Замерзшее стекло
повесть
Вера сидела, тупо уставившись в телевизор, не видя в нем ничего. Почему это случилось с ней? Наградил ее Бог или наказал? Сколько себя помнила, жизнь ей всегда диктовала свои условия.
Мама ее, строгая, властная женщина, статная и красивая, держала дом в чистоте и порядке. Вера, как старшая, выполняла главную роль: и мыла, и стирала, и варила. Семья была большая, кроме нее, было еще три сестренки и маленький братишка. Девочка была плодом любви от первого брака, и когда она подросла, мать часто, особенно, если была сердитой, кричала ей: «Господи, ну и выродок, до чего на папашу похожа, такая же упрямая». Такой ненавистью горели ее глаза в это время, что Вере хотелось исчезнуть, раствориться, лишь бы ее больше никто не видел.
Жизнь у Натальи Павловны, Вериной мамы, не сложилась. Муж попался пьющий да еще и неумехой оказался. Промучилась два года, а потом собрала пожитки и убежала к своей матери. Тут тоже было тошно. Мать ее, Агафья Тихоновна, правильная да верная, семнадцать лет ждавшая мужа из лагерей, пока его не реабилитировали, придерживалась строгих нравов.
Забрали мужа ее еще молодым, статным и красивым. Первый балагур был на деревне. Частушки пел, анекдоты любил «травить». «Допелся», - как потом про него поговаривали. Время было голодное, в поле каждый колосок берегли, каждую крошку хлеба, третья неделя пошла, как не уходили с поля – здесь и ели, и спали. Повариха заболела, а смены ей пока не нашли, третий день без горячего «жарились» на солнце. Уже ближе к вечеру бригадир оповестил, что наварила новая повариха щей, можно и перекусить. Как-то сразу подтянулись к стану. Оголодали на сухом пайке. Павел, как всегда, напевая частушки, пританцовывал, будто двужильный, никакая усталость его не брала.
Мне не надо шоколада,
Мне не надо колбасы.
Дайте мне кусочек мыла –
Постирать хочу трусы.
Сильный и звонкий голос, незлобивость и умение быть неутомимым весельчаком в самые трудные минуты жизни, делали его любимцем сельчан. А он продолжал:
На бугре стоит монах,
Долго роется в штанах.
То ли вши его кусают,
То ли яйца жить мешают.
- Ох, Павлуша, допоешься, останется твоя Агаша одна, - заметила звеньевая Маруся.
- А куда я денусь, не подскажешь? – он схватил ее в охапку, пытаясь поцеловать.
- Да уйди ты, скаженный! – рассердилась Маруся. - Уведут девки, вон сколько их!
- А меня на всех хватит, - засмеялся Павел и запел:
Как бежал я мимо леса,
Думал, мыши там пищат.
Глянул: девки там дерутся,
Только волосы трещат.
- За такого и подраться не грех, - весело парировала Варвара, самая молодая из бригады.
Уставшие, но веселые уселись за стол, и тут Павел не утерпел, хлебая постные щи, облизал ложку и так серьезно ей говорит:
- Ищи мясо, сука, - и с шумом стал «возить» ложкой в тарелке.
Посмеялись и разошлись, а ночью за ним пришли и увели ненаглядного муженька на долгих семнадцать лет. Осталась Агаша в положении, на девятом месяце. Дочку родила уже без мужа. А пожили то всего годочек. Такой случай был первым в деревне. С тех пор смеялись с оглядкой.
Пришел Павел Кондратьевич больной и раздражительный, не сказать больше. Жена не отходила от него, выполняла все капризы и желания, себя забыла, лучший кусочек - мужу. Вся его бравость вытекла, как сок из засохшей березы, и жизнь после лагерей стала не мила. Скончался ненаглядный муженек после своего освобождения через четыре года. Агафья Тихоновна все сделала, чтобы мужу было хорошо дома, старалась, как могла. Ее сухонькое тело не помнило и не знало мужской ласки. Ждала своего суженого, хотя знала, что гуливанил муженек, но и супругу не забывал, жадным был до любви. Да и когда это было?! Она особо и не жаловалась, грех обижаться на родного мужа. Женщина никогда ему не перечила, а если что-то и не ладилось, значит так надо Богу. Так думала Агафья Тихоновна, хотя в душе и шевелился червячок сомнения. И когда ее дочь приехала, бросив своего законного супруга, осерчала, все сомнения враз выветрились, не давая сердцу понять и приласкать родное дитя. Все вздыхала, искала объяснения дочернему поступку и нашла – в лихой год родилась Наташка. В то роковое лето, когда забрали мужа, такой сухостой стоял, выгорело много пшеницы. И решила она, что дочь – это ей наказание Господне, а за что, можно было найти сто причин. «Был бы отец рядом, может, и дочь другой выросла», - думала Агафья Тихоновна. Молилась за непутевую день и ночь, а Веруньку, внучку, жалела, что с такой матерью живет.
- Дитя пожалей, как же ей без отца? Сама безотцовщиной не намаялась? Срамница, еще губы намазюкала, как девка молодая, баба уж поди, а все туда же!
Год жила Наташа у матери. Ее родное село утопало в садах. Расположенное в верховьях реки Волги, неподалеку от Кинешмы, оно напоминало райский уголок своим цветистым раздольем. За околицей протекала небольшая речушка, развесистые ивы смотрелись в нее, как в зеркало. Ее живительная прохлада всегда была пристанищем для пернатых и детворы. Ветви касались воды, покачиваясь на небольших волнах. Создавалось впечатление, что они прощаются с вечно спешащей речушкой, покорно кивая ей на прощание. Наташа так хотела все забыть. Красота родного края будила в ней светлые мысли, хотелось чистоты и покоя. Молодая женщина старалась не обращать внимание на ворчание матери, понимая ее состояние. Она завидовала ей, ее любви к своему мужу, Наташиному отцу, которого дочь увидела уже взрослой девушкой. За что любила его мать, она не знала, ибо в памяти у нее сохранился образ вечно больного и раздражительного человека. Она старалась мириться с ворчанием матери, жалея ее не сладкую судьбу, но чувствовала полное непонимание и отторжение родного человека. Плюнула и уехала, куда глаза глядят, подальше от родительского крова.
…Уехала Наташа в казахские степи, в небольшой городок Алмык. Душа просила широты, любви и счастья. Молодость бурно о себе заявляла. Считала, что ума набралась достаточно и разобраться теперь сумеет – кто есть кто? Познакомилась с Георгием, думала, что счастье нашла, а он женатым оказался. Горько было, врут-то зачем? Потом был Валерка, веселый разбитной слесарь–ремонтник местного завода. И с ним что-то не получалось. Наташа уже не верила, что будет все по-хорошему, да и не ждала, когда это будет, жила сегодняшним днем. Каждая встреча оставляла еле заметный след в её сердце, только озлобленности стало больше. «И правда, видно непутевая я, маманя не зря так окрестила», - так думала Наташа, и жгучие слезы, горькие, как хина, лились из глаз, будто из худого решета. А на утро опять кто-то нашептывал про надежду на счастье.
С Иваном сразу поженились. Родилась Лена, потом Таня, Ольга и Павлушка. Что Иван попивал, не обращала особого внимания, сама рядом садилась с рюмкой, чтобы мужу меньше доставалось. Так намаялась Наташка в одиночестве, что дыхание сжимало от желания иметь нормальную семью, да и матери доказать, что хорошая она баба, просто не везло ей, и весь тут сказ. Иван был хозяином: знал, кому что купить, со страстью любил огород и сад – сам и сажал, и ухаживал. Наташа, бывало, залюбуется, как он все аккуратно сделает. В сарае у него такая чистота и порядок, не у каждой хозяйки дома так чисто. Каждый болтик имел свое место. Пословица: «Пьяница проспится и к делу сгодится» была, вероятно, про него. Наташа тоже старалась держать дом в чистоте. От матери достались хорошие качества – уметь создавать уют в доме. Женщина часто ловила себя на мысли, что всеми повадками напоминает свою мать. «Почему мы с ней перестали понимать друг друга?» – часто спрашивала она себя. И становилось так горько, что нет ее рядом, согласна была даже это ненавистное слово услышать – «непутевая», лишь бы ощутить себя девчонкой, маленькой и беззащитной. Уткнуться в колени и вдыхать ее родной запах, прикосновение рук. «Господи, да почему же родные-то люди становятся чужими?!» - восклицала Наташа про себя, утирая слезы, которые не облегчали обиды и боли разлуки.
Вера прожила у бабушки до первого класса. Девочка любила разговаривать с бабушкой, которую звала мамой. Эти четыре года, проведенные с ней, казались красивой сказкой. Баловала ее бабушка, как могла: и молочка в постель принесет, никогда не ругает, если внучка нечаянно что и порвет, бегая по улице. И вечерами часто сидела у постели Веры, пока та не заснет. И все молилась, стоя на коленях, прося Бога простить ее грешную душу. Девочка думала о Боженьке, ища ответ на свои детские думы. Она знала все молитвы, что читала бабушка, и не могла поверить в страшное бабушкино зло, за которое та просила ее простить. Девочка боялась этого неизвестного Боженьку, перед которым надо вставать на колени, как перед врагом или, как маленькой рабыне (про которую она читала в сказке) перед своим господином. Если Он всех любит, как говорит бабушка, не должен терпеть такое унижение любимых Ему человеков? Вера помнила, как однажды Витька, великовозрастный парень с соседней улицы, завел детвору в заброшенный сарай и заставил на коленях просить его о милости. Он так и говорил: «Просите меня о милости, которую я, может, вам и дам, отпустив домой». Простояли на коленях четыре часа. Когда Витьке надоело слушать стоны и нытье детворы, он ушел, пригрозив наказать болтливых. Вера гнала от себя эти мысли, уверовав, что все люди грешны. Так думала бабушка, но смириться с этим всецело девочка не хотела. Она просила Боженьку пожалеть бабушкины больные ноги (после долгих стояний на коленях та долго охала и стонала). И когда девочка рассказала бабушке о своих думах, та очень испугалась и еще неистовей стала молиться уже за внучку, за ее неразумность. Бабушка была хорошей рассказчицей, внучка ее сравнивала со сказительницей детских сказок, которые начинались с ее слов. Вера навсегда запомнила все рассказы о своем дедушке, про ее житье с ним, а если внучка просила рассказать о маме, та замыкалась сразу и горестно вздыхая, говорила:
- Непутевая твоя мамка, что о ней говорить. Вот заберет тебя к себе, намаешься ты с ней. Будешь чужих ребят нянчить. Разве тебе плохо у меня? Хорошо! Я ж тебя вырастила. А люблю как! А она, мамка твоя, разве знает, как мне было с тобой маленькой тяжело? Болела ты часто. Я уж возле тебя кружилась, не отходила ведь, пока не поправишься.
Вера с благодарностью слушала бабушку, зная, что ей правда с ней хорошо, и любит ее бабушка-мама, а вот настоящая мама непутевая, как же она будет с ней жить, если любит ее одна бабушка? Вера с ужасом представляла, что ее увозят, и она погибает там, у родной, такой далекой и незнакомой мамы. И, когда наступил этот день, Вера в страхе уцепилась за бабушку, такую добрую и любящую. Девочка не понимала, почему ей надо уезжать, у мамы есть свои дети, а ей так здесь хорошо! Вера твердо знала, что у непутевой мамы она пропадет. Она вспомнила, как однажды, когда она была маленькой, мама приезжала с подарками, целовала ее, плакала, кружила дочь и смеялась, и у девочки кружилась от радости голова, ей было хорошо с мамой. Но, когда та захотела ее забрать, они с бабушкой поссорились. Бабушка была непримирима и не отдала Веру. Много разных непонятных и резких слов наговорила бабушка маме, но Вера тогда поняла, что от бабушкиной непримиримости маме было очень плохо. Девочка еще тогда подумала, что умерла бы от горя, если бы бабушка так с ней разговаривала. Ночью женщина-мама плакала. Долго девочка слышала ее всхлипы, а подойти побоялась, хотя мамины слезы болью отзывались в детском сердечке. Она помнила бабушки-мамы слова о том, что они должны жить вместе. На другой день Вера открыла глаза оттого, что чья-то тень легла ей на лицо. Она увидела маму, которая с болью и тоской смотрела на нее. Женщина ничего не сказала, только крепко обняла дочь и ушла, даже с бабушкой не попрощалась.
В доме было тихо три дня, как после покойника. Бабушка молча плакала, только было слышно, как она гремит посудой, готовя пищу.
Со временем все стало на свои места. Про маму больше не вспоминали. Вера каким-то детским чутьем угадывала, что бабушка-мама не хочет слышать ничего о своей дочери.
И вот рушился привычный Верин мир. Она знала, что не нужна своей маме, разве только для того, чтобы быть нянькой у ее ребят, как говорила ей всегда бабушка, и она ей верила. Вера помнила, как ее мама пыталась ей что-то объяснить, но девочка ничего не хотела слышать, ее сердечко стучало одни и те же слова: «С непутевой умру». И вдруг мама больно дернула ее за волосы. Вера от неожиданности отпрянула от бабушки и уставилась на маму, ничего не понимая.
- Что ты на меня глазюки таращишь? - кричала женщина-мама, с перекошенным от злобы лицом. – Ты поедешь со мной как миленькая, я твоя мамочка, запомни это!
Раздалась звонкая пощечина. Верина голова дернулась, а щека загорелась, будто ее подожгли или приложили горячий утюг. Девочка ничего не понимала, она даже не заметила, что слезы из глаз лились, горячим потоком, усиливая ее страх и боль разлуки с бабушкой. Внучка подняла глаза на бабушку, но та старалась не смотреть на нее, мама ей сказала такие тихие и безобидные слова:
- Посмей только!
Бабушка стала послушной, убеждая внучку уехать с мамочкой, все время повторяя, что та ее любит. Вера никак не могла поверить, что это ее бабушка, такая могучая и всесильная, которая обещала ей, что на растерзание ее не отдаст.
Девочка поняла, что надо идти. Она побрела в свою комнату, не видя ничего из-за слез. Она не знала, что ей надо брать, а что не надо, увидев любимого Андрюшку, - куклу, которую сшила ей бабушка, она прижала ее к груди:
- Я не оставлю тебя на растерзание, ты мое сокровище, - шептала она с любовью кукле, отгораживаясь от всего мира.
И вдруг какая-то непонятная сила вырвала ее из рук и швырнула на кровать.
- Мы ничего брать отсюда не будем!
Мама была решительной и непреклонной. И оттого, что она была чужой и незнакомой, Вера вдруг поняла, что никогда не сможет ее полюбить. Девочка сразу успокоилась и обреченно побрела из комнаты, до боли знакомой и родной…
И потянулось тоскливое время. Вера помнила, что дома у мамы ей часто попадало, просто за то, что она Вера, что похожа на паразита-отца, за упрямство. Девочка не помнила, чтобы она была упрямой. Дочь боялась матери, как огня, да и все дети ее боялись, особенно, когда та выпивала, или уставшей приходила с работы. Наталья Павловна проходила все комнаты и пальцем проверяла, вытерта ли пыль, убрано ли так, как любит она, и если находила где-то непорядок, первой попадало Вере. Наталья садилась на стул, грозно звала старшую дочь и шипела:
- Ну, говори, как я тебя учила?
Вера, бледная и растерянная, повторяла заученную фразу:
- Мамочка, простите нас, мы все виноваты, что не сумели правильно прибраться и оправдать ваши надежды. – Смысл многих слов для Веры был непонятен. А про себя добавляла: «Только не бей сестренок, бей меня, а их не тронь».
Мамочка отвешивала очередную оплеуху, и часто на этом наказание заканчивалось. Вера привыкла к тому, что она «выродок», что из-за нее у мамочки жизнь идет не так, как бы ей хотелось. Оскорбления, а иногда и побои, стали привычны, чаще только потому, что Вера никого не любила, кроме своей бабушки. Об этом часто кричала мамочка, ругая ее за очередной проступок.
Девочка тихо плакала, уткнувшись в свою подушку-подружку, которой доверяла все свои секреты. Вера вспоминала, как вечерами, когда они с бабушкой до темна сидели на скамейке, та часто ей рассказывала то о звездах, то о солнце:
- Видишь четыре звезды светятся, будто ромбик? А вон, напротив – три, яркая посередине?
Внучка согласно кивала, уставившись в звездную даль, искрящуюся и мигающую, на которую показывала бабушка.
- Есть легенда, - продолжала бабушка, - четыре звезды - это колодец, а три - коромысло. Есть легенда, как любила девушка парня, да не дали им быть вместе, вот она и бросилась в колодец от горя, когда пришла за водой. С тех пор и светится тот колодец, наполненный ее слезами, а коромысло, которое она бросила неподалеку, со временем превратилось в три звездочки.
Вера, затаив дыхание, слушала бабушкины рассказы, представляя эту жуткую картину, задавая в который раз себе вопрос: «Неужели из-за любви можно броситься в колодец, такой глубокий и страшный?» Бабушка говорила, что если у человека есть своя звезда, с которой он делится сокровенными мыслями, то она ему помогает в жизни. Девочка долго не могла выбрать себе звездочку и все же остановилась на «коромысле», где три звездочки «лежали» на небосклоне небольшой дугой, и самая яркая, которая была посередине, и стала Вериной заветной подружкой. А еще бабушка рассказывала, что закат, это седой старик, уставший от дневной работы, уходящий на покой. Своим огромным глазом он погружается в карман Земли. Вера долго верила бабушкиным рассказам, пока в школе не узнала, что солнышко не прячется в «карман» Земли, а освещает далекие страны и земли, находясь в постоянной работе. А вот Зорюшка (так бабушка ласково называла восход солнца), Зорюшка была невестой – румяной, умытой росой с красивых луговых цветов, поэтому и была красавицей – приветливой да ласковой.
- Поклонись Зорюшке, расскажи ей свои печали, и жить опять станет легче. Она сожжет все тревоги и неудачи, если с любовью к ней обратиться.
После этих слов бабушка тяжело вздыхала и уходила, затаив свою печаль, загнав ее в свои дела и заботы. Вера чувствовала, что в эти минуты бабушка думает о маме.
И теперь, живя с мамой, девочка часто вспоминала эти сказочные вечера. Она подходила к окну, и ей казалось, что ее звездочка светит намного ярче, потому что вобрала в себя даже Верины слезы. Ей иногда чудилось, что еще мгновение, и со звездочки начнут капать слезы. Девочка сразу вытирала свои слезы и мысленно просила у нее прощения:
- Ты роняй свои искорки, ласкай меня лучиками, мне от них на сердце легче. Вот поговорила с тобой, будто с бабушкой пообщалась.
И неправда, что Вера никого не любила. Своих сестер она любила и жалела, а когда родился Павлик, девочка заменила ему мамочку (та рано вышла на работу, и весь дом лежал на Вере). Отчим не обижал падчерицу, но и не жалел. Он относился к ней, как к собачонке, которую надо кормить и терпеть, старался не замечать ее. И когда в очередной раз, напившись, он, избивал мамочку, перечисляя ей все ее «заслуги», дочери до слез было жаль мамочку. Но проходил день, Вадим Федорович, так звали отчима, плакал и просил у супруги прощения. И не было счастливее их никого на свете. Мамочка после перемирия была очень доброй и внимательной, плакала и целовала своих детей, шумно и радостно в доме проходил вечер: весело было от счастливого смеха детворы, от подарков и улыбающихся родителей, что бывало крайне редко.
Зима сменяла лето, весны на время оживляли в сердце надежду, грея мысли воспоминаниями о далекой и родной бабушке, и ощущение реальности уходило. Менялась погода, только у Веры оставалось одно желание. В сердечко заползала вера о скорой встрече, и даже мамочка не казалась такой страшной. Детская душа просила чистоты и покоя, и девочка уходила в сад к вишенке и, обняв этот тоненький ствол, могла часами стоять возле дерева, наслаждаясь общением и покоем. Еще долго она ощущала тепло дерева, радуясь своему ясно-светлому состоянию. Вишенка давала ей силы, забирая все тяготы сердечка.
- Может, ты волшебное? – не раз спрашивала дерево девочка. – Или тебе Зорюшка рассказала обо мне? Сознавайся!
На нее нападало состояние невесомости, и мечтательница танцевала, забыв обо всем. Однажды, за этим занятием застала ее средняя сестра.
- Ты что вертишься, как дурочка, вот расскажу мамочке, что бездельничаешь.
Веру поразила злость, полыхавшая в ее глазах. С тех пор девочка не допускала, чтобы ее кто-то видел, когда она оставалась наедине сама с собой. Особенно осенью остро ощущалась неприязнь мамочки.
Однажды мать пришла ночью, подняла Веру с постели и увела на кухню со странной просьбой – посидеть с ней, попить чайку. Девочка сидела напуганная, слушая рассказы мамочки о несложившейся судьбе. Из-за своей внутренней скованности она плохо слышала мать, а когда вникала в ее рассказы, ей по-настоящему становилось жаль эту женщину, не умеющую радоваться и любить. Вера в это верила свято. Дочь смотрела на нее скорбными, жалостливыми глазами и готова была полюбить эту женщину, как вдруг слышала извечное:
- Верка, что ты меня буравишь своими глазюками? Ну что я тебе сделала, за что ты меня ненавидишь? Я же тоже человек, я хочу тебя любить, но каждый раз натыкаюсь на твой тупой и запуганный взгляд. Я что тебе враг? Я твоя мамочка! Убирайся! – уже почти кричала она. – Я тебя ненавижу! За что ты меня изводишь? Ведь я тебя любила! – и уже тихо добавляла насмерть перепуганной Вере: - И люблю, дуру.
Вера уходила к себе, зарывалась с головой под одеяло и лежала, крепко зажмурив глаза, прося Боженьку, чтобы ей приснилась бабушка-мама, такая милая и добрая.
Когда пришло от бабушки письмо, мамочка долго сидела на кухне, уронив голову на руки. А вечером, напившись, кричала и плакала, размазывая тушь по красивому, даже в этот момент, лицу. Вера тогда боялась дышать, она в этот миг желала стать невидимкой, только бы не вызвать гнев мамочки. Дочь старалась угодить ей во всем, только бы ее отпустили к бабушке. Девочка убиралась по дому с радостью и легкостью, сердечком предчувствуя перемены в своей жизни. Она смотрела на мир через оконное стекло, и небольшие дождевые капельки, растекшиеся по внешней его стороне, припорошенные пылинками, создавали причудливые узоры, и, если смотреть на них не мигая, казались: то колючей проволокой, то высоким забором из каменистых скал, не пускающих девочку в мир добра и радости. Ей представлялось, что она царевна, заключенная злой колдуньей в башне-замке, и только сила бабушкиной любви могла разбить это толстое стекло, державшее Веру в заточении. Но бабушка была очень далеко, да и в ее стареньком больном сердечке не было столько силы, чтобы уничтожить такое препятствие. После этих раздумий девочка становилась сильной, посылая мысленно эту стихию к бабушке, стараясь помочь ее больному сердечку и хоть издали немного его согреть. Девочка любила там каждый кустик, ожидая мига встречи, каждую ямку и камушек, даже назойливых комаров, которых всегда боялась. Она не могла спать, вспоминая речушку, на которую бегали купаться, светлые березки и бескрайнюю синь неба, которая обязательно купалась в речке вместе с ней. Ей казалось, что там, у бабушки в далекой Теплушке (так называлось село), и солнце было другое - ласковое и веселое. Она не любила Казахстан с его степями и ветрами. Здесь она отбывала наказание, как дедушка в лагерях. Порой девочка представляла, что она тоже враг народа, и ее сослали к мамочке, чтобы она умерла. Вере потом разрешили пожить у бабушки, когда та слегла от тяжелых головных и сердечных болей. Врачи ей прописали покой.
И вот она у любимой бабушки. Та дрожащей рукой подвела ее к своей кровати, и, опустившись на нее, крепко прижала внучку к груди. Опрокинувшись с ней на кровать и обнявшись, они долго лежали, ничего не говоря. И только слезы, затекая в ухо и наполняя его, стекали на подушку. Они смотрели друг на друга сквозь слезы, сочащиеся из самой души, вымывая горечь разлуки.
Вера прожила у бабушки два года. Она носилась по улицам, как оглашенная ныряла в речку, бегала по дому, делая все легко и радостно. Бабушка стала поправляться, глядя на эту стрекозу. Для Веры это был другой мир, где было счастье, где была любовь, где ее баловали. Она долго не могла поверить, что это происходит с ней. Даже пыталась капризничать, не слушаясь бабушку-маму, когда та совсем поправилась. Становилось смешно, что бабушка пытается сердиться на нее, хотя это у нее плохо получалось. Вере порой казалось: чтобы она ни сделала, бабушка ей все простит. Они пугались и затихали, когда получали письма от мамочки. В них она писала о детях, об их болезнях, о том, как ей нелегко. Бабушке становилось вновь плохо, а Вера ходила по несколько дней с чувством какой-то вины перед мамочкой, но вот какой, понять не могла.
Вернулась Вера в Казахстан внутренне сильной и решительной. Она, как пружина, сжалась, ожидая в любую минуту нападения. Даже когда его не было, девочка не могла расслабиться. Отчим ушел от мамочки: он страшно ее ревновал, избивал, просил прощения, опять любил. И это повторялось постоянно, как по начерченному кругу. Мамочка, поговаривали, погуливала от него, хотя было видно – любила. Отчим напивался, видимо, от живописующих рассказов соседей, и все повторялось, пока однажды он, совершенно трезвый, не сказал:
- Все, ухожу, люблю тебя, стерву, но сидеть не хочу, боюсь убить.
Он потом женился, и там были дети, но Наташку свою забыть не смог, пил и плакал. Замерз пьяным на лавке у дома, где жила его Наташа (а мороз был выше тридцати), лег и к утру отошел в мир иной. Видно, так хотела его душа.
Мамочка чаще стала пить. Приводила домой кавалеров, но чистоту в доме требовала, как и раньше.
Однажды, напившись, позвала Веру и пьяными злыми глазами уставилась на дочь:
- Что выросла, да? Я тебя кормлю, дуру большую, а денег нет. Сейчас придет кавалер, я ему тебя и продам, – и захохотала пьяно и злобно. – Что дрожишь, ты всегда была трусихой, у…. ненавижу.
Вера тогда перелезла через балкон, спрыгнула со второго этажа и босиком по снегу убежала к тете Фросе, одинокой и доброй женщине, которая напоминала ей бабушку. Тетя Фрося напоила ее чаем, поплакала вместе с ней, и девочка услышала странные для себя слова:
- Ой, девонька, мамку-то пожалеть надо. Разве она виновата, что красивой родилась, а мужики, что мухи, где сладко, туда и летят. А бабы злые и завистливые, они и напраслину скажут о мамке твоей, глазом не моргнут. Ты посмотри, Верунь, на мать-то: всегда аккуратная, чистая, красивая, и сварит, и встретит, да такую всяк бы любил. Ей бы мужа непьющего да работящего, чтоб берег от злых языков. Иная замужем, а творит такое, что и сказать тошно, но про нее побояться сказать – муж есть. Про мамку твою много лишнего говорят, завидуют ей. Ты ее прости, да пожалей.
Странно Вере было слышать это, но домой сразу не пошла. Только на третий день, когда прибежала средняя Танюшка, сказав, что мамочка ее зовет.
С тех пор Наташа больше не трогала Веру ни словом, ни делом. Притихла, осунулась. Как-то вечером предложила посидеть и поговорить. Долго собиралась с мыслями, и было горько оттого, что все могло быть иначе. «И отношения, быть может, были бы совсем иными», - мелькнула тогда мысль в голове у Веры. Ей впервые по-настоящему было жаль эту женщину, именуемую Мамой.
- Вер, неужели ты и вправду думала, что я тебя могу продать?
Мамочка подняла на нее глаза, и сколько в них было тоски и безысходности, невысказанной боли, что Вера начала задыхаться. И слезы, вечные ее спутницы, предательски полились горячим потоком, размягчая ком обиды и одиночества. Наташа не плакала, она молча гладила руку дочери, только губы ее вздрагивали, будто она все время что-то хотела сказать, но так и не решилась. Ночью ее увезли в больницу, и она тихо умерла, как раз в день рождения Веры. Девочка помнила, как ей было страшно и пусто. Она не представляла, как они будут жить без мамочки, страшно становилось за ребят, что остались без родителей, за себя, как будет справляться в этой жизни одна?
Три месяца Вера исправно выполняла роль хозяйки дома. Ей исполнилось шестнадцать лет. Пришли какие-то люди, расспрашивали о жизни, об учебе, как справляется Вера с обязанностями хозяйки дома. А потом вынесли вердикт: детей заберут в интернат. Вера объяснила о себе, что она уедет к бабушке, у которой часто подолгу жила. Люди взяли адрес бабушки и обещали сделать запрос, только тогда ей позволят уехать к ней. Девушка в слезах провела всю ночь. Как же она расстанется с сестренками и братиком, они ей стали такими родными. Старшей Елене было десять лет. Как-то вечером дети улеглись рано, на улице шел мелкий колючий дождь, обдавая прохожих холодными брызгами. Унылое настроение природы будто передалось всем домашним. Вера убралась, осталось немного достирать белье. Дети были накормлены, и на душе было тихо, и печально. Мамочка приучила их к порядку и чистоте. «Лучше посижу часок с ребятами, пообщаюсь, пока не уснули, а достираю позже», - решила девушка. Она подошла к двери и услышала жаркие убедительные слова Лены:
- Дура ты, Танька, вы еще маленькие, не понимаете. Я не хочу, чтобы Верке все досталось мамочкино, кто она нам? Чужая она. Распоряжается по дому, будто хозяйка. Скоро еще платье мамино наденет.
Оля попыталась ей возразить:
- Что ты, Лена, она нам варит, в доме убирается.
- Вот и пусть пока варит, она же «выродок», так мамочка говорила, значит не совсем родная. Придут нас в приют забирать, скажу, чтобы убиралась к своей бабке.
- Как хочешь, - зевая, вяло проговорила Оля.
Вера не могла больше ничего слышать. Она-то думала, что ее хоть сестры любят. Да за что же они-то так с ней? Стало невыносимо больно! Жгучие слезы не полились, а застряли где-то в груди, образовав жгучий ком. Их горячие струи обжигали мысли, голова стала тяжелой, а в глазах полыхал жар. Слезы, как росинки, высыхали от пепелящего зноя боли. Она вышла в сад и подошла к засохшему дереву. Корни его подгнили из-за дождливой весны, слабенькое было, не успело надежно врасти в землицу. «А без корней ничего не растет», – говорил отчим.
- Все мои корни оказались подмоченными.
Ей представилось, как она высыхает. Дышать стало трудно. Придя домой, не раздеваясь, легла в постель, так и пролежав до утра, тупо уставившись в темноту. У нее даже мыслей не было – боль и пустота.
Утром поднялась спокойной. Только боль не уходила из сердца, поэтому в глазах от нее стоял жар. Молча достирала белье, накормила детей и тихо, но твердо произнесла им:
- Вас не сегодня-завтра заберут в интернат, постарайтесь быть вместе, я уезжаю к бабушке, деньги беру только на дорогу, больше мне ничего не надо. Да у меня здесь ничего и нет.
Младшие дети заревели в голос, обхватив и прижавшись к ней. Лена не смотрела на нее, но было видно, что волнуется.
- Что это ты, Вера, решила? Ты же наша сестра, – выдавила еле слышно девочка.
Старшая сестра подняла на нее глаза, и когда их взгляды встретились, Лена поспешно отвернулась, а Вере было так горько, что ее сестренка, которую она считала совсем родной, почти подругой, оказалась совсем чужой и незнакомой.
Так началась другая жизнь у всех обитателей этого дома. Детей определили в интернат, а Вера уехала к бабушке. В свои шестнадцать лет она походила на маленького, худенького подростка. Не было предела счастья бабушки, что ее родная внученька рядом. Но стоило Вере оглянуться назад, как в ней что-то ломалось, что-то мешало радоваться и быть такой же беззаботной, как раньше. Она часто ходила на речушку, из которой уже выросла, стояла подолгу на мостике и смотрела в слегка мутные неспешные воды. Мысли вяло шевелились, как у речки – мутно и печально. Ей казалось, что она устала жить, что она старше своей бабушки лет на сто. Развесистые большущие ивы погрузили тяжелые ветви в воду, слегка покачиваемые волной, как «утопленники». Ей хотелось прыгнуть в эту прохладу и запутаться в косматых ивах, и лежать на дне, где тихо и спокойно, как из сказки Аленушке. Девушка слышала еще от мамочки, что вода читает все твои мысли: «…если ты поведаешь реке свои печали и попросишь их унести, смыть их, она так и сделает». Почему-то это четко держалось в памяти, и сейчас, она съежилась от своих мыслей и поспешно ушла домой.
Село было большое, недаром оно стало районным центром. Некоторые дома сохранили старинную основательность зажиточных купцов, разительно отличаясь от современных построек. Они стояли как старожилы, охраняя забытые обряды и обычаи, одетые в старомодные, добротные платья-бревна, выпячивая свою основательность. Всюду кипела жизнь, строили новые здания, обновляли старые. Частники тоже старались не отставать от времени – раскрашивали свои жилища в разные цвета, особенно наличники на окнах. Село выглядело как огромный цветник. Выстроили ресторан, строили хлебозавод. Как в муравейнике, всюду кипела работа. Подросли ребята, с которыми Вера играла в далеком детстве. Постепенно девушка приходила в себя. Она старалась не думать о прошлом, о мамочке, сестрах, обо всем, что ее с ними связывало, пытаясь вытеснить из своей памяти все события прошлой жизни. Но когда воспоминания, особенно ночами, перехлестывали дыхание, как стальной ветер, возвращалась боль, правда уже не такая жгучая.
Года два, как в селе открыли кондитерский цех и набирали молодежь, для обучения этой профессии на восьмимесячные курсы Вера с радостью отправилась учиться на кондитера. Постигала учения легко и с удовольствием. Бабушку все знали, и к девушке относились с особой теплотой за ее незлобивость и старательность. Вера округлилась и стала прехорошенькой девушкой. Учащиеся по желанию могли пройти тут же практику, имея возможность подработать. И Вера не упустила такой возможности. У нее появились обновки, она стала уверенной в себе, а прошлые кошмары старалась не вспоминать. Прошло уже почти два года ее спокойной и размеренной жизни у бабушки. Девушка налилась спелым соком, как вишенка в разгаре лета. Она чувствовала в себе силу, от которой становилось легко и спокойно. Эта сила пробудила в ней чувство гордости и достоинства. Вера знала, что обидеть себя не позволит больше никому.
Как-то вечером остановила ее хозяйка ресторана и предложила подработать официанткой, пока сезон строительства не закончен и клиентов много. Обещала щедро платить:
- К нам будут ходить только бы поглазеть на тебя, я не просчитаюсь! Жду! - и ушла, хитро посмеиваясь чему-то, лукаво поглядев на Веру.
…Первое время неуверенность в своих силах делало пребывание в ресторане неуютным. Но вскоре у нее появились свои клиенты – веселые и беззаботные парни, что трудились на строительстве хлебозавода. Они садились только за те столики, отвешивая каждый раз ей комплименты. Вера их заучивала, как стишки, а потом дома перед зеркалом гримасничала сама с собой, выдавая весь арсенал любезного восхищения. Она ловила в своих глазах и улыбке торжественные блики, укладывая их в сердечко, как дрова, необходимые для горения души. И когда она шла с подносом по залу, девушка шевелила эти «дрова», разжигая в глазах такой огонь, способный зажечь пламя в любом сердце. Среди завсегдатаев ресторана иногда появлялся очень заметный мужчина – высокий и стройный. Его синие глаза неотрывно следили за Верой, и от этого ей становилось хорошо и в то же время жутко-жутко страшно. Ноги у нее наливались свинцом, руки дрожали, но она бесстрашно смотрела в его завораживающие глаза и видела в них такой призыв, что еле себя сдерживала, чтобы не броситься на виду у всех ему на шею. Заметили это и остальные. Работала в ресторане поваром тетя Даша, добрая душа. Однажды она позвала Веру в бытовку и, тихо вздохнув, сказала:
- Вер, а ведь он женатый, и у него двое детей. Не губи ни себя, ни его семью, - и ушла, не сказав больше ни слова.
Вера понимала, что он не мальчик, но никак не предполагала, что он местный, и если ей напрячь память, то она вспомнит его жену – тихую вежливую женщину, приходившую к бабушке по своим бабьим делам. Однажды после ее ухода бабушка недовольно проворчала:
- Ну всем хороша баба: и лицо приветливое, а душа просто золотая, а вот, поди ж ты - неряха. Ей бы платьице-то простирнуть, красавицей бы стала.
Чистота, Вера уже знала, их семейная черта.
Работая в ресторане, девушка приоделась. Брала самое модное – пусть меньше, но лучше. Подкрашивалась не броско, аккуратно, слегка подчеркивая то, чем наделила природа. Небольшого роста, ладненькая, как говорила бабушка, девушка привлекала внимание ребят, и она это видела. Ей льстило, что от ее решения завесило настроение парня. Вере порой казалось, что это происходит не с ней. Создавалось впечатление, что она наблюдает за всем происходящим со стороны. Где-то в подсознании еще звучало страшное слово – «выродок», но теперь в ней просыпалось чувство мести, отчего Вера становилась настолько раскрепощенной и дерзкой, что сама пугалась этого состояния. «Не дождетесь, не засохну, вон сколько любви от бабушки… Да и не только от нее…» - посылала она мысли неизвестно кому.
Алексей и правда не спускал с Веры глаз. Он видел, что девка знатная, опытным глазом определил, что хоть и молодая, а огня женского – через край. Его тянуло к ней больше, чем он сам бы этого хотел. Посмеивался над собой: «Не влюбился ли?» Но тут же отбрасывал эти мысли. Приходил домой и «набрасывался» на жену с такой лаской и страстью, которой и по молодости не помнил. Серьезность и основательность во всем, составляли суть Алексея. Жену себе выбирал долго. Ему нравилась застенчивость супруги, хотя прожили вместе уже девять лет. Ее манеру неброско одеваться он объяснял по-своему: «Не хочет его женушка выделяться - чтобы не смотрели другие мужчины». Ему это нравилось и вполне устраивал такой расклад их взаимоотношений. Спокойный ритм семейной жизни немного охладил его пыл к супруге, и Алексей иногда «баловался» на стороне, считая это вполне нормальным явлением. Но он старался не допускать, чтоб об этом догадывалась жена, дабы не причинять ей душевной боли. Выполнял свой «супружеский долг» исправно, благо, Господь здоровьем не обидел. Его Светлана слыла разумной женщиной, вопросов лишних не задавала, и за это Алексей был ей безразмерно благодарен.
В тот день Алексей был особенной красив: белая рубашка контрастно оттеняла слегка волнистые темные волосы, а синий костюм подчеркивал мужественность лица. Миндальный разрез синих глаз горел неукротимым пламенем, разжигая в сердце девушки такое же свечение. Верхняя пуговица на рубашке была расстегнута, и Вера видела курчавые густые волосы, покрывавшие широкую грудь Алексея. Каким-то женским чутьем она угадывала, что он так вырядился для нее. Мужчина сел за тот столик, который обслуживала Вера, и когда она подходила близко, то ощущала его крепкий мужской запах, смешанный с приятным духом одеколона. Этот дух настолько пьянил девушку, что она боялась упасть. От него кружилась голова. Все посетители давно разошлись, а Алексей не уходил. И хотя она этого ждала, сердце предательски колотилось, мешая дышать и думать. Она двигалась, как в тумане: что-то разносила, предлагала, не осознавая ясно своих действий. Кода закрыли ресторан, девушка долго не выходила, стояла у зеркала и смотрела себе в глаза. В них не было вопросов, там был ответ: «Иди, он тебя ждет!» И Вера пошла. Алексей вышел из темноты и молча последовал за ней. Ноги у Веры не слушались. И как нарочно, она оступилась и упала бы, если бы Алексей, как будто ждавший этого момента, не подхватил ее молодое тело. Его прикосновение было обжигающим. Груди налились, и Вера с ужасом подумала, что кофта не выдержит и лопнет от оторвавшихся пуговиц. Какое-то незнакомое чувство истомой разлилось по всему телу и застряло где-то внизу живота. Девушка непроизвольно застонала. В ней просыпалась женщина. Алексей нес ее легко и бережно, как пушинку, в сторону речки. Ощущалось, как бешено колотились их сердца. Мужчина все крепче и крепче прижимал к себе Веру, будто опасаясь потерять ее. Не доходя до речки, они остановились на поляне. Алексей встал на колени, раскачиваясь, будто качая малое дитя. Девушка зажмурилась, боясь дышать или пошевелиться. Она не знала, что делать, смертельно пугаясь исчезновения этого волшебства. Вера, как каждый ребенок, лишенный отцовской ласки, мечтала, что когда-нибудь отец также возьмет ее на руки и приголубит с любовью. И сейчас, зажмурившись, она представляла, что это ее отец, которого она никогда не видела. Алексей нашел ее губы, и они слились в жадном поцелуе. Исчезло все. Они ласкали друг друга, как ненасытные странники. Девушка не ощутила боли, наоборот, ей было сказочно хорошо. Алексей на секунду замер, в затуманенном мозгу все же шевельнулась мысль: «Нельзя, девчонка еще», но тут же все потонуло в такой страсти, которой удивлялся и Алексей, лежа с Верой на своем пиджаке. Он никак не мог представить, что способен на такие чувства. Они ни о чем не говорили. Вера смотрела в звездную даль. Отыскав свою спутницу печалей и небольших радостей, выпадавших на ее незадачливую судьбу, как теплый слепой дождик, девушка приветливо улыбнулась ей: «Вот видишь, - мысленно обратилась она к своей звездочке, - я тоже люблю, и я счастлива!» Ей показалось, что звездочка мигает ей, радостно соглашаясь с ее состоянием. Зажмурившись, Вера улыбалась опухшими от поцелуев губами, впервые ощущая сказочное чувство, именуемое счастьем. «Так вот ты какое!» – мысленно восхитилась она. Алексей наклонился над Верой и долго смотрел на ее разбросанные волосы, на маленькие груди и никак не мог понять, что ему нельзя идти с ней рядом, что она может стать совсем чужой. Мысли, одна нелепей другой, лезли в голову. Его вдруг обуяла дикая ревность. Он рывком поднял Веру, положил себе на колени и, прижавшись, раскачивал ее, повторяя:
- Малышка моя, я тебя никому не отдам.
И Вера верила, что так и будет.
Бабушка тихо ждала возвращения внучки. И когда Вера тихонько открыла дверь, сразу увидела заплаканные бабушкины глаза, в которых плескалась какая-то пугающая безысходность. Если бы она рассердилась, ударила внучку, стало бы легче. Бабушка плакала. Вера бросилась ей на шею и заревела в голос.
- Не плачь, девочка моя, - горестно воскликнула женщина. – Это я виновата, не уберегла.
Бабушка уложила Веру в кровать и все гладила ее голову, охая и вздыхая. А Вера, наплакавшись, уснула сладким сном, счастливо улыбаясь своему новому ощущению, называвшемуся Счастьем!
Село гудело как улей. Стыдили в глаза, не выбирая выражений. Вере было стыдно и горько, но состояние счастья все равно побеждало, бросая их в новые тайные объятия. Лето пролетело, как стая журавлей - быстро и романтично. Дома Алексею приходилось несладко. Света упорно молчала, она не могла говорить, но и не плакала. Словно закаменела. Только в глазах полыхала такая боль, что Алексею становилось невыносимо от сознания своей вины. Он уважал ее как мать своих детей, за ее женское терпение, за тот домашний уют, который она создавала безропотно. Его душа раздваивалась, не зная, за какой краешек уцепиться. Алексей впервые полюбил по-настоящему. Он ощущал это каждой клеточкой души и тела. Оно загоралось от одной мысли о Вере, унося душу в заоблачную даль. «Почему? – спрашивал мужчина себя в который раз. - Почему у судьбы такие крутые зигзаги? Разве он виноват, что сердце не хочет слушать разум? Виноват только в том, что слишком поздно встретил свою любовь? Ни одна женщина больше не волновала его, а значит Верунька - его половинка, по-другому он и думать не хотел. Но как поступить правильно, не причиняя никому зла, он не знал. Неужели это красивые слова, что любовь должна приносить только радость? Почему мы торопимся создавать пространство любви с человеком, который не был родным, а со временем становится совсем чужим, незнакомым? Или любовь это заразная болезнь, дарованная человеку, как очищение, как возвышение или пропасть, из которой нет выхода? Что это? Твои заслуги или промахи? Почему, когда разум, сознание и тело подготовлено для настоящей любви, чаще всего, ей рядом нет места? Или приходиться ломать, перелопачивать все отношения с болью и кровью, а она, не выдержав зла, вдруг упорхнет как журавушка, искать себе другое пристанище. Но как же смириться с чудовищной несправедливостью, что его Веруня не его?» Видя, как муж страдает, понимая и жалея его, Светлана «чернела» на глазах. Но отдать этой девчонке своего Алексея, такого родного, горячо любимого, она не могла. Света отыскивала в памяти те минуты близости, где, ей казалось, все было так хорошо. Ее мысли цеплялись за эти спасительные мгновения, и женщина думала, что муж просто сошел с ума, а любит он только ее, свою жену, такую терпеливую и верную.
Родители Алексея приехали с Украины по вызову Светы и решительно настаивали на отъезде сына с семьей на его родину. Родителям Алесей не перечил, да он вообще не знал что делать. До боли жаль Свету, еще больше – себя и детей, а самое главное, он не понимал, почему ему надо уезжать, если Вера остается здесь. Он не представлял, как он будет с ней расставаться, думать об этом было страшно. «Его малышка останется здесь одна?!» Сердце сжималось от невыносимой тоски.
Алексей с семьей уехал в начале ноября. Вера заболела. Она лежала без сил и движения, и все думала, что ее, как мамочку, называют «непутевая», и горький ком обиды выливался из глаз, впитываясь в подушку соленой влагой. Она любила, а любовь стегала ее розгами общественного мнения, не позволяя быть рядом с любимым. Бабушка, бедная бабушка, вся согнулась от невыносимой боли за любимую внучку, к которой всегда относилась как к дочери. Вера заполнила ей ту пустоту, образовавшуюся от непонимания с родной дочерью Натальей. Так думала бабушка, и теперь всячески убеждала внучку, что есть жизнь, что она продолжается и ее надо любить, ценить, не смотря ни на что.
Бабушка держала козу, строптивое создание, дающее вкуснейшее молоко. Оно часто спасало от простуды и Веру, и бабушку, да и соседям перепадало, если приключалась нужда. Многие держали коров. Однажды, встречая с подругой стадо, за Верой увязался бык Темка, молодой и игривый. Девочка так перепугалась, бросившись опрометчиво домой. Бык бежал за ней, весело задрав хвост. Перед самой калиткой он подхватил ее на рога и подбросил. Девочка перелетела через ограду и на удачу, упала во дворе, а бык старался проникнуть вовнутрь и ломал задвижку, не понимая, почему Вера не хочет с ним поиграть. Несколько легких поперечных досок в калитке он все же сломал, и бабушка долго ругалась с хозяином из-за быка и сломанной калитки. Соседу надоело слушать ее ворчание, и он сделал ей новую калитку. И тут случилось непредвиденное – коза Майка не хотела идти в новые ворота. Она разбегалась и врезалась рогами в узорные доски, так любовно сделанные соседом. Разбежавшись в очередной раз, порушив все украшения, она застряла рогами в образовавшейся дыре. Ее звонкое «бе-е-е» разносилось по поселку до позднего вечера, пока силами соседей не вытащили строптивое создание из заточения. Сосед отказался чинить ворота, и они три года напоминали о Майкиных злоключениях.
- Доченька, ты представляешь, вчера сосед починил калитку, сам пришел, я даже и не просила, - бабушка старалась отвлечь внучку от тяжелых дум. Женщина вздохнула и заговорила каким-то затаенным голосом, выказывая значимость сказанного:
- Каждая встреча человеку дается для чего-то или почему-то. И если разум довлеет над чувствами, всегда можно выйти из тупика своих мыслей. Сердечко становится мудрее, не допуская больше таких ошибок. Человек засыпает одним, а просыпается другим – более мудрым. И если твое вчера было ясным, то и завтра греет большей надеждой. Мы всегда идем к маяку своих желаний, падая и снова поднимаясь. Но если твои мысли светлы, а желания ярки, то и сбываются они надеждами, украшая этим нашу жизнь. Каждая встреча, это жизненный урок. Каждый человек – это твое взросление. Просто надо уметь оглядываться и различать свет этих уроков, и каждый полученный лучик привязывать к заветной мечте, чтобы можно было добраться до нее. Мечтай, внученька, светло и ясно, и все сбудется.
Вера три месяца не выходила из дома – не было ни сил, ни желания. Работа и дом. Из ресторана ушла сразу, работать там больше не могла. Исправно ходила в кондитерский цех. С ней не разговаривали, только если что-то касалось работы. Прошло полгода. Пересуды утихли. Бабы завидовали Вере, что испытать довелось такую любовь. Даже как-то снисходительнее к ней относиться стали, видя ее страдания. А для молодой девушки эти пересуды как колокольный звон – отзвенели и ушли.
Прошла зима. Многие ребята возвратились из армии. Клуб наполнился веселой музыкой и смехом, каждый вечер гремела танцевальная музыка, зазывая молодежь. Бабушка просила Веру сходить развеяться, молодая ведь, чего сидеть со старухой дома. И Вера пошла. В первый же вечер ее проводили два друга - Виктор и Василий, оба служили вместе, вместе и вернулись. Девушка не запомнила ни того, ни другого.
Однажды, она шла с занятий, где и подрабатывала. Лето стояло ласковое и теплое, как руки у бабушки. Ветерок играл свежей листвой, синь неба была такая чистая, что на душе у Веры впервые было тихо и спокойно, и легкость мыслей будоражила молодые мечты, пока неясные еще и ленивые. Ее окликнули. Повернувшись, Вера увидела молодого человека, направлявшегося к ней быстрой легкой походкой. Был он не высоким, но и не маленьким: большая голова держалась на худой шее, короткое туловище и длинные ноги делали его каким-то несуразным. Крупные, четкие черты лица, где выделялись большие серо-зеленые глаза и внушительный нос, расплылись по лицу вместе с улыбкой. Когда он заговорил, Вера заметила, что голос у него не противный, ровный и спокойный. Он что-то ей объяснял, а она, думая о своем, не слышала его:
- …провожали, и я с тех пор думаю о тебе, - услышала она конец его фразы.
- Ты кто? – тоже на «ты» спросила Вера.
- Да я уже полчаса объясняю, что мы тебя с другом провожали с танцев еще весной.
Вера никак не могла вспомнить лиц провожающих, ей было не совсем удобно от этого, и она проговорила:
- Да, да, помню, конечно.
Разговаривать было не о чем, и Виктор стал ей рассказывать про службу, про друзей. Вера слушала его и думала, что он такой основательный, глаза светятся добротой. Он рассказал о родителях, и она вспомнила их огромный домище за высоким забором, где всегда царил достаток. Его родители отличались немногословием, что ставило их в глазах сельчан выше на планку. Правда хозяйка этого дома всегда была угрюмой. Ее улыбка, как осеннее солнышко, редко появлялось на лице. Ее муж, «хозяин», как она его называла, считал это излишеством. Вера вспомнила случай, произошедший в местном магазинчике: «хозяин» «оборвал» свою благоверную, что-то весело обсуждавшую с сельчанкой. Покорившись строгому немому взгляду мужа, засуетившись, женщина забыла попрощаться. Ее лицо стало безжизненным, не реагирующим, кроме мужа, ни на кого. Вера, почему-то часто вспоминала этот небольшой эпизод из жизни села. И сейчас ей подумалось, что нет ничего выше этой основательности, которой веяло из-за высокого забора добротного дома родителей Виктора. «Уважаемые люди живут зажиточно, имеют большой дом, хозяйство, за таким, наверное, не пропадешь?» - думала девушка с воодушевлением.
Девушка по опыту уже знала – у замужней женщины всегда есть защита, а она в ней нуждалась, как в воздухе. «Может, я ему нравлюсь настолько, что он меня замуж позовет?» - пришла вдруг шальная мысль, а вслух сказала:
- Уехать хочу.
Виктор будто подслушал ее мысли:
- Давай вместе уедем, поженимся и уедем.
Вера почему-то не удивилась его предложению и спокойно добавила:
- Поженимся там, куда уедем. Согласен?
Виктор поспешно закивал и взял ее под руку, как законный жених. На прощание он поцеловал ее в щеку, на большее парень не решился. А когда дома заявил, что женится, отец отрезал:
- Никогда!
Виктору поведали историю Веры, и он, напившись, пришел к ней вечером и, заикаясь, то ли от водки, то ли от обиды, заявил:
- Ты чё думаешь, я бы не узнал? Ты чё молчишь? Расскажи мне все да покайся, я, может, и прощу.
Вера долго смотрела на него, и чувства омерзения, стыда, боли, обиды вдруг с такой силой нахлынули на нее, что она сама не поняла, как отвесила ему звонкую пощечину. И ушла, так и не проронив ни слова.
Они не виделись месяц. Как то девушка шла с работы, Виктор дожидался ее у крыльца.
- Вера, - окликнул он, - мне с тобой надо поговорить.
Вид у него был несчастный, затравленный взгляд смотрел куда-то в сторону.
- У меня отец паспорт спрятал, если ты не передумала, давай уедем строить новый город на Волге, я узнавал, работы, говорят, море, там и поженимся.
Вера неотрывно смотрела на парня и понимала каждой клеточкой, что он всегда ей будет чужим, но оставаться здесь «непутевой» она больше не могла.
Девушка еле разлепила непослушные губы:
- Уедем, хоть завтра, - произнеся эти три слова, она будто подписала себе приговор смерти.
Виктор затравленно оглянулся кругом и поспешно проговорил:
- Ты увольняйся, а я попробую выкрасть паспорт, я знаю, куда отец его спрятал.
И пошел, не оглядываясь, сутулясь, и от этого его короткое тело стало еще короче. Он выглядел так несуразно, что девушке захотелось закричать громко-громко, чтобы все ее услышали:
- Я не поеду с тобой! Я тебя не люблю!
И оттого, что все это она прокрутила мысленно, ей стало немного легче.
Уехали они тайком, только бабушка и знала, куда ее Верунька поехала. Девушке так хотелось верить, что все прошлое позади, душа просила покоя и чистоты. Новый город смотрел на них хмуро.
Устроилась Вера в кондитерский цех. Виктора взяли на комбинат, вернее на его строительство. Сняли комнату в трехкомнатной квартире. Жили вместе с хозяевами. Вера никогда не забудет свою брачную ночь – липкие, жадные руки Виктора делали ей порой так больно, что хотелось кричать не только от физической боли, душевная боль перехватывала дыхание, принося каждой клеточки тела неимоверные страдания. Она постаралась отрешиться от происходящего. Молодая женщина перестала ощущать себя. Ее мысли витали где-то над происходящим, предоставляя возможность посмотреть на себя со стороны. Она уже тогда знала, что эта игра в семью и любовь отомстит за ложь, связавшую два чужих человека с разными судьбами. Виктор чувствовал себя победителем. Он мял ее, как застывшее тесто. Красное и потное его лицо сосредоточенно-воодушевленное, с блуждающей ухмылкой выдавало самодовольство и какое-то превосходство над происходящим. Потом Виктор храпел, как не заглушенный трактор, а у Веры даже слез не было, и одна и та же мысль, словно играя, била в мозг: «Так тебе и надо, так тебе и надо…» В душе образовалась звенящая пустота, как в пустой комнате без мебели, и любой звук в ней разносился эхом, болью отдаваясь в сердце несчастной. Утром Вера почему-то стыдилась глядеть Виктору в глаза, словно она была воровкой или продажной девкой. Так продолжалось три месяца. Ее сожитель стал злым, угрюмым, а молодая женщина воспринимала все, как должное. Она ведь не любила его. А когда он впервые ударил свою спутницу жизни, она будто очнулась, не понимая и не воспринимая, что все это происходит с ней. Но что удар?! Она беременная! Вера не знала, что ей делать. Виктор жениться не хотел и больше об этом не заговаривал. На молодую женщину нападала, порой, такая паника: «Ну, куда я с дитем?» Страх и отчаяние до того ее измотали, что она стала падать в обморок.
Заискивая перед Виктором, она преследовала одну цель – «только бы женился». Пекла ему пирожки и носила на работу.
Я думала, что ты, как светлый бог
Спасти поможешь ручеек сердечный…
А всё общенье погрузилось в слог,
И каждый день - пустой был и беспечный.
Фундамент отношений не окреп…
Ты, как прилив, накатывал однажды,
И наш очаг, холодным стал, как склеп,
А в склеп, хоть иногда, заходит каждый…
А время убегает, как река,
И все уносит. Память возвращает…
От нужности душа всегда легка,
И все непонимания прощает.
Но сожитель стеснялся ее, а когда женщина как-то пришла на проходную встретить его, он дома жестоко избил ее, повторяя:
- Я тебе, сучка, говорил, чтобы ты нос ко мне не показывала? Что ты меня позоришь? Ишь жена выискалась!
А ночами он заставлял ее исполнять супружеские обязанности.
Приехал отец Виктора, и он ушел в общежитие, где и был прописан. Вера от горя теряла рассудок. Она не могла представить, что ей вслед будут говорить - «непутевая, брошенная» – это было хуже смерти.
Женщина собрала всю свою волю, привела себя в порядок и пошла к Виктору, чтобы заявить его отцу о себе. На удивление отец встал на сторону Веры, отругав непутевого сына, и уж коли у него будет внук или внучка, приказал Виктору расписаться. Трудно вспомнить, сколько было унизительных косых взглядов со стороны его родни - сестры и братьев. Как она все пережила - сама не знала. Но это была только прелюдия к ее переживаниям. Виктор бил ее почти каждый день. Однажды, озверев от безнаказанности, он пинал ее в живот, который надулся, как барабан на худеньком тельце Веры. Бедняжка защищалась, как могла, а Виктор в исступлении приговаривал:
- Выродок, сучка, ненавижу.
Будущая мать потеряла сознание. Очнулась она в больнице, где родила мертвую дочку. Живот у нее был в ссадинах и кровоподтеках. Пожилая акушерка бережно относилась к Вере, и, уж конечно, не верила, что та просто упала, как утверждала сама пострадавшая. Таисия Михайловна долго убеждала женщину, что теперь ее ничего не связывает с этим «зверем», что надо бы его посадить. А у Веры мысли текли своим чередом. Она понимала, что сама виновата, не надо было ехать с нелюбимым. Она понимала, что сейчас она может расстаться с ним, и не оглядываясь уйти для новой нормальной жизни. Но какая-то непонятная сила держала ее возле Виктора. Тот был бледным, похудевшим, его затравленный взгляд с какой-то надеждой смотрел на жену. Мужчина понимал, что от ее решения зависит его дальнейшая жизнь.
Виктор притих, а Вера стала совсем другим человеком. Она состарилась и осунулась на тысячу лет, только глаза горели светом непримиримости и решительности. Они отвезли тело дочки на кладбище в крошечном гробу и похоронили, поставив небольшой крестик. У бедняжки и имени-то не было. У Виктора сотрясались плечи от рыданий, но Вера ему больше не верила. Женщина долго глядела на могилку сухим, будто выжженным взглядом. Еле разлепив губы, тихо-тихо произнесла:
- Ночью голову отрублю, если еще раз меня обидишь. – И оттого, что говорила она тихо, чувствовалось столько металла в голосе, что он не сомневался в правдивости ее слов. Они расписались. Но узаконенное пребывание под одной крышей с мужем не делали ее счастливой. Ощущение замужней женщины немного успокаивало, но радости не приносило. Она невольно постоянно думала, что Бог, видимо, дарует такие ситуации, чтобы пара смогла расстаться навсегда, не выстуживая из души радость жизни. Вера понимала, что ей не раз давался такой шанс, но воспользоваться им ей всегда что-то мешало. Даше смерть дочери не была сильнее слов «непутевая и незамужняя», навсегда врезавшиеся в ее детскую память. Женщина невольно ставила себя на место мамочки, понимая теперь, как ей было невыносимо жить с этим обвинением, но осуждать бабушку-маму у нее не возникало даже мысли такой.
Вера замкнулась, ни с кем не общалась и не разговаривала. Она не замечала лиц, не слышала слов, не видела и не ощущала красоту природы, ее тепла или холода. Она могла брести под дождем, не чувствуя его струй, и, только когда снимала одежду, удивлялась, что она мокрая. Летом она чувствовала леденящий холод зимы. Ей казалось, что окно ее души затянуло инеем, и она не воспринимала реальности: на улице шла своя жизнь - со своими радостями и бедами. Женщина подолгу разглядывала солнце, не чувствуя его лучей. Она даже не понимала, что загоняла свою душу все глубже и глубже, все дальше от жизненного мироощущения. Она вспоминала слова бабушки, и усталая ухмылка кривила губы. «Бедная наивная бабушка! - думала Вера. - Это надо придумать, что мужчина не состоялся как мужчина, если он не служит Женщине, Долгу, Чести, Доблести и, конечно, Родине, что это изначально закладывается в его суть, в его судьбу. СлуЖить, – говорила она, – Слученным Жить, и только женское сердце понимает, кто ее избранник. Но ведь сейчас нельзя женщине самой выбирать, нехорошо это у вас считается, гордыня вперед родилась или показная скромность. Женщина продолжает род мужчины, это всегда надо помнить. А вот украсить жизнь женщине может только ее избранник, тогда и любовь приносит радость, а не страдания. Ей не дают право выбора, а стереотип нашего общества не дает мужчине относиться к женщине с должным вниманием и уважением, и он, подчиняясь этой стихии, обделяет, прежде всего, себя. Когда приходит осознание ушедшей настоящей любви, изменить что-либо бывает или поздно, или невозможно. Но когда мужчина поймет свое предназначение на Земле, все изменится. Женщины перестанут быть самками, путанами (так в старину называли самых страшных ведьм). Мы все забыли, что мы Человеки! У каждого своя судьба, свой Путь на Земле - Тропа ошибок прошлых жизней и настоящих. Поднимая человека на высокую гору, ему дают возможность обозреть все с огромной высоты, разумно взвесить свои возможности и поступать так, как велит Совесть и Долг. СлуЖить - значит протянуть руку помощи тому, кто еще не добрался до вершины, помочь осознать Истину тем, кто не стремится взлететь, и если Человек не понимает своего СлуЖения, он, либо, падая, разбивается, либо оказывается на самом дне «омута» жизни, чтобы осознать и очиститься душой. А если в нем еще не угасла искорка человеческого Я, он обязательно поднимется, разумно осознав свои промахи и ошибки. Самое большое зло, поселившееся в человеке, – неуважение к себе, разрушение своей Души и снисходительное отношение к окружающим, к их несовершенству и ошибкам. А наше несовершенство сидит в злобе, зависти и лени. Победи эти качества, и откроются те глубины Души, что сокрыты этими чувствами. Нам всем не хватает Разума, чтобы довлеть над ними, но этому надо учиться, ведь мы носим имя – Человек. Сколько времени тратим зря на ссоры и выяснения отношений, и уходят года, как в песок, не отмеченные, не запомнившиеся. И возвращает нам судьба это время в старости болезнями и одиночеством. А как же! – вскидывала она пытливые глаза на Веру. – Надо беречь не только годы, а часы и минутки, из них и складывается то главное, что помогает светить, а человек без внутреннего света ничто, и проходит его жизнь подобно кроту – вслепую». Вера завидовала бабушкиному оптимизму, ее стойкости духа. Бабушка не переживала, что всю свою жизнь посвятила мужу – его капризам и привычкам. Она считала, что это ее испытание, и если смогла сохранить душу чистой – без обид и злобы, значит, она победила. Кого ей надо побеждать, бабушка не говорила, но то, что человек, прежде всего, побеждает себя, и закаляется в трудностях, опираясь на добро Души, в это она верила свято. «Значит где-то в прошлых жизнях «насолила» и теперь расплачиваюсь» - говаривала она. А что Душа вечна, это даже не обсуждалось. «Бабушка, бабушка, как мне не хватает твоей веры и оптимизма, - думала печально Вера. – И если даже ты права, я, видимо, еще не совершенна, если злость и обида не дают повернуться душой к мужу».
Виктора она не воспринимала никак, он первое время пытался с ней разговаривать – реакции не было. Проявлял недовольство – реакция та же. Муж нервничал, не зная, к чему готовится Вера. Он боялся до нее дотронуться, и даже ночами, когда в нем просыпался природный инстинкт, он тихонько страдал и злился, но жену не трогал. Так продолжалось почти полгода. Виктор не выдержал и, напившись долго хныкал, прося прощения, обхватив ее ноги. В исступлении, он целовал их, а ей казалось, что это мокрые лягушки скачут по ногам.
Через девять месяцев Вера родила маленькую дочку Светланку, в которой не чаяла души. Женщина расцвела, похорошела, она теперь не понимала, как можно было плакать из-за мужчины, унижаться, ища его любви. Одно она поняла – никогда не надо жить ради кого-то, только ради себя. У каждого свой путь на Земле. Только через свою любовь человек постигает мир, учась любить его. Если ты уважаешь себя, значит не допустишь к душе злобу, не унизишь слабого, не оставишь голодными детей, и в любви будешь желанной и мудрой. Вера и сама не понимала, откуда у нее взялась сила и уверенность, но она знала – никогда и никому она больше не позволит обидеть себя и дочь. Светочка вдохнула в нее силу материнства. Она еще не осознавала, что это инстинкт матери, могучий и мощный стержень жизни. И однажды, проходя мимо жены, Виктор попытался оттолкнуть ее, она набросилась на него коршуном, царапала, кусала и в конечном итоге – «приложила» его с размаху горячей сковородой. Жареная картошка разлетелась по полу. Виктор ошалел, он никак не ожидал такого отпора. Глаза жены горели, как у раненной тигрицы, и мужчина окончательно понял – ее лучше не трогать, убьет.
С тех пор жизнь у них пошла внешне спокойная и размеренная. Чтобы как-то отомстить Вере, муж отдавал ей только часть зарплаты, и жена вынуждена была раньше выйти на работу. К себе Виктора она не подпускала. Добиваясь ее расположения, он задабривал жену деньгами, и если от безысходности она все же принимала их, он набрасывался на нее с жестокой жадностью, еще более расширяя лежащую между ними пропасть.
Она стремилась скрыть свою усталость,
Боясь уснуть, шептала: «Хорошо!»
Он ей дарил своих Величий «малость»,
На что горазд, способен был еще.
А лживое шептание губило
В ней женское начало, но она
Вот этим словом «Хорошо» молила:
Чтобы скорей закончилась возня…
Есть святость лжи? Кто нам о том расскажет?
И с нею ль исцеление придет?
Ведь ложь своею сутью душу мажет,
А за нее всегда расплата ждет…
Вера не могла произнести слово «хорошо», настолько унизительна для нее стала близость с мужем. Сравнивая его силу с Алексеем, женщина понимала, что сравнения не в пользу мужа, и в этом даже не ее вина, свою мужскую силу он растерял до нее, то ли простыв, то ли родившись таким. И если бы она не испытала другую силу, может не с таким разочарованием восприняла бы Виктора.
Хотя Веру и выматывали такие отношения с мужем, но больше не существовало способа забрать у него зарплату. А ради своей Светланки она была способна на все. Но душа с таким положением дел не соглашалась. В который раз женщина спрашивала себя: «Что же ее с ним держит?» И не могла найти ответа. Иногда она ощущала себя насекомым, попавшим в сети паука или женщиной легкого поведения, но не как ни женой. Муж больше не повышал на нее голос, но когда был злой, тихо и ядовито говорил:
- Сама в петлю залезешь, уж я постараюсь.
Женщина внутренне содрогалась от такого брака, но быть разведенной было выше ее сил.
Осень нагрянула неожиданно – с колючими ветрами и холодными дождями. Люди превратились в один большой зонт, укрывающий встречи и расставания, любовь и печаль. Не встреченные проходили мимо, так и не разглядев друг друга в этой стихии.
Словно в теремочке, скрыта под зонтом,
Женщина торопится к ужину в свой дом.
Легкая усталость, словно тень преград
Грустью припорошила ее ясный взгляд…
Пусть не ваша женщина – улыбнитесь ей,
Чтобы стало чуточку на сердце теплей.
Посмотрите женщине ласково во след,
Пусть давно, быть может, был ее рассвет,
Улыбнитесь женщине – дружески, тепло,
Сердце встрепенуться чтоб ее смогло.
Чтоб, поверив снова в силу колдовства,
Вновь она дарила чары волшебства.
Улыбайтесь женщине, растопите лед!
Пусть улыбка ваша станет ей, как мед.
Подарите женщине крошечку тепла,
Ощутить чтоб женщиной вновь себя могла.
Вера привыкла, что к ним редко кто приходит, поэтому звонок в дверь прозвучал нежданно. На пороге стоял молодой человек, улыбаясь во весь рот. Что-то в его взгляде и улыбке было до боли знакомо, а вот что именно, женщина никак не могла уловить.
- Что, сестренка, не узнаешь? - голос тоже ничего не мог выхватить из памяти.
- Какая я тебе сестренка? – Вера хотела закрыть дверь.
- Так-то ты братишку встречаешь? Ну не сестренка, сестра, так ведь Веруня?
- У меня нет брата.
- Вот эта новость! До сих пор злишься, да?
- Да кто вы такой, в самом деле? – женщина начинала сердиться.
- Павел, твой братишка Павел, или скажешь, что тоже такого не знаешь?
- Павел!? А…
- Как нашел тебя? В Теплушках адрес дали. Родители Виктора дали. Бабушка отказала, сердится на нас из-за тебя. А что сердиться? Нас жизнь тоже не жаловала. Кулаком угощали частенько. В детдоме масло стороной обносили. И сладости-радости тоже досыта не едали. Так что оголодали, спасай, как старшая сестра. Поцелуемся что ли?
Он не стал ждать ее согласия, сгреб в охапку и закружил по коридору.
Весь вечер прошел в воспоминаниях. Вера на радостях все простила и забыла. Слушая Павлушку, она неоднократно принималась реветь от жалости к их таким нелегким судьбам. После детдома ребятам некуда было возвращаться. Дом их продали, и кто это сделал, установить не удалось. Устроились на работу и жили каждый в своем общежитии. Заработки маленькие, работой обеспечивали только строительные организации. Детдом продолжался в «большой» жизни.
Вера «перетянула» среднюю и младшую сестер в молодой город, как могла – помогла обустроиться с работой, и радовалась своему обновлению. Татьяна вскоре вышла удачно замуж, и при встречах становилась все высокомерней и холодней. Душа Верина готовилась к такому обороту, оставалось только неприятное ощущение при встречах, которые старшая сестра сократила до минимума. Павлушка радовал искренностью братских отношений. Ей почему-то всегда хотелось доказать ему своими поступками, что она намного лучше, чем про нее думали родные. А что думали плохое, она видела наглядно. Вера активно участвовала в его жизни, во всех его проблемах. А вот младшенькой Ольге не повезло – вышла замуж за пьяницу и дебошира, родила дочку, развелась и пустилась во все, как говорится, тяжкие: восполняла голод по любви веселыми развлечениями. Могла довести себя до такого градуса, что не помнила, с кем была и зачем. Но звание «младшая сестренка», вызывало у Веры чувство умиления и всепрощения. Сестренка с дочкой нашли долгожданный приют в доме старшей сестры, отогревая свои души. Виктору даже нравился разбитной характер новой родственницы, и он по-дружески заигрывал с ней, при этом заглядывая супруге в глаза, надеясь там увидеть хотя бы маленькую дольку ревности. Но кроме равнодушия или насмешливого взгляда, там ничего не отражалось.
Виктор страдал и злился на свою супругу, злился и потихоньку влюблялся в эту маленькую, но такую сильную женщину. Временами ему казалось, что он способен на убийство – так ненавистна становилась жена. Он маялся, как мужчина, обделенный близостью, унижаясь и выпрашивая ее. Чем больше она отдалялась, тем больше он ее хотел.
Шли годы, но время ничего не меняло, та боль, что жила в ней, всегда стояла между ними. Виктор ругал всех на свете: и отца, и сестру за то, что не дали ему понять всю глубину души своей супружницы. Только с годами он понял, что Вера по-настоящему любила того Алексея. Виктор унижал ее не из-за потери невинности, с этим он давно смирился. Мужчина видел, что, отдавая ему свое тело, ее душа не участвовала в этой близости. Более того, она отвергала его тело, а заодно все, что принадлежало ему: душу, руки, глаза, губы. Она терпела эту повинность, стараясь скрыть брезгливость. Вот это и убивало, и влекло, и разжигало страсть и ненависть одновременно. Виктор понимал, что он далеко не тот мужчина, который нужен ей. Он знал, что «проигрывал» перед Алексеем и мелочно мстил за это. Те короткие победы, что иногда случались из-за его упорного нежелания давать ей деньги на расходы, покупая близость, он торопился доказать свою силу и опытность, а выходило наоборот – его длительное воздержание, торопливость, с какой он бросался на нее, делали свое дело. Тот миг прикосновения улетучивался, исчезал, словно крик вспугнутой птицы. И опять глухая стена закрывала для него желаемое. Светлым и единственным праздником в ее жизни было рождение дочери. Вера успевала сделать уютным дом, прекрасно готовила. Она была из тех женщин, которые уходили с головой в домашнюю работу, дабы не докучало настоящее. Виктору нравилась ее чистоплотность, опрятность во всех делах. Он старался делать мужскую работу уверенно и аккуратно. Это их и мирило. Он уже знал, что криком и скандалами ее не возьмешь, старался остроумно шутить, подтрунивая над супругой. Эта удивительная женщина смогла сохранить и озорство, и чувство юмора. Жена «отключалась» от нежелаемого и отдавалась шуткам с такой искренностью, что невозможно было поверить, что эта женщина безгранично несчастна. Она всеми силами укрепляла престиж семьи. Виктор ценил это и смирился с утратой близости. Но не мирился организм. Частые обмороки из-за большого давления пугали его, но не своей болезненностью, а тем, что Вера могла исчезнуть из его жизни. Он был уверен, что это скопление гормонов «било» по голове, перехлестывая ненавистью его сердце. Но чем больше подчинял он жену, тем больше чувствовал ее свободу – свободу от него. Случалось не раз, когда надо было защитить ее на улице или в кафе от мужской нагловатости, Виктор делал вид, что мало знаком со своей женой, вынуждая ее выбираться из ситуации самой. Они долго потом не разговаривали. Чтобы не видеть ее вопрошающий насмешливый взгляд, муж напивался. Хотя это случалось редко, но, как говорится, метко. По какому-то негласному сговору они не обсуждали этих тем, делая каждый свои выводы. И вот однажды под давлением силы ненависти к ее свободе, он «расслабился» с ее младшей сестренкой, «кувыркая» в кровати послушное молодое тело, снимая давление с души. Вера их застала «тепленькими». Муж пытался надеть брюки, от волнения не попадая в штанину ногой. Ольга, как Ис Ус на кресте, возлежала нагишом на кровати, невинно-распятая водочным дурманом. На ее безмятежном лице блуждала наивная улыбка детской непосредственности, не вяжущаяся с пьяным зятем, взирающим на эту чистоту похотливо-насмешливым взглядом.
- Ты что наделал с девочкой? – кинулась после минутного оцепенения жена.
- Нашла девочку! – он еще не соображал, что перед ним его Вера: умиротворенная и опустошенная плоть не хотела реагировать ни на что.
Звонкая пощечина привела мужчину в себя. Но его реакция была неожиданной:
- Веруня, ты меня ревнуешь? – Вторая… пятая пощечины приводили его в чувство. Он увидел глаза жены, горевшие не ненавистью, а болью. Муж упал на колени, и, обхватив ее ноги, завыл.
- Тебе больно, родная? Ты меня хоть немного любишь?
Женщина высвободила ноги, укрыла сестренку покрывалом, и тихо произнесла:
- Ничтожество! А что ты ничтожество, должны уже узнать все.
Он так испугался ее спокойного голоса, что стал кричать. Но перехваченные страхом голосовые связки только хрипели. Выпив воды трясущимися руками, он подскочил к кровати, пытаясь разбудить молодую женщину. Но когда Вера заслонила сестру своим телом, муж с такой силой швырнул ее, что та, отлетев, ударилась о косяк двери и осела от тупой боли в голове. Растолкав Ольгу, Виктор захлебывался от выдаваемой информации:
- Я же ушел в магазин, а ты уснула. Верка теперь говорит, что я с тобой занимался любовью. Разве мы могли это допустить? А, Оля? – он с надеждой уставился на женщину, ничего не соображающую и не понимающую.
- Где я? – выдавила она непослушными губами.
- Да у нас ты, - торопился Виктор, - ты уснула, а я ушел, да?
- Я не помню, кто куда ушел, - пролепетав, она упала на подушку и тут же заснула.
- Как же ты могла подумать, что я воспользуюсь ее беспомощностью? – он победно смотрел на жену.
- Ты просто урод с человеческим лицом, - Вера ушла на кухню, не проронив больше ни слова.
Он все рассчитал правильно: ей плевали в лицо все родственники, ужасаясь ее нечистоплотности – так оболгать сестру и родного мужа! Только вот, зачем ей это надо, всем было трудно понять.
- Недаром тебя мамочка называла непутевой, - с горечью обвинил брат.
Вера и это пережила, обрубив все родственные связи. Она не пыталась ничего объяснять, видела, что ее никто не воспринимаем серьезно. У нее не было слез, душа, как сухарик, еще больше съежилась, впуская только любовь к детям. Три месяца Ольга не приходила к старшей сестре, а потом пришла, будто ничего и не произошло. Вера на нее не сердилась, ей было жалко исковерканную душу младшенькой, такой веселой и бесшабашной сестрицы. Они никогда больше не говорили об этом.
Родился сын, и Вера от счастья задыхалась. Ее не страшило, что дочь еще маленькая, всего три с половиной года, в сыне она искала поддержку, тепло и защиту, чего лишена была в жизни. Благодарность мужу за сына, делали ее приветливой, потихоньку сокращая бездну отчуждения, примиряя супругов в семейных буднях.
- Сына Алексеем назови, - сказала она мужу в раскрытое окно родильного отделения. - Светланку накормил? Я все ей выгладила, меняй платьица каждый день, не води в садик грязнулей.
Вера засыпала его вопросами, мучительно ожидая ответа и боясь его получить: «Назовет Алексеем или не захочет?» - мысли пойманной птицей трепыхались в груди, даже дышать становилось трудно.
- Хорошо, - просто ответил Виктор, стараясь не придавать имени сына никакого значения.
Зачем она это делала, Вера и сама не знала.
- Верунька, ты…это…приходи скорей домой, а то плохо без тебя…вас… - он путался в мыслях, ненавидя себя за это.
Ее внутренняя сила и пугала, и восхищала его. «Ну чем кичится? Детьми обвешалась, а туда же, - с какой-то болью думал Виктор. - Если и уйдет, куда денется?» И тут же пугливая мыслишка уверенно щекотала нервы: «Уйдет, с нее станет».
Сын Алексей заполнил все ее существо, одно пугало - ленивый какой-то: не перевернется на бочок, на ножки не встает, все поджимает их.
- Доктор,- чуть не плача, обращалась Вера к педиатру каждое новое посещение, - почему он такой неактивный?
- Мамаша, - строго и как-то назидательно поучала врач, - мальчики всегда ленивые, что тут пугаться, ему всего полтора годика!
Но Вера чувствовала, что с сыном что-то неладное, его безучастие настолько пугало, что она стала заговариваться. В течение года она вымоталась окончательно, скитаясь от одного врача к другому. Люди в белых халатах отводили от ее вопрошающего взгляда глаза и скупо добавляли:
- Пройдет, поправится, надо ждать.
- Сколько? Скажите, сколько мне ждать, и я буду терпеливой! Мальчику три года, а он лежит как трехмесячный грудничок. Правду мне скажите!
Но никто правды ей не говорил. Милосердие к человеческому горю - не замечать его, чтобы не доставлять лишних проблем себе.
Вера металась. Любимую работу кондитера пришлось оставить. Алеша часто болел, кому нужны работники, постоянно сидящие на больничном? Где только не приходилось работать: и дворником, и уборщицей, и кассиром в сберкассе. Куда брали, туда и шла, «уволенная по собственному желанию» с предыдущей работы. И чем труднее было, тем больше любила своих детей, стараясь оберегать от каждой жизненной мелочи. И тем больше росла ненависть к мамочке, к памяти о ней.
Она ругала мать и вслух, и про себя, не стесняясь выражений, и не скрывая злобы.
- Ты только подумай, матерью еще называлась! - восклицала она с перекошенным злобой лицом своей единственной подруге Людмиле. - Мучила всех нас, особенно меня? Какой я ей «выродок»?! - задыхалась Вера от обиды, боли и злости. - Да пусть перевернется триста раз в гробу, ишь разлеглась.
- Вера, опомнись, ты что несешь?! - пыталась образумить подруга, - нельзя так о мертвых.
- Ничего, мне можно, она знает, что мне можно.
И горячие слезы катились, омывая горькую судьбину, унося на время накопившуюся желчь. Ее боль и обида просила выхода, найдя объект для битья. Женщина даже не задумывалась, насколько кощунственно ее поведение, слова, мысли. «С мертвых не спросишь, а жаль!» - думала со злорадством недолюбленная дочь.
Вечерами, переделав домашние дела, уложив детей, Вера любила посидеть на кухне и в одиночестве попить чайку с вареньем, не спеша разворошить память, как уголечки в потухшем костре. Как-то уснула за столом, и привиделся ей сон, что пришла к ней мамочка и просит налить ей чаю, так соскучилась по дочери.
- Давай, повечерим, как бывало, - тихо попросила она. - Ты отдохни у меня на плече…
Вера проснулась от прикосновения к чему-то холодному. Дома было тепло, а ее колотило, словно она только что льдину обнимала.
Сны, сны… Вера уже не знала, наяву общается с мамочкой или во сне, так часты стали их встречи. Женщина жила в каком-то бреду. Ей чудилось, что ее окликают, когда дома не было никого. Глядя на любимого сыночка, беспомощно лежащего на тахте, она жила одним желанием - увидеть его здоровым. Но, увы, этого не происходило. От переживаний боль стала предвестницей недуга, путая в голове чувства и события. Вера потихоньку сходила с ума.
- Ты бы сходила к психиатру, - обеспокоенная ее состоянием, посоветовала Людмила, - на тебя ведь без слез смотреть нельзя, кожа да кости остались и глазюки, как омуты, поблескивают холодным омутом.
Виктор не любил, когда приходила Людмила, но подруга, раздеваясь, весело выговаривала ему:
- Вот к тебе не приду, а пока тут моя подружка, так что глазюки спрячь и не пепели меня, не боюсь. Ты лучше чайку нам организуй, все больше пользы будет.
Люда умела успокоить, отвести беду, поднять настроение. Все происходило легко и просто от ее сердечного тепла и участия. Присутствие подруги делало жизнь не такой угрюмой и одинокой. Они спорили, плакали, радовались любому проблеску в судьбе, отогревая свои души в спасительном искреннем понимании. Людмила никогда не жаловалась на свои беды и печали, стараясь огородить подругу от своих проблем. Она искренне любила Веру, рассказывая о своих текущих делах с легкой иронией, пряча подальше горчинки судьбы. Но однажды они серьезно рассорились из-за Горбачева – Людмила его обожала, а Вера ненавидела за ложь, сквозившую (она была убеждена в этом), в его речах. Выдерживали характер, не выказывая тоски от разлуки. Люда погибла в автокатастрофе, так и не помирившись с любимой подругой. Ее смерть еще дальше отдалила Веру от веры в лучшее. Она не понимала, за что Господь отнимает у нее тех, кто согревал ее в этой жестокой действительности, в этой неразберихе жизненных отношений добра и зла. Чудовищная утрата подруги кипела в душе такой ненавистью к несправедливостям, к улыбающимся прохожим, ожесточая еще больше ее пробитое болями сердце.
Вера горела огнем ненависти почти ко всем: докторам, не говорящим правды; к мужу, не способному помочь; к себе, коря за свой давнишний грех, - униженная женщина, у которой она украла счастье, видно, прокляла ее; мамочку, которую презирала за нерадивое отношение к детям. Ее пылающая материнская любовь, особенно к сыну, рождала ненависть. Дойдя до крайней точки, Вера поплелась к психиатру.
- Доктор, у меня глюки.
На нее смотрел слегка седеющий мужчина, его большие выпуклые голубые глаза ничего не выражали.
- Что в вашем понимании «глюки»? - его бесцветный голос не выражал желания продолжать разговор.
Она смотрела на него, и ее раздражение к нему потихоньку взвинчивалось.
- Глюки, - это когда видишь невидимое и слышишь что попало, особенно когда дома одна, - раздраженно отпарировала женщина.
Он вдруг перешел с ней на шутливо-дружеский тон и с легкой усмешкой слушал объяснения.
- Я ненормальная, у меня едет крыша?
- Крыша, - отвечал ей в тон доктор, - на месте, покрыта прекрасной растительностью, волосяной конечно…
Вера решила, что он издевается, да еще и смеется над ней.
- У моего сына ДЦП, ты понимаешь, дурень, или нет? - она орала, не слыша своего голоса.
- Да, осознаю, по части ДЦП я, может, и дурень, - вполне спокойно ответил врач.
- Вот, вот, все вы дурни, - Вера стала раскачиваться взад и вперед, подвывая в такт.
- Так тебе не объяснили, что это такое?
Не дожидаясь ответа, он слегка стукнул кулаком по столу и грозно произнес:
- Перестань гудеть и отвечай, если тебя спрашивают.
Его серьезно-озабоченный вид немного успокоил Веру, и она, размазывая слезы, прохрипела:
- Нет.
Лев Николаевич (так звали врача), налил ей валерьянки, заставил выпить, достал бутылку вина и предложил пропустить по фужерчику для успокоения.
У Веры в мозгу застучало: «Что-то не так», но вялая мысль тут же оторвалась, как болтавшаяся пуговица.
- Хочешь жить? - тихо и просто спросил он ее.
- Не хочу, - так же тихо ответила она.
- А сын, чтобы жил, хочешь?
- Да ты что, ты … к чему такие вопросы? - ее глаза наливались свинцовой ненавистью.
- Хочешь, чтобы жил сын? - почти кричал на нее доктор. – Хочешь? Значит, бери себя в руки, поняла?
Его грозный голос подействовал сильнее слов.
- Хочу! Хочу! Хочу! - она упала перед ним на колени и зашлась в плаче.
- Дяденька, помоги! – женщина, искавшая выход из своей боли, напоминала малое дитя.
Бережно усадив Веру на стул, Лев Николаевич обхватил ее голову руками, прижав к своему животу, дав ей возможность выплакаться. Он гладил короткую постриженную копну ее волос, шепча слова, смысл которых до нее не доходил. Та бездушность, окружавшая мать три года, наконец-то отползала, уступая место чуть затеплившейся, крохотной надежде.
- Ты прости меня, - легкие еще не справлялись с полным забором воздуха из-за глубоких всхлипов, - я успокоилась, спасибо…
Она вдруг поняла, что разговаривает с ним на «ты», как со старым другом. Вспыхнув до корней волос, заикаясь, стала оправдываться:
- Вы на меня не сердитесь, я же мать. Что-то я совсем расклеилась.
- Крыша в порядке, коль краснеете, как девушка, - дружески проговорил врач, переходя тоже на «Вы».
Вера опустила голову, стараясь не смотреть ему в глаза, жуткий стыд за себя, приводил ее в чувство.
Дав еще валерьянки, глядя с огромным сочувствием на эту женщину, Лев Николаевич понимал, что на всю жизнь она обречена на эти слезы - явные или скрытые, но помочь выжить может только правда.
- Хирург, делая операцию, удаляет опухоль, причиняя боль, чтобы потом было хорошо. Правду хочешь? - он глядел на нее спокойно и холодно.
Женщина кивнула, подняв на врача взгляд затравленного зверька.
- Истерик не будет?
Она покачала головой в знак согласия.
- ДЦП, - тихо начал доктор, - это детский церебральный паралич. Калека на всю жизнь.
Мать смотрела на него широко открытыми глазами, готовая броситься на этого лгуна. «Чтоб Алешенька был калекой? Нет, не может быть!»
- Если ты не заставишь себя жить, не возьмешь себя в руки, он умрет. Кто поможет твоему сыну, если не ты?
Вера потеряла сознание… Ощутила себя на кушетке, тихонько возвращаясь к жизни, чувствуя себя пичужкой попавшей в клетку с замороженными стеклами, за которыми светило солнце, ключом била жизнь, но снежная наледь причудливых очертаний, как заговоренная, не пропускала ласковых лучей. Опять это замороженное окно… Жизнь разделилась на две половинки: на ту и эту. В той жизни, полной света и огня, Вере никогда не было места. Ее всю сковывало холодом, словно на душу, как на стекло, опускалась снежная пелена, заморозив радость и надежду, тот маленький лучик, что заставлял жить, надеясь на выздоровление сына.
- Ты поплачь, покричи, легче будет, – услышала она голос доктора, доносившийся будто из-под одеяла. Она подняла на него глаза и встретила взгляд, наполненный неподдельным сочувствием и состраданием. Доктор сидел рядом на стуле, участливо заглядывая ей в глаза, опять переходя на «ты».
- За что это тебе, только Бог знает, я проведу с тобой десять сеансов психотерапии, нервы подлечить надо, а остальное зависит от тебя. Что-то ты, голубушка, наделала в прошлой жизни, теперь терпи, очищай страданием душу. Страдание – это данный урок радости, - тихо, но внятно проговорил врач. - Может, в прошлой жизни ты была каким-нибудь мучителем? Только страдания помогают человеку понять боль, а испытав свою, поймешь и чужую. Если я порежу палец, ты ведь не почувствуешь, как мне больно, пока сама этого не испытаешь. На дереве бед цветы не растут, не трогай беду, она сама тебя тронет. Прости за жестокость, но по-другому тебя не встряхнуть.
Холод проник в каждую клеточку организма, губы посинели, глаза превратились в две льдинки, и зрачок, как застывшая надежда, смотрел в никуда.
Возвращаясь домой с лечения, она брала сына и, прижав его беспомощное тельце к груди, ходила по комнате, как заведенная, отмеривая монотонными шагами часы, стараясь вобрать в себя хоть частицу его боли и немощи.
Женщина-мать - это бездонное море добра и терпения, ее мужеству и стойкости нет предела, если ее чаду плохо. Эта Вселенская Материнская любовь способна на самые высокие чувства Разума, но отчаянность может подвигнуть ее на самые низменные поступки, ради своего дитя. Лев Николаевич помог Вере своей правдой. Ее надежда обрела другие формы, мерцая холодным светом.
Жизнь продолжалась. Ее работа имела четкие границы. Сын здоров - она работала, болел - она забывала все, и не отходила от малыша ни на шаг. Ей сочувствовали, но долго на работе не держали - кому нужен такой работник? Устраивалась на время, куда брали. Она напоминала пружину, сжатую до предела. Вера становилась другим человеком - молчаливым, подозрительным, неулыбчивым. Она никому не давала себя в обиду. Как бритвой резала словами, если кто-нибудь пытался указать на ошибку или просчеты. Женщина не давала никому задержать взгляд на коляске с сыном, не веря ни в какое сочувствие, со злобой спрашивая:
- Что надо, не видели?
Тихая ненависть к мамочке перекидывалась на случайных коллег. Но молодой организм требовал выхода, и, слегка выпив, она превращалась в бесшабашную веселушку, искреннего, доброго человека. Если видела горе, первая кидалась на помощь. Она, как истинная плакальщица, сопереживала несчастному. Ее искренность топила сердца. Вере прощали все, понимая ее ситуацию. Постоянные больницы выматывали своим равнодушием, ей казалось, что нет людей бездушнее медиков. Чтобы сделать Алеше укол, надо было дать маме не одну пилюлю для успокоения нервов, а точнее – обезболить мамино восприятие боли сына. Женщина готова была все лекарства и уколы выпить и принять сама, лишь бы не причинять сыну боли. Они с мужем стали неплохими соседями, стараясь не «доставать» друг друга лишними обидами. Вера ненавидела его, когда в очередной раз он не отдавал получку, надеясь на ее ласки. Она терпела его объятия и даже привыкла спать у него на плече. Муж укрывал ее, как маленькую одеялом и был несказанно счастлив этим коротким ночным перемириям.
- Верунь, ты поспи, - шептал он чуть осипшим голосом, - я сам встану к Алеше.
Вера так уставала, что не успевала реагировать, проваливаясь в спасительный сон. Но стоило сыну издать какой-нибудь звук, ее выбрасывало из кровати, и она как коршун над добычей, не подпускала к нему никого.
Мать давно поняла, что врачи бессильны, они могли поддерживать только жизнь, а не вылечить недуг. Ее познакомили с бабкой Дарьей, лечившей заговорами и молитвами.
- Что у тебя, милая? - не глядя на Веру, спросила та, вынимая из духовки печеную картошку. – Ты зря с ребенком-то пришла. - Она подошла к мальчику и, перекрестившись, пристально поглядела на него. - Некрещеный? - строго спросила бабка.
- Нет, - у Веры подкосились ноги.
- А коли нет, то и лечить не буду, - отрезала лекарша. - Грех-то какой! - добавила она тоном, не терпящим возражения.
- У меня муж неверующий, не разрешит, - женщина просяще уставилась на бабку.
- Да что он, аспид что ли? Ради здоровья сына не окрестит? Безбожник! - бабка обиженно поджала губы. – Окрестишь сына, приходи, а сейчас ступай, ступай, – и вытолкала женщину с ребенком за порог.
Мать несла сына, не чувствуя холода. Осенний ветер проникал во все щели: под воротник пальто, забирался в рукава, сковывая холодом уставшие руки, но она только крепче прижимала к себе Алешу, не находя выхода своим мыслям: «Если человек не ощущает свою нужность, потребность в нем государства, не чувствует его заботу, как же верить в завтрашний день? Да что государство, свои не нуждаются в родственных связях, забывают истоки, не слышат зов крови. Мысли человека постоянно заняты неустроенным бытом, текущими проблемами, отвлекая тем самым от нужного и важного – от пищи для души. Наверное, и просит человек Бога простить его душу, понимая, как мало заботится о ней, – женщина тряхнула головой, отгоняя невеселые мысли. – Вот и я загнала свою душу в «угол», и как теперь найти ей выход, чтоб суметь продлить жизнь, научиться смеяться самой, чтобы научить сына радоваться жизни?» Она прижала маленькое тельце, не чувствуя своих рук, посиневших от холода. Они как крючья сцепились между собой, и никакой силой невозможно было их разомкнуть, пока не наступит для этого момент.
Вера весь вечер находилась в задумчивости, делая все машинально: с дочерью уроки, купая сына, напевала какую-то песню, спроси какую, и не вспомнит. Потом на ночь читала детям сказку, радуясь тому миру, где происходят чудеса, укрываясь этим сказочными иллюзиями, как щитом от реальности. Виктор с подозрительностью наблюдал за женой, но спросить о причине такого настроения не решался: «Все равно правду скроет, что опять задумала?» - он жалел ее и ненавидел, хотелось прогнать, как бездомную собаку, чтобы не тревожила сердце, и до исступления боялся потерять ее. Жена будто читала его мысли. Встретившись с ее пронзительным взглядом, Виктор поспешно отводил глаза в сторону. Но Вера и не пыталась с ним говорить об этом, знала, что бесполезно, помощи не дождаться.
На другой день, оставшись вдвоем с сыном, она позвонила приятельнице, работавшей диспетчером на автобазе. Со слезами поведала ей ситуацию с бабкой и заключила:
- Нин, выручай, что теперь делать-то?
- А ты не вопи, - торопясь высказать свои мысли, отрезала женщина, - у меня неделю назад крестила своего племянника подруга. В столице есть церковь, там батюшка Геннадий или батюшка Родион окрестят, дай только двадцать пять рублей, и документов не надо. Ты съезди с утра, договорись, машину я тебе дам, - тараторила без умолку Нина, - а после обеда окрестишь.
- Ладно, - согласилась Вера, - мой завтра в первую смену уйдет на работу, ты уж сумей в это время.
- В шесть тридцать мусоровоз будет ждать у подъезда, другую машину дать не могу, – участливо добавила тараторка.
Собирая утром дочь в школу, спросила мужа:
- Ты что не встаешь, опоздаешь на работу? – сердце сжалось от предчувствия чего-то нехорошего.
- Я отгул взял, с Алешей посижу, а ты отдохни, - каким-то затаенным шепотом произнес Виктор.
У Веры все похолодело внутри.
- А мы с Алешей в гости собирались, надоело дома сидеть, думали, сходим к Ивановым, они ведь возле больницы живут, потом на прием с сыном сходить собирались, - задыхаясь от своей лжи, выпалила Вера.
- В больницу вместе сходим, - тихо, но веско произнес Виктор.
- Ой, Господи, мусор-то не вынесла!
Вера накинула пальто на сорочку, сунув ноги в тапочки и схватив ведро «вылетела» из дома. Часы показывали шесть часов тридцать пять минут. Поставив ведро с мусором за дверь на первом этаже, она «впорхнула» в машину. Уже отъехав далеко от дома, спохватившись, спросила:
- Ты куда? Куда Вы меня везете? - уже возмущаясь, выпалила она. - Вы от Нины?
- В церковь, как Нина сказала, - спокойно проговорил дядька мягким и приветливым голосом.
Сразу успокоившись, Вера обрисовала ему печальную картину своего бегства в церковь. Дядька согласно кивал, не говоря ни слова. До церкви ехали молча. Женщина надеялась отыскать сразу батюшку, все ему обрисовать и, не задерживаясь, вернуться домой.
Служба в церкви только началась, и вел ее отец Геннадий, что и надо было Вере. Ей пришлось отстоять всю службу, неустанно повторяя приготовленную речь для батюшки, зажав двадцать пять рублей в руке.
В церкви было довольно прохладно, да еще тапочки на босу ногу совсем не грели. Женщину слегка «потряхивало» от холода. Можно сказать, что она впервые была в церкви. Не считая того случая, когда они, учащиеся кондитерских курсов, отправившись на экскурсию по «Золотому Кольцу», заходили в городе Ульяновске «поглазеть» на «внутренности» храма.
«Отец Геннадий… - твердила Вера заученные слова, - нет, лучше батюшка Геннадий. У меня сын больной, бабка отказывается его лечить некрещеного, возьмите, батюшка Геннадий, двадцать пять рублей и без документов окрестите сына, а то муж узнает - голову мне оторвет».
Ей каждый раз становилось жаль себя при этих словах, и слезы, верные подружки, лились горячим потоком. На нее не обращали внимания: поплакать в церкви считается святым делом.
Очнувшись, она увидела очередь к батюшке Геннадию. Толпа, смиренно сложив руки на груди, тихо подвигалась к батюшке, а тот чем-то брызгал на них, а потом из чашки давал что-то выпить. Поцеловав руку попу, молящиеся отходили. Чем ближе подходила очередь Веры, тем сильнее ее трясло, путая и без того запутанные мысли. Она, как и все прихожане, сложила руки на груди. Это ее очень отвлекало - не получалось сосредоточится на своей речи. Женщина, стоявшая перед ней, уже отошла. Вдруг Вера ощутила град холодных капелек у себя на лице. Вся заготовленная речь тут же улетучилась, мысли перепутались, и она напрочь забыла, как звать человека, стоящего перед ней.
- Товарищ поп, у меня сын больной… - все, что смогла она вспомнить из своей речи.
Перед ней стоял довольно-таки молодой поп и с любопытством ждал покаяния. Вдруг она поняла, что сказала что-то не так и попыталась исправить:
- Батюшка… товарищ…- у батюшки зашевелились не только усы, и борода выпятилась каким-то клином вперед.
- Дочь моя, успокойся, что ты хочешь поведать мне? - он прятал улыбку в бороду, с любопытством разглядывая женщину.
- У меня сын больной …- она заревела в голос, не соображая, что же говорить дальше. - Мне посоветовали дать вам двадцать пять рублей. Вот, - она разжала руку, - возьмите, - женщина сунула ему в руки деньги. – Окрестите сына, умоляю! - закрыв лицо руками, она безутешно плакала.
Батюшка успокоил ее, наказав, привести мальчика к четырнадцати часам. У матери сразу высохли слезы, и она окрыленная побежала к машине. Приехала Вера домой около одиннадцати дня. Взяв полное ведро с мусором, она вошла в квартиру.
- Что, за машиной бегала? - насмешливо спросил муж.
- За какой машиной? - испуганно спросила женщина.
- За мусорной, но видно не догнала, ведро-то полное.
Она только сейчас сообразила, что занесла ведро с мусором обратно домой.
- Рассказывай, что опять задумала? - строго спросил муж. - К бабкам сына таскаешь?
Его угрожающий вид окончательно вывел Веру из оцепенения.
- В церковь повезу сына, я договорилась уже! - ее голос кричал, угрожал, просил.
Виктор был неумолим. Ни о каком попе и церкви он не хотел слушать.
«Подарила батюшке деньги», - думала с тоской женщина, тупо уставившись в окно.
Через три дня, придя с работы домой, Виктор застал жену, заполняющую какие-то бланки.
- Развожусь я с тобой, - тихо, но уверенно произнесла супруга. - Не даешь окрестить сына, зачем такой отец нужен, может, он и поправиться после этого, легче, может быть, ему станет.
- Ну и дура, - беззлобно проговорил муж, - окрестим Алешу, если ты без этого спокойно жить не можешь.
Но не помогла бабка Дарья своими заговорами, не помогло лечение в санаториях и больницах. Ноги, стянутые спазмированными мышцами и сухожилиями, часто, особенно на перемену погоды, ныли, не давая покоя ни ему, ни матери. Долгими ночами растирала она ноги сыну мазями, тихо роняя горькие слезы. Повреждение третьего позвонка, как утверждают медики, нарушило речь у Алеши, он заикался, особенно сильно, когда пытался что-то сказать или пошутить над мамой. Одна ножка была короче другой, затрудняя его передвижение. Куда только не ездила и не ходила мать. Санатории, больницы, уколы, доктора – ей казалось, что все они на одно лицо. В санаториях они лежали не более десяти дней, не выдерживая экзекуции уколов. Вера настолько вымоталась, что ничем не отличалась от пятнадцатилетнего подростка. Выдавали глаза и лицо, испещренные усталостью. Морщинки страха и недоверия сквозили в каждом выражении лица матери, отблеском отсвечиваясь и на лице сына.
В очередной раз «убегая» из санатория от ненавистных докторов, в Москве им пришлось делать пересадку на свой поезд. Вокзальная толчея сморила Алешу, и он уснул под гудящий шум голосов, не реагируя на этот искусственный улей. В этот раз Вера взяла с собой и дочь, давая возможность ей покупаться в море. Оставив Свету с братом возле вещей, женщина отправилась в туалет, извечное место незапланированных свиданий. Нетерпеливая очередь переговаривалась, перешептывалась, сморкаясь и смакуя новости дня. «Серая безликая масса», - женщина бегло оглядела толпу, погрузившись в свои невеселые мысли. Вывел ее из этого состояния нежный запах дорогих духов. Она подняла глаза и увидела спину женщины, искавшую что-то или кого-то в толпе. Вера невольно залюбовалась стройной фигуркой незнакомки, ее неяркому, но броскому одеянию. Темно-вишневое пальто, плотно облегая фигуру в талии, мягкими складками опускалось до щиколот, откуда выглядывали красные сапожки на высоком каблучке. Красную шляпу с полями подчеркивал красно-белый шарфик. В руках она держала такого же цвета перчатки, а вот сумочка была в тон пальто. Женщина повернулась, на миг их взгляды встретились, и Вере показалось, что она где-то видела это лицо. «Может, артистка какая? – мелькнула шальная мысль. - Чумная, что здесь делать артистке?» – улыбнувшись своим мыслям, Вера подняла глаза. Незнакомка двигалась навстречу. На холеном лице выделялись глаза - цепкие, надменные, горделивые, «шарившие» по Вере. «На такую женщину и смотреть приятно, - подумала восхищенно Вера. – Так мало сейчас настоящих женщин. Муж, видимо, хороший, ценит, бережет…» - она сначала не поняла, что это обращаются к ней.
- Что, не узнаешь или делаешь вид? – лицо незнакомки было рядом и поэтому казалось совсем чужим. Ее насмешливый тон слегка озадачил Веру.
- Вы меня, видимо, с кем-то спутали?
- Да, тебя нетрудно спутать, – она брезгливо оглядела женщину.
Вера невольно опустила голову и посмотрела на свои сапоги – стоптанные, запыленные. Ей неловко стало за свою неопрятность и жалкий вид. Она сама любила красивую обувь, но в данное время это было неважно. Вера почему-то разозлилась на эту холеную особу и колюче спросила:
- Что надо?
- А я думаю – ты или не ты? Никак не ожидала увидеть тебя такой! – она явно издевалась, наслаждаясь своим превосходством. – Что, неудачно замуж вышла или увела не того?
Что-то в ее голосе настораживало и не давало сосредоточиться на лице. «Да где я ее видела?» - в который раз задала себе вопрос Вера.
- Не пыжься, все равно не вспомнишь. А должна бы помнить меня!
Ее тон злил все больше и больше. Глаза налились свинцовой силой. Вера уже готова была кинуться на обидчицу. И вдруг ее «пробило»: «Светка, Алексея Светка! – голова закружилась, и женщину качнуло. Ревность за счастливую жизнь соперницы, стыд за свое состояние – все перемешалось, отразившись на лице.
- Никак узнала! – Светлана ликовала. – Не сладко? А мне, думаешь, сладко было? – ее глаза превратились в маленькие щелочки. - Сколько я слез из-за тебя пролила, один Бог знает. Мои слезки смыли, видимо, твою красоту. А как же ты думала? Справедливость должна быть! – она решила похлопать соперницу по плечу. Вера дернулась, как от удара.
- Месть – блюдо, которое едят холодным, знаешь это? – Вера пришла в себя, разбудив уснувшее самолюбие. Ты особенно не старайся, жизнь еще не закончилась, не так ли?
- Обиженная и униженная женщина – это бомба замедленного действия. – Светлана ухмыльнулась. – А я все думала, ну неужели не увижу, так хотелось на тебя посмотреть.
- Откуда такое рвение? По тебе не скажешь, что исстрадалась.
- Да, теперь не скажешь. А знаешь, я даже тебе благодарна, нет худа без добра! – весело добавила Светлана. – Избавила меня от нелюбимого, - она немного замялась, - вернее, от нелюбящего.
- Ты хочешь сказать, что Алексей не с тобой? – сердце предательски сжалось.
- Он теперь ни с кем, - со вздохом произнесла соперница.- Может, зря не дали вам соединиться? Глядишь, живой бы был.
- Ты что несешь? – от сердечной боли дышать стало трудно.
- Неужели до сих пор любишь? – Светлана пытливо смотрела на соперницу, надеясь на отрицательный ответ. Застарелая боль и ревность перехватили дыхание. – Любишь, вижу, – она горько усмехнулась. - Поздно, умерла твоя любовь.
- Да ты никак ополоумела! Я, что, посягаю на твою семью? Зачем так изощряться? – Вера тяжело дышала.
Светлана с любопытством наблюдала за своей обидчицей.
- Спился, разлуки с тобой не перенес, – она сосредоточилась на своих мыслях, казалось, забыв про Веру. – Думала, увижу тебя и посмеюсь от души. Что-то не смешно, – она уставилась на Верины сапоги, отчего той стало невмоготу. – Что, так плохо? – участливо спросила Светлана.
И оттого, что она ее жалела, Вера вспыхнула негодованием.
- А я себя всю жизнь казню за тебя, прощения выпрашиваю, а ты просто холодная сучка. Что, удачно вышла замуж? – Вера задыхалась от возмущения. – Я даже дочь назвала твоим именем, знаешь ли ты, какого мне это было? – ненависть к успешной сопернице захлестнула все чувства.
- Дочь назвала, это хорошо, страдала значит. Да ты тоже особенно не старайся, я свое сполна получила, немало пролила соленой воды. Ладно, подруга, не печалься, главное, жизнь люби и себя, и все получится, - и торопливо ушла, боясь дальнейшего опасного разговора.
Вера забыла, зачем она здесь стоит. Она вернулась к детям, холодно взирая на окружающих. В ней, просыпаясь, закипала какая-то сила, делавшая невесомым тело, придавая уверенности завтрашнему дню. Ей скорее захотелось принять душ, смыть неуверенность и подавленность. На сердце сделалось светло. Женщина наслаждалась этим забытым чувством, переполнившим все ее существо. И вдруг она поняла: «Любил, так и не смирился с разлукой! Алексей,… милый», - запоздалые легкие слезы благодарности хлынули теплым потоком. Она обняла дочь, уткнувшись ей в волосы, повторяя, как заведенная: «Все будет хорошо, все будет хорошо…» Она знала, что теперь сила Алексея ей будет помогать.
В свои семь лет соображал Алеша хорошо. В первое время он ходил в общую школу, но успевать за сверстниками, даже в простом написании, он не мог, руки от напряжения быстро уставали, и мальчик пропускал многое из того, что диктовал учитель. В школу для умственно-отсталых Вера его не отдала. Она оббила не один порог, чтобы убедить чиновников в умственной полноценности своего сына. Мать добилась обучения на дому. Вера теперь не просила, а требовала, раскрывая своей уверенностью самые «тяжелые» двери. К Алеше приходили женщины-учителя, старающиеся во всем потакать мальчику. Он спорил, философствовал о проблемах жизни, смеялся, шутил - вел себя вполне комфортабельно и адекватно, вызывая к себе уважение.
Мать делала все для сына, приучив к этому и домашних. Все просьбы и желания Алеши выполнялись тут же. Атмосфера в семье установилась доброжелательная и шутливая. Виктор не нарушал законы жены, любя своих детей. Женщина смирилась со своим положением и приняла болезнь сына, как неизбежность, стараясь не показывать своего горя ни детям, ни мужу. Алешка подрос, и ему купили инвалидную коляску и двухколесный велосипед.
Отец с сыном часто играли во дворе в мяч. Направляя пинком резиновый крутящийся шар к сыну, Виктор со смехом и азартом кричал ему:
- Пас, Алеша, пас! - отец старался заставить мальчика отбить мяч ногой и удержаться в «седле».
Эти упражнения закаляли волю ребенка, развивали реакцию, да и мальчишеский азарт должен был находить выход.
…Молодой город расширялся, разрастался, устремляя свои пути на слияние со столицей. Строились «хрущевские» девятиэтажки, дабы удовлетворить растущую потребность в жилье. Индивидуально застраивались целые подъезды для чиновников, «глотая» квадратные метры новоселов, осчастливленных «птичьим» гнездышком, отделенных стеной неравноправия. Реальность заболеть клаустрофобией в таких «гнездышках» давала полную возможность. Но счастливые новоселы были и этому рады. По сравнению с другими, не имеющими крышу над головой или живущих в общих «тараканниках», радовались и этому счастью.
Уже год, как семья переехала в новую квартиру, в большой дом в центре города. Вера устроилась работать на железнодорожную станцию, где по-настоящему ожила, ощущая себя человеком еще и потому, что зарплата у нее была выше, чем у Виктора. Деятельная, экономная (муж приучил ее к этому своей основательной бережливостью), она с размахом и усердием обустраивала свое гнездышко: накупила ковров, хрусталя, приличную мебель. Чистоплотность и любовь сделали квартиру уютной и веселой. Она все делала, лишь бы дети не чувствовали невнимания. Стараясь успеть везде, Вера так выматывалась, что не помнила, как засыпала. Муж радовался перемене в семье, стараясь участвовать в обустройстве со всей мужской основательностью. Он неплохо разбирался в радиотехнике. Если ставили елку на Новый год, то она не только подмигивала: и крутилась, и мигала с переменным успехом, даже звездочка вращалась в другую сторону.
Эта семья не любила шумных сборищ, с соседями только здоровались, не заводя никаких отношений. Как-то Виктор привел в гости мужиков из своей смены. До прихода Веры они изрядно выпили и, увидев хозяйку, стали активно выражать восхищение ее чистоплотности и аккуратности. От Виктора они не слышали худого слова о жене: все «Верунька да Верунька», поэтому не сразу сообразили, что это она им выдает:
- Быстро встали и по одному за дверь, и чтобы я вас никогда не видела у себя дома, – ее холодный взор прожигал насквозь, выветривая хмель.
Виктор засуетился, услужливо подавая мужикам шапки:
- Вы на нее не обижайтесь, - его голос подрагивал, казалось, от сочувствия и понимания, – устает она.
И обращаясь к жене, тихо добавил:
- Ты, Верунь, не сердись, они уйдут, я сам все сейчас уберу, только вот провожу ребят.
Вера слегка удивленная его пламенной речью, подняла на него глаза, и муж не успел отвести взгляд, в котором горела обнаженная ненависть. Женщина усмехнулась и в тон ему добавила:
- Проводи, конечно, чтобы не заблудились.
Мужиков совсем обескуражил виноватый тон хозяина, и они, переглядываясь, смущенно сопели под нос. Уже на улице «набросились» на товарища:
- Ну, ты, брат даешь! Можно же было предупредить, мы бы и не пошли к тебе. Что, думаешь, не понимаем? Все понимаем! – дружески приобняв, они похлопывали его по плечу.
Виктор расчувствовался и доверительно-слезным тоном произнес:
- Эх, братва, знали бы вы, как она переживает! Сердце мое рвется на части, видя эту несправедливость. А чем помочь? Только создать покой. Вы уж не сердитесь на меня, дурака.
Своей откровенной речью он проникал до самых глубин души. Каждый ругал себя за неосмотрительное вторжение в эту семью. Вернувшись домой, муж не спеша снял одежду и прошел на кухню, где жена готовила ужин:
- Устала? - участливо спросил он ее.
Вера подняла на него глаза, полные отважной решимости, и встретила ледяной взгляд Виктора:
- Посуду помоешь? – ее голос, звучащий металлическими нотками, но с притворным доброжелательством, сказал мужчине обо всем.
- Помою, конечно, - в тон жене ответил муж.
Убирая посуду, он распалял себя сладкими мыслями: «Доберусь же я до тебя! Где это видано, чтобы баба была выше мужика? Придет время, верну тебе все, дорогая женушка, сполна. Ничего, на то я и орел, чтобы тихо высматривать добычу, и уж если попала какая мне в руки, не выпущу! – он улыбнулся своим мыслям.
Вера будто бы подслушала его:
- Орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда до облаков не добраться! – она с усмешкой смотрела на мужа, даже с каким-то сожалением, будто знала, о чем он думает.
Супруги никогда не вспоминали этот случай, но пропасть между ними стала еще шире и ощутимей. Только работа и приносила избавление от горестных мыслей. Вера стала старшим приемосдатчиком смены. Ее уважали, с ней считались, и женщине казалось, что у нее растут крылья. Под стать настроению оживала и природа. Весна окутывала теплом каждую почку, каждый островок, и в ответ на ее старания, набухшие почки лопались, высовывая зеленый язычок. Как на лысой макушке - на пригорках появлялся нежный пух зелени, радуя душу этим обновлением. Вере, как никогда казалось, что судьба, устав от мытарств, как уставший путник, искала тепла и чего-то нового. Она буравила глазами просторы, ища, за что бы зацепиться душой, просящей радости и любви. Женщина не понимала, что такое с ней случилось: то ли это была защитная реакция души – возрождаться из пепла, то ли ей самой надоело постоянно находиться под грузом беды? Так это или иначе – ей хотелось жить! Предстояли дачные работы. Вере нравилось приезжать на дачу, где царил покой и порядок, созданный мужем. Первый этаж был недостроен, зато на втором было хорошо и уютно. Ребята подросли. Алеша заканчивал третий класс, Лена - восьмой, дети посильно помогали в обустройстве дачи. Веселая возня объединяла их стремления, скрепляя звенья души. Ребята любили бывать на даче - там родители молодели на глазах: шутили, подтрунивали друг над другом, как дети. Соседи по даче с завистью смотрели на эту дружную семью, где муж так бережливо относился к жене – все садовые работы выполнял сам. А она подстать ему - хозяйничала с особой чистоплотностью. В комнатках каждая вещица имела свое место. Глядя на них, соседи верили, что это самая дружная семья в округе. Вера приветствовала соседей из открытого окна, из которого доносилась музыка и смех детей. Женщина меняла обои, вешала новые занавески, создавая праздничное настроение для всех обитателей дачи. Дразнящий запах ее пирогов разносился по округе, смешиваясь с садовым ароматом цветущих деревьев и трав. Виктор был горд, что никто не умеет так печь пироги, как его Веруня. «Да, быть такой чистоплотной и аккуратной, при этом оставаясь маленькой, стройной и желанной! Всякий мужик желал бы иметь такое сокровище!» - думал Виктор о своей жене, и казалось, что в нем плещутся настоящие чувства.
Лето пришло жаркое и дождливое. Вера выписала два мешка цемента для дачи и искала машину отвезти в гараж приобретение.
- Вера! – окрикнула ее коллега Тамара Степановна. – Вон «Камаз» сейчас в город поедет, подбросит тебя. Николай! – закричала она кому-то. - Забери мешки!
От машины отделился мужчина и перенес ее мешки в кузов. После недавно прошедшего ливня, приходилось перескакивать через огромные лужи, по-хозяйски разлившиеся сразу у первой ступени их здания. Подойдя к кабине машины, Вера поняла, что без посторонней помощи ей не обойтись. Узкая юбка не позволяла поднять ногу даже на первую на ступеньку, находящуюся довольно-таки высоко. И тут ее подхватили чьи-то руки и как пушинку запихнули в кабину. Это длилось мгновение, но женщину обожгло, словно огнем. Вслед за руками появился и их представитель. Это был крупный мужчина с огромными усищами, опущенными, как у казаков, – книзу.
- Що, сомлела трошки? - забасил он приятным низким баритоном. - Напужал? Звиняй, не хотел.
- Вы кто? – выдавила женщина, еще больше волнуясь.
- Чилувек, Николой клычут.
- Какой у Вас интересный говор. Вы украинец?
- Ни, - как-то радостно поведал он, - я белорусь, - он произносил это мягко, мешая белорусские слова с русскими, и поэтому получалось смешно. – Ты не боись меня. Ты така гарна… - он немного замялся, подбирая слово, - женщина! До сир пор чую тебя руками.
Вера покосилась на его руки-кувалды. Ногти грязные, брюки мятые, но от него исходил такой крепкий мужской дух, что у нее невольно закружилась голова.
- Ты не матри, шо руки грязны, да брючины мяты, ни переодевся, ни успев, - угадал он ее мысли.
- Мне-то что до ваших рук? – смутилась она. - Это ваше личное дело.
- Тай ж я видю, як глазеешь на них, - он уселся поудобнее, плотно прижавшись рукой и плечом к Вере. - Выгружу тебя, тай и поиду периодинусь.
Они замолчали, испытывая от близости обоюдное волнение. Возле гаража он ловко вынул женщину из кабины, задержав на весу, будто разглядывая. Его жаркие руки обжигали тело. Вера, как беспомощный котенок, зависла в воздухе.
- Отпустите меня сейчас же! – она старалась говорить сердито, но получилось беспомощно-просяще.
Он вдруг прижал ее бережно к груди и замер на мгновение.
- Тай не ворошись, трохи погодь, - он щекотал ухо чуть охрипшим голосом и от этой ласковой просьбы ей стало так хорошо, что она замерла. Обмякнув в его руках, не желая прерывать эти сладкие минутки, она будто чего-то ждала.
Николай сразу почувствовал это. Он сжал ее еще сильнее и, найдя ее губы, припал к ним, как к кувшину с живительной влагой. Он пил и пил, захлебываясь сердцем от нахлынувшего чувства. Вера «сползла» по нему и, коснувшись ногами земли, пошатнулась. Он попытался снова ее прижать, но она уперлась руками в грудь и ослабленным голосом выдавила:
- Вы с ума сошли! Что вы себе позволяете? – она побрела к гаражу, заплетающимися ногами и кое-как открыла замок.
Николай перетащил молча мешки и замер возле нее.
- Советская, четыре, секция десить, комната девяносто вторая, приходь в шесть, ждать буду, - и ушел не оглядываясь.
«Сумасшедший! - воскликнула Вера про себя. Он что думает, что я приду? Да никогда!» Но сердечко предательски ликовало, не желая слушать разума. Занимаясь домашними делами, женщина никак не могла смахнуть с лица улыбку, она будто приросла к нему и никак не хотела подчиняться ее воле. «Не пойду! И не жди! Ишь, какой шустрый выискался!» - но мысли тоже ей не подчинялись и одна нелепее другой лезли в голову.
- Мам, ты что такая счастливая? – сын пытливо смотрел на мать. – Премию получила или как?
- Или как! – она засмеялась и обняла сына, видимо, слишком порывисто.
- Мне больно! Ты что? – он недоуменно уставился на нее.
- Прости, прости! – мать стала покрывать лицо сына поцелуями. – Сыночек, ты меня любишь, ведь правда? – из глаз катились легкие, счастливые слезы.
- Мам, да что с тобой? – мальчик озабоченно смотрел на родные черты лица, не находя привычной озабоченности. Его маленькое сердечко сразу уловило перемену, и от этой загадочности становилось неспокойно на душе. – У тебя, правда, все в порядке?
- Правда, правда, - она поспешно вытерла слезы, напугавшие сына. – Просто у нашей сотрудницы родился сын, и сегодня вся наша смена идет ее поздравлять. А я вспомнила, как тебя родила, - как из рога изобилия лилась легко ложь, не задевая ни одну струнку души.
- Так ты сходи. Плачешь, думаешь, что я огорчусь, если уйдешь? – у него отлегло от сердца. – Сходи, мама.
Она ждала подобного от сына, но тут ее словно «пробило»: «Что же я делаю? - мысленно ужаснулась она. – Покой сына меняю на какого-то…» - она не стала додумывать и твердо произнесла:
- Нет, нет, не пойду. Как я тебя оставлю? Да и не обязательно мне там быть, - слово «там» она произнесла с нажимом, будто убеждая себя в этом.
- Я уже большой, в четвертый класс перешел! – горделиво сообщил сын.
- Да, родной, я горжусь тобой! – Вера обняла и расцеловала сына.
Но когда пробило шесть, ее душу захолонуло. Все валилось из рук, ничего не хотелось говорить. Вера и сама не понимала, почему ей хочется туда, к Николаю.
Около двадцати часов вечера на ней уже не было лица. Ее сковала такая тоска и безысходность, казалось, что сердце разорвется на кусочки.
- Мама, если ты сейчас пойдешь, то еще застанешь своих подруг и успеешь поздравить коллегу. Она далеко живет? – сын настороженно уставился на мать, чувствуя, как ей важно сходить на праздник.
- Да, да… ты прав, - она будто ждала этого сигнала и лихорадочно бросилась собираться. – Да, да, я успею, я успею, - в исступлении шептала Вера.
Уже одетой, она на миг замерла, подняв на сына глаза, полные благодарности.
- Спасибо, сынок, - и быстро выскользнула за дверь, боясь передумать.
В последние три года Вера сблизилась с соседкой Оксаной. Та все приставала к сыну на улице с разговорами, а потом подошла к матери Алексея и попросила разрешения приходить к сыну в гости. Вера сначала заартачилась, а потом решила, что зла не будет, если сын будет общаться с соседкой. Но та прочно вошла в их семью, стала настоящим другом и Вере, и ее сыну. Алеше в десять лет сделали операцию, к этому событию приложила много стараний соседка Оксана. Мальчик теперь мог передвигаться на костылях. Он уходил на прогулки подальше от дома, тренируя свою волю. Споры соседки с матерью дали положительные результаты - он стал проявлять интерес к домашнему хозяйству, посильно участвуя в проблемах семьи. У Алеши появились друзья и подруга, с которой юноша с удовольствием переписывался. Он, как зернышко, созревал, накапливая житейской мудрости, участвуя во всех семейных проблемах. Алеша читал много философских книг, смотрел интеллектуальные передачи, высказывая свою точку зрения на все, что его интересовало.
После событий возле гаража, женщина зашла к соседке и, не удержавшись, поделилась своей новостью.
- Мне так хочется, чтобы ты была счастлива, - просто сказала Оксана, - что я даже буду рада, если этот человек подарит тебе хоть немного радости и любви. Хотя я всей душой за крепкую семью. Но… – она не договорила, стараясь не обидеть подругу.
И вот Вера опять звонила к соседке в дверь. Та по глазам сразу поняла, куда собралась новая подруга. Они молча обнялись.
- Тьфу, тьфу, - поплевала Оксана, боясь сглазить удачу, - я желаю тебе добра. Успокойся, тебя всю колотит...
Вера выскользнула за дверь, и смело пошла навстречу неизвестности. Доехав на троллейбусе до нужной остановки, только предполагая где этот дом, женщину интуитивно «несло» именно туда, где ее ждали. Отдышавшись, она негромко постучала в дверь, не соображая, что стучится в общий коридор. Руки дрожали, и дотянуться до звонка не было сил. Но дверь тут же распахнулась, будто за дверями стояли и ждали этого сигнала. Николай схватил ее в охапку и легко подняв на руки, прижал крепко- крепко к груди. Он занес это ценный «груз» в свою комнату и ходил с ней, качая на руках, как малое дитя. Сколько так прошло времени, они не знали. Наконец он присел с ней на диван, боясь даже на минуту выпустить женщину из рук.
- Злата моя! – он наклонился и осторожно стал касаться губами ее глаз, щек, губ, беспрерывно повторяя эти сокровенные слова, в которых плескалась сумасшедшая страсть и нежность. Она обхватила его шею руками, отвечая на его поцелуи. Истосковавшиеся тело и душа по ласке тонули в этой истоме страсти. Их накрыла агония любви, унося их души в неизведанные высоты, где разум отдыхал, давая плоти насытить души тем богатством, что хранит в себе сила притяжения сердец…
Жизнь Веры изменилась. Она считала себя засохшим деревом и не ожидала, что оно может когда-нибудь так расцвести. «А во мне еще столько силы и буйства!» - мысленно восхищалась своим ощущениям женщина. Она часто вспоминала тот первый поцелуй, от которого она сомлела, как школьница.
Твой поцелуй – как сон, как сказка…
Блаженством переполнена душа.
И вся моя запрятанная ласка
Навстречу раскрывалась не спеша.
И мои дни, до сей поры холодные,
Согрелись от горячего дыхания…
Ты чувства утолял свои голодные
И остужал душевные страдания.
Стучало страстно сердце. В исступлении
Переплелось все наше естество…
И замерла душа в сомнении –
Не веря в это чудо, волшебство!..
Первое время она не замечала ничего предосудительного ни во встречах, ни в самом Николае. Ей все нравилось: и его резковатый мужской «дух», и его неуклюжесть, даже вечно мятым брюкам она нашла оправдание – не приучила жена следить за чистотой и опрятностью. Их встречи были короткими и бурными. Николай частенько брал бутылочку «за свиданьице», и за то короткое и редкое время, что судьба дарила обоим, мог выпить все.
- Малусинька, ты мой «гостинец» судьбы! – любил повторять он.
Вера восхищалась его мужской силе. Ей нравилось видеть этого детину перед ней на коленях, становившегося ручным котенком. Она уже не удивлялась своему безрассудству, с каким отдалась во власть этому человеку. Ей казалось, что они долго брели в темноте, а встретившись, сразу почуяли сердцем, что им надлежит быть всегда рядом. Мир приобрел все цвета радуги. Единственное, что сжигало ей душу – ревность.
- Ты меня любишь? – страстно спрашивала она возлюбленного. Ей постоянно хотелось слышать и ощущать этого гиганта, купаться в его нежности, вдыхать его запах, преследовавший ее даже в его отсутствие. Она чувствовала каждой клеточкой, что Николай ее любит. Он часто плакал, молча качая ее на руках.
- Цветик ты мий, - нашептывал он ей, - николы я ни был так часлив. Зорю моя! Где ж ты риньши була?
Они мечтали, что наступит время, и судьба их соединит под одной крышей. Домой Вера уходить не хотела. Она устала видеть горящие ненавистью глаза мужа, недоуменно-осуждающие взоры детей. Все были против ее счастья. Как-то дома, выйдя из ванной, она столкнулась в коридоре с мужем.
- Ванну-то хоть вымыла после себя, дети как мыться-то будут? – он говорил громко, явно для детских ушей, срываясь на крик.
- Конечно вымыла, не беспокойся, - спокойно произнесла женщина.
Ей не хотелось ругаться, расплескивать то счастье, что находилось у нее внутри. Ее спокойствие еще больше злило его.
- Матерью называешься, детей забросила, - кричал он. - Сироты дети при живой матери!
- А ты куда делся? Ты ведь отец! Да и я никуда не ушла, рядышком. А вот если будешь много орать, правда куда-нибудь денусь.
Он сразу уходил, сломленный ее силой, побаиваясь «приложить» давно чесавшиеся руки. «Ну, погоди, придет мое время», - злорадно думал он, ненавидя и любя с одинаковой силой. Никогда так не светились ее глаза при его прикосновении к ней. Это больше всего злило и рождало ненависть и ревность. Она боялась одного – объяснения с детьми. Они хранили молчание, с затаенным страхом наблюдая за родителями. По их мнению, мама не имела права так поступать с ними. И как она ни старалась отдалить это объяснение, оно прорвалось, как назревший нарыв…
- Может, ты объяснишь, мама, что происходит? – назидательным тоном спросила повзрослевшая дочь. – Я хочу наконец-то услышать правду! Ты, правда, завела себе хахаля?
- Что? – глаза у Веры округлились. – Ты как разговариваешь с матерью? – женщина задохнулась от обиды. – Разве у вас нечего кушать? Или вы ходите грязными? Или я не убралась дома? Вы без моего внимания бываете часа два в неделю. Разве я не могу посвятить для себя хотя бы эти два часа? – ее голос набирал силы. – Я люблю! Да, да – люблю! И я имею на это право, – слезы хлынули, как из прорвавшейся запруды.
Дочь тоже заплакала, а у Алеши затряслись губы, и он, чтобы скрыть свою слабость, закрыл рот рукой. Его глаза наполнились предательскими слезами, и мальчик тер глаза кулаком, загоняя эту слабость обратно. Он не мог представить, что его мама может уйти навсегда, как говорил иногда отец. Он не мог понять, что у нее могут быть какие-то секреты от них. А самое непонятное для него было то, что мама может чего-то хотеть сама, отличное от их желаний. «Этого не должно и не может быть!» - так думал сын, протестуя против какого-то дядьки, забравшего его маму. Он тихо его ненавидел, видя в нем все несчастья семьи. Мальчик никогда не слышал, как ругаются родители, и почему мама так предала отца, он не мог понять. Он никогда не вдавался в подробности их отношений, верил, что папа с мамой должны и обязаны любить друг друга. Ему шел двенадцатый год. Алексей много читал, смотрел фильмы и в интимных местах не отводил глаза, принимая происходящее, как взрослый человек. В нем зрела мужская солидарность, и он впервые про себя ругал маму. Это чувство было новым, открывая в душе непознанные тайники. Они будоражили детское сердце, зрея комом протеста ко всему, что мешает душевному спокойствию, не подозревая, что первые ростки эгоизма дали ощутимые всходы. Дочь замкнулась, а Алеша, захлебываясь этими новыми чувствами, все больше и больше взращивал в себе ненависть. А мама продолжала исчезать из дома. Она была похожа на пьяную, ничего не соображающую женщину. Но счастливая женщина все успевала, все могла, оставаясь ласковой и внимательной.
Однажды, гуляя в роще с детьми, Вера наслаждалась тем спокойствием и доброжелательностью, что ощущались между ними. Николая она не видела три недели. На предыдущем свидании его не оказалось дома. Женщина терялась в догадках, не зная, как объяснить это явление. Она решила, что он или заболел (мысленно убеждая себя в этом), или работал сверхурочно. Другого объяснения она не допускала. Вера мысленно «перемалывала» каждую их встречу, каждой клеточкой кожи ощущая его прикосновения, сгорая тайным желанием – ощутить снова себя в его руках. Она задумалась и не заметила, как «наехала» на какого-то человека. Сына она везла в инвалидной коляске, - у Алеши что-то разболелись ноги. Подняв глаза, женщина оторопела от неожиданной встречи – перед ними стоял Николай. Она сразу не поняла, что в нем ее насторожило.
- Ма..лусика, - еле выговорил он, - я соскучився.
- Ты пьян! – ее лицо залила краска стыда.
- Тильки трохи, - выдавил он заплетающимся языком. – Я заскучав, – его плечи затряслись, он закрыл глаза ладонями, размазывая пьяные слезы.
- Уйди, - тихо, но внятно сказала Вера, - уйди, прошу тебя.
Николай не слышал ее.
- Леша… - мужчина пытался потрепать мальчика по щеке. – Я…ты хороший, да? А я плохой, пяный, да?
Вера не могла больше слушать. Развернув коляску с сыном, она быстрым шагом покатила ее обратно, к дому. Дочь почти бежала рядом. Николай кричал вслед какие-то слова, издали было не разобрать из-за его акцента, но четко между этим бредом слышалось ее имя. Он кричал, как раненый зверь, потерявший свое дитя. Отъехав на значительное расстояние и убедившись, что никто за ними не гонится, женщина пошла шагом. Прошли некоторое время в молчании. Мать не знала, что надо сказать детям, а о чем не надо говорить. Ее, как маленькую птичку, поймали в сети. Она понимала – любые слова будут лишними, ничего не значащими фразами. Молчание же, она чувствовала это, уничтожало все светлое, чем она жила последнее время. Вера остановилась, и развернув коляску, посмотрела на сына. Он беззвучно плакал. Мать кинулась к нему, и отшатнулась, увидев его злые глаза.
- И ты это… любишь?! – его трясло от возмущения. – Ты бросаешь нас ради этого… существа? – он еще больше заикался. Волнение не давало ему быстро произносить слова и, путаясь, он вдруг отчетливо произнес: - Дрянь!
- Сынок, - у Веры перехватило дыхание, - успокойся! Я все объясню. Он совсем не такой, пьяный он…
- Мама! – дочь взяла коляску в свои руки. – Хватит уже о нем! Пошлите быстрее домой, – девушка решительно покатила коляску к дому. – И ты, Леша, помолчи, - предупредила она его слова, - все успокоились!
По дороге домой шли в глубоком молчании. Вера ощущала себя распятой, истерзанной и обнаженной у всех на виду. Это был не стыд, распятые стыда не чувствуют. Это было уничтожение ее мира, где она черпала силы, где ее любили и жалели. Она гнала от себя те мысли, в которых проблескивали образы Николая, чем-то ей не нравившиеся, отнимающие радость встреч. Только сейчас женщина поняла, что она долго пряталась от проблем, существующих между ними. Она не хотела замечать ни его внутреннего мира, ни внешнего неряшества. «Что это со мной? – кричал ее разум, не подчиняя своей воле ни сердце, ни тело. – Я хочу к нему, но не к такому… пьяному», - женщина не понимала, каким образом, этот человек держит так крепко ее душу. Она не могла вспомнить ни одной встречи с ним, где бы ей было плохо. Николай искренне жалел ее: ее жизнь, ее непомерный труд, ее постоянное самопожертвование и силу, которой она закрывала свою истерзанную душу от всего мира. Ее гордость не принимала ни унижения, ни чьей-либо помощи. Он это разглядел сразу, угадывая каким-то десятым чувством, и старался дать ей понять за те короткие мгновения встреч, что она самая неотразимая Женщина, Мать, Человек. Напитываясь этой любовью, она шла домой к своим бедам сильной и легкой. Многие проблемы отпадали сами собой, не уживаясь рядом с ее радостью. Она побеждала боль радостью. Это состояние возвращало душе потерянные силы, которые с легкостью она делила с окружающими. Вера не могла представить, что больше не сможет встречаться с Николаем. Ее тело протестовало, ее душа рвалась в тот маленький мир, в котором не было боли. Это так важно – просыпаясь, радоваться значимости жизни, ощущать свою нужность, уметь осознать то, что дарит тебе жизнь, принимая ее Божественный дар как святыню и разумно распорядиться всем, что щедро отпущено тебе судьбой.
Вечер прошел в глубоком молчании. Никто не хотел выяснять отношений, каждый старался делать вид, что ничего не произошло. Виктор, чувствуя какое-то напряжение между домочадцами, не мог скрыть своей нервозности. Его шутки зависали в воздухе, существуя отдельно от всех. В конце концов и он замолчал, теряясь в догадках, подчиняясь этому негласному соглашению. Вера перебирала сложенное аккуратно белье, стараясь хоть чем-то заполнить вакуум, образовавшийся вокруг нее. Она отделила свое белье и отнесла его в другую комнату. Опустившись на стул, женщина долго перебирала свои вещи, не видя их.
- Мама, ты что хочешь сделать? – дочь стояла рядом и теребила ее за плечо. Вера подняла на Свету глаза, не понимая вопроса.
Дочь забрала из рук вещи, положила в шкаф для белья и с легкой иронией добавила:
- Вернись, мамочка, в реальный мир, тебе же легче будет…
И оттого, что в ее голосе не было ни сочувствия, ни любви, женщина ощутила себя маленьким корабликом среди огромного простора воды, где невозможно узреть даже крошечный островок земли или приют, дающий ощущение твердости под ногами. Где ее островок надежды, знала только душа.
Солнце рано разбудило Веру, лаская осенними лучами ее лицо. Оно будто бы убеждало поверить в лучшее и с улыбкой встретить этот день. Она слышала, как захлопнулась за мужем дверь, и облегченно вздохнула. Была суббота, и Вера решила испечь пироги. Прозвенел будильник, с вечера заведенный для сына. Но Алеша никак не хотел вставать. Учительница должна была прийти только после обеда, а уроки делать ему не хотелось, но главное - мама опять куда-то собиралась, что крайне раздражало подростка. Он вчера долго смотрел телевизор и уснул в зале на кресле-кровати. Мать тихонько вошла и наклонилась над сыном:
- Алешенька, подъем! – нежно проворковала она, стараясь не придавать значения случившемуся в роще.
- Уйди, мам, я сегодня не в духе, что ты пристаешь! - угрюмо, еще больше заикаясь от злости, промолвил сын.
- Сынуля, нельзя так. Ольга Петровна опять будет ругать тебя за невыученный урок. Это твоя работа, - она как всегда сюсюкала с ним.
В ее воображении сын оставался всегда малышом, как часто она называла его.
- Малышок, – с растяжкой, певуче проговаривала она. – Подъем! - мать поднесла к нему будильник, показывающий половину девятого.
- Уйди, я не встану.
- Алешечка, тебя мама просит! Давай я тебя поцелую, помогу одеться? - она не успела договорить, как Алеша выхватил у нее будильник и с яростью засунул под подушку.
- Сынок, - опешила Вера, - ты что? – она тихо отошла и села на диван напротив сына. Ее поразил его взгляд, полный ненависти и злобы.
- Сюсенька! - мать называла его так в самые сокровенные минутки обоюдной любви. Она пыталась отвлечь его от обиды и злобы. Голос ее срывался, но женщина пыталась говорить мягко и доброжелательно. Ком в горле не давал дышать полной грудью, поэтому и речь ее казалась жалкой и заискивающей. – Сынок, ты что злишься на меня? Тебе ведь уроки делать…
Алеша повернул перекошенное злобой лицо и запустил в нее будильником.
- Уйди! Иди к своему …, ты туда торопишься, не даешь мне поспать! - он уже кричал.
Вера интуитивно наклонилась за носками, лежащими у дивана, в это время будильник пролетел у нее над головой, ударившись о ковер, висящий над диваном, и отлетев, упал на пол. Женщина недоуменно подняла глаза на сына, и волна боли затопила все нутро. Чтобы не показать сыну, как она испугалась за него, как ей больно за себя, превозмогая эту боль, ушла на кухню.
Достала корвалол и, выпив, села у стола. Так и просидела, пока не пришла учительница.
Открыв дверь, женщина не смогла скрыть своего состояния, да и заплаканные глаза выдавали.
- Ольга Петровна, можно перенести занятия? Что-то мы плохо себя чувствуем.
- Конечно, конечно, - учительница участливо смотрела на женщину. – Может, помощь какая нужна?
- Нет, мы отдохнем, и все пройдет, - ее голос опять срывался от нахлынувшей боли, не желающей подчиняться ее воле.
Учительница поспешно ушла, а Вера, закрывшись в ванной, ревела под шум воды, заглушающий материнский крик о помощи. Она не понимала, где и когда она упустила Алешу, что лишилась даже его уважения. Или это детский эгоизм, перешедший все границы? Она всю себя отдавала ему, даже дочь убеждала, что исполнение всех желаний брата - это долг ее, как сестры. Сын был лишен нормальной жизни, и мать чувствовала какую-то вину перед ним, не зная, в каком грехе и кого обвинить за физическую неполноценность сына. Она не понимала из-за своей слепой любви, что он прежде всего человек и должен стать личностью, закаляя волю, имея цель, пусть не высокого полета, но цель, окрыляющую человека в нужности себя, имея посильное дело в руках. Но для этого надо было трудиться, работать над собой, к чему он не был приучен.
Алексей доводил себя до исступления от злости и ревности. Мама не имела права любить какого-то дядьку. «У нее есть семья! Нам же плохо без нее, она что, не понимает?!» Через три дня, видя, как осунулась мама, Алексей выдавил слова прощения.
- Мам, ты это … не обижайся, нервы, - ему казалось, что мужчина не должен проявлять лишних чувств и эмоций. Он ограничился полуулыбкой, убежденный, что и так много сказал.
Вера ходила как слепая. Никакая работа не спасала от тяжелых раздумий. У нее все валилось из рук: неправильно оформила ведомость, не туда позвонила, не соображая, о чем надо говорить. А больше всего – она боялась думать или рассуждать. Женщина всей кожей ощущала свою ненужность, никчемность своей жизни. «Она никто! Не имеет право на мысли, чувства, поступки. Она существо, зависящее от обстоятельств жизни, чьей-то воли. Она может быть только прачкой, нянькой, сиделкой, да кем угодно, только не человеком. Даже сын, мысль о сыне вызвала физическую боль в сердце, даже сын отверг ее. Кому теперь она нужна?» - каждая мысль больно жгла ее, как розгами. После работы Вера поехала к Николаю. Ей надо было разобраться в себе и в их отношениях. Дверь в комнату была приоткрыта, женщина свободно зашла. В нос ударил запах перегара. Разбросанные вещи, немытый пол и Николай, распростертый среди этого хаоса. Он был настолько пьян, что ей показалось - он мертв! Вера приложила ухо к груди и услышала, как слабо бьется сердце. Ей нестерпимо стало жаль не сложившиеся их судьбы. «Кто его знает, встретились бы пораньше, может, и сложилось бы у нас все по-другому? Почему же в жизни не всегда так, как хочется? Родственные души редко соединяются в жизни, чаще под одной крышей живут чужаки, и холодно им всем, как мне с Виктором», - слезы текли, унося мир грез, возвращая в реальность, где ее поезд зашел в тупик, из которого нет выхода. Уходя, она попросила соседей присмотреть за комнатой и за Николаем. Домой пришла поздно, опустошенная - без мыслей и желаний. Она делала все механически, не замечая никого вокруг.
- Мама, иди покушай, - сын, волнуясь, как всегда заикался еще больше.
Мать отрицательно помотала головой.
- Чаю тогда попей, Света вскипятила, – мальчик доковылял до матери и, обхватив ее голову руками, прижал к своей груди. Он любил ее, и ему до слез было жаль себя, своего одиночества, испытанного в полной мере сегодня вечером, ожидая прихода матери. Сын решил удержать ее всеми способами, на какие подвигало его сердце. Он так боялся потерпеть поражение.
- Ты прости меня за будильник, я боялся, что ты уйдешь навсегда.
Он не понимал, что его мама может еще кого-то любить, кроме них. Его детский эгоизм не допускал и мысли о ее личной жизни.
- Сынок, - Вера отняла от его груди голову и подняла глаза. Ее лицо, залитое слезами, было родным-родным, а беспомощный взгляд сказал сыну о его победе.
- Сынок, я правда вам нужна?
- Мамочка, не ходи больше к нему, не ходи. Я умру без тебя! Я не хочу жить без тебя! - в его словах было столько искренности, надежды и отчаяния, что мать испуганно заверила.
- Хорошо, я не пойду туда, да и я сама уже не хочу этого.
- Ты мне обещаешь? – его глаза сияли восторгом и радостной надеждой, что все будет как прежде.
Дни потянулись серые и однообразные, как выцветшие витрины примелькавшихся магазинов. Казалось, что все встало на свои места. Отношения с детьми стали теплыми и задушевными. С Виктором больше молчали, стараясь не касаться друг друга ни в чем. Вера даже шутила и смеялась задорно и весело, недоумевая, как у нее это получается. Но когда выключали на ночь свет, вновь возрождалась тревога, окутывая жильцов своей магической силой. Вера «мочила» до полуночи подушку, к утру забывшись коротким, тревожным сном.
В дверь позвонили. Недоумевая, кто это мог быть, женщина пошла открывать. На пороге стоял врач-терапевт, курирующий цех мужа.
- Что угодно? – хозяйка дома недоброжелательно уставилась на него.
- Мне поговорить надо с вами, - его холодный тон сразу взвинтил и без того натянутые нервы.
- О чем нам с вами говорить? Вы с мужем говорите, он много вам о своих болячках расскажет, - она старалась держать себя в руках.
- Вот о нем и хочу поговорить, - оборвал он. - Как вы можете так издеваться над ним? Вашего мужа увезли в больницу, он упал на улице в обморок от высокого давления.
- Да по какому праву ты так разговариваешь со мной? Ты что ли святоша? Знаю я твою святость, по соседству живешь, наслышана, как снимаешь давление у женщин, - она наступала на него, как разгневанная тигрица. - Может, и ко мне пришел полечить голову? Так скажи, не стесняйся.
Врач опешил. Он не ожидал такого натиска и, стараясь успокоить ее, сменил тон.
- Вы меня не так поняли. Я пришел поговорить с вами. Ваш муж очень любит вас.
- Муж ведь, не ты, - парировала Вера.- А ну, проваливай, муж сам расскажет о своей любви, нам посредники не нужны. Или ты так подрабатываешь на чай?
Мужчина поспешно выскочил за дверь, боясь, что эта тигрица вцепится в горло.
Вера больше не пошла к Николаю. Она знала, что если пойдет объясняться, не сможет уйти. «Что меня в нем так привлекает? Что держит с такой силой? Неужели только близость? – женщина искала ответ на свои вопросы. - Ведь и поговорить-то с ним не о чем. Но как же мне с ним хорошо! Вот уж поистине не правы утверждающие, что освобождение от гормонов просветляет мозги. Похоже, что все мои гормоны переместились в голову, если я не понимаю пагубности наших отношений», - терзала женщина себя вопросами, скептически относясь ко всем своим пламенным мыслям. Правильно говорят, что разум находится в половых органах. «Надо быть разборчивей, Веруня, - скептически думала женщина о себе».
Виктор вернулся домой как побитая собака.
- Верунь, ты дома? - он не знал какой нужен тон, чтобы не унижаясь и не бередя ее чувства, разговаривать с ней.
- Да, я дома, но не потому, что ты попал в больницу с давлением, - тихо произнесла женщина, - не потому, что приходил твой парламентер…
Муж не дал ей договорить.
- Ты прости меня, - бросился он перед ней на колени и, уткнувшись ей в подол, стал сдавлено и торопливо говорить. - Я не трону тебя как мужчина. Братом буду, кем хочешь, только не уходи. Я знаю, что заслужил такое отношение, но я тебе докажу, что ты поступила правильно. Только не уходи, - закончил он всхлипывать и застыл, замер, ожидая ее ответа.
Его большая голова с засаленными, редеющими волосами вызывала брезгливость, но не жалость.
Женщина тяжело вздохнула.
- Если хоть раз напомнишь об этом, пожалеешь, - тихо и как-то устало произнесла Вера.
- Нет, нет, Верунь, никогда!
Он не поверил, что все унижения позади, и волна ожидаемого отмщения затопила его изнутри, словно вином. Краска бросилась в лицо, что означало повышение давления. Его стошнило.
- Видишь, родная, как волнуюсь? Я уберу все сам.
Он старался не смотреть ей в глаза, боясь разоблачения своих мыслей.
…На звонки Николая она не отвечала. На работе, узнав, что он пришел, уходила в другой конец здания и не возвращалась, пока он не уходил. Но однажды они все-таки столкнулись в коридоре здания. Жалкий вид трясущегося человека поверг ее в шок. Немытые, спутанные волосы, помятая одежда… «И это из-за него она сходила с ума, особенно по ночам?!». Ее тело не хотело слушать разума и горело от желания ласки именно этого человека, опустившегося до неузнаваемости.
- Малусинька, - он заплакал, размазывая по грязному лицу слезы.
- Уйди, - тихо, но внятно произнесла Вера, - уйди, ты мне неприятен.
Она быстро развернулась и ушла в комнату. Николай ушел, а ее била дрожь негодования, возмущения, жалости и стыда. «Да что я, совсем ума лишилась? - ее глаза горели огнем, высушивая непрошенные слезы. - И я его хотела! Ну, ты, Вера, и замарашка, без чувства уважения к себе», - занималась она самобичеванием. На ум пришли строки стихотворения, которое последнее время она повторяла, как гимн душе. К своей страсти она относилась, как к одушевленному существу.
Ты ко мне постучалась нечаянно,
Закружилась моя голова…
Я держала себя отчаянно,
Подбирая тебе слова.
Ты пронзила все тело новью,
И истомой наполнила грудь…
Притворялась моей любовью,
Я, сдаваясь, сказала: «Будь!»
Раздвоила мечты и мысли,
Подчиняя тело себе,
И все принципы вмиг «прокисли»,
Отдаваясь во власть тебе.
Забрала все дни без остатка,
И топила в неге своей,
От истомы так телу сладко!
Стала ты частицей моей.
Сокрушала жизнь, потешаясь…
Ненавидя, я снова звала,
Каждый раз навек расставаясь –
Я в плену твоем вечном жила.
Ты по силе, глоток водицы…
Разорвала все ж круг, порвала,
И в любви есть коварные лица -
Словно в ад ты меня привела…
Николай умер после очередного запоя, так и не протрезвев. Чтобы не возиться с расследованием смерти Николая, доктор поставил диагноз – ишемия сердца. Оставили бумажку с диагнозом и уехали. Досталось соседям сполна: милиция приехала через три с половиной часа после его смерти. Сначала оглядели мертвого, лежащего в общей кухне. Составив протокол, уехали, предоставив соседям самим решать вопрос, как поступить с мертвецом.
- Да что за секция у нас? - возмущалась соседка Николая. – Бабушку с девяносто девятой пришлось самим везти в морг.
Вспомнили, что бабка болела туберкулезом, открытая форма, лечилась дома, как могла. Еще и семечками приторговывала. Вспомнили, как жаловались в санэпидемстанцию, а она убегала от них и снова торговала. Вечером нажарит новых семечек, высыплет в кровать (постель не знала мыла и воды не один год), завалит свое грузное тело и греет больные ноги. Еще и хвасталась на общей кухне, как хорошо помогают от болей, а потом эти семечки продает людям.
- Я с тех пор не беру семечек у бабулек, - высказала свою мысль Алевтина, из девяносто четвертой комнаты.
Кое-как, через знакомого водителя, соседи «достали» маленький автобус и повезли Николая в морг, завернув в покрывало. В приемный покой попали уже к часу ночи. Достучавшись до дежурных, никак не могли выпросить ключ от морга. Мирно спавшая дежурная, поглядывала на посетителей недовольными заспанными глазами.
- Да нам милиция сказала, что хватит заключения врачей и его паспорта. Куда мы его повезем? - возмущались измученные соседи.
- Сказала не возьму без направления милиции! - парировала дежурная.
Но все обошлось. Пришлось подключать дежурных правопорядка, чтобы «взять» эту неприступную крепость.
- Никто никому не нужен, - возмущались соседи.
- Живые-то не нужны, а ты хочешь, чтобы мертвым радовались, - отмахивалась другая соседка, печально глядя на больницу, где оставили умершего соседа.
Вере позвонили соседи, зная его тягу к этой женщине. «Может, так будет лучше?» – спрашивала себя Вера, закручивая на все винтики свою душу, не разрешая ни одной тоскливой мысле стать хозяйкой положения. Она удивлялась, что первые два дня это ей удавалось. Под вечер второго дня ей позвонили:
- Вер, это ты? - скрипучий женский голос не спрашивал, а требовал ответа. - Правда, что Николай умер? - ее категоричность поразила Веру.
- Я с кем разговариваю? – недоумевая, спросила она.
- Да какая тебе разница! - «задыхался» голос на том конце трубки. - Думаешь, он тебя одну любил? Я с ним тоже дружила и знаю еще пяток женщин, к которым он ходил.
Вера положила трубку. «Кто же его хоронить-то будет?» – первое, что пришло ей в голову. И тут же разозлившись, заключила: «Ничего, похоронят, соберутся все любовницы и отнесут любимого в последний путь». Женщина смеялась над собой, над своими переживаниями, доставившими ей столько боли. «Я то думала, что он по мне сохнет, оказывается, таких как я, у него в каждой квартире! Ну и мужик! Вот это воротило!» Ей было и смешно, и противно, обуревала ревность и распятое самолюбие. Ее заполнила пустота, как в железном чане, и от мыслей, как от звука, гулко разносилось эхо, болью отдаваясь в голове.
Хоронила Николая жена, не забывшая своего непутевого гиганта. Она ему прощала женщин, понимая его ненасытную утробу, а вот пьянки и скандалы надоели, поэтому и разошлись. Грузинка по национальности, она имела грубый, мужской голос. Наслушавшись от соседей про Веру, она набрала ее номер. С акцентом растягивая слова, спокойно поговорив о похоронах, озорно спросила:
- Вера, за что его женщины любили?
- Я его знала восемь месяцев, а ты двадцать лет, так кто должен на вопрос ответить? - с иронией отпарировала любовница. - Вот за то и любили!
Обе захохотали, примиряясь в отношениях. Да и что делить-то уже? «Объект» раздоров ушел, предоставив им возможность помнить, плакать, радоваться или забыть. И все же горькая ирония их отношений надежно застряла в сердце.
- Вер, не поминай его водкой, - тихо сказала Оксана своей подруге. – Зло это большое, водкой поминать, тем более того, кто ей отравился.
Вера со своей сестрой зашла к Оксане, посидеть, поговорить, дома-то неудобно.
- Ты что, Оксана, - быстро вставила сестра Ольга, – он от ишемической болезни умер! - ее глаза горели правдивым огнем.
Оксана с Верой так и покатились со смеху. Хохотали до слез, а Ольга недоуменно глядела на женщин, не понимая причину такого истерического смеха. Но Вера с Оксаной знали, что они скрывали за этим смехом.
Потянулись тоскливые, безликие дни. Проходили месяцы, ничем не отличаясь и не выделяясь. Вере казалось, что даже погода отвечала на ее душевное состояние: как ни посмотрит – то дождь, то холод. Солнечных дней она не замечала, ее жизнь затянуло инеем, как стекло на окне. Одна отрада – забрала больную бабушку к себе. Бабушка никого не узнавала, страдая амнезией. Она все звала свою любимую внучку, не признавая ее саму. Но Вера была так счастлива, что бабушка рядом. Она выполняла все ее капризы, надеясь на проблески в памяти, желая хоть на миг ощутить себя любимой, маленькой и нужной внучкой. Иногда бабушка спрашивала, кто они такие, что это за дети тут ходят, но память так и не вернулась ни на один миг. Вера корила себя, что плохо уговаривала бабушку пожить у нее, вот это с ней и приключилось. Прожила бабушка три года, пролежав последний год немощной и беспомощной. Вера ухаживала за ней со стойкостью и любовью, возвращая ту заботу, от которой получила самый большой заряд жизненной силы. В иной мир бабушка ушла, на минуту задержав взгляд на Вере, полный любви и нежности. Этот ее взгляд был наградой за долгое ожидание и терпение, окупивший все слезы и боль одиночества. Вера, как заведенный механизм, крутила свое колесо судьбы безропотно, веря, что прошлая ее жизнь давала судьбе такое право.
Детям нравилась тихая, спокойная жизнь семьи. Мать всегда наготовит, уберет, а уж постирать – это было ее хобби. За работой Вера старалась спрятать свои тяжелые думы. «Всем наплевать, что у меня внутри, чем я дышу, чему радуюсь, за что болею. Привыкли, что я батрачу». Даже не домашние дела ее изнуряли, а нежелание детей, уже вполне взрослых, заглянуть в душу, посочувствовать, да просто спросить, что ей хочется самой. В который раз она задавала себе вопрос: «Так ли она воспитывает своих детей? Почему они не хотят ее понять, хоть немного? Или привыкли, что она скрывает от них все отношения в семье, бережет от неприятностей?» Правильно это или нет, теперь утвердительно она ответить не могла. Но то, что не простили они ей Николая, Вера это чувствовала каждой клеточкой своей души.
…Муж с детьми уехал на дачу, а она в выходные должна была приехать к ним. Виктор взял отпуск и с удовольствием возился с землей. В субботу ее вызвали на работу, надо было срочно отправить вагон с продуктами, а ждать понедельника не разрешили. В воскресенье был ее день рождения, и женщина ехала к детям с великой радостью от предстоящей встречи и праздничных поздравлений. Вера думала, что это даже хорошо, что ничего теперь не отвлекает ее мысли от детей. Она предвкушала, что стол уже накрыт, ее заждались. Женщина несла полные сумки продуктов, радуясь предстоящей встрече. Она увидела дочь, шедшую с подругой навстречу.
- Привет, мамуля, - помахала та рукой, - если кушать хочешь, пожарь картошки, у нас мероприятие. Да, - будто вспомнила она, - с днем рождения! Папа с Алешей у реки, мы думали, ты не приедешь, - поспешно отвернувшись, дочь зашагала прочь.
Сумки стали тяжелее в сто раз. Ее будто ударили по щеке. Наконец она добралась до дачи. В раковине, после завтрака, стояла немытая посуда. Ничего не предвещало праздника. Вера постаралась не нарушать этой идиллии, тем более вернувшиеся муж и сын не обмолвились о ее дне рождения ни словом. Сколько воли и мужества проявила она, скрывая свои чувства. После ужина, собираясь в обратный путь, женщина стойко выдержала ничего не значившие напутственные слова, пока не столкнулась с торжествующим взглядом мужа.
- Ну-ну, - тихо произнесла она, - торжествуя, празднуя победу над непобежденным, человек часто натыкается на острое. Потом самому больно становится…
- Верунь, ты чего? - с услужливой усмешкой протараторил муж.
- Так, размышляю вслух.
Было не просто больно, ум отказывался осознать и пережить случившееся. Но что не может пережить женщина, то не переживет никто. Она пережила. Усталость зацементировала все ее чувства, а потерю Николая она полностью осознала намного позже.
…Прошло два года. Муж сдержал слово. Он никогда не пытался предстать перед ней во всем своем мужском «великолепии», даже ночью, обнимая ее, ощущая теплое, родное дыхание, с братской любовью поправлял съехавшее одеяло, ни движением, ни взглядом не пытаясь касаться запретной темы. Сердце женщины наполнилось благодарностью. Если он находился вдалеке: на даче ли, на работе или уезжал за грибами в лес, возвращаясь со щедрыми его дарами, она даже скучала, убеждая себя, что он хороший отец и хозяин. На даче каждая травинка знала свое место, каждый овощ созревал лучше и крупнее, чем у соседей, от его любви и заботы.
Виктор успокоился и старался максимально оказывать внимание, лишившись которого, они сделали большой отрезок своей жизни безрадостным и серым. Жена на дачу приезжала как в гости. Она с удовольствием наводила порядок и уют в домике, готовила всякую вкуснятину, а особенно ей удавались пироги. Она и сама любила свою выпечку, что бывало крайне редко для хозяек. Вера гордилась пирогами с вензелями по краям, выполненных ее умелой рукой, натренированной с тех давних пор, когда кулинария была ее специальностью.
- Верунь, сегодня пироги как никогда вкусные! - уплетая за обе щеки пирожок с капустой и мясом, говорил муж. - Я тебе баньку натопил. Попарю, будешь как розовый поросеночек!
Он любил ее парить. Ее женское тело не утратило своей привлекательности: стройная, с упругой грудью, она казалась девочкой, затерявшейся среди взрослых баб.
Женщина слушала себя, и, если улавливала хищные движения мужа, недовольно ворочалась и сердито обрывала:
- Не балуй, парь или уходи!
- Что ты, что ты, - поспешно оправдывался он, - я ж так, только и делаю, что парю.
Говорил он это хитровато, без злости, отпустив какую-нибудь шутку, что умиротворяло и веселило Веру. Виктор любовался ей, как неодушевленной скульптурой, боясь вызвать затаенные чувства и потерять эти сладостные откровения.
Ее напаренное тело горело, заглушая зов любви. Да особого желания уже и не было, так, иногда, «почесуха» нападет, не давая покоя ни днем, ни ночью. Только банька и спасала. Однажды, раздраженная этой напастью, Вера спустилась к Оксане, попросить крема для тела.
- Спасу нет, - жаловалась она, - тело шершавое, чешется, от воды, наверное.
- От воды, конечно, от чего же еще? - лукаво ответила Оксана. – Банька не помогает? Вон возьми большой тюбик с нарисованным арбузом. - На нем и правда красовалась нарисованная сочная мякоть арбуза. - Мне на день рождения подарили, да что–то мне этот крем не подходит, стягивает кожу. Я уж и пятки им мазала, результат тот же. А приятельница, подарившая его, убеждала, что отличный крем.
Вера забрала тюбик и ушла домой принимать ванну от «почесухи». Приняв контрастный душ, посидев в горячей ванне, женщина нанесла толстым слоем крем на все тело и лицо. Слегка обсохнув, она почувствовала стягивание кожи и неприятную слизь в неподсохших местах.
- Дочь, Светочка! - крикнула она своей двадцатилетней дочери.- Посмотри на тюбик, я не вижу без очков, мелко написано, что-то я уменьшаюсь в размерах!
Дочь, прочитав свойства крема, еле сдерживая смех, предложила встать под душ и еще раз ополоснуться.
- Да зачем же я крем смывать-то буду? - недоумевала мать. – Ох, что-то я совсем усыхаю!
Кожу на лице до того стянуло, как от хорошей омолаживающей маски.
- Мам, ты бы хоть читала, прежде чем наносить на тело. Это же пенка для душа.
- Какая пенка, что ты несешь? – не сразу сообразила женщина.
- Пенка или жидкое мыло по-другому.
Они так хохотали, что пенка смешавшись со слезами, жгла глаза.
- Дорогая моя, - по телефону обратилась Вера к подруге, - я уж почти «усохла» от твоего крема. А у тебя и пятки стягивало?
Ее хохот мешал понять истинный смысл слов.
- С арбузом видно крем-то? Или, омолаживаясь, надо чаще кушать его? Не понять, почему арбуз–то на тюбике нарисован? Он даже как компонент не входит в состав «крема». Ой, подруга, ну уважила! – хохотала соседка.
- Вот так сослепу намажешься чем-нибудь, веря красивой этикетке, и сменишь свой имидж до неузнаваемости, - сквозь смех проговорила Оксана.
- Ха-ха… Как же пятки-то твои стягивало? Ой, умираю! Ты не смывая ходила? Проскальзывала в обувь без колготок? - Вера задыхалась от смеха.
- А я думала, ох, ха-ха, что это у меня пятки скользкие, когда вечером мыла ноги, вода мыльная что ли?
Они заливались смехом, смакуя подробности произошедшего. Виктор с ухмылкой наблюдал за супругой, зная истинное наваждение «почесухи», но касаться этой запретной темы не стал.
- Верунь, я тебя в баньке в следующий раз так попарю, что никого крема и не понадобиться. Травками сполосну, кожа шелковой станет!
Жена подняла на него глаза, уловив насмешку, но он смотрел так искренне, что она невольно улыбнулась.
- Мне омолодиться, что ли? Там осталось для меня крема?
И оттого, что муж сдерживал смех, Вера опять залилась безудержным хохотом, это состояние родителей весело подхватили дети. Весь вечер смаковали мамино омолаживание.
- Верунь, ты и правда помолодела! – уже лежа в постели, прошептал муж. - Попа гладенькая, как кожа у арбуза.
Они уткнулись в подушки и, задыхаясь от смеха, долго не могли успокоиться.
- А я думаю, что это наша Оксана такая молоденькая? Только кое-где «рябит», видно арбуз испорченный попался.
Они долго не могли уснуть, перебирая все новые и новые подробности. Когда муж касался в разговоре Оксаны, Вера замирала в надежде, что все образуется. Это делало ситуацию для нее еще веселее. С тех пор, если кто-то из них шел в душ, дети смеялись: «Омолаживаться пошла?»
Потихоньку жизнь налаживалась. Каждый старался найти свои радости в повседневной жизни. Алеша заканчивал школу, и подумывал обрести знания программиста. Света училась на втором курсе педагогического института, на факультете философии. Но события, происходившие в стране, заставляли все больше и больше тревожиться за завтрашний день. Перестройка зашла в тупик. Останавливались заводы, фабрики, расформировывались учреждения и институты. Без остановки система летела в пропасть. Страной правили мафиозные структуры, не стесняясь грабить и убивать. Отчаяние безработицы витало в воздухе, склевывая горечь разочарования и утрат. У Веры на железнодорожной станции тоже шагали «в ногу со временем». Повальные сокращения приносили очередной семье горе и безысходность в завтрашнем дне.
- Вер, ну что ты с ума сходишь, - убеждала ее Оксана, - разве имеют права сократить тебя? Сын инвалид, да еще несовершеннолетний!
- Им мои проблемы, что прошлогодняя талая вода, ушла и не мешает. Ты же знаешь, наш начальник участка на меня взъелся за то, что на планерке правду сказала. Пьет, ворует в открытую, а девчата отвечают за него. Он так на меня смотрит нехорошо.
- Что тебе его взгляд, отвернулась и забыла.
- Знаешь, что вчера муж сказал? - как-то обреченно произнесла Вера: «Интересные времена настают!» – и потер ладонями от предвкушения чего-то. - Он знает, что мы на работе все «на волоске» висим.
- А ему-то что за удовольствие? Если тебя, не дай Бог, сократят, он в семье один кормилец останется. Пенсия у Алеши тоже невелика.
- Вот, вот, он и сказал, что держать на шее никого не будет.
У Веры опустились плечи и, съежившись, она напоминала серого, замершего воробья.
- Да плюнь ты на него, он всегда тебе говорил подобное, перестань реагировать на своего благоверного. Мы в подъезде с ним столкнулись, - Оксана тяжело вздохнула, вспоминая эту неприятную встречу, - так он меня таким взглядом «обласкал», думала, от злости глаза полопаются. Были красные, как у быка на корриде. Чего злится, такое впечатление, что я у него взяла в долг самое дорогое и не отдаю.
- Он тебя так ненавидит! - Вера говорила обиженно, не скрывая истинного отношения мужа к подруге. - Никакие слова не помогают.
- У него с головой все в порядке? - Оксана неприязненно передернула плечами, будто сбрасывая с себя все отрицание соседа. - Он и до моих дочерей добрался. Хуже бабы сплетни собирает. У о нем другое было мнение. Жалела, что он без женской ласки живет.
- Ты уверена? – подруга бросила на Оксану насмешливо-усталый взгляд. – Я - нет. А на тебя он злится из-за Николая, уверен, что ты все знала и не наставила меня на путь истинный. И потом, его бесит любая поддержка, оказанная мне кем-либо, это делает его слабым. Каждый мужик уверен, что не сама жена, а кто-то толкает ее в объятия другого. Он не понимает, что это результат семейных отношений. Неважно – мужчина или женщина, если человек испытывает дефицит в понимании и ласке, он обязательно будет искать все это на стороне.
- Конечно, это не совсем правильно, говорят, что Карма отрабатывается только в семье, и надо изо всех сил стараться, понимать друг друга. Но в вашем случае я отказываюсь, что либо говорить. Но почему ты сказала, что не веришь в верность мужа? А вообще нельзя ручаться ни за кого. Ты знаешь, - перешла она на другую тему, - мне детей наших жалко. Что было свято, все втоптали в грязь. Мир перевернулся. Еще Проскурин в свой роман «Вечный зов» вложил пророческие слова о будущем России. Когда фашисты проиграли войну, один из его лакеев сказал, что нас не победить, пока мы едины Духом, своей идеологией. «Мы пойдем другим путем, - говорил один из героев его романа, - посеем раздор, растлим души наркотой, а проституцией завершим разложение вашего государства». Вот тогда нас и брать голыми руками можно». Слова не подлинные, но смысл тот же. Одели вериги нам на души, и мы маемся, разобщенные в своей бездуховности. Все сбылось. И хотя верить нашим детям не во что и не в кого, ты посмотри, как сражались наши мальчишки и в Афганистане, и в Чечне.
- Кому нужны эти войны и жертвы? А на войне гибнут лучшие, это всегда было так.
- Ты вспомни, - у Оксаны загорелись глаза, - мы раньше обсуждали политику также бурно, как сейчас? А теперь собираются гости, и у всех одно на языке - где что произошло, кто кого обманул, кого начальник в постель затащил, кого избрать и надо ли? Раньше за столом песни пели и радовались жизни, и верили, так верили, что действительно этой верой можно было укрываться как щитом.
- Сейчас-то во что и в кого верить? - Вера устало махнула рукой. - Не запоешь, если не знаешь, на что детей кормить и во что их одевать.
- Но все равно хороших людей больше, - убежденно перебила подруга. - Когда у человека горе, всегда окажется кто-то важный в нужный момент. Хорошим сейчас труднее. У них душа в сто раз восприимчивей к беде и радости. Но хорошее притягивает хорошее.
- Вот-вот, - Вера обречено отмахнулась, - в беде в грязь стараются поглубже затолкать, а в радости побольше оболгать.
- Да брось ты! - Оксана сердито посмотрела на подругу. – По-твоему совсем нет нормальных людей? Все равно, та важная частичка в сердце, что нас объединяет, в конечном итоге даст положительный импульс, и человек очеловечится, видя чужое горе и несправедливость. Он, в конечном итоге, вспомнит все, что в него изначально было вложено Богом. Да почему я должна опускаться до уровня злодея и всех равнять по их делам, – женщина сердилась всерьез. - Чем больше светлых мыслей у тебя в голове, тем самой же светлее жить. Что, не так? Да у нас все беды от наших безрадостных, негативных мыслей, а злое и черное привлекает к себе подобное.
- Да, конечно, - с сарказмом отпарировала соседка, - только надевай белые одежды, а под ними сразу не разобрать, злой ты или добрый.
- А как ты думаешь? - разгорячилась Оксана. Ты в своей печали живешь, не видя светлое, а вот когда рядом с тобой такой злыдень поселится, ты осознаешь, что жить бы по-другому, все иначе и сложилось. Что, не так? Только выводы, к сожалению, делаем слишком поздно, подчиняясь этой злой стихии. Разумом надо жить, а не эмоциями. Если чувства не подчиняются разуму, то ты демоническая личность, не иначе.
- Ну, ты и сказала! Если так рассуждать, то все человечество скрывается под личиной демонизма.
- Ну, зачем ты передергиваешь? - горячилась Оксана. - Вот и живем поэтому так - где молчком, а где тычком, а хотим красивой жизни. С себя надо начинать. Ответь себе на все вопросы, касающиеся чувств и желаний, только честно, и поймешь, что ты и кто ты. И не надо стесняться исправлять, не надо ждать кого-то, с себя начни. Да ты хотя бы женщин возьми: бьют их, унижают – терпят, без отца боятся детей оставить. А какие они - отцы? Мать-женщину на глазах детей унижают, кто из них вырастет? То же самое - подобие папы. Вот и продолжаем плодить приматов с ограниченным мышлением и восприятием. Он только и знает – дай, хочу и надо. Родители заняты разбирательством своих отношений: у отца нет охоты заниматься детьми, а у матери уже нет сил на это. Вот и выходит, что в одной семье каждый варится в своем соку, и что из этого получается, видно невооруженным глазом. Да лучше одной всю жизнь, чем с таким мужем! Мать носит девять месяцев ребенка, а фамилия и отчество отца, а она вроде и не причем? Странная политика. Но кому-то это надо.
- Может, и надо, но чтобы отказаться от помощника, для этого мужество надо и не малое.
- Да брось ты, помощник! Страшно представить раздел имущества и жилья, вот из-за этого и терпят. В нашем государстве мы поставлены на колени перед действительностью – не получить жилья, только купить, а купить не каждый может.
- А я читала, что если женщина не умеет любить мужчину, значит, она не умеет любить и Бога. Если, как утверждают, его частичка в каждом сердце, значит, он участвует во всех делах и в любви тоже.
- Кто его знает? – Оксана задумчиво глядела в окно, - может, и участвует. Я все думаю, если бы в семье, родные и друзья заботились бы друг о друге, помогали, создавая мир добра, все было бы иначе. Ну и что, что трудности, у кого их нет?! А как здорово, если родная душа поднимет настроение, защитит, да просто поймет, в конце концов. И так бы каждый в своем кругу–мире, - женщина мечтательно закрыла глаза. - На земле давно был бы Рай! Если еще честнее – Рай нам оставили давно наши предки – это наша Земля, а мы на нее плюем во всех делах и поступках своих. – с грустью изрекла Оксана. - Вот видишь, а если бы не было нас друг у друга, разве поодиночке додумались мы до Рая?
Обнявшись, женщины пылко расцеловались.
На другой день Вера пришла домой чернее тучи. Сократили четырех женщин, поговаривали, что и она в кандидатах на сокращение.
- Ну, где твоя хваленая работа? Рушится?! - Виктор победно глядел на жену. - А то все я, да я, зарабатывает она! Вот теперь на мою шею сядешь. Не выйдет, давление не выдержит!
Такого откровенного презрения Вера никак от него не ожидала. Она ушла в ванную комнату, затеяв стирку. Ее слезы смешивались с мыльной пеной, будоражили в душе ком отчаяния, и он, как мыльная пена, заполнял все ее уголки, уничтожая последнюю надежду на спокойную независимую жизнь. Она помнила то время, когда ей приходилось унижаться из-за куска хлеба. Может, права Оксана, зря я столько лет терплю его? «Вот в такие трудные минуты и понимаешь, кто с тобой рядом», - мысли, как серый слежавшийся снег, подтаяв, капали из глаз, оставляя в душе темный след от прошлых обид и разочарований.
Прошла неделя напряженных ожиданий. В дверь позвонили. Открыв ее, Оксана увидела лицо подруги сосредоточенно-отрешенное и безжизненное.
- Что с тобой?- кинулась она к соседке?!
- Да не совсем хорошо, что-то голова очень болит, - превозмогая усталость, заполнившую все ее существо, Вера произнесла слова, словно роняя тяжелые гири.
- Я не ела с утра, может, поэтому плохо.
- Попей чаю с блинчиками, скоро обед или, может, щей, я сегодня наварила, - Оксана с тревогой наблюдала за подругой. У нее с утра на сердце было неспокойно, видимо, боль подруги передалась и ей.
Попив чаю, Вера отказалась от блинов.
- Нет уж, дорогая, пока не съешь, не отпущу, - какое-то предчувствие беды будоражило и кружило мысли Оксаны.
- Меня сократили, - тихо произнесла Вера, а я согласилась, что-то там подписала, не помню.
- Ты с ума сошла! - у Оксаны опустились на мгновение руки. - Что ты подписала?
- Не помню, - устало ответила женщина, - да какая теперь разница! Иждивенкой у мужа не буду, - она горько усмехнулась своим мыслям. - Я не хочу этого, - и с нажимом добавила: - И не буду!
- Ты о чем? - обеспокоено спросила подруга. - Мне кажется, Виктор очень хочет, что бы ты его попросила о помощи, он ждет этого.
- Вот и пусть ждет. Я пойду, поспать хочу, ты меня не тревожь часа три, я потом приду, попьем чаю и поедим твоих блинов. Пока мужа нет, отдохну.
Оксана настояла на своем: пока Вера не сьела два блина, она ее не отпустила. Проводив подругу, женщина занялась хозяйством по дому. Но через полчаса, не выдержав душевного напряжения, набрала номер работы, где сократили Веру.
- Мне начальника участка, Тимофеева, - на том конце что-то зашипело, щелкнуло, и недовольный мужской голос пробасил:
- Что угодно?
- Мне угодно знать, почему сократили Купалину Веру? Вы в курсе, что у нее сын инвалид, да еще несовершеннолетний? - женщина не давала мужчине вставить слово. - А вы знаете, что ее муж психологически ее уничтожает, так как она будет его иждивенкой? Вы ответите, если с ней что-нибудь случится!..
И вдруг ее обдало холодом. Не став слушать объяснений, она бросила трубку и набрала номер подруги.
- Да, я слушаю, - спокойно ответила дочь.
- Светочка, что делает мама? - женщина старалась говорить спокойно, чтобы не напугать девушку.
- Мама спит, - безмятежно сообщила дочь.
- Сколько времени она спит? - тревога рвалась наружу.
- Да уже два с половиной часа, а что случилось? - голос девушки становился взволнованным.
- Пока не знаю. Светочка! - умоляюще произнесла Оксана. - Проверь, может мама пила какое-то лекарство?
- Да, какие-то таблетки пила, - в голосе дочери чувствовалось недоумение, смешанное со страхом.
- Проверь, доченька, что за таблетки, я подожду у телефона.
Каждая минута казалась бесконечно длинным расстоянием, отделяющим жизнь от смерти.
- Тетя Оксана, - голос девушки срывался, - мама вчера купила целую упаковку «Элениума» якобы для сна, но она пустая.
- Может, это не та упаковка? - Оксана еще старалась сохранить спокойствие и веру в чудо. - Пойди, посмотри на маму, как она спит.
Через минуту девушка уже кричала в трубку:
- Она не реагирует на меня, не просыпается, ее рука свисла с дивана, как плеть, – рыдания рвались в голосе, как стрелы из лука.
Женщина бросила трубку и кинулась к соседям. Вера не реагировала ни на шлепки по щекам, ни на голос.
- Скорее, - у Оксаны срывался голос, - вызови скорую! – пока дочь крутила диск телефона, соседка стащила подругу на пол. – Доченька, кружку Эсмарха дай, налей теплой воды в нее.
Прислонив несчастную к стене, дала наказ дочери придерживать за плечи, чтобы мать не упала. Оксана постаралась разжать зубы, чтобы вставить шланг в рот, но не тут-то было: зубы словно срослись и не хотели разжиматься. Уложив подругу на пол, стянув трусы, женщина вставила шланг в анальное отверстие. Влив всю воду в кишечник, приподняла Веру за ноги, чтобы жидкость перелилась в желудок.
- Еще, еще, доченька, воды!
Влив еще две кружки Эсмарха через анальное отверстие, Оксана дотащила Веру до туалета и, водрузив на унитаз, стала массажировать живот, надавливая к низу.
- Леночка, смочи ватку нашатырем.
Пока приехала скорая, Оксана успела дважды влить по две кружки в кишечник, очистив его до конца. Вера слегка застонала. Вместе с врачами скорой помощи этой же кружкой, расцепив зубы ножом, промыли желудок. Постепенно женщина приходила в себя. Запеленав ее в одеяло, как малое дитя, погрузили в машину скорой помощи и доставили вместе с соседкой в больницу. Веру положили под капельницу, она была без сознания. Успокоив Оксану, ее выпроводили домой. Женщина брела без мыслей и сил. Какая-то тяжелая опустошенность придавила плечи, словно кто-то невидимый стал ее наездником.
Придя домой, не раздеваясь, Оксана опустилась на стул. Сколько так просидела, она не помнила. Мысли застыли как праздничный холодец. И вдруг ее «пробило» - дети! Она набрала номер соседки. «Господи, с ума там, наверное, сходят? А я сижу».
В трубке послышался голос мужа, чем-то очень недовольный.
- Я слушаю, - пробасил он.
На какое-то время женщина растерялась, но, вспомнив о подруге, чуть не отправившейся к праотцам снова разгневалась.
- Вот что, дорогой сосед, - ее металлический голос не допускал возражений. - Если с Верой что-то случится, я тебя посажу, я многое знаю о тебе, все твои заслуги подниму.
- Пошла ты, … - последовало злобное матерное слово, но женщину он этим не задел. В его голосе слышалась отрешенная усталость.
Отношения разорвались окончательно. Света позвонила вечером, когда отец ушел в ванную комнату.
- Тетя Оксана, - ее торопливый голос был насыщен болью и тревогой, - как только папа пришел домой, сразу спросил о маме, я ему все рассказала, и как вы ее спасли, а он, знаете, что сказал? – она ненадолго замолчала, сглатывая слезы. - «Вечно эта Пашинина лезет не в свои дела!»
И лег на диван, даже к маме не пошел.
- Ты успокойся, - с мамой теперь порядок будет, что поделаешь, трудно тебе понять. А ты и не бери в голову, он просто… - Оксана не находила слов, - он просто устал, он сходит к маме. Ты Алешу успокой.
Душа не принимала подлости и равнодушия. «Вот гад! - не раз мысленно называла она соседа. – Прости, Господи, но что же это творится с людьми?»
С Верой все обошлось. Виктор к жене пошел на третий день, будто вчера с ней расстался. «Убитый» горем, он искренне страдал из-за такого поступка жены. Вера ни о чем его не спрашивала, не укоряла, принимая его таким, каким был на самом деле.
Долгими днями и ночами, выйдя из больницы, она думала о своей жизни, такой несуразной, горькой и одинокой. «Страшнее нету одиночества, чем одиночество в толпе, когда безумно всем хохочется, а плакать хочется тебе», - выплыло где-то слышанное четверостишье. Как точно!
Она как всегда делала домашнюю работу, смеялась с детьми, стараясь скрыть свою опустошенность. «Я - как барабан, стучит жизнь по мне, гремлю, а внутри пусто», - горько размышляла она. Ее раздумья о Боге все чаще и чаще уводили в другое русло. Она не то что бы не верила в Ис-Уса Христа, а не понимала, почему надо налагать крест, когда на всех иконах Ис-Ус держит большой палец вместе с безымянным, образуя кольцо, а указательный и средний свободны, слегка пригнуты. Она где-то читала, что он «замкнул» сердечную чакру, и надо по часовой стрелке сделать круг, замкнув его, вместо креста…
Она ходила в церковь, но ее там все отвлекало: молящиеся, стоящие на коленях и усердно бьющие поклоны Ис-Усу. «Почему, - спрашивала она себя, - разве Отец хочет, чтобы его дитя стояло на коленях, разговаривая с ним? Нет, конечно. И Небесный Отец не желает видеть нас на коленях. Это она уяснила еще в детстве. Тогда почему попы требуют этого? Что такое крест? Это символ смерти, на нем распяли Христа, а мы его носим на шее, да еще и на себя налагаем. Непонятно все это, - ее размышления уходили глубоко в прошлое, ища там ответы. - Курица рождает цыплят, кошка – котят. А Боги? От них должны рождаться Божьи дети, подобные им, так почему говорят, что мы произошли от обезьян, и что Земле всего около двух тысяч лет? Непонятно. Пять тысяч лет назад, до Рождества Христова была битва за чистоту земных угодий, освободив Землю от мерзости, многие славянские племена ушли в Индию, там и остались. И от этой битвы ведется исчисление лет Земли, (с 22 марта, а не с января. В переводе март - березень и далее – квштень, травень, червень, липень, серпень, вересень, жотвень, листопал, грудень, сшчень, лютий. Так что с 22 марта наступает новое летоисчисление Земли, которой, если опираться на эти данные, семьдесят одна тысяча лет, но не как не две тысячи. Как пишут ученые, даже Дарвин перед смертью отказался от своего учения. Приматы, приматы… сколько же вас все же ходит по Земле!?» Эти размышления будоражили ее сердце, и мысли одна за другой рождали все новые и новые вопросы. На работе Веру восстановили, но она не вернулась туда, гордость не позволяла заглядывать в лживые глаза. Уволившись, женщина перебивалась случайными заработками, устраиваясь на время то на одну, то на другую работу. Ей ничего не нравилось: то находилась тяжелая работа, отнимавшая все силы, то, проработав немного, попадала опять под сокращение. Тут ее не знали и не жалели. Вера очень переживала, что эмоции, перехлестнувшая обида, сделали свое черное дело - она потеряла любимую работу…
Однажды с Оксаной и ее младшей дочерью они съездили в Дивеево. Вера здорово злила Оксану, что подтрунивала над всем, что видела и слышала. Редкое солнышко выглядывало из-за туч, совершенно не грея Землю. Дул холодный ветер, перегоняя с места на место брошенные пакеты и бумагу. По плану они заехали на первый водоем Соровского монастыря. Милиции было предостаточно. Поставив машину в общий ряд с желающими очиститься от грехов, женщины набрали пластмассовых бутылок из-под минеральной воды, подписанных по названию источника. Взяв рубашку и полотенце, отправились совершать обряд. Два водоема уютно расположились под небольшим холмом, соединенные мостиком. Домик-купель, окруженный желающими, строго следящими за порядком очередности, напоминал разоренный муравейник. Возле водоемов, прямо на мостике, раздевались мужчины и женщины, не обращая друг на друга внимания. При входе, на бугорке, примостился маленький алтарь, где торжественно горели свечи, а внизу можно было набрать чистой воды, отгороженной от общего водоема. Слышался крик детей, окунавшихся в открытый источник вместе с отцами. Быстро раздевшись и надев сорочку, первая в воду пошла Оксана. Она и не предполагала, что вода такая холодная, по температуре напоминающая жидкий ледник. Дух захватывало так, что сердце стучало где-то в горле. Окунувшись с головой первый раз, женщина потеряла ориентир. Цепко держась за поручень, она не представляла, как еще два раза погрузиться в брюхо этого холода. Собрав все силы, завершив обряд, женщина поднялась на мостик. Лариса, (коллега по работе), уже окунулась и спокойно переодевалась. Ощущение легкости, радости было непередаваемым! Настроение улучшилось, и не страшила осень с ее хмурым утром.
- Верунь, - Оксана ликовала, - ты не представляешь, как здорово, окунись!
- Представляю, - женщина холодно оборвала возвышенную тираду подруги. - Ладно, искупаюсь, коли приехала, - неохотно согласилась она.
Дочь тоже нехотя переодевалась. Оксана чуть ли не затолкала ее в водоем, но Алена на одном дыхании три раза окунулась и поспешно вышла. Вера, как и Оксана, после первого погружения долго глотала воздух, будто провела под водой целую вечность и не могла понять – под водой она еще или на поверхности. Одевшись, все сели в машину, возбужденно обсуждая новое крещение. Тело горело и от сказочной легкости хотелось взлететь.
- Ой, не могу, - смеялась Оксана, - Вера вынырнула, а у нее глаза с тазик - огромные и напуганные.
- Напугаешься тут, - тихо ответила подруга, - ну, думаю, смертушка моя пришла! Да чтоб я еще раз окунулась, да ни за что! Но как увидела глазюки Оксаны, думаю, лучше под воду, чем на мостик, - таким непримиримым светом горят, затолкает ведь обратно.
Все весело рассмеялись, ощущая состояние друг друга.
- Я теперь понимаю моржей - настроение–то как поднимается! - заметила Лариса. - Вот что значит купание в холодной воде! Да, ради этого стоило приехать! Недаром ученые утверждают, что вода - живой организм, и она реагирует не только на физиологические изменения, но и на психологические и умственные способности человека. Если вода считывает информацию с этикетки, приклеенной к колбе с водой, ей не трудно прочитать наши мысли. Представляете, - у Ларисы загорелись глаза, - ученые в лабораторных условиях производят кристаллизацию воды под классическую музыку и тяжелый рок. Так вот, от классической - вода закристаллизовалась в необычайно-красивые цветы, а от рока - какие-то брызги, будто испуг. Так, вероятно, и душа реагирует на все прекрасное и негативное, только с ней таких опытов не проведешь, не заглянешь, и поэтому что? – женщина широко улыбнулась, подводя итог своим размышлениям. – Беречь душу надо, чтобы чаще в ней цветы оставались, а не репей.
- Да, Оксана берегла мою душу! - Вера хитро посмотрела на подругу. - Да у тебя весь вид требовал: «Только выйди из воды, обратно туда пойдешь! Одни глазки твои чего стоили!» - весело парировала соседка.
- Да ладно Вам, – Лариса отмахнулась от них, как от назойливых мух. - Зачем же сюда приезжали? Я вот что подумала, - она вся преобразилась, собираясь сделать открытие, не меньше. – Сюда все приезжают со светлыми мыслями, заранее веря, что источник им поможет. Вода, считывая эту информацию, благотворно влияет на человека. Тем более Мороз, если хотите – Дед Мороз – это Бог холода, грозное оружие Господа, я читала. Так вот - холодная вода и наши мысли делают великое дело!
- Мы что, зря ехали в такую даль, можно было в открытом холодном водоеме искупаться где-то рядом с домом? - Вера уставилась на женщину.
- Согласно теории ученых – да! Почему моржи веселые и здоровые? Они лезут в прорубь со светлыми мыслями, веря в себя и водице, конечно. Вот я, - она победно поднял палец, - когда обливаюсь в ванной холодной водой, я чувствую заряд бодрости на целый день. Я однажды заболела, - женщина заговорщически понизила голос, - суставы ломило спасу нет, температура, я пошла и облилась холодной водой. Конечно, я поговорила предварительно с водицей, попросила помочь, вот так!
- Ненормальная, - Вера скептически улыбнулась, - если бы кто подслушал тебя, точно на государственное обеспечение бы отправил.
- Зря ты смеешься, - Лариса обиженно поджала губы, - это точно помогает, на себе испытала.
Но вскоре ее настроение улучшилось, и она опять заговорила:
- Запаянная металлическая капсула с ядом пролежав несколько дней в воде, сделала воду отравой (крысы лабораторные сдохли), хотя химический анализ воды оставался нормальным, то есть ее можно было пить. Вот так-то!
- Цыгане говорят, что если они допьют воду после тебя, будут знать твои мысли, это неслучайно, вероятно, и они давно знали о чудесах воды, - вставила Оксана. Так что, девоньки, ничего не бывает случайно, все закономерно.
- С вами умом тронешься! - Вера категорически не соглашалась с женщинами. - Я что, и чай попить спокойно не могу?
- Кстати, о чае, - Лариса широко заулыбалась,- когда пьешь чай, мысли должны быть доброжелательными, а то себе сможешь навредить. Почему на Западе прием чая в специально отведенное время? Они собираются для приятной беседы! А у нас? Ругаем за чашечкой чая всех и вся, и хотим себе здоровья. Тошно слушать: она плохая, они плохие, не с кем поговорить, дома все раздражает, в стране все сволочи - разрушают сами себя. В первую очередь душу, причиняя себе такое зло, что и не соизмерить. Если на всем негативном концентрировать свое внимание, с ума сойдешь. Мы живем своими эмоциями, включая разум в последнюю очередь. Я не говорю, что чувств не должно быть, - женщина горячилась, чувствуя внутреннее Верино сопротивление, - конечно, мы, к сожалению, не можем контролировать свою влюбленность, даже если она губительна, но почаще включать разум - обязаны! Мы ведь единственные на Земле существа, наделенные Разумом, а мы им так редко пользуемся.
- Особенно наши правители и руководители! - Вера грустно усмехнулась.- Вершит он твою судьбу, не думая, не подключая Разум. Разве он думает, что бесконечно у власти не будет? Или о душе нашей думает? О своей-то не вспоминает. Разумно дурит нас, чтоб к себе в карман побольше положить, что не так? - она отмахнулась от этой грустной темы, стараясь быть от нее подальше.
- Так! - Лариса кивнула. - А почему это происходит? Мы привыкли молчать. Нам по одной щеке дали, она еще горит от боли, мы другую подставляем, и не удивляемся – по-христиански! А человек, способный унизиться, унизит не раз сам, это аксиома жизни. Так чему удивляемся? Хотя бы не отравляй близким жизнь или существование, оно и так несладкое.
- У меня такое чувство, - Оксана задумчиво смотрела в окно, вглядываясь в лица, мелькавшие за окном машины, - будто нас давно взяли в плен, поработили, заставляя жить и работать в нечеловеческих условиях, и ждут, когда же мы вымрем? А вот не дождутся! - она весело повернулась к попутчицам. - Не сломить дух россиян!
- Тебе надо на табуреточку встать, ты прямо лозунгами шпаришь, - Вера снисходительно смотрела на подругу. - Коммунистическими лозунгами, не иначе. Оксана, ты, может, коммунистка-оптимистка? - выжидающе спросила она.
- Может, я и коммунистка, но одно сказать могу, что наш народ любит Россию до слез и до самозабвения. Да, мне жаль, что нас превратили в рабов, но права Лариса, надо начинать с себя. Надо научиться жить с радостью, даже если ее мало видим от государства и чиновников. А что творится вокруг? Природа настолько щедра и добра к нам и ко всему человечеству. Мы по-хамски хватаем, не задумываясь, что останется соседу или твоему внуку, - Оксана разгорячилась. - Пословица есть – тише едешь, дальше будешь от того места, куда едешь - это про нас.
- Да, каждый чиновник расплачивается за содеянное, если не он, так его дети, – добавила горячо Лариса, - возмездие ходит за каждым. Деньги – это еще не все земные радости. Нас заставили думать, что они главные составляющие.
- Но хорошо, когда они есть! - засмеялась Вера. - А то грустно, когда кто-то имеет, а ты только наблюдаешь.
- Я недавно встретила «старого» коллегу, лет двадцать не виделись, он таким хамом стал! - Оксана всплеснула руками. – Я, говорит, имею все: у детей квартиры, а ты как была нищая, так и осталась. Это он мне! - женщина засмеялась. - Но красивая до сих пор – добавил с грустью. А я ему говорю - что же ты такой крутой мимо не прошел? Или колокольчики юности позвали? Где же ты, милый, душу потерял? А он - что душа? Я, когда с севера ехал с полными карманами денег, в Москве три дня гудел. И как гудел! Я тогда понял, что этим миром правят деньги, и чем их больше, тем ты могущественней!
- Ну, хорошо, - я ему говорю, - ты сейчас крутой, и жизнь твоя сплошное пирожное, а в глазах тогда почему тоска? Почему на меня смотришь вожделенно? Потому что заплатить можешь или тоска по человеческому счастью? - а он голову повесил и сознался:
- Ты права, Оксана, я душу тогда в Москве пропил и продал. Ведущий инженер на заводе, жена в первой тройке руководителей, сыновья при деле. Сейчас - старший пьет, жениться не хочет, и радости от достатка нет, ты права, но так, как ты живешь, жить не хочу. Не хочу заглядывать власть имущим дядям и тетям в глаза, пусть они мне заглядывают. Была, говорит, ты дурочкой верующей, ею и осталась. А я ему - зато я сплю спокойно! Но он меня, наверняка, не понял, жаль, хороший был парень.
- А любовь надо воспринимать как подарок судьбы. Неважно, на сколько лет или месяцев она пришла, главное - ее отпустить надо, если ей с тобой стало плохо. Не греть свою жизнь за счет чужой любви, разрушая в ней все самое светлое, - Лариса говорила тихо, спокойно, и от этого ее слова проникали в самое сердце, заполняли все нутро, приобретая уже оттенок твоего Я. - И насчет пагубной любви я не согласна. Любовь, это дар Богов или Небес, как хотите, и она приходит к нам, как исцеление, как необходимая скорая помощь, когда человека больше ничем невозможно спасти. А вот уметь отличать ее от влюбленности, надо учиться каждому.
- Мужчинам труднее осознать, то, что любовь прошла. Он старается поменьше копаться в произошедшем. А женщина, в силу своих природных данных, разыскивает причину нелюбви, докапываясь до ее истоков, порой не видит, в какую ханжу она превращается, требуя уже несуществующей любви.
- Ну, ты хватила – ханжа! – Вера захлебывалась от негодования. – Да, на женских плечах лежит весь быт с детьми и мужем!
- Да я не об этом, - сердилась Лариса, - радоваться надо, когда она есть и хранить подольше, а уж коли ушла, отпустить ее, не держать в клетке лжи. Мы ведь чаще обманываем самих себя, боясь одиночества или осуждения. И превращаем это великое чувство в прислугу.
- Ладно, если мужики понимают, что это чувство зависит от обоих, а если нет, тогда как? – Оксана смотрела на коллегу снисходительно, хотя в душе с ней была полностью согласна.
- Конечно, это важно. Но есть такое мнение, что первый прощает тот, кто любит больше. Я же о другом говорю. Мы начинаем выяснять, выбивать ее из уголков памяти и сердца, какой она была, обвиняя друг друга в несправедливости, не желая признать свою неправоту. Мы ею пользуемся, как кухонным ножом, и режем в основном по сердцу. Отпускать надо без боли, чтобы это Божественное чувство не ушло от тебя совсем. А вот беречь его, не оглядываясь, кто больше сделал или вложил - святое дело.
- Я до определенного времени не допускала мысли, что семья распалась, и это правильно, - вставила Оксана. - А если жили не две половинки? Сейчас сходятся необдуманно. Зачем же страдать всю жизнь? Другое дело, если вмешивается третий - это плохо, они сами должны принять решение, чтобы меньше унижать и обижать друг друга. Тяжело, если твой, все еще близкий человек, уходит к кому-то. Вот если он ушел, потому что прошла любовь, это другое дело. Прыгать из кровати в кровать, по-моему, некрасиво по отношению к тому, кто недавно был тебе дорог.
- Да что ты придумываешь? - Вера от возмущения кипела. - Уходят тогда, когда появляется третий, это ясно как божий день.
- Но это неправильно, - не соглашалась Оксана, - или уж честно скажи, почему уходишь.
- У каждого свой подход и свое мнение, и человек поступает так или иначе, опираясь на свой внутренний мир, на свои нравственные убеждения, – продолжила свою мысль Лариса. - Я за правду. Только правда спасет душу от разрушения, пусть больно будет, но только правда. Боль со временем пройдет, а чувство благодарности за правду останется. И со временем душа подготовит почву для счастья. Только есть мнение, что в стране есть мужики и парни, а вот мужчин истребили, начиная с революции, довершив это дело во время войны. Новое поколение, что все молчишь? - женщина обратилась к Оксаниной семнадцатилетней дочери.
- Взрослые все боятся за нас, за ту правду, что мы знаем, – Алена улыбнулась своим мыслям. - Мы историю войны воспринимаем так, как нам о ней говорят и Солженицына тоже. Мама боялась, что мне плохо будет после прочтения его книг, а он для меня историк и все. Это вам лгали, а мы видим то, что показывают. Конечно, очень важно, в какой семье живет ребенок, что он видит и слышит, это его фундамент. Вы все возмущаетесь, что мы наглые. Нет, мы просто уверенные в себе молодые люди, более уверенные, чем вы. Может, потому, что больше сталкиваемся с реальной действительностью, и в нас меньше сентиментальности. Но ведь это хорошо! Выходит, что мы больше живем разумом, ведь вы этого хотите? Но наша молодость она тоже один раз бывает, и нам, как и вам, хочется многое успеть. И неправда, что молодежь плохая, основная ее масса стойкая и верная. Если мое мнение отличается от чьего-то, это не значит, что я плохая или несознательная. Я другая, да! Но человек должен сам набить себе шишек, чтобы отличать боль от радости. У каждого свой путь. И вот тут важно, что каждый ребенок слышал и видел в семье, у него и шишки будут соответствующие. Конечно, самосознание и самовоспитание важно. А я верю в молодежь, верю в себя, и хочу сама всего добиться. У меня есть цель, а когда человеком владеет нормальная цель, он личность! Вы спотыкаетесь на одном, мы - на другом. Важно, чтобы мы с родителями понимали друг друга. И помощь близкого - это не унижение, а как раз разумный подход к ситуации. И если есть эта гармония, все будет нормально. Вот почему сейчас и хаос среди молодежи - гармония взаимопонимания нарушена. Восстановим ее - многое исправится. Нам бы научиться применять опыт старших, чтобы меньше делать ошибок. Нас убедили, что мы на них учимся, не понимая, что взращиваем этим безответственность за свои поступки, - со смущенной улыбкой добавила Алена.
- Да, конечно, - Вера с недоверием глядела на Алену, - родители тянут, помогают изо всех сил своему чаду, а он уехал и наплевал на них.
- Это не помощь, - парировала Алена, - а потакание его прихотям. Чадо должно жить по доходам своей семьи. И очень зря, если родители балуют своего ненаглядного, отнимая у себя. Все должны иметь равную долю, родители - большую, так как сами зарабатывают.
- А как же хорошо одеться, лучше, чем свой сверстник? – спросила Лариса.
- Да, мы в этой гонке «кто кого» доходим до абсурда. Сверстники, которые одеты получше, не хотят разговаривать с теми, у кого нет джинсов или модной куртки, интеллект на уровне тряпок! Или если ты куришь, то обязательно и пьешь. И в этом выпячивании друг перед другом порой заходим слишком далеко. Не все понимают, что это неважно. Все будет необходимое, если у человека голова на месте. Студент должен выглядеть студентом, а не моделью. Трудности нормального человека закаляют, а без них нету радости в достигнутом.
- Вот тебе и молодежь! – Лариса засмеялась. - Да если бы так все рассуждали, мы бы и не боялись за вас.
- Да вы боитесь, что мы просто живем! А это наша, понимаете, наша жизнь, наша молодость. Наши подъемы и неудачи. Просто это наше время, и другого нам не отведут. Надо сегодня успеть сделать свое, нужное только мне или нам. Я верю в молодежь, - пробубнила упрямо Алена. - Вы посмотрите! Девственность еще несколько лет назад считалась пороком, а сейчас? Осознанность этого бредового подхода к этой идее приняли и поняли многие девчонки. Осознанность потихоньку возвращается, ветер хороших перемен шевелит застойные умы!
- Хорошо бы еще опирались на опыт старших и родителей, ведь это важно, и связь поколений от этого была бы прочнее, - Лариса лукаво глядела на Алену.
- Конечно, слышать родителей надо обязательно и «прикладывать» услышанное к своим мыслям и поступкам, я уже говорила об этом. В таком подходе действительно нет вреда, только польза, - Алена с улыбкой посмотрела на мать, чувствуя, что ее ответ доставил ей радость.
…Прошел еще год со своими радостями и горестями. Потихоньку сердечные раны Веры стали затягиваться. Николая вспоминала уже с радостью. Боль утраты переросла в уверенное чувство: «Если остался бы жить, может, и меня бы погубил?» Страсть улеглась, и женщине казалось, что ее муж и не такой уж демон, что она сама во многом виновата. «Зачем вышла за него замуж? Ведь не любила. Вот за это преступление и расплачиваюсь всю жизнь». Проснувшись однажды ночью, она вдруг поняла, что не имеет никакого морального права судить свою мамочку. «Страдаю еще и за отрицание родной матери, а если бы ко мне вот так дети, да умерла бы сразу!» У мусульман есть такое понятие: если ты выполняешь все заветы Аллаха, проводишь в мечети большую часть своей жизни, тебе многое простится. Но если ты отрицаешь или обидел своего родителя, нет тебе помощи и пощады. «Как мудро, - думала Вера, - видно, мой отец мамочке так насолил, что мое внешнее сходство привело ее к отчаянию и злобе. И любила я ее какой-то заученной любовью, не искренне, а пугливо, боясь, что она проникнет в самые сокровенные мои мысли. Почему близкие не доверяют друг другу? – в который раз задавала себе вопрос женщина. - Попытались бы понять друг друга, не умерла б мамочка так рано. Родителей выбирают в Небе, чтобы любить их на Земле любыми». На нее вдруг нахлынула такая тоска и желание общения с мамочкой, хоть воем плачь. Ей так захотелось прикоснуться и прижаться к родному человеку. Еще не понимая, что делает, Вера лихорадочно строчила на листе бумаги слова раскаяния, обращенные самому дорогому человеку, непонятому и отринутому. Она писала запоздалое письмо, выплескивая на бумаге всю свою невысказанную боль.
Перебираю в памяти слова,
Беседы наши вечером за чаем…
Понять за тридцать лет только смогла,
Как жизнь себе раздорами ломаем.
Со мной делилась ты своей судьбой -
Всем, чем болело сердце, чем страдала,
Душевный свой палящий, мама, зной
Всецело мне, без страха доверяла.
Судьбы какой-то страшный произвол
Калечил веско детские нам души,
Как будто кровожадный, грозный вол
Таща их, не стесняясь, связь порушил.
На полустанке у своей судьбы,
Ты как ушла - мы сразу потерялись,
И наши жизни, будто бы столбы,
Стоять у точки той так и остались…
Что отвергала я, в тебе, мой друг -
Все испытанья тихо подкатили:
Отверженность любви в своей судьбе,
Боль, одиночество – меня не обделили.
Я приписала все грехи тебе,
Стирая память о былом, прожитом,
Но раны, словно всполохи в судьбе
Болят и ноют о давно забытом.
Я вновь судила, спорила с тобой,
И отравляла ядом свою душу…
И счастье пробежало стороной,
Мне подарив в объятье - злую стужу.
Судьба играла горестной душой –
Непониманьем сердце обжигала…
Как наяву, сегодня я с тобой,
И с радостью общенье принимаю.
И мудрость лет вещает с высоты
О звениях родства, что разорвали.
Как не хватает сил для доброты, -
Хранить родство, что предки завещали.
И ты сейчас – прости меня за боль,
За все измены, за неуваженье…
Тоска мне ела душу, словно моль
И заслоняла светлые мгновенья.
Услышь меня! Услышь, не отвергай!
Ведь во Вселенной без тебя мне плохо,
Спасись моей любовью и спасай!
Но только звезды гаснут, как всполохи…
Зажги мой свет, родная, запали!
Не оставляй в сомнениях и болях,
И все непонимания прости…
В раздорах жить, поверь – хуже неволи.
Она верила, что мамочка ее услышит, недаром она ходит к ней распивать чаи, значит простила. «Прости и ты меня, дорогая!»
Она вымаливала прощение, боясь, такой же участи для своей дочери. Долгими вечерами женщина просиживала на кухне, в надежде ощутить приход мамочки. Она разговаривала с ней, как будто та была рядом, доверяя все свои тайны, успехи и промахи, надеясь увидеть родное лицо, хотя бы во сне. И мамочка стала ей сниться. «Видимо, дошло мое письмо до нее?» – с радостью думала Вера. Мамочка была ласковой и веселой, напитывала ее сон любовью, недоданную при жизни. После таких снов хотелось жить и умереть одновременно; мысль грела сознание, как ранняя весна, давая надежду на прощение. «Все, что греет мое сознание и сердце, всегда находится за замерзшим стеклом. Нет возможности и власти растопить этот узорный лед, чтобы ощутить всю ее полноту, - думала горько Вера, вытирая набегающие слезы. - Ну почему так поздно приходит осознание, понимание происходящего, и эта ледяная завеса безысходности не дает даже краешком глаза, даже пальчиком, прикоснуться к давно ушедшим милым и родным лицам. И ты всегда остаешься по разные стороны бытия. Замороженное стекло обдает холодом собственной глупости, недальновидностью, заносчивостью или просто непониманием, оставляя одно сожаление о случившемся.
…Как же часто в мире светлом и большом,
Одинок стоит, заброшен отчий дом,
И когда среди тепла земля в цветах,
Мы в холодных ссорах тонем, как в снегах,
Болью раним мы отчаянно родных,
И укор во взглядах колких и немых,
И уходят дни печальной чередой,
Мы на разных берегах живем с тобой.
Но как бы это ни назвать, вернуть назад ничего невозможно, если человека уже нет на Земле. И чтобы не наделать еще большей глупости, надо сейчас, немедленно исправлять искалеченное, перевернутое, перечеркнутое. Не дать этим страстям разрастись, чтобы не очутиться по разные стороны жизни - за замерзшим стеклом».
Вечерние сумерки, окутав город, несли прохладу, спасающую от летнего зноя, разбрасывая яркие звезды по сине-черному небосклону. И если долго смотреть в ночное небо, кажется, что тебя затягивает в белую пелену, как в водяную воронку. Подбоченясь, звезды смеются над этой завораживающей игрой, мигая озорными лучами, приглашая в свой небесный хоровод. Закрыв глаза, Вера уносилась к этим высотам и прыгала по ним, как по кочкам на болоте. На время становилось легко и радостно, в душе освобождалось местечко для завтрашнего дня.
К мужу она относилась с терпеливой вежливостью. Вера старалась не обижать его, и Виктор, глядя на перемены жены, балагурил и шутил с ней, как влюбленный юноша. Дома царила атмосфера понимания, так думали дети и муж, не подозревавшие о разрушительной силе, уже захватившей душу женщины. Порой и Оксана не знала о душевной борьбе подруги, старавшейся скрыть ее от всего живого на Земле.
- Ты где вчера вечером была? - спросила как-то Оксана Веру.
Та подняла на нее глаза, полные боли и отрешенности. Они смотрели не на мир, а внутрь себя, отгораживаясь от вопросов пеленой отчуждения. - Ты что–то у меня совсем захандрила, давай чайку попьем, расслабимся, глядишь, на душе потеплеет, - Оксана тревожно наблюдала за подругой.
- Я не хочу жить, - тихо проговорила Вера. - Я не хочу жить, ты это понимаешь?! И видеть его больше не могу, это выше моих сил, - из нее рвалась наружу такая боль, от которой становилось неловко, что ты сама жива рядом с этим отчаянием. – Меня держат только дети. Я боюсь непонимания Алеши. Боюсь его ранить…
Обняв соседку, не давая ей возможности говорить, Оксана увела ее в свою комнату и, уложив на кровать, примостилась рядом на корточках, гладя ей волосы и нашептывая ласковые слова:
- Ну что ты кричишь? Успокойся, скоро грибная пора настанет, мы пойдем с тобой в лес, обнимем дуб и отдадим все горести ему, он большой, выдержит. Ты помнишь, как я нарвала целую корзину красноголовиков, а ты возмущалась, что я шаманю, вот грибы ко мне и идут? Помнишь, какой дождь лил? Мы похожи были на взъерошенных воробьев. А как хороши жареные грибочки! Ох, и объелись мы тогда! У нас все будет хорошо. Глупенькая моя, жить она не хочет! Да ты посмотри на себя: и стройная, и маленькая, и хозяйка! А пироги твои? Да нет подобных ни у кого! – Оксана говорила без умолку, стараясь отвлечь подругу от грустных мыслей.
- Ты видела, с кем моя Света встречается? - неожиданно задала Вера вопрос. - Он нигде не работает, в семье пьют, приходил не раз к дочери под хмельком, - у Веры снова полились слезы.
- Ты своего Николая вспомни, что ты так в нем любила? Сама не сможешь ответить. Что спрашивать у дочери.
- Но ведь я надеялась, что она разумней меня! - отчаяние сквозило в каждом слове.
- Где взять разумности? Ты думаешь, если мы говорим детям красивые правильные слова, а сами совершаем глупые ошибки, дети, глядя на нас, не будут их совершать? Нет уж, еще как будут! Им важны примеры, а не слова. А Света у тебя и вправду не просто разумная, а расчетливая. Она отхватит себе парня, на зависть другим, я уверенна.
- А я уже нет, - грустно ответила мать. – Может, я виновата? Дочь знала о Николае и, конечно, по-своему истолковала наши отношения. Нельзя, чтобы дети видели слабости родителей.
- Может и нельзя. Но хватит тебе копаться в давно ушедшем времени. Надо жить настоящим и будущим, – Оксана, улыбнувшись, ушла ставить чайник для большей задушевности разговора.
Дня через три, подойдя к лифту (Оксана возвращалась с работы), она встретилась там с Виктором. Женщина подняла на него насмешливо-изучающий взгляд, не представляя, как они поедут вместе? У соседа бегали глаза, не зная, на чем остановиться. И когда подъехал лифт, зайдя в него, Оксана не обнаружила соседа: видимо ушел, дав ей возможность уехать одной. Было грустно и неуютно от его отношения. «Что за злоба его точит? - думала женщина. - А в глазах столько этой силы, что становится страшно. Главное – за что? Выглядит он что-то серовато: мешки под глазами, кожа землистого цвета, злоба что ли съедает? - от этих мыслей испортилось настроение. - Все же как влияет человеческая негативность на другого человека. Такое чувство, что ею пропитан воздух вокруг этого злыдня. Хоть бы еще двадцать лет его не видеть! - с горечью пожелала себе Оксана. - Не видела полгода, да вообще бы не встречаться! - но весь вечер невольно ее мысли наталкивались опять на эту встречу, перебирая до мелочей все детали. - Ладно, я буду выше его! Я его прощаю! - дала себе установку женщина. - Бог с ним, а Он правильно все рассудит».
Через неделю Виктора увезли с высоким давлением в больницу. Он лежал без сознания, окутанный трубками капельницы. Врач сказал, что больной в коме. Вера голосила, казня себя за свои негативные мысли, за прошлую и настоящую жизнь. Ее пустили к нему. Прижавшись щекой к его плечу, Вера просила его услышать ее, каясь во всех совершенных и несовершенных грехах. Ей казалось, что она виновна в его болезни и их несуразной жизни.
- Доктор, - просяще произнесла женщина – может, он придет в себя? Я бы все для него сделала!
- Вы не совсем правильно рассуждаете, - врач смотрела на нее с гневным осуждением. - Если даже он и очнется, то будет лежачий и не совсем нормальный, у него поражен мозг. Вы хоть это понимаете?
Она отвернулась, давая понять, что с непонимающими только так и поступают.
Виктор пролежал в коме семь дней и тихо умер, не приходя в сознание.
Ты в коме был, весь в проводах…
И только сердце чуть стучало,
А я сидела вся в слезах,
И болью душу мне сжимало.
К твоей руке я головой
Прижалась вся в изнеможенье,
Прости, шептала я, родной…
Ты вздрагивал в том заточенье.
И говоря, я боль души
Невысказанной источала,
И мне казалось – слышал ты,
О чем слова тебе шептала…
А ты, как будто этой встречей
Подвел черту, приняв решенье…
Горели в изголовье свечи,
В ненужность обратив сомненья…
На похоронах Вера не плакала. Она машинально отвечала на все вопросы, зная, кто чем помогает. Казалось, что женщина стойко переносит свое горе. Ее выдавал застывший взгляд, не воспринимающий происходящего. Он жил самостоятельно, натыкаясь, то на одни предмет, то на другой. Предметы были живые, что-то говорившие, и неживые. Но когда Оксана, отозвав ее от гроба, обняла и сказала, что ей придется держать прощальную речь, Вера «отключилась». Вызвали «скорую», сделали уколы. Пока ее приводили в чувство, гроб с телом вынесли на улицу.
Вдова долго не могла простить соседке, что та не дала проститься с мужем по-хорошему. Все прошло чинно и спокойно. К ней заходили его сослуживцы, единые в своем сочувствии - она потеряла любящего друга, и теперь ей будет плохо. Это выражалось по-разному, но всегда сводилось к одному и тому же - говорили, что Виктор ее очень любил и был положительным во всех отношениях.
- Да, - сетовали кумушки, - где теперь такого непьющего да некурящего найдешь? А хозяин-то какой! Огород - что игрушка! Ты ведь, Верунь, туда только отдыхать наезжала! - и непонятно было, осуждали они ее или завидовали. - Не бил, всегда Верунькой называл. Такого мужа потерять – не то что вдовой, сиротой ощущать себя будешь.
Вера впитывала эти разговоры, как губка, все больше казня себя за свое отношение к мужу. Вспоминалось только хорошее. Эта способность человека забывать о плохом, бережет сокровища души, такие необходимые для жизни. Вспоминая шутки, его терпение и те спокойные вечера, проведенные в семейном кругу, она все больше и больше убеждалась, что это она виновата в его смерти. Терзая раскаянием свою подругу, Вера все чаще «отключалась». Сердце не выдерживало нагрузки. Она поставила в каждой комнате по фотографии мужа, а в зале – две, и, глядя ему в глаза, видела осуждение и злобу за несложившуюся судьбу.
Со дня похорон прошло три месяца. Вера часто ходила на кладбище. Там, среди молчаливых его жителей, она ощущала спокойствие и уют. Ей снились кошмарные сны, в которых муж то топил ее, то звал куда-то…
Твои покои все в убранстве
Венков печальных и цветов,
Ты в том холодном темном царстве
Не слышишь больше моих слов?!
Торжественно все и печально,
И замороженные розы
Застыли как же театрально,
Блестят на них сосульки–слезы.
Задиристая птица–галка
В глаза уставилась отважно,
Как ворожея иль гадалка
Той магией судьбу налаживала.
И смело прыгнув, зашагала
За мной тихонько, не спеша…
И я тут тайну разгадала,
Что это в ней твоя душа…
Женщина пыталась найти подтверждение того, что Виктор с ней всегда рядом. Перечеркнув все мешавшее чистой памяти, она выискивала моменты, говорящие во всех мелочах о своей и его любви, выковыривая из уголков памяти то малое, что освещало прожитые годы.
Оксане надоело смотреть на подругу, доведенную своими же мыслями до последней черты.
- Вот что, дорогая, - строгий голос испугал Веру, и она сжалась в комок, как от удара. - Можешь думать обо мне что угодно, но видеть, как ты печалишься по дорогому супругу, я больше не могу. Пусть меня Виктор простит, но ты же лгунья! Ты вспомни, сколько раз я тебе говорила, что с Виктором можно жить. Что ты отвечала мне? Ты рыдала, что не можешь простить ему предательства, ненависти и лжи к тебе. Ты ведь говорила перед самой его смертью, что жить не хочешь с ним под одной крышей? Что ты себе напридумала? – голос подруги звенел. - Когда вы были семьей? Я что-то не помню! Вы играли в нее, терпели друг друга. Почему? А шут вас знает! Так что хватит «убиваться!» Смотреть на тебя тошно. Супруга любимого потеряла! Радуйся, что он избавил тебя и себя от общения, из-за которого вы оба зашли в тупик. Тебе детей поднимать, а ты опять слезы льешь. Ой, подруга, сдается мне, что ты сама ищешь причину или повод пострадать! Хватит! Надоело смотреть на горем убитую вдову, имей совесть!
Оксана говорила то громко, то тихо, со снисходительной улыбкой, стараясь разозлить Веру. Она по опыту знала, что злость иногда помогает избежать душевной катастрофы.
- Ты посмотри на себя, - продолжала женщина, - сморщилась, как печеное яблоко, а тебе замуж надо, так что держи марку, подруга.
- Замуж?! - у Веры округлились глаза. - Да никогда! Я еще с ума не сошла. Тридцать лет страдала, я теперь для себя пожить хочу.
- О! Ты хочешь пожить?! - Оксана весело засмеялась. - Это мне нравится! А то надумала чего?! Панихиду развела! Вот и умница! За это я тебя и люблю!
Но судьба подстерегала за углом, посылая испытание за испытанием. Дочь Веры забеременела. Свойственная ей рассудительность улетучилась при первом серьезном столкновении с мужчиной. Она утонула в своих чувствах, потеряв хваленую бдительность. Первая любовь, как весенний поток, бурно несет свои воды, оставляя неизгладимый след в душе радостью или болью. Человеческая жизнь, что колос хлеба - питает его землица своим соком, солнышко - любовной энергией, - колосится он, зреет, и нет изъяна в его зернах от любви и заботы. Вырос человек, а корни крепко его держат, и в душе его те всходы созрели, какими напитала семья. Но если на время забыли о зреющих чувствах, всходы бывают неожиданными. Червоточины неверия и озлобленности примешивают горечь к мыслям, и человек без оглядки отдается своим невеселым думам, предоставляя им вершить свою судьбу.
Вот с таким зрелым колосом с червоточиной в чувствах был любимый Володя, избранник сердца девушки. Света устала от своей правильности, от семейных передряг. Володя же испытал уже сладость семейных уз, искал тепла и понимания, пусть временного, но так необходимого разочаровавшейся душе. И нашел. Он по-хозяйски оглядел уютную квартиру, дачу, и решил, что за это счастье надо бороться. Если получал сопротивление будущей тещи, то подключал свою мать, готовую на любые жертвы, лишь бы ее сынок обрел снова уютное гнездышко. Мамаша жениха тихо и обреченно рассуждала о проживании молодых у невесты, из-за неустроенности младшего ее сына с его «невеселым» характером, из-за дочери с ребенком, проживающей там же, в маленькой их квартирке, где всем всегда очень тесно. По ее разумению, будущая теща с сыночком могут жить и в зале, предоставив спальню молодым. Она раздражала своей занудной наглостью.
- У Вовки ведь ничего нет, не работает, подлец, - откровенничала она. - У вас остались от мужа вещицы? Он ничего, не гордый, наденет, глядишь, устроится куда-нибудь в приличном одеянии. А Светка ваша ладненькая. Вот в институте ее учите, значит, есть на что. Все образуется, если мы помогать будем молодым.
Но как она будет помогать, женщина не поясняла. Желая отдать своего сыночка-Вовочку в эту семью, где нет хозяина-мужика, она верила, что оказывает великую милость. Вера долго «прилаживалась», терпела и молчала, чтобы не обидеть дочь. Она подолгу с ней говорила, уверяя, что как мать видит, какую ошибку совершает дочь. «Я понимаю, что аборт нельзя делать. Грех большой. Ребенок с минут зачатия живой и разумный. Доктора расчленяют ребенка, вытаскивая его частями. Подумать страшно. Но жить с таким папаней, не приведи Бог. Я знаю, что это такое, уж поверь мне, - мать с надеждой смотрела на дочь». Но девушка была глуха. Только родив Сашку, прелестную маленькую дочку, она поняла, что не желает видеть с ней рядом пьяного отца. Они расстались без слез и сожаления. Володя для важности состроил вид оскорбленного непризнанного отца и удалился с их горизонта, предоставив самим решать свои проблемы. А проблем навалилось множество: в семье не хватало денег ни на учебу (Света взяла академический), ни на еду. Спасала небольшая пенсия Алеши, которую он без сожаления отдавал сестре, сначала на учебу, а потом на пропитание. Света не работала, декретных не получала, и Вера кидалась с одного места на другое, пытаясь устроиться хоть на какую-то работу. Радовалась тяжелому труду изолировщицы, надеясь на хороший заработок. Но попала под сокращение, так и не успев получить эти «хорошие» деньги. Работала она и на обувном комбинате, где ее не видно было за грудой рабочих ботинок. Женщина не успевала. Впервые Вера почувствовала, как унизителен рабский труд рабочего. Отсюда она ушла сама, изнеможенная и опустошенная.
Весна. Оживились деревья, стыдливо показывая первые язычки листьев, согревали душу надеждой и теплом. Оголтело носились воробьи, крикливо делившие кусочек хлеба, найденный на проталине. Но счастье их длилось недолго - вездесущие вороны нагло отбирали добычу и, важно каркая, оповещали округу о случившемся. Весело бегали ребятишки, шмыгая носом и забегая в лужу, мерили сапожками ее глубину. На их счастливых мордашках отражались солнечные блики, купавшиеся в этом островке растаявшего холода. На прогалинах виднелась робкая травка, оповещавшая мир о постоянном продолжении жизни и радости, если к ней повернуть свое лицо.
Вера с Оксаной стояли на балконе и смотрели на эту оживленную канитель с умиротворенными улыбками.
- Я часто думаю, - задумчиво заговорила Вера, - что давно лежала бы и гнила в земле, если бы не ты. – она тихо прочитала стих:
Ты не грусти, что близкий предает,
Он нищий сердцем и душой убогий.
Ведь счастье просто так не отдает
Тот, кто намеренно нам путает дороги.
И только сила духа и любовь
Нам помогают справиться с бедою.
Бывает, что молчит родная кровь…
Но хуже, когда нет родства с душою.
- Благодарю тебя, моя подруга. Но порой кажется, было бы лучше, если все осталось бы позади, - она вздохнула и, сбрасывая с себя эту тяжесть мыслей, легко добавила: - Но когда вижу, как весной зарождается жизнь, душа просыпается, и какие-то колокольчики звенят, оповещая о чем-то хорошем. Странно это, но почему природа так влияет на наше состояние? Весной всегда душа полна надежд, пусть даже несбыточных. Летом, когда все уже образовалось, мне кажется, что именно летом что-то случается, если ты не оторван от живой природы. Когда я выхожу в лес, забываю обо всем. Человек - царь природы! Кто эту глупость сказал? Что он сделал для природы, как царь? Да ничего! Только навредил ей. Раньше человек жил с природой в гармонии. Ведь это живой огромный мир, щедрый и богатый. Почему человек, как худой царек, пользуется ею, не задумываясь, что когда-нибудь придется отвечать за все. Я недавно читала умную книгу, там сказано, что раньше мы все были одной веры предков, и наш мозг задействован был на восемьдесят процентов, а не на три, как сейчас. Это потому, что мы далеки от главного - от человечности друг к другу.
- Ты права, - горячо вставила Оксана, - но ведь и охотник и рыбак, любя природу, уничтожают ее жителей. Я тоже читала, что мы были вегетарианцами, никогда не ели мяса. Почему Аллах разрешил мусульманам есть баранину? Они в пустыне могли умереть с голоду. А почему запретил свинину? Да потому, что у свинины самая грязная энергетика.
- А ты знаешь, почему в Индии корова священное животное?
- Мы с тобой, похоже, одну книгу прочли, - засмеялась Оксана. - Считается, что корова, это Богиня Земли. Но ведь Земля принадлежит не только Индии. Вот и делай выводы.
- А хотим жить хорошо, совершая ежеминутно зло, - Вера вздохнула и с какой-то затаенной надеждой выпалила: - Знаешь, подруга, я еще никогда не чувствовала в своей душе такой силы, веры и надежды на светлое будущее. Будто кто-то нашептал мне об этом. У меня крылья растут!
- Смотри, дорогая, высоко сразу не взлетай, а то голова закружится, - засмеялась Оксана.
- Нет, правда, - у Веры загорелись глаза, и она вся преобразилась. - Вот трава, ты смотри, какая стойкая и постоянная: и топчут ее и косят, а она знай себе, растет!
- Матушка-Земля питает, вот и растет, - промолвила Оксана.
- А человека питает его вера и надежда, без нее он хиреет. Верить в себя надо, тогда все и получится. Я будто бы от спячки очнулась. Хочу жить и хорошо жить хочу! - женщина засмеялась. - Любить хочу друзей, детей, хочу, чтобы и меня любили!
- Но это зависит от тебя самой, сколько отдашь, столько и получишь. Порой бывает, что получаешь не сразу, но добро всегда возвращается. Ты знаешь, я так рада, что мы друг друга понимаем! Иногда мне тебя очень не хватает.
- Человек тянется к человеку в зависимости от душевных качеств, - Оксана задумчиво глядела вдаль, - даже родственники порой дальше, чем соседи. Общаются и дружат родственные души, кровь здесь мало влияет. Бывает, встретишь человека, поговоришь, и он в душе оставляет такой глубокий след добра и чистоты, невольно тянешься снова к общению.
Не сетуй на судьбу. Ее немилость –
Уроки наших жизненных задач,
Когда милее радости – слезливость:
Погубит душу, как слепой палач.
Лелей и познавай свои ошибки,
Они в дороге нашей – звонари,
Откроют тайну от простой улыбки…
Не выстуди весну своей зори.
Но безответственность вгрызается в сознанье,
Когда учеба на ошибках, как призванье,
Она сердца берет в полон, как маг –
Не допусти, чтоб мыслью правил враг.
- А бывает, - Вера наклонилась вниз, показывая на мальчишек, пытавшихся забраться на дерево, без жалости обрывавших нижние ветви. - Что же вы делаете? - не выдержала она. - Вы же большие, понимать должны! - мальчишки не обратили на нее внимания.
- Ох, вызову сейчас милицию, пусть вас оштрафуют! - один из мальчишек погрозил ей кулаком, но ватага отошла от дерева, удаляясь все дальше по аллее, иногда оглядываясь на женщин.
- Так вот, - вспомнила свою мысль Вера, - бывает, что человек напускает на себя маску величия и превращается в ханжу, не понимая, что чаще всего судьба его балует, испытывая какими-то благами на прочность. И хотя понимаешь, что есть в нем зернышко, хорошее, без червоточин, так он сам их создает. И кто знает, какая расплата его ждет за то, что он, разрушая себе душу, разрушает и другим, обладая в данный момент какой-то властью.
- Материальные блага еще никого не сделали абсолютно счастливым. Ты посмотри, где бушуют торнадо, наводнения, войны? Там, где люди обвешались пятью машинами или пытаются захватить чужое.
- Если ты обманом взял в одном месте, в другом отнимут - это аксиома жизни, - Вера потянулась с хрустом и обняла подругу. - Как здорово, что мы можем доверить друг другу все, зная, что тебя не предадут!
- Как ты думаешь, когда человек летает?
- Летает? - Вера задумалась. - Когда ему хорошо.
- Это верно. А хорошо бывает когда?
- Когда окрыляет любовь! - женщина засмеялась. - Ты меня экзаменуешь?
- Может быть, - Оксана подняла задумчивые глаза к небу. - И когда душа чиста и тебя не обременяет тяжесть злости и зависти, не висит, как дамоклов меч груз обязанностей, они просто тебе в радость. Когда ты просто любишь жить, как подобает человеку, не забывая о сострадании и добродетели.
- А как же те, обремененные властью, они, что никогда не летают?
- Ну почему, они летают, приподнимая себя силой власти. Несет их над землей эта сила, но пелена материальной иллюзии или зависимости, как угодно, не дает им видеть прекрасное. Они даже «паря», рационально распоряжаются увиденным. Но главное верят, что и им тоже дано летать.
- Но не все же такие?!
- Конечно, не все, - Оксана вздохнула, - к радости, что не все. Я верю, что заря взойдет, и все увидят луч восхода, и счастье в каждый дом войдет, мы так устали ждать прихода. Но Россиян не победить, мы будем все прекрасно жить!
Женщины засмеялись. Весенний воздух, наполненный ароматами пробуждения, заполнял сердце мечтами, засветившейся надеждой, не позволяющей душе потерять искорку…
Разгулялось лето. Погода стояла жаркой и изнуряющей. Вера отвезла детей на дачу подышать вольным воздухом и приезжала к ним каждые выходные, по будням ей приходилось искать работу. Судьбе надоело смотреть в ее тоскливые глаза, и она попросила Удачу пожать ей руку. Бывшие коллеги не забыли ее и порекомендовали диспетчером в приличную организацию. Женщина ликовала. Она отвыкла от уважительного отношения, и в первое время шарахалась от всех, как пугливая ворона. Но время шло, она входила во вкус, и потихоньку ее внутренний мир приходил в порядок. Вера стала более уверена в себе, улыбка - частая гостья, проникала вовнутрь и, как пуховым одеялом, грела истосковавшуюся душу. Легкие мысли, как светлячки, засветились, заиграли тем ореолом света, что приносит душе радость жития.
В пустой дом не хотелось идти, и Вера засиделась допоздна у знакомой. Домой бежала легко и радостно, предвкушая скорую встречу с детьми. Она не пошла обычной дорогой, а свернула на тропинку между домов. Фонарей здесь не было, если лампу и меняли, ее разбивали мальчишки, предпочитая лунное освещение. Вера отдалась во власть своим мыслям и чуть не провалилась в открытый колодец. Глаза вовремя выхватили зияющую пустоту под ногами. Женщина не успела чертыхнуться на нерадивость дворников, как поняла, что ее кто-то схватил за ногу. Этот кто-то сидел в колодце. Сердце от страха перестало стучать, и звенящая пустота окутала голову. Сквозь пелену она услышала мужской голос.
- Лезь сюда быстро, - мужчина говорил сбивчиво, видно тоже чем-то напуганный.
- Зачем? - еле вымолвила Вера непослушными губами.
- Зачем женщина к мужчине идет? - он засмеялся хрипловатым басом, и Вера поняла, что бояться его не надо.
- Ты больной? - ее голос обрел силу и звучал заинтересованно.
Цепко держась за женскую ногу, мужчина недоуменно ответил:
- Почему больной? Я здоровый мужик и желания мои здоровые.
- Да кто же приглашает женщину в колодец для своих желаний? - Вера почему-то развеселилась и совсем перестала бояться. - Ты покажись, может, я сама от счастья в колодец прыгну!
- Дождешься, как же, прыгнешь! - его голос выдавал смущение и какое-то отчаяние, сквозившее в оголенности откровения. - Я выгляжу не совсем парадно, еще напугаю.
- Так зачем мне лезть в колодец, если ты понимаешь, что напугаешь меня? - одно то, что она не голосила и не звала на помощь, а с веселой снисходительностью разговаривала с ним, делало ситуацию забавной, и он ей был за это благодарен. Но на всякий случай ногу ее не отпускал.
- Здесь темно, - его голос приобрел доброжелательность; помолчав, он заговорил откровеннее: - Понимаешь, я бы никогда не решился на такой шаг, но не могу больше, истосковался по женщине.
- Ты кто? - заинтересованно проговорила Вера. - Слесарь-сантехник застрявший на своей работе? - ей почему-то показалось, что ее разыгрывают.
- Почему слесарь? Я инженер, правда, бывший, - тихо добавил он.
- Что, не ту трубу перекрыл? Тебя уволили? Ногу-то отпусти, синяки оставишь.
- Не убежишь?- сказал голос с затаенной надеждой.
- А если убегу?- опять тревога охватила сердце.
- Догоню, - отрезал он.
- Тогда пошли ко мне, - ее охватила какая-то безрассудность.
- К тебе? Ты не шутишь? Ты одна дома? - он не ожидал такого поворота, отчего в его голосе появилось волнение.
- Чего ж бежать, если догонишь? Пойдем, - она верила, что в подъезде он испугается кого-нибудь и убежит.
Из колодца вылез высокий, худой и оборванный мужик.
«Во влипла!» - подумала Вера, но внешне старалась выглядеть спокойно.
- Ты бомж? Вид у тебя действительно не парадный.
- Сейчас да, почти да, - поправился он.
Вера не разглядела его лица, но по голосу поняла, что человек он не опасный и никак не злодей. Молча дошли до подъезда. Вокруг стояла тишина. «Хоть бы кто вышел!» - попросила мысленно женщина.
- Ты что все озираешься? Избавиться от меня хочешь? - его голос опять стал колючим.
Боясь навредить себе еще больше, она замолчала. В лифте их взгляды встретились. Вера испугалась, увидев измученный взгляд этого человека. Синие огромные глаза почернели от боли и безвыходности своего положения. Сосредоточенным и тоскливым взглядом он просил понять его. Неожиданно для себя, Вера уловила, что ей искренне жаль этого человека, почти до слез.
- Ты не думай, я тебя не обижу, я не больной, - он замялся и долго подбирал слова. - Я чистый, - он не нашел более подходящего слова и выжидательно замолчал.
То, что он прореагировал на слезы с такой откровенной заботой и добротой, тронуло ее до глубины души. «Я ненормальная, - думала Вера. - Кому расскажи, не поверят!» Они подошли к двери, открыв ее, она пропустила бомжа вперед.
- Сама иди первой, - он волновался и не пытался этого скрыть. – Может, у тебя дома кто-то есть? Я и ударить могу.
- Да нет там никого, иди уж, кавалер.
Когда за ними закрылась дверь, мужчина, скинув стоптанные туфли, прошел в зал, посмотрел в комнате, заглянул в кухню, ванну, туалет…
- Под кроватью проверь, может, там кто сидит? - Вера открыто издевалась над ним.
«Слесарь» сел на пол, закрыл глаза и потянул воздух носом, как зверь.
- Нравится? - насмешливо спросила Вера.
- Нравится, - тихо произнес подкидыш.
Женщина достала полотенце, нижнее белье мужа, брюки и рубашку его и протянула гостю.
- Иди, вымойся, а то страшно на тебя смотреть.
- Я уйду мыться, а ты вызовешь милицию или муж придет? - он пытливо смотрел на нее.
- Не придет, - тихо обронила женщина, - я вдова, а белье чистое, не переживай.
- Здесь домом пахнет, - мечтательно произнес он.
- Чем же еще должно пахнуть, конечно, домом!
- Ты не поняла. До-мо-м! – он протяжно произнес это слово, приподняв вверх указательный палец.
- Иди уж, философ, - насмешливо добавила Вера, подавая ему одежду - Не бойся, не вызову милицию.
- Я тебе почему-то верю, - тихо обронил мужик.
- Еще бы ты не верил!
- Зря ты так, я действительно тебе верю, - он поспешно взял белье и скрылся в ванной комнате.
Вера ушла в зал и набрала номер Оксаны.
- Слушай подруга и не задавай вопросов. У меня тут гость, позвони мне через час, если не отвечу, вызывай милицию.
- Что случилось, что за гость? - заволновалась соседка.
- Я же просила: без вопросов! - и положила трубку.
Вера услышала, как в ванной закрылась дверь. Гость явно подслушивал разговор. Женщина прошла на кухню, поставила разогревать щи, вскипятила чайник, пожарила картошку, нарезав к ней колбасы, стала ждать.
Незваный гость не спешил выходить. Слышался мирный плеск воды.
«Хлоркой обработаю ванну, а мочалку выкину, - рассуждала Вера. - Господи, кто бы сказал, что такое будет со мной, не поверила бы ни за что. Что я буду с ним делать? Может, поест, да с миром уйдет? - задавала себе вопросы женщина. Послышался щелчок и из ванной вышел совсем другой человек. Исхудавший – да, но не тощий. В его теле чувствовалась мужская сила. Черные волосы аккуратно зачесаны назад. Вера почему-то оробела. Подняв на него глаза, она тихо ойкнула, будто кто-то ударил ее по сердцу. На нее смотрели два синюшных озера, два омута из ее далекой юности. Этот взгляд будил что-то тайное, знакомое и родное.
- Вам плохо? - испугался гость. - Вы что-то побледнели? Он перешел на «Вы», смущаясь ее взгляда.
- Ничего, уже прошло, - она отвернулась, пытаясь взять себя в руки. «Кого он мне напоминает?» Она никак не могла сосредоточиться, выискивая в памяти нужное лицо. Женщина усадила его за стол и налила щей. Он сглотнул слюни, пытаясь быть сдержанным.
- Много не надо наливать, боюсь за желудок. Месяц не ел горячего. А за пять последних суток я съел только булку хлеба с водой.
Вера села напротив, наблюдая, как он осторожно подносит ложку ко рту, наслаждаясь пищей.
- Не смотрите так, у меня руки дрожат.
У него и вправду тряслись руки, хозяйка обратила на них внимание. Это были руки сильного человека, слегка покрытые курчавыми волосами. Она отошла к другому столу. Доставая тарелки под второе, спросила:
- Вас звать-то как?
- Сергеем, - его доверительный взгляд просил не осуждать.
- Как? - у женщины округлились глаза. – Алексеем? «Ну, конечно Алексея он напоминает, как я сразу-то не догадалась?»
- Нет, Сергеем.
И вдруг она «поплыла» куда-то: резкая боль сжала сердце, не давая вздохнуть. Вера уронила со звоном тарелку и упала бы, если бы Сергей не успел подхватить ее.
Он бережно положил «ношу» на диван, и с затаенным страхом спросил:
- Что сделать-то, скажите? - в его голосе было столько отчаяния. - Я не хотел вас напугать!
- Скорее, корвалолу, - Вера еле разлепила непослушные губы. - Там, - она показала на сервант. Последнее что она помнила, это его руки, сующие ей в рот лекарство. Она очнулась оттого, что почувствовала, как он растирает ей спину под левой лопаткой.
- Вам лучше? - его глаза просили не умирать.
- Да, мне уже лучше, спасибо, - Вера закрыла глаза.
У нее катились из глаз слезы, то ли застарелой боли, то ли жалости к себе, она не знала.
- Я вас чем-то обидел? - умоляюще спросил Сергей. - Да, конечно, я дошел до крайности, но честное слово, я не хотел причинять вам боль.
Он закрыл лицо руками, и было видно, как вздрагивают его плечи.
- Если с вами что-то случиться, меня опять посадят, а я не хочу больше. Я отсидел восемь лет, понимаете?! Восемь лет! - он плакал, сердито смахивая непрошеные слезы.
Зазвонил телефон. Это была Оксана.
- У меня все в порядке, не волнуйся, я тебе позвоню.
- Почему у тебя такой голос? - подруга волновалась.
- Я тебе потом расскажу, ладно? - и повесила трубку.
- Я жил на Урале, работал главным инженером на металлургическом заводе. Произошла авария, погиб человек, а у меня с директором отношения не заладились, не любил я его темные делишки. Мне пришлось за аварию отвечать одному, директор «помог», меня и посадили. Жена через год перестала писать. У меня есть сын, ему тогда было восемь лет, сейчас шестнадцать. Жене удалось продать квартиру, развестись со мной и ухать из города. Где они, я не знаю. На работу никто не берет, все отворачиваются, как от чумы, друзья глаза прячут, руками разводят. Уехал я от стыда и горя сюда. Меня обокрали, забрали все документы и деньги, что выдали в тюрьме. Да и какие это деньги? Вот я и живу уже месяц в колодцах, хуже бомжа, - он махнул рукой и с надеждой поднял глаза на Веру. - Вас как звать? – мягко прозвучал его голос.
- Вера, - тихо обронила женщина.
- Вера, Вера, - попробовал он имя, как на вкус. - Хорошее имя, да вы не волнуйтесь, я сейчас уйду. Спасибо, что дали помыться, - грустно промолвил гость.
Женщина села на диван, посидела минуты две и пошла на кухню. Сергей отправился за ней.
- Вы добрый человек, у вас все будет хорошо, - он с надеждой наблюдал за женщиной, горя желанием остаться с ней, но то унижение, в котором он устал находиться, предательски нашептывало: «Уйди, будь мужиком!» - Я вам напомнил что-то очень плохое? – спросил Сергей.
Вера подняла на него глаза, полные растерянности и непонимания.
- Слишком хорошее, - тихо ответила она. - Садитесь, у вас ужин остыл. Я разогрею?
- Не хочу есть, если только чайку, - он опустился на табурет и замер, не зная, куда деть руки.
Хозяйка налила ему чаю, придвинула тарелку с колбасой и хлебом и решительно проговорила:
- Сделайте себе бутерброд, вам надо восстанавливать силы.
Сергей благодарно посмотрел на женщину. Его вдруг обуяла такая робость, мешавшая общению.
- У подруги знакомая в горисполкоме работает, я попрошу, чтобы с паспортом вам помогла. Пусть сделают запрос на Урал, удостоверятся в вашей личности, - Вера говорила тихо, боясь смотреть Сергею в глаза. Его взгляд будил и будоражил в ней давно похороненные чувства. Ей до глубины души было жаль этого человека .
- Если мы человеки, то должны и относиться друг к другу по-человечески, - предупредила она его слова благодарности. - Я вам постелю в спальне на раскладушке, не возражаете?
- Нет, - тихо выдавил он, сглатывая обиду, перемешанную с чувством благодарности к этой маленькой, чужой и такой близкой женщине.
Утром, перемолвившись незначительными фразами (видно было, что оба плохо спали), наспех попили чаю, не глядя друг на друга. Вера взяла у него все данные, договорившись о встрече в три часа дня. Проводив «гостя» спустилась к Оксане. Все рассказав подруге, Вера разрыдалась.
- Я не понимаю, это насмешка судьбы?
- А может, подарок? - соседка осторожно присела рядом с женщиной. - Послушай, Вера, я все сделаю, чтобы помочь тебе, - и немного помолчав, добавила: - И ему, конечно. Все это очень сложно… и смешно…
И подруги «покатились» со смеху, «смакуя» подробности случившегося, заглушая истеричным смехом и деликатность создавшейся ситуации, и желание обрести счастье.
Знакомая из горисполкома обратилась с просьбой в милицию. Сделали запрос на Урал.
Ровно в три часа дня Сергей позвонил в дверь. Впустив «постояльца», Вера увидела радостную улыбку на лице.
- Вы знаете, я сегодня ходил на вокзал, я думаю, что меня обокрали там, когда я заснул на скамейке. Подходит ко мне паренек лет десяти и говорит, что он знает, где мой паспорт. Надо дать выкуп, и он принесет. Если Вы мне дадите денег взаймы, то в семнадцать часов он меня будет там ждать.
- Вы уверены, что он не врет? Может, этот парнишка сам украл паспорт?
- Да какая теперь разница! Лишь бы отдали, - он выжидательно замолчал.
- А сколько надо-то? - женщина старалась не смотреть ему в глаза.
- Двести пятьдесят рублей, - выдохнул Сергей.
Вера вздохнула и, достав деньги, отложенные на продукты детям, протянула мужчине.
- Я этого никогда не забуду, - он мялся, не решаясь задать вопрос.
- Приходите, - ответила женщина на его мысли, - что поделаешь, если бежать некуда.
Сергей вернулся с паспортом. Сразу, как только вошел, он протянул ей удостоверение личности и замер, ожидая своей участи. Вера положила паспорт на тумбочку и предложила раздеться.
- Вы познакомитесь со мной, мне легче будет, я вас не обманывал.
Открыв паспорт, женщина прочла: Прохоров Сергей Николаевич, дата рождения - второго февраля одна тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Он был моложе ее на четыре года. Национальность – русский. Хозяйка вернула паспорт и пригласила к столу. Ужинали молча. Каждый испытывал неловкость и не знал как себя вести.
Через неделю Сергея вызвал к себе начальник милиции и, проговорив с ним довольно долго, решил помочь мужику, тем более, о нем пекся заместитель председателя горисполкома.
- Запрос на Урал мы все же послали и пока не придет подтверждение, смогу устроить только слесарем, подойдет? - начальнику понравился этот спокойный, выдержанный человек. Он разглядел в нем достойный склад ума.
- Я только рад буду, мне теперь не приходится выбирать.
- Да что там говорить, у нас тоже перегибы бывают, - начальник устало прикрыл глаза, затем, набрав нужный номер, приятельски заговорил.
- Михалыч! Доброго здоровья! Анисимов беспокоит. Возьми к себе на месяц-другой, - он заглянул в паспорт, - Прохорова Сергея Николаевича. Не пожалеешь, я надеюсь на это. Он сам тебе все объяснит. По какому разряду? По шестому, если сможешь, а там смотри сам. Ну добро, спасибо тебе на добром слове.
У Сергея сердце екало: «Неужели буду работать?» Ему хотелось по-дружески обнять этого уставшего пожилого человека. Тот объяснил, в какую организацию сходить и к кому обратиться. И прощаясь, протянул Сергею руку.
- Доброго вам, начиная! - они обменялись дружеским рукопожатием, и Сергей, выйдя из милиции, увидел над головой синеющий купол неба, чистый-чистый, как его новый поворот в судьбе, и каким он будет, зависело теперь от многого.
Вера оставила Сергея в квартире, отдав ему ключи, а сама поехала к детям, она и так пропустила прошлые выходные. Правда мать передала им продукты через соседа по даче, приезжавшего в город за провизией. Вера написала детям записку с просьбой, не беспокоиться.
«Что у меня воровать-то? - думала она в автобусе, переполненном дачниками. - Если что-то и унесет, так мне и надо будет, не стоит быть такой доверчивой дурой. Стены же не унесет? – уже сердилась на себя женщина. - Вот и думай – наградил меня Господь или наказал? Ладно, время подскажет». Детям она ничего не рассказала, обещав приехать через две недели.
- У меня на новой работе проблемы, вернее не у меня, а у предприятия. Приходится работать по выходным, - ей не хотелось лгать, но и правду она пока не могла сказать.
Дома был порядок, даже ужин приготовлен. Но ухаживать за ней Сергей не решился.
- Вы уж сами разложите по тарелкам.
Суп с клецками был вкусным по-настоящему. Женщине почему-то все время хотелось плакать. Она глотала суп вместе с комом, торчащим в горле, как кость, и никак не хотевшим проглатываться. Сергей устроился на работу и приходил уставший, но счастливый. Он рассказывал ей все подробности, боясь упустить какую-нибудь незначительную деталь. Они становились откровеннее в беседах. Как-то вечером Вера вдруг ни с того ни с сего рассказала о своей первой любви, о своем Алексее, и уловила в глазах постояльца какой-то счастливый огонек, мелькнувший маленькой искоркой. Они сами не подозревали, как их тянуло друг к другу. Но чем больше их тянуло, тем сдержаннее они становились. Через месяц Сергей работал уже бригадиром, и Михалыч обещал, как только придут бумаги, назначить его начальником участка механической службы. Он не хотел терять такого специалиста.
Ромашки, как веснушки, занимали все пространства лугов и перелесков, росли вдоль заборов, мигая желтыми солнечными глазами. Их неприхотливое соседство вызывало какое-то праздничное настроение. Букетом же в вазе, они выглядели празднично, вызывая нежность, обостряя остроту чувств. Постоялец часто приносил их домой, как островок юности, покинутой и забытой.
С первой зарплаты Сергей купил себе костюм. Надевая вещи покойного мужа Веры, каждый раз, он чувствовал себя не совсем уютно, тем более они были ему коротковаты. Он купил огромный букет роз и поставил его в прихожей, прилепив сверху записку: - «Веруня, спасибо!».
Ему хотелось сделать для этой женщины все, что бы она ни попросила. Он знал - она ему настолько дорога, и разлуку с ней он не переживет. Ему все в ней нравилось: ее походка, жесты, даже ее спящее тело. Он подсматривал за ней, мучаясь тайным желанием, боясь спугнуть ее доверие откровенностью чувств. Ему нравилась ее улыбка, даже когда она сердилась, он видел в ней обиженного ребенка. У него столько накопилось нежности к этой незнакомой, но ставшей таким родным человеком женщине, что он порой не знал, что ему делать со своими чувствами.
…Вера зашла домой и замерла, увидев цветы и записку. Сердце зашлось. Привалившись к двери, она уцепилась за косяк, боясь упасть, Одна мысль била в виски: «Ушел, совсем ушел». Она опустила голову и, раскачиваясь из стороны в сторону, протяжно застонала:
- Сережа, как же так? Как же ты мог уйти от меня? Что же я наделала? - она не видела его, стоявшего неподалеку. Он вышел из зала и замер, не веря тому, что видел и слышал.
- Верочка, девочка моя! - Сергей прошептал это тихо, но Вера услышала. Подняв на него глаза, полные слез, она никак не могла поверить, что он здесь, рядом с ней.
- Ты зачем меня пугаешь? - женщина не могла больше говорить.
Сергей опустился перед ней на колени и, обхватив ее ноги, замер. Запустив руки в его волосы, она тихо проговорила:
- Ты мой, слышишь, мой!
Сергей поднял ее на руки и, прижав к себе, долго стоял, боясь шагнуть и упасть с драгоценной ношей. У него кружилась голова. Он дошел с ней до кровати, там тихо выпустив свое сокровище из рук, стал покрывать ее жадными поцелуями, все еще не веря в эту сказку. Вера понимала только одно – она шалела от счастья. Его деликатность и нежность убаюкивали больную душу. Потом они долго лежали, держась за руки. Сергей, приподнимаясь на локте, долго, не мигая, смотрел ей в глаза, а потом молча целовал, и обоюдные ласки возобновлялись. Он оборвал у роз все лепестки и осыпал ими Веру, убеждая, что она фея из далекой детской сказки.
- А ты мой колодезный принц! – засмеялась Вера, светясь от счастья. - Я вокруг того колодца цветы посажу.
- Зачем? - не понял сразу Сергей.
- Он тебя сохранил для меня. Как интересно, зачем я тогда свернула на ту тропинку, я ведь той улицей практически не ходила?
- Потому что, там тебя ждал я! - и добавил, смеясь: - Я был колодезным бомжем, а стал счастливым мужиком. Ты меня в рыцари возвела…
- И сердце сразу отдала, - улыбнувшись, добавила счастливая женщина. Они дурачились, как малые дети, наслаждаясь душевной радостью. Влюбленные решили детям не говорить о колодце и тюрьме.
- Не сразу, - попросил Сергей, - со временем. Зачем их пугать? Пусть привыкнут сначала ко мне.
В выходные они решили съездить к детям вдвоем. Сергей волновался от того, что ему предстояло быть не только отцом, но дедом.
- Самое главное, что бы ты мне верила, а остальное преодолеем! У меня столько нерастраченной любви, что ее хватит на всех. Ты меня вернула к жизни, поверив чужому опустившемуся человеку. На это не каждый способен.
- Может, мне понравилось, как ты держал меня за ногу? - отшучивалась Вера. - А может, голос твой хриплый заворожил? Кто его знает, я и сама себе ответить не могу, почему?
- Вероятней всего, как принято говорить в таких случаях - ты моя половинка, разве ты этого до сих пор не поняла? - строго спросил Сергей.
- И покатимся мы с тобой колобком или шариком к деткам, падем в ноги к ним и попросим благословения. А они вдруг не отличат, кто есть кто? Ведь мы половинки, значит похожи!
- Вот и хорошо! - он подхватил Веру и закружился с ней по комнате. - Пусть им будет надежно и с тобой, и со мной. Забава ты моя! - нежно добавил влюбленный. - Хорошим человекам, в конце концов, все равно должно повезти. Мы бы не поняли, насколько мы нужны друг другу, если бы встретились лет на десять пораньше.
- Судьба, она ведь не глупая, знает, когда сюрпризы дарить, - засмеялась Вера. - Мы с тобой были готовы к счастью, не подозревая об этом. Ох, если бы не тот колодец… - он ей не дал договорить, закрыв рот нежным поцелуем. И вдруг она ощутила, что растаял лед на замерзшем стекле, а за окном ее ждет мир, полный тепла и света.
- Ну, наконец-то! - прошептала Вера.
- Что, наконец? - не понял Сергей.
- Стекло оттаяло, понимаешь?
Теперь она не боялась ни трудностей, ни неудач, только бы Сергей был рядом.
- Веруня, сейчас лето, что оттаяло? – не понимая смысла ее слов, настаивал он. От его пристального взгляда Вера засмущалась и, опустив голову, вдруг закружилась на месте как волчок. И он догадался. – Правда, оттаяло? Родная моя! - он закружил ее по комнате.
- Правда-правда, вот твой колодец и растопил!
Они вышли на балкон и долго любовались звездным небом, мысленно посылая благодарность тому Великому и Доброму, что соединило их судьбы.
Вера отыскала свою звезду-подружку, спутницу всех ее бед и печалей, и, протянув ей руки, зажмурившись, прошептала:
- Я делюсь с тобой своим счастьем! Сверкай ярче! Мы же подруги, должны помогать друг другу. Ты заискришься, и я стану сильнее! Спасибо тебе!
- БЛА-ГО-ДА-РЮ! – вытянув руки, Сергей громко крикнул в темноту.
Они смотрели друг на друга, поднимаясь все выше и выше, задыхаясь от этой захватывающей крутизны…
Вера долго смотрела в небеса, понимая, как она калечила свою душу нелюбовью к мамочке, а потом и к мужу. Она понимала, что страх, сковывающий и липкий, толкает человека на необдуманные поступки. Человек слепнет, не замечая ни радости, ни красоты. Сколько же надо пережить, обрывая эти колокольчики, чтобы научиться верить и ценить жизнь со всеми ее горестями и неудачами. Пришли проблемы, чтобы их решать. Как все просто и ясно, когда понимаешь, что счастье в твоих руках. Преодолевать, значит, подниматься вверх по спирали, закручивая вокруг себя только радость и мгновения счастья, чтобы было чем питать душу. Остальные уроки, это взросление души. Целомудрие – целостность мудрости данной тебе предками. Как важно уметь хранить ее, приумножать, и напитывать ею своих детей, не допуская в их души разрушающего страха. Вера подняла на Сергея счастливые глаза:
- Что бы ни было, пообещай мне быть искренним и честным. Это так важно для меня.
- Я не буду много говорить, я буду делать, ладушки? – он обнял женщину, видя, как ей нелегко вспоминать прошлую жизнь. – Что мужик принесет, то баба и поднесет, так ведь?
- Ой, так, - Вера счастливо засмеялась, впервые понимая и ощущая себя защищенной женщиной. – Гнездо совью я под твоим крылом…
- Чтоб счастьем полнился наш общий дом, – подхватил Сергей, переполненный ощущением нужности и счастья…
Бескрайний купол звездного неба искрился праздничным нарядом, звезды отплясывали и, срываясь с пьедестала, падали, для великого чувства на Земле –продолжению Любви.
© Copyright: Галина Белгалис, 2014
Свидетельство о публикации №214111901469
Свидетельство о публикации №214111901469
Рецензии