Тенор

О времена, о нравы!
           Цицерон

 Известного в определенных кругах тенора Сверчкова пригласили петь в один из клубов на окраине Москвы. В его репертуар входили арии из опер, романсы; на бис он обычно припасал русские народные песни. Его голос звучал так проникновенно, так искренне, что ни один концерт не проходил без оваций, без криков «браво».
В клуб Сверчков отправился на автобусе. К своим тридцати восьми годам жизни он так и не скопил на машину; потом пересел на метро. Отправился заблаговременно, чтобы до начала концерта немного распеться. Тем более он не знал, что собой представляет зрительный зал, в котором ему ещё не приходилось петь, какова там акустика, как будет звучать в нём его голос.
 Как нарочно, когда автобус, на котором ехал Сверчков, был уже недалеко от метро, случилось непредвиденное – движение безнадежно остановилось. По его расчетам, если «пробка» не рассосётся за полчаса, он опоздает на свой собственный концерт.
Впрочем, так оно и случилось. Когда Сверчков вбежал в вестибюль клуба, его встретила взволнованная администраторша.
– Идите скорее, – торопила она Сверчкова, – народ в зале уже давно вас дожидается.
– Ах, как жаль, – сказал Сверчков. Я хотел перед концертом немного порепетировать, проверить акустику зала. Знаете ли, голос в разных залах по-разному звучит.
– Ну, теперь уж не получится, – заявила администраторша.
Сверчков поспешил переодеться: распаковал свой белоснежный концертный костюм с атласной бабочкой. Он знал, что этот костюм великолепно сидит на его высокой, немного худощавой фигуре, издали значительно сбавляя его реальный возраст. Посмотрел на себя в зеркало: всё хорошо, вот только волосы от спешки слиплись. Перед выходом из дома он слегка подзавил свои светлые прямые волосы, предполагая, что при исполнении арии Ленского они будут пышно расползаться по плечам, подчеркивая романтичность героя. Но сейчас волосы висели сосульками, выпуская из-под себя уши.  Это расстроило Сверчкова. 
«Что за чёрт, – подумал он, стоя перед зеркалом. Вид головы неприглядный. Как я буду петь Ленского с такими космами. Ну, да ладно. Только бы голос звучал».
Запрятав  кое-как уши под волосы, Сверчков вышел на сцену. Публика от долгого ожидания взорвалась аплодисментами.
Сверчков запел. Первым в его программе был романс. Голос исполнителя полетел куда-то далеко-далеко, затерялся в стенах клуба, но, похоже, до собравшихся в зале так и не дошёл. Сверчков был в растерянности. Допев кое-как романс до конца, он стал быстро перемещаться по залу. Сначала взобрался по ступеням на нечто, похожее на балкон, вероятно, предназначенный для каких-то спектаклей. Очутившись чуть ли не над головой аккомпанирующей ему пианистки, он изрек в зал:
– Ну, как, отсюда меня слышите?
– Слышим, – кричали из зала, но только плохо, глухо как-то.
– А отсюда? – кричал Сверчков, быстро переместившись по проходу в последние ряды партера.
– Хорошо слышим! Оттуда очень хорошо! – кричали зрители.– Только не видим. Где вы?
– Я здесь! – кричал Сверчков. – Оглянитесь назад. Зрители дружно заёрзали на стульях, пытаясь отыскать глазами певца.
– Вот отсюда я и буду петь, – заявил Сверчков.
 Повезло тем из зрителей, которые сидели возле прохода. Они развернулись на стульях, и хоть в пол-оборота, но могли видеть певца. Слушая его одним ухом, другим они улавливали приглушённый звук аккомпанемента. Остальным же до конца концерта пришлось взирать на одинокую пианистку на сцене. Но зато голос невидимого певца звучал откуда-то с последних рядов партера великолепно. И тут у Сверчкова мелькнула мысль: «А что если спеть экспромтом «Песню певца за сценой», раз уж большинство сидящих в зале всё равно не видит меня». Он подбежал к пианистке, пошептался с ней; она, по-видимому, знала аккомпанемент. Потом возвратился на своё место в конце зала. Полилась сладостная мелодия: «Страстью и негою сердце трепещет…» Когда Сверчков закончил петь, зал взорвался аплодисментами, крики «браво» слышались со всех сторон.
 После концерта Сверчков ринулся к администраторше.
– Что это у вас за акустика такая? – гневно изрёк он. Петь пришлось чёрте откуда. Никогда в жизни так не пел.
– Не расстраивайтесь, – сказала администраторша. Сейчас всё объясню. Дело в том, что сцена  сначала была как раз в том месте, откуда вы пели, а потом мы как бы развернули зал, потому что народ в своей основной массе все-таки предпочитает эстраду. А там ведь, знаете, как поют: с микрофонами, с усилителями. Стоит такой грохот, что только и был выход, переместить сцену на противоположное место, чтобы хоть как-то заглушить этих музыкантов.
– А, понимаю, – наконец успокоился Сверчков. Переоделся, свернул свой белоснежный костюм, запаковал, чтобы не испортить в дороге, надел свою потёртую дублёнку и пошёл к метро. Волосы облегали его худые скулы, и он больше был похож на хиппи, чем на одухотворённого Ленского, арию которого только что исполнял. В метро в таком виде он органично слился с толпой народа. Трясся в душном вагоне и всё думал, почему всё так упростилось, переменилось с точностью до «наоборот»: настоящее искусство заменилось на балаганы. Даже залы под них переделываются. Да и денег за свои концерты балаганщики собирают несравненно больше; на метро уж, наверное, не ездят.