннее пространство старого Мерседеса, со всего маха плюхнувшись на протертое сидение к закемарившему возле печки Георгию.
- Здорово, Жорик! - поприветствовал Серега разбуженного Гошу, протянув ему свою маскулинную пятерню.
- Бонжур, Серж! - зевая, ответил Гоша, дав подержаться за свою изящную руку.
- Ну, что? Дунем во время стоянки? - улыбаясь во весь рот, спросил Серега, покрутив перед Гошиным лицом пакетиком со шмалью.
- Не вижу препятствий! - сказал повеселевший Гоша, с удовольствием обоняя афганку из Сережиных рук.

Каждое утро они вместе ездили на работу. В сущности, это были две противоположности, которые по всем законам метафизики неизбежно притягивались. Может быть поэтому, а может по причине общей страсти к изменению сознания, их с некоторым допущением можно было назвать друзьями, а значит, любой их разговор, в конечном счете, приходил к некоему центру взаимопонимания.