Мадемуазель Че

Чем дольше живешь, тем больше убеждаешься, что если кто к чему сильно стремится в позитивном смысле, то это обязательно сбудется, а если кто чего очень не хочет, то оно тоже обязательно произойдет. К примеру, если человек очень хочет стать президентом, то он им станет, если, конечно, хочет этого крепче других. В худшем случае он станет мелким начальником, будет терроризировать подчиненных и исподтишка удовлетворять свои нереализованные амбиции. А если чего очень не хочет, того тоже не избежать, о чем нам известно из недавней истории Государства Российского, когда президента назначили вопреки его желанию, затем он постепенно вошел во вкус, о чем многие потом весьма пожалели.
Короче говоря, это еще раз доказывает, что вообще ничего не понятно, что к чему. Иной раз наблюдаешь за человеком — святой, святее не бывает, а в результате его дел такие последствия, будто его рукой водил сущий дьявол. Или, наоборот, человек оторви и брось, а делает только показательные во всех отношениях добрые дела. Выходит, будто человек старается, а Б­-ог над ним потешается.
Герой наш по кличке Че Гевара из города Бад Хеслиха, что на самом западе Германии, почти у самой голландской границы, больше всего на свете не хотел, чтобы его дочь связала свою брачную судьбу, как бы так помягче выразиться, с лицом турецкой национальности. Помнится, он даже грозился в случае чего его убить, а чтобы не быть голословным, держал дома пистолет «беретта» на законных основаниях, как член клуба «Зеленых охотников пострелять». Он так этого не хотел, что чисто гипотетическая мысль о таком браке доставляла ему физическую боль, которая рассасывалась только после первой бутылки мадеры, в момент перехода ко второй, и исчезала после третьей. С этой мыслью он связывал главную катастрофу собственной линии судьбы. Построить дом, посадить дерево и вырастить внука, если уже не удалось вырастить сына, он воспринимал как послабление генеральной линии бытия, однако, вполне исправимой хотя бы в третьем поколении. Но сюда никак не вписывалось воспитание внука-турчонка. Тут он даже готов был навсегда остаться «куцым» или «бесхвостым», как пророк Мухаммед, так и не оставившего по воле Аллаха правильного потомства.
Вообще-то Че Гевара из Бад Хеслиха обыкновенно в быту мыслил исторически и глобально. Устанавливая простые причинно-следственные связи, он непременно прибегал к философским или культурным аналогиям прежних эпох, отдавая предпочтение античности. Рассуждая о том, что бы ему сегодня тупо пожрать и связывая свой хороший аппетит с прекрасным характером, он мог упомянуть цитату Платона: «Никто не становится хорошим человеком случайно», а в туалет отправлялся со словами: я же грек, а греки, например, первыми придумали смывать дерьмо водой. Если ему вдруг указывали на неточность или, что еще хуже, на ошибку, он обижался и начинал ругать собеседника. Мадам Че в таких случаях просила контр-агента поддаться и признать правоту Че, чтобы не было хуже. Многие так и делали, но больше в споры никогда не вступали, отчего Че внутренне утвердился непререкаемым авторитетом, который всегда и безоговорочно прав.
Как известно, Че Гевара из Бад Хеслиха был только отчасти грек. То есть греком он был по отцу, по матери же — немец, а Че его прозвали за дурной и строптивый нрав, свойственный всем без исключения революционерам и застрельщикам, плывущим, захлебываясь, против течения эпохи, чтобы взбаламутить ее и кое-кого временно увлечь за собой. За это некоторым из них после смерти ставят памятники, других же, родившихся не в ту эпоху и не повернувших ход истории вспять, считают идиотами. В некоторых странах при смене политического ветра уже готовые памятники сносят и ставят другие, все тем же идиотам и застрельщикам, но противоположных взглядов, внезапно вступивших в моду.
Наш Че Гевара, обладавший всеми теми же качествами, что и его великие предшественники-баламуты, больших успехов на высоком поприще не добился, разве что был начальником футбольной команды четвертой лиги и получал регулярно по роже: три раза был жестоко бит в Берлине, один раз во Франкфурте-на-Майне, один раз в пивном баре в Бад Хеслихе, восемь раз был бит женой Аллой, один раз в день собственного рожденья, причем с особой жестокостью, с переломом двух ребер с правой стороны. В тот день Че приложился ко всем ступенькам лестничного марша. Официальная версия была такова: упал в пьяном виде с третьего этажа.
- А как же подбитые оба глаза?
«Ударился два раза лицом об угол мраморного подоконника». Этим он навсегда прославился в Бад Хеслихе. И на том, как говорится, спасибо.
К пятидесяти годам Че слегка успокоился и в каком-то смысле даже присмирел. Заметим, что не многим баламутам удается дожить и пережить этот возраст.


Как уже было ранее тоже сказано, причиной такого отношения Че к туркам были сугубо исторические. Че Гевара из Бад Хеслиха был только частично понтийским греком, уже это не позволяло ему в свете исторических обстоятельств любить турков, Османскую империю и ее многовековую кровавую политику в акватории Черного и Средиземного морей, а особенно их моду под угрозой смерти принимать ислам и почем зря резать противнику или неверному горло. Об этих ужасах ему рассказывала бабушка, а той прабабушка. Из мужского населения молчали все в силу вполне простительных обстоятельств: Советская власть, как и турки, тоже до смерти недолюбливала греков. Отец Че был первым в семье из мужчин, кому выпала удача завершать жизнь в старости и самостоятельно, то есть без посторонней настойчивой помощи. Хотя побывать сперва в ссылке, а потом в лагере, тоже пришлось. Мать же его была немкой, ее нелюбовь к туркам не имела исторической мотивации, скорее всего, это была бытовая расовая неприязнь. К примеру, своего мужа она называла, в переводе с обиходного на культурный, «чернозадым», однако и он не оставался в долгу и отвечал ей — «фрицовка». Так они и продолжали дружно жить, как это часто случается в крепких семьях, схваченных оковами гименея на небесах. Пару лет назад они громко сыграли золотую свадьбу, в результате совместной жизни вырастили сына, привили ему, как смогли, ксенофобские взгляды относительно всех наций, в том числе и обеих своих. Однако, самые устойчивые чувства были против турков. «Мама немец, папа грек — сам я русский человек», - говорил про себя Че, когда впадал в благостный космополитизм, что не мешало ему в порыве гнева на представителя любой нации быть оголтелым расистом. Впрочем, как и любому русскому интернационалисту.
Например, некоторое время Че был антисемитом.
Однажды он позвонил Закусонскому и тот долго не брал трубку. На восьмом сигнале Закусонский, с которым Че сговорился делать ставки на футбольном тотализаторе, приложил к телефону ухо и услышал:
- Я знал, он будет прятаться, эта жидовская морда, - сказал Че громко в присутствии изгнанного в 45 году из Силезии еще в ребячьем возрасте немца, садовника Эрнста Бремзена.
- Mauschel, - согласился немец.
- Я все слышал, - сказал Закусонский вместо приветствия.
- Я тебе сейчас все объясню. Древние греки, а я, как ты знаешь, грек... - начал было издалека Че, хотя причем здесь древние греки? Потом закончил: Хотел посмотреть, как отреагирует садовник Эрнст.
- Ты, стало быть, язычник, - парировал в ответ еврей Закусонский — это было самое страшное оскорбление, которое он мог выдумать, реакция Эрнста его не интересовала, - на язычников не обижаюсь.
Че задумался — а ведь так оно и есть. Язычник! Бог-отец, Бог-сын, святой дух, дева Мария — все это целое семейство богов на небесах. Многобожие какое-то. Это открытие так его потрясло, что он ни с того ни с сего купил и стал читать Тору с комментариями одного модного израильского раввина, «вписывался» по любому поводу за евреев и даже упросил пару раз Закусонского взять с собой в синагогу, благо туда пускают всех, где с энтузиазмом вступал в теологические споры, не давая никому возможности себе возражать. Закусонский в синагогу был не сильный ходок, но тут он проникся высокой идеей религиозной пропаганды и посетил молельный дом шесть раз подряд. Так продолжалось до тех пор, пока об этом не узнал русский поэт Александр Рюмочкин из бывших старших прапорщиков Советской армии, еще в 90-х не пожелавший возвращаться на непредсказуемую родину, и не сказал с насмешкой, что если он, Че, такой умный, то пусть пойдет и сделает себе обрезание. Че задумался, как доктор, хоть и зубной, перебрал все неудобства и возможные последствия, и, прежде всего, что придется недели на три, а то и весь месяц, выйти из эротического строя! А как же мадам Че? Сможет ли она продержаться месяц верности, подумал он, и решил отказаться от этой затеи и отложил чтение Торы на потом.
Из хождения в евреи он все-таки сделал кое-какие выводы. Ведь получается, что оба — древнейшие народы, вроде как соседи в коммунальной квартире, а разница как между хитрованом и форменным негодяем. Не в обрезании же дело. Да и Тору Закусонский толком не читал. Тогда в чем?
Он даже заболел от этой мысли. Он так болел, что исхудал до предела и чуть было не помер. Болезнь, однако, совпала с тем случаем, когда мадемуазель Че по глупости напилась в дискотеке, упала в беспамятстве в районе вокзала Бад Хеслиха и оказалась в госпитале Святой Марии, что у Нового рынка. Что было причиной, а что поводом усугубления состояния больного, сейчас сказать трудно. На вопрос, зачем мадемуазель это сделала, дочь с ухмылкой ответила, что во всем идет по стопам отца. В результате Че пришел к выводу: дочь непутевая и ни во что не отца не ставит.
Доктора не могли найти объяснения тому явлению, что Че худел, а еда не задерживалась в организме, как не в коня корм, сразу проваливалась в унитаз со скоростью реактивного снаряда, и никак не могли подобрать подходящую болезнь и поставить окончательный диагноз. Было время, когда Че уже не мог самостоятельно передвигаться, уже приехали мать и отец, обмывали сына вдвоем, и готовились Че хоронить. Однако Закусонский надоумил прибегнуть к древнему еврейскому народному средству, «еврейскому пенициллину», а Мустафа посоветовал по утру слушать петуха, который видит ангелов и оповещает о их приближении, и, глядя на звезды, просить через ангелов самого Аллаха о здоровье. При этом он рекомендовал спать сидя, потому что неучтиво разговаривать с ангелами лежа. После двухнедельного принятия внутрь настойки из гранатовых корок вперемешку с куриным бульоном и сидячего сна по совету Закусонского и Мустафы, Че Гевара вдруг пошел на поправку, стал самостоятельно подниматься на третий этаж, кряхтя и подтягиваясь на перилах, а через три месяца болезнь сама собой рассосалась. Че поправился и у него появился живот, похожий на проглоченное пушечное ядро среднего размера. Но эти способы лечения даже сам Че никогда не рассматривал всерьез, однако крепко поверил в чудо, в нечаянную радость, которая является не благодаря, а вопреки, и там, где уж совсем не ждешь.
Из всего, однако, выходило, что единый Б-г Закусонского и Мустафы, не взял его себе, а вернул обратно к жизни, с которой Че почти распрощался. Значит, решил Че, он здесь пока на что-то нужен, потому что, как говорится в писании, «ни один волос не упадет с твоей головы без Моей воли». Таким образом с язычеством было покончено, Че уверовал, что Б-г един, но с окончательной версией пока не определился.
На почве чуда выздоровления Че Гевары между Закусонским и Мустафой вышел спор о том, что же все-таки повлияло на Че самым решительным образом.
- Целебные свойства граната не подвергали сомнению даже арабские медики, - отстаивал свой метод Закусонский, попивая чай, - а куриный бульон средство вообще бесспорное.
- Сам всемогущий Аллах через пророка Мухаммеда велел загадывать желание, когда кричит петух, а когда кричит осел, то ни в коем случае, - просвещал Мустафа.
- Почему? - удивился Закусонский.
- Потому что осел кричит, когда видит дьявола.
- И ты хочешь, чтобы я в это поверил?
- А как же не верить? Мухаммед — последний пророк. Поэтому за ним последнее слово.
- В припадках озарения?
- Мыло!
- Мракобес!
- А у нас был такой случай, - вспомнила вдруг мадам Че, - у нас работала медсестра. У нее были прыщи. Лицо было все в прыщах, за остальное не отвечаю, но подозреваю. Я ей сказала, что в таком виде у нас работать никак нельзя. Все-таки работаем на интимном расстоянии. Я, например, среди недели никогда не ем чеснок, а если Че накануне выпьет, я его не подпускаю к больным.
- Могли бы экономить на наркозе, - посоветовал Закусонский.
- Так вот, - продолжала мадам Че свою историю, - она после нас пошла к Свидетелям Еговы, не то бухгалтером, не то завхозом. И там у нее прыщи сразу прошли.
- Наша судьба предопределена на миллионы лет вперед, - сказал Мустафа.
- Не отрицаю, - сказал Закусонский, - впрочем, наши прыщи тоже.
В окно залетела муха. Она села на открытую банку меда и стала путешествовать по краю, долбя хоботком сладкую, слегка затвердевшую жидкость. Мустафа сдул муху с края банки.
- Всем мухам — мед! - сказал Закусонский по-русски.
- Аллах акбар, - сказал Мустафа, думая, что продолжает мысль Закусонского, и поднял руку с указательным пальцем.


Однажды, когда дочь было совем подросла, Че Гевара с мадам Че вернулись с работы раньше обычного с множеством подарков к Рождеству. Как известно, вся радость праздника XMAS в его подготовке. Настроение было восторженное. Мадемуазель Че училась тогда в последнем классе гимназии. Открывая дверь, они слышали шорох, потом дверь в душевую буквально перед ними захлопнулась и закрылась на ключ. Проходя далее по коридору, родители увидели испуганную дочь, сидящую в постели, прикрывая одеялом тело до плеч, и заподозрили несанкционированную половую активность в свое отсутствие. Перед Че впервые нарисовалась картина, о которой он догадывался, но столкнуться воочию не мыслил, не ожидал. Он с большей охотой готов был бы пережить измену, если бы на месте мадемуазель оказалась мадам Че.
- Все совершается с фатальной неизбежностью, - только успел подумать он. И тут в подтверждение его мысли торжественно открывается дверь из душевой, и оттуда выходит турок лет 25, крупный, спортивный, в черной кожаной куртке — такие обычно стоят в охране у дискотек. Это было много хуже измены.
- Привет, папаша, - сказал турок, проходя по коридору на выход.
Че растерялся и не нашел, что ответить.
- Ногу прими, - сказал ему парень и не дождавшись, переступил, будто через порог.
Когда нежданный гость оказался за дверью, Че захотел сначала вылить весь гнев сперва на дочь, затем на мадам Че, но им вдруг овладела такая тоска пополам с горем, будто только что на его глазах умерла любимая собака под колесами его собственного джипа вследствие преступной неосторожности. То есть он не доглядел, а отмотать назад историю уже не может. Перед глазами прошли все эпизоды воспитания непутевого дитя. Он, выходило в остатке, все делал, как надо, был примерным и заботливым отцом, но ничего не смог, как оказалось, поделать с толерантным обществом, оказался бессильным перед его модными мультикультурными веяниями. Поступки мадемуазель Че находились в очевидном противоречии с нравственной ответственностью отдельного человека, в конкретном случае — Че.
- Какая разница с кем? - сказала ему, казалось бы, в утешение мадам Че.
- Вот то-то и оно, - сказал Че, убитый сразу с двух сторон, и закурил посредине квартиры, чего никогда раньше не делал, имея на то жесточайший запрет.
Мадам Че в этот раз промолчала.
Че Гевара на несколько дней заперся в своей комнате и пил крепкую и горькую до тех пор, пока не допился до белой горячки и с 4,6 промилями голый, обмотанный с головой белой простыней, был доставлен в ту же больницу Святой Марии возле Нового рынка, где не так давно приходила в себя мадемуазель Че. Ему обновили кровь и выписали через неделю.
- Интересно, чью кровь мне влили? - вяло думал он, медленно приходя в себя, - небось турецкую. Надо прояснить.
Но прояснить оказалось невозможно. Кровь была анонимного донора. На вопрос, что же все-таки стало причиной изнурительного запоя, он произнес только одно слово: «Непутевая». А еще через две недели пришло предписание навсегда сдать огнестрельное оружие. Полицейские приехали сами и по описи эвакуировали оружейный сейф. Че с тоской смотрел, как чиновник проверял затвор, как пересчитывал патроны, как перекладывал в металлический ящик. Весь его внутренний протест сконцентрировался в одном обидном слове «шалава», которое, впрочем, он произнес так тихо, что полицейский даже не повел ухом. С обществом «Зеленых охотников» было покончено, как и с клятвой, данной однажды дочери в запальчивости.
- Нет так нет, - впервые смиренно согласился Че, - против судьбы не попрешь. Стало быть, если что — жив останется.


Прошел год. Дочь Че Гевары с отличием закончила гимназию, Че скопировал ее оценки и без малого месяц ходил по городу, показывая знакомым копию аттестата, с гордостью приговаривая: вся в меня. У него появился повод достать из шкатулки с секретом собственную школьную серебряную медаль, полученную под строгим руководством матери, Эльфриды Францевны, завуча средней школы города Туапсе. Показывая успехи дочери, Че держал свою медаль в левом нижнем углу, как большую гербовую печать. А мадемуазель Че, тем временем, не без тайного сговора с матерью, собралась и уехала из Бад Хеслиха учиться в столицу. В Берлине, как известно, есть свои три великие напасти, как в Амстердаме — пожар, наводнение и чума — только это наркотики для всех, голубые, для пацанов и турки для девочек. Так Че их категорически определил. К лесбийской любви, как почти все греки-гомофобы, он относился равнодушно, считая, что бабы просто бесятся, не найдя себе реальных мужиков.
Перевозя дочь на новое место жительства, отец вновь предупредил, что если у нее появится турок, то он снимет дочь с довольствия и перестанет платить за квартиру с сегодня на завтра, без выходного пособия, и ее турку придется зарабатывать на ее содержание самому. Предупредил и будто подстраховался. Квартира, расходы на учебу составили не бог весть какую, но вполне приличную сумму, и Че был уверен, что это как страховка: пока она у тебя есть, с тобой ничего не происходит, но стоит тебе от нее отказаться... Поэтому Че платил исправно и вовремя, чтобы дочь ни в чем не нуждалась, страшно переживал, когда задерживал на день, и искренне ждал вознаграждения за это.
И оно пришло, только он об этом пока не догадывался.


Новый турок появился не третьем месяце учебы. Год мадам и мадемуазель Че удавалось его скрывать. Дочь приезжала на каникулы одна, на наводящие и провокационные вопросы об одиночестве отвечала уклончиво. Праздничные наезды родителей в Берлин сначала сопровождались срочной эвакуацией посторонних, компрометирующих вещей. Потом родители стали селиться в гостинице под тем предлогом, что в квартире не убрано и что у дочери должна быть своя частная жизнь, и не следует ее стеснять. И все шло относительно благополучно, но со временем атмосфера резко переменилась. По мере того, как отношения развивались в прочную сторону, турок стал просить, а потом и настаивать, чтобы его познакомили с родителями. Благо родители были далеко, то встречу получалось затянуть и переносить на неопределенный срок. Однако в итоге все же назначили дату встречи — через полгода — под тем предлогом, что чувства надо проверить, и жена Че Гевары Алла стала постепенно готовить мужа к знакомству с будущим женихом. Вся ее хитрость пока заключалась в том, что она стала закупать продукты в турецкой лавке «Дурак», перестала готовить дома свинину, отрицая ее полезность, в конце концов она стала утверждать, что халяльные продукты ей самой намного вкуснее, чем обычные. Че не спорил, потому что нигде в книгах не нашел предписания для греков не есть турецкую еду. В доме появилась халва, пахлава, лаваш, оливки разных сортов, только анисовая водка никак не приживалась. Подсознательно мадам Че пошла на такой шаг, как доктор делает детям прививку от кори или ветрянки.
- Как у бабушки дома, - сказал однажды Че, поедая кебаб, зелень, лаваш и запивая красным сухим вином, вместо привычной мадеры, и вспоминал юность на берегу Черного моря в тихом городке Туапсе. Жена Алла радовалась хотя бы тому, что он не выплевывает пищу, узнав, что еда из турецкой халяльной мясной лавки, как однажды выплюнул кусок мяса из праздничного корейского супа, приготовленного соседом Кимом.


Молодые должны были приехать через неделю. Мадам Че, чтобы избежать скандала, готовилась честно все рассказать, но страх ей мешал. Больше всего она боялась, что если Че Гевара вдруг проявит характер, обещавший жениться турчонок сдрейфит и улизнет. И тогда мадемуазель Че никогда не простит им такого предательства и позора. Поэтому без предварительного объяснения было никак нельзя. Но подвернулся случай. В городе люди в хиджабах раздавали всем прохожим Коран в твердом зеленом переплете, с золотым тиснением в переводе на немецкий. Че принес его в дом, стал показывать с комментариями, что полтора миллиарда людей на земле считают эту книгу священной, видимо, неспроста, и стоит с ней ознакомится.
- Наверное, в ней что-то есть, - сказал он за ужином в присутствии Закусонского.
- Наверное кровь в больнице была турецкой, - подумала мадам Че, - может, пить меньше станет?
- Зря Магомет был неграмотным, - сказал Закусонский.
- Это почему зря? - удивился Че.
- Тогда бы он смог познакомиться с учением святой равноапостольской церкви.
- Зачем?
- А затем, что тогда бы одной религией было меньше, а у христиан одним святым больше, - Закусонскому понравилась собственная шутка.
- Так в том-то и вся соль. Авраам спорил с Б-м, Моисей спорил, а Мухаммед только слушал и повиновался.
- Вот и я говорю, те слишком грамотные были. А все равно жаль.
И вот тут жену Че будто прорвало, будто открылись свободные горизонты для полета, и она с восторгом вскрывшегося прыща выпалила вдруг:
- Ах, как хорошо, приедет дочка со своим турчонком, будет о чем умном поговорить.
- Как это с турчонком?
- А разве ты не знал? - искренне удивилась мадам Че, - он у нее турчонок.
- Из салафистов небось?
- Каких таких славистов? - не поняла по своей простоте мадам Че, но после догадалась: Нет, обыкновенный. Его мать ходит в лосины и курит одну за одной.
Че побагровел, потом почернел. Это было даже видно через недельную щетину. Потом окончательно позеленел. Он пытался вспомнить, откуда он должен был знать о турчонке, но никак не вспоминалось, и ему стало очевидно, что часть его личной жизни, тесно связанной с мадемуазель Че, идет стороной.
- Как его зовут?
- Ты разве забыл?
- Да, забыл.
- Его фамилия, кажется, Сенгюль. Ахмед Сенгюль. Красиво?
- Очень. Такое не забудешь, - сказал Че и пошел курить в туалет, что было ему категорически запрещено. Он сидел на унитазе, не снимая штанов, как черноморский грек на опрокинутой шаланде, и думал о том, что хорошо бы вот так всю оставшуюся жизнь просидеть. Только не хватало моря. Мадам Че, несмотря на запах табака, распространившийся по дому, в свою очередь, молчала, из чего он сделал вывод, что виновата.
Спустив воду в унитазе, чтобы жена слышала, что он не зря сидит в туалете, Че мысленно опять оказался в районе тех побережий, где жили его предки, где они на смерть сражались с турками, где их земли отобрали, а потом вернули, но не тем, кому они по праву принадлежали, что его собственная фамилия имеет не греческий, а турецкий корень, и в переводе на русский означала бы Попов, сарай — это дворец, а дурак — всего лишь остановка. Со времен османского владычества в нем самом, наверняка, могли затесаться турецкие гены, как в русскую речь затесались слова карандаш, буран, башмак, утюг, калач, богатырь — почти четверть словаря Даля. Он подумал, что турки и греки, как все черноморские и средиземноморские народы — это все одно и то же, даром что они все чернявые, коротконогие и носатые. Одолев такую грандиозную по масштабу мысль без малого за полчаса, Че снова спустил воду в унитазе, вымыл для пущей убедительности руки и просветленный вышел вон.
- Разницы никакой нет! - сказал он, войдя в кухню.
- Господи, да что это с ним такое? - подумала мадам Че, не в состоянии понять перемену.
- Пусть едут, - подвел итог Че Гевара.
- Кто тебя надоумил?
- Аристотель. «Трагедия — это целое, а целое имеет начало, середину и конец».
- Аристотель?
- Ну...
- Окончательно?
- Я же сказал! Жду финала. Человек не может одновременно свистеть, засунув пальцы в рот, есть, хлопать в ладоши и петь.
Услышав это, мадам Че побежала звонить дочери, чтобы сообщить ей приятную весть и что все пока обошлось. Дочь, услышав историю в пересказе мадам Че, почему-то расстроилась и сказала:
- Я всегда знала, что он дурак.
- Но почему же, все так счастливо разрешилось? - спросила мать.
- Круглый дурак! - разъяснила дочь.


Теперь, когда путь к счастью дочери был расчищен и встреча должна была состояться, мадам Че придумала позвать дедушку и бабушку со стороны Че. Ее родители, как написал бы известный немецкий автор, чтобы отделаться от этой необязательной сюжетной линии, жили далеко в Сибири.
- А кто он? - спросила Эльфрида Францевна, мать Че Гевары, - русский?
- Нет.
- А кто тогда?
- Ахмед Сенгюль.
- Турок?! - она даже вскрикнула.
- А что тут такого?
- Ты же знаешь, кто мы, а кто они... Нашей ноги в вашем доме не будет, если она его приведет. Это я твердо сказала. А если поженятся, мы ее проклянем, - в ее голосе прозвучала тевтонская твердость.
- Посидите с полчасика в уборной, там приходят хорошие мысли, - сказала мадам Че, но услышала прерывистые гудки. Уверенности в том, что ее слова достигли цели, не было.
Она пересказала разговор Че, когда тот выпивал с Закусонским на террасе.
- Парадокс в том, что к СССР, нагадившему каждому из них лично, они относятся с нескрываемой симпатией, - сделал Че вывод, - в то время как к туркам, нагадившим их далеким предкам, относятся со стойкой враждой и неприязнью.
- Если взять исторически, турки — самые сильные конкуренты русских, - умно сказал Закусонский.
- Хуже евреев? - спросила мадам Че по-простецки.
- Нашла с кем сравнивать, конечно хуже, - твердо сказал Че Гевара.


Впервые все встретились за ужином. Че Гевара из Бад Хеслиха достал зеленый Коран и с гордостью стал показывать его Ахмеду.
- Читаю. Надо же знать, чему вас там учат.
- Я Коран мало знаю, - признался Ахмед.
- Коран, сынок, означает «чтение». Его читать надо, - сказал Че с ударением на последнее слово.
- Прочту, когда будет время. Я не спешу. Учебу закончу. Вообще-то Коран был написан исключительно для арабов. А мы турки, - сказал Ахмед и улыбнулся.
Получив такой ответ, Че Гевара отложил в сторону книгу и весь вечер посвятил спору между евреями и исмаилитами о первородстве, вечном споре среди семитов о духовном наследии праотцов. По мере того, как Ахмед напрягался и бледнел, Че постепенно становился на сторону исмаилитов, чтобы не разжигать внутрисемейный скандал.
- Как было точно установлено, - поведал Че Ахмеду, - ангел Джибрил являлся Адаму двенадцать раз, Еноху — четыре раза, сорок два раза Ибрахиму, четыреста раз Мусе, десять раз Исе и двадцать четыре тысячи раз Мухаммеду.
- Да хоть миллион, - вставила мадемуазель Че, - Что с того?
- Это я к тому, кто теперь среди пророков главный.


Спальную комнату для ночлега молодым выделили на втором этаже, прямо над комнатой Че Гевары.
- «После поклонения Б-гу самое лучшее дело — любить друг друга», - напутствовал Че молодых изречением из Корана.
- Мы предпочитаем наоборот, - заметил Ахмед.
Че был уверен, что молодые не дадут ему спать, тем не менее сам проспал ночь как павший в бою. Помогло выпитое красное вино.
Утром Ахмед спустился вниз. Че Гевара уже завтракал, чем послала ему мадам Че, пил кофе, отрезал маленькими кусочками сыр, клал на хлеб с маслом, прижимал сверху пальцем и отправлял в рот.
- Как спалось? - поинтересовался Че, прищурив правый глаз, - ангел не приходил?
- Приходил.
- Откуда ты знаешь, что ангел? Может, это был дьявол?
- Он увидел голое женское тело, испугался наготы и убежал, - объяснил свою уверенность Ахмед.
- Не понял.
- Дьявол бы остался.
Тут Че вспомнил, что дьявола зовут Иблис. Получался хороший каламбур, объяснить который не представляло никакой возможности. Вместо этого он поднял палец вверх и произнес нравоучение из Корана: «Промывай нос по утрам, потому что во время сна в носу поселяются духи».
Ахмед попросил у мадам Че переносную столешницу, спросил, где взять еду, приготовил апельсиновый сок, кофе и понес на второй этаж.
- Ты когда-нибудь мне готовил завтрак? - спросила мадам Че.
- Никогда.
- Молодец, доченька, - сказала она, - другого я от тебя не ожидала! Это как взятие Измаила.


К обеду на смотрины жениха, а Ахмед на второй день прибывал уже в таком качестве, пришли друзья Че Гевары: Аркадий Закусонский, поэт Александр Рюмочкин и сосед Мустафа, приглашенный исключительно с той целью, что если все будут пить озу, а Ахмед нет, чтобы жениху не было совсем скучно. Позвали одинокого садовника Эрнста Бремзена, как представителя коренной национальности. Без этого никак.
В большой кухне, где легко можно было уместить за большим круглым столом человек десять, на стене висела карта мира. Че, как всегда, сидел к карте спиной, причем мог ни с того ни с сего ошарашить собеседника вопросом про актуальную столицу Гондураса или Лесото, и если гость не мог ответить, торжественно называл сам и с многозначительным превосходством улыбался. Слева от Че за столом сидела дочь, потом Ахмед, рядом с ним Мустафа, затем как выбитый зуб, место для мадам Че, ну а далее все подряд: Закусонский, Рюмочкин с женой и одинокой садовник Эрнст Бремзен.
- Ну, будем знакомы, - сказал Че и поднял стопку. К его удивлению к нему присоединились все, присутствовавшие за столом. Выпили.
- Первый раз в жизни встречаю выпивающих магометан, - сказал Рюмочкин на православный манер.
- А озу, разве не турецкая водка? - спросил Ахмед, - ее в Турции тоже делают.
- Греческая, - уже по-отечески поправил его Че.
- А ракия?
- Та турецкая.
- А разница?
- Никакой.
- Мерзкий анисовый спирт, - проворчал Эрнст, - aber keine Sorge, passiert nichts.
- Вот именно, и не поймешь, кто есть кто, - Че повернулся к карте мира и ткнул пальцем в Черное море, потом очертил овал, захватив Средиземное, - мы все родом отсюда. Нет между нами никакой разницы. Так вам прямо и скажу. Я, может, тоже турок, только грек.
- Я не отсюда, - обиделся Эрнст, - aber passiert nichts.
- Это после первой рюмки, - сказал Закусонский, - что будет потом?
- Потом будет турецкий суп из говяжьего желудка, - сообщила мадам Че.
- Мне не надо, - отказался Ахмед.
- Я тоже не буду, - сказала мадемуазель Че и заглянула в кастрюлю, где запятыми плавали кусочки говяжьего тела, - это ужасно.
- А я с удовольствием, - одновременно сказали Мустафа и Закусонский.
- А что это? - спросила жена Рюмочкина, - это на что-нибудь похоже?
- Это похоже на польский «журек», только с фасолью, - пояснила мадам Че.
- Фу! - капризно фыркнула мадемуазель Че.
- Keine Sorge. Я «журек» в детстве очень любил, - сказал изгнанный из Силезии немец Эрнст, - passiert nichts.
- Польша, между прочим, по-турецки — Ляхистан, - сказал Че, - это твоя родина, Эрнст! И сам ты Лях. И было у Ляха два брата, Рус и Чех. Рус у нас Рюмочкин. И Рус был младший. Закусонский, ты будешь Чех.
- Нет, - ответил Закусонский, - лучше я буду Жид.
- Я всегда говорил — все люди братья, только они об этом не знают, - сказал Мустафа.
Выпили по второй. Наступила пауза молчания. Разговор на отвлеченную тему начал Закусонский.
- Не могу понять, зачем Хомейни запретил шахматы, как несовместимые с нормами шариата?
- Потому что там не король, а королева ходит куда хочет и как хочет, - подметил Ахмед.
- Всякие вопросы типа «почему?» и «как же так?» в исламе абсолютно не уместны, - пояснил Мустафа.
- А что уместно? - спросил Че.
- Даже абсурдны, - добавил Мустафа.
- Так почему же? - тут уже все заговорили хором.
- Вопрос ставится так: «Что из этого следует?»
- И что же из этого следует?
- Из этого следует: Не играть в шахматы!
- А что такое «нормы шариата»? - спросила жена поэта Рюмочкина?
- Это когда жена сидит дома, а на улицу выходит, покрытая до пят, - почему-то за Ахмеда и Мустафу ответил Че, косвенно намекая дочери на ее будущую нелегкую судьбу.
- Правда, так оно и есть, но если по своей воле, - постарался смягчить Ахмед.
- Keine sorge, - сказал Эрнст, - passiert nichts.
- Да ну?
- Ну.
- Муж и жена — это единое целое, как инь и янь, - сказал Закусонский и решил, похоже, сострить, - так учит нас Тора.
- Женщина — дополнение к существованию мужчины, - добавил Че, - ограждает его от дополнительных забот.
- Жена должна хранить домашний очаг и воспитывать детей, - согласился с ним Мустафа, - чтобы мужчина мог идти... вперед.
- К соседу играть в нарды? - сказал Закусонский и засмеялся, - нарды не запрещены, потому что там все пешки равны.
- Молиться и думать о вечном, - опроверг его Мустафа.
- Если бы в мечети женщины молились не позади, а впереди мужчин, - сказал Эрнст Бремзен, - вере вашей очень быстро настал бы капут.
- Не понимаю одного, - сказал Закусонский, - почему мужчин в раю ожидают черноокие гурии, а женщин кто ждет? Я имею ввиду каких-нибудь там атлетов, тренеров по фитнесу и прочих накаченных красавчиков. Выходит, даже в исламском раю нет среди мужчин и женщин равенства.
- Они хоть соединяются вместе, муж и жена? - спросила мадам Че.
- Ему там с гуриями будет не до жены, - предположил Закусонский.
- Во всем есть свои достоинства, - сказала мадам Че, протирая на полу лужу от пролитого красного вина, - он может при жизни так надоесть, что видеть его в раю не захочется.
- Женщин ждет тишина, мир и покой в доме из полой жемчужины, - пояснил Мустафа.
-  Keine Sorge, - поддержал его немец Эрнст, - раз сказано — будут блаженствовать, — значит будут. Passiert nichts.
- У евреев женщина в раю — скамейка под ногами мужчины, - сказал Закусонский.
- А что делают мужчины? - полюбопытствовала Рюмочкина.
- Угадайте с трех раз?
Мусульмане предусмотрительно молчали.
- Считают деньги? - сказал прагматичный Эрнст.
- Устраивают погром антисемитам? - это была версия Рюмочкина.
- Играют в симфоническом оркестре произведения Вагнера? - съязвил Че.
- Это в аду. В раю евреи изучают Тору! - назидательно поведал Закусонский с чувством превосходства, - это вам не 72 гурии.
- Есть предание, что Хадиджа, любимая жена Мухаммеда, держала его вот так, - сказал Че и показал, как.
- Нельзя смеяться над Аллахом и Мухаммедом, - насупился Мустафа,
- Бог всемогущ, он не нуждается в твоей защите — если его защищать, то какой же он тогда Бог? - резонно заметил Че.
- Аллах накажет.
- Его ни рассердить, ни обидеть, ни вызвать чувство мести нельзя.
- Как там у поэта, - предложил вдруг свою версию семейных отношений Рюмочкин, -
«Рассол по утру приготовит,
Пожар души укротит».
- Семья — это переход от единственного числа к множественному, - вдруг услышали все мадам Че, до этого занятую исключительно бытом и плитой. Все опешили, а немец Эрнст даже поперхнулся.
Тем не менее решили за это выпить.


После третьей рюмки выяснилось, что никто больше не хочет пить озу или ее турецкий вариант ракию, а все хотят обыкновенную русскую водку, почитая ее за чистый продукт, в отличие от виски и коньяка. Водка, или, как ее еще называют, хлебное вино, была в баре, бар в подвале, в комнате, где находилась домашняя сауна, поэтому за водкой надо было спуститься вниз.
- Алла, я в бар! - сказал Че Гевара и встал из-за стола.
В это время гости еврей Закусонский, турок Ахмед и курд Мустафа с перепугу полезли под стол, инстинктивно прячась под тяжелой стеклянной столешницей, и застыли от ужаса в позе орла. В глазах было отчетливое намерение предстать лицом к лицу с Б-гом.
- Ну, вы, монотеисты, даете! - сказал Че Гевара, заглядывая под стол, - совсем друг друга напугали до полусмерти.
- Не мерзавцы..., - сделал свой вывод Эрнст, - а реакция одна на всех. Aber nichts passiert!
Было хорошо видно, как мадемуазель Че показала Ахмеду под столом маленький, но грозный кулак. Мгновенно все трое выскочили из укрытия и расселись по своим местам, как провинившиеся, но быстро исправившиеся дети.
- Вот то-то и оно, - сказал одинокий Эрнст, с завистью поглядывая на влюбленного Ахмеда.


Постепенно начало смеркаться. На небе появилась слегка забеременевшая луна. Че Гевара сильно выпил и устал. Ни говорить вслух, ни пить огненное хлебное вино он уже больше не мог. Мадам Че помогла ему встать и улечься в другой комнате на диване, и он так захрапел, что пришлось плотно закрыть дверь.
Турок Ахмед, курд Мустафа, немец Эрнст и еврей Закусонский продолжали пить и есть дальше. Пили за все, как говорится, и за еврейское рождество, и за турецкую пасху. Рюмочкин, как настоящий русский поэт, прикорнул на плече своей покорной супруги, мадам Че меняла блюда и уже дошла до пирогов с грибами, плюшками и напитком, который у русских и турков называется одинаково чаем, когда в процессе чаепития образовалась гармония в завершенном пространстве кухни, а в раскрытом окне появился столб, который у разных религий называется по-разному, но обозначает зримое присутствие Б-га на земле, явившегося сразу четверым, изрядно поддатым мужчинам, правда, в порядке сильнейшего исключения и вопреки всякой логике, потому что Б-ог свободен и делает, что хочет.
От неожиданности все замолчали.
От наступившей тишины, рождающей в голове колокольный звон, проснулся поэт Рюмочкин, глаза его открылись, словно с ночи слетела паранджа, и он тоже уставился на столб с блаженно-православным выражением лица, помеси радости, счастья и умиления.
- А всему причиной - «непутевая» дочь Че, - сказал он, глядя в окно, и с восторгом добавил: Так вот же она какая, истинная благодать!
Но может, это было всего лишь обманное впечатление, и дело было вовсе не в мадемуазель Че, а провинилась сама мадам, плохо понимавшая в грибах в силу городского восточно-сибирского происхождения, особенно в тех, что продаются на базаре в маленьком городке Бад Хеслих, что возле голландской границы, у которого истинно немецкого осталось разве что только название.
И ведь действительно, такой вариант никак исключить нельзя. В конце концов, как утверждают атеисты, все пророчества и видения — это всего лишь галлюцинации и болезненные припадки, и спорить по их поводу совершенно бессмысленно и себе дороже, как впрочем и категорически их отрицать.

Берлин. Ноябрь 2014