Маг

Рекомендуется читать после рассказов "The Devil", "Луна" и "Шут".

Зима 1915 года, Галиция. Уставшие, лишенные боеприпасов русские войска отступают под натиском германских дивизий, покидая все, что было завоевано ими ценой огромных потерь за первые полгода Великой войны. Но незыблемо стоит Российская империя: отважен и уверен полет ее двуглавого орла, вцепившегося в свои бескрайние просторы, многоводные реки и неистощимые рудами, сказочные горы. Оттуда, с востока, уже накатывается тяжелая лавина, готовая погрести под собой «безотказную» германскую машину с ее «великой национальной идеей» и «гениальными полководцами». Оттуда, с востока, уже готова выйти другая сила, построенная не на мощи орудий, а на всепобеждающей правде. Но сила эта пугает не только Германию, ибо от подобной правды, как от бубонной чумы, испокон веков в ужасе бежали «просвещенные» европейские державы.

1
- А зима здесь теплая…, не то, что у нас, в Туле! – сказал немолодой солдат, и, сощурившись, посмотрел на выглядывавшее из-за веток солнце. – С такой зимой и валенки не нужны!
- Валенки, может, и не нужны, а вот белые тапочки – в самый раз! – пошутил шедший рядом солдат с перевязанной шеей.
- О, ты гляди, - герой! В одном сражении побывал, а туда же! – ответил немолодой, смерив того презрительным взглядом. – В «японскую» еще и не то бывало!
- В «японскую» я еще пацаном был…, - вынужден был признать «молодой», поправив повязку.
- Так вот и помалкивай, тютя!
Вокруг них засмеялись. Кто-то закурил ловко сделанную на ходу самокрутку, и вскоре до Бубнова донесся запах забористой солдатской махорки. Махорку Бубнов не курил, но всякий раз, когда оказывался рядом, с удовольствием вдыхал этот запах. Он напоминал ему детство, когда он, еще мальчишкой, возвращаясь из гимназии, любил заходить в ремонтные мастерские, слушая скупые разговоры рабочих и наблюдая за умелыми движениями их покрытых мазутом рук.
«Что ж, отступление, так отступление…», - подумал Бубнов, прислушиваясь к грохочущей где-то за лесом канонаде, - «ничего, переживем и это!»
- Ваше высокоблагородие! – услыхал он голос Залегина, что, несмотря на многочасовой марш, был таким же бодрым и молодцеватым.
- Что вам, штабс-капитан?
- Люди устали…, разрешите скомандовать привал?
- Разрешаю, Иван Сергеевич, - с улыбкой сказал Бубнов, не пытаясь скрыть за  полковничьим чином своей некомпетентности в вопросах походного регламента.
- Слушаюсь! – сказал штабс-капитан, вытянувшись как на императорском параде, так что Бубнову даже стало неловко за свою вымазанную в грязи шинель, заляпанные сапоги и болтавшийся на плече погон. Погон этот был оторван во вчерашнем бою неудавшимся ударом штыка ошалевшего от крови германского ефрейтора, но все-таки, Бубнов чувствовал себя неловко, и постоянно поправлял его под портупеей, водружая на должное место.
Бубнов был на фронте всего второй месяц. Нет, он не жаждал воинских подвигов, понимая, что был уже не в том возрасте. Но сводки с фронта, и, особенно рассказы знакомых и сослуживцев, постепенно сделали для него невозможной тихую мирную жизнь, и осенью он подал прошение о своем призыве.
Из всех воинских специальностей для него подходила лишь одна – контрразведка, где он вскоре и оказался, получив возможность испробовать на практике свой «аналитический метод», благодаря которому он долгие годы занимался частным сыском, достигнув в этом весьма неплохих результатов. Чин статского советника, в котором пребывал Бубнов, автоматически делал его полковником, и, начиная с декабря, он вступил в должность заместителя начальника контрразведки при штабе 10-й армии, открыв, тем самым, новую и совершенно неожиданную страницу своей жизни.
Но стремительное наступление неистового Макензена выбросило его из «теплого» штаба в суровую прозу военной жизни. Его автомобиль был разбомблен под Гродно, а сам он, с двумя офицерами из его отдела, прибился к остаткам 27-го пехотного полка, оказавшись в нем старшим офицером, а потому и принявшим над ним командование, без особой охоты для себя.
Вот уже вторую неделю оказавшийся в его подчинении полк шел через лес, на восток, в надежде выйти на вторую линию обороны русской армии. Имея в своем составе чуть более пяти сотен человек, и два десятка подвод, которых едва хватало на перевозку раненых, полк должен был постоянно отбивать атаки преследовавших его по пятам отрядов Макензена, знавших свое дело, подобно натасканным гончим.
Бубнов похудел, зарос многодневной щетиной, и обрел ту особую мужскую красоту, что неизменно придают человеку опасности и вид близкой смерти, постепенно становящиеся для него чем-то привычным и даже обыденным. Движения его сделались резкими, речь – отрывистой, а красивый «дипломатический» лексикон в нужные моменты быстро уступал место забористой русской брани, так что попавшие к нему подчинение солдаты более уже не называли его «наш барин», а исключительно «наше благородие», видя произошедшую в нем перемену.
Особенно подняло его престиж последнее сражение, когда Бубнов, озверев от гнева, выхватил винтовку из рук убитого солдата, и, схватив ее за ствол, с хрустом раздробил череп германского офицера. А потом, продолжая держать ее, как обычную дубину, повел в атаку солдат, обратив противника в постыдное бегство. В России любят физическую силу, если она соседствует с великодушием. Сила была у него с молодости, - великодушным его сделали пережитые страдания, поэтому вскоре его авторитет оказался не меньшим, чем у штабс-капитана Залегина – настоящего кадрового офицера и героя русско-японской войны.
Все эти перемены застали Бубнова врасплох, пройдя кривой казацкой шашкой по его душе, так что порой он и сам не мог сказать, какая именно ее половина заставляла его едва сдерживать слезы при виде умиравших от ран солдат, а какая – полыхать от гнева от одного только вида шишкастых германских касок. Правда, задумываться о таких вещах, у него вовсе не было времени. И когда очередной день сменялся долгожданной ночью, он падал с ног, проваливаясь в приятное забытье, чтобы наутро опять вести свой разговор с преследующей их по пятам смертью.

2
«Как странно складывается человеческая судьба! Подобно мотыльку, преодолевающему внезапны порывы ветра, ее швыряет из стороны в сторону непредсказуемая жизнь…, - ради забавы..., во имя какой-то цели? Пускай даже и второе. Но кто дает ей право решать и, что еще важнее, перед кем она будет ответственна за свои поступки, если плата за достижение цели окажется слишком высокой?»
Нелюдов остановился. Сорванный ветром лист закрутился в холодном осеннем воздухе, и, пролетев вдоль каменного забора, упал к его ногам. Пролежав какое-то время, он несколько раз вздрогнул, но, подхваченный следующим порывом, сорвался вновь, уносясь прочь, в темную воронку времени.
«А может, все в моей жизни было правильно? Детство, юность, развеселые студенческие годы; и «ударившие по голове» 90-е, и окончательно разочаровавшие последующие годы…, и карты Таро, и встреча с Мелиссой…, и его Марина…, и этот, только что пролетевший мимо него лист?» - Нелюдов улыбнулся: только что он повторил простой и понятный вывод «мудреного Фихте», к которому тот пришел, написав множество невозможных для понимания работ.
- Время прогулки закончилось! – услыхал он голос охранника, и обрадовался этому. День выдался сырым, и Нелюдов заметно продрог. Но была еще одна причина, заставлявшая его вернуться в свою комнату с узкой кроватью, серыми обоями и небольшим письменным столом. Именно эта причина побудила его тут же покинуть двор, тогда как обычно он еще делал один круг вдоль стены, и охранник не возражал против этого.
Заведение, где он теперь находился, трудно было назвать тюрьмой в том смысле, в каком понимает ее общество. Скорее, это был некий «карантин», предназначенный для временной (и не очень временной) изоляции тех, чьи действия не противоречат общественным законам, но мысли являются либо нежелательными, либо, - и это гораздо хуже, - откровенно нетерпимыми для тех, кто имеет власть устанавливать в мире что именно в нем является «добрым», а что - «злым».
Находясь здесь уже два месяца, Нелюдов всего несколько раз видел своих собратьев по судьбе, но этого оказалось достаточно, чтобы определить, что причина их пребывания здесь была той же, что и для него: вторжение на «запретную территорию» неведомых знаний, старательно оберегаемых от человека иными, контролирующими его силами.
Как-то раз, выходя из душевой, он встретил одного из узников в раздевалке, который оказался там, скорее всего по нерасторопности охраны. Нелюдов знал людей, и потому ему хватило одного взгляда, чтобы определить в задумчиво стоявшем у окна человеке представителя той редкой породы, что всегда и во всем пытаются докопаться до самой сути вещей, не довольствуясь «общепринятыми знаниями».
В другой раз, проходя по коридору, он случайно услыхал обрывок фразы: «…вы что, не понимаете, что знания есть та дверь, открыв которую, вы уже никогда не сможете вернуться назад?» Успев узнать изощренность методов тех, кто уже более полугода ограничивал его свободу, Нелюдов даже подумал тогда, что, возможно, услышанная им фраза вовсе не была случайной. Может быть, «закинув» ее в его, расшатанное одиночеством сознание, некто пытался лишний раз убедить его, что пришло время одуматься и прекратить работу над рассказами, вернувшись к «правильной жизни» обычного человека.
Возможно. Но Нелюдов уже перешагнул тот предел, за которым человеческие страхи не могут более диктовать поступки душе – вечной отступнице рациональных материальных законов. Ему оставалось написать всего два рассказа, и он напишет их (так думал он тогда), даже если для этого ему понадобится писать их на собственной простыне, мокая вилку в самодельные чернила, готовить которые его научили еще в инквизиторской тюрьме. Правда, теперь в этом не было необходимости, ибо ручка и бумага всегда были на его столе, а в случае бессонницы ему даже разрешалось включать свет и работать ночью, что являлось злостным нарушением распорядка этого необычного заведения.
Но отнюдь не работа над рассказами в последнее время занимала Нелюдова. Возвращаясь теперь с прогулки, он думал о новом, появившемся у него умении, а его практический ум – о том, как он смог бы использовать это умение в собственных целях, главной из которых было освобождение из своего долгого заточения.
Как это часто бывало в его жизни, умение это пришло к нему внезапно. Начав несколько дней назад работу над картой «Маг», он долго сидел за столом, разглядывая ее. Он проделывал такое с каждой картой, пытаясь понять владевшие ею силы. Как и раньше, от долгого взгляда контуры рисунка постепенно начали размываться: краски «заплясали» полутонами и по краям ее возникло слабое свечение. Нелюдов уже успел привыкнуть к подобным вещам, считая их обычными эффектами утомленного зрения, но, как оказалось, он ошибался. Теперь в лежавшей перед ним карте было что-то новое: игра красок и полутонов создавала на лежавшем перед ним куске картона некое внутреннее, самодостаточное движение, - то, что человеческий ум привык называть более простым и емким словом – жизнь. И эта новая, неведомая для него жизнь, манила его к себе, прочь из убивавшего душу заточения, в котором он пребывал последнее время.
Вернувшись с прогулки, Нелюдов какое-то время ходил взад-вперед по комнате, испытывая что-то наподобие спортивного волнения, когда он, будучи юношей, ожидал своего вызова на ковер. Только тогда, в предвкушении боя, у него «горели» мышцы, - теперь же, у него тревожно стучало сердце и чувствовалось неприятное жжение внизу живота. Ему не хотелось доставать карты, но не достать их он не мог. Поэтому, находившись вдоволь, и окончательно осознав эту простую истину, он сел за стол и как страдающий тяжелым недугом больной, против воли потянулся за колодой.
Его по-прежнему интересовала карта «Маг». Вот уже месяц он собирался написать о ней рассказ, но что-то останавливало его. Какой-то неведомый страх, словно бы предостерегал от этого действия. Так мальчик, подойдя к трансформаторной будке, останавливается в тревоге, заслышав в его утробе мощное урчание; так отскакивает, прижав уши, бывалый пес, встретившись взглядом с глазами человека, способного на жестокость, - так бы, наверное, сделал бы и Нелюдов, если бы за его спиной не нависала нестерпимым мраком бесконечная пустота заточения.
Он вытащил карту, и стал смотреть на нее невнимательным, умышленно скользящим взглядом, как смотрел бы на нее обычный человек, заинтересовавшийся «красивыми, незнакомыми картинками» и не более. Но эта примитивная уловка уже не могла его спасти от проявления собственной природы, что всегда терпеливо ожидает своего часа, прячась, до поры до времени в причудливых «спиралях» таинственного ДНК…, и то, что должно было случиться – наконец, случилось.
...Сине-аквамариновое марево, окружавшее Мага, ожило, затрепетало…, и, не дав Нелюдову опомниться, «провалилась», в поверхность стола, чтобы в следующий миг обрести объем и пугающе реальные очертания.
- Здравствуйте, Антон Сергеевич! – услыхал Нелюдов, вздрогнув.
До этого момента его уже посещали подобные «объемные» видения, но все они проплывали в его сознании пассивными, молчаливыми образами. Это же, напротив, соскочив со стола, удобно устроилось на кровати, закинув ногу за ногу, и явно требуя к себе настоящего внимания.
Это был молодой человек…, впрочем, он мог быть и не так молод, потому что во взгляде эго уже не было того юношеского «вопроса», что постоянно «пробует» окружающий мир «на вкус и цвет». В этом взгляде, скорее, был уже ответ на этот самый вопрос, и этот ответ, отчего-то не понравился Нелюдову. Одет «молодой человек» был в положенную, согласно его карте, тогу, отороченную, как у римских патрициев, красной полосой. Его инкрустированные золотом ножны несколько дико смотрелись на сером «в клеточку» покрывале, на котором он так удобно устроился; в изумрудах дорогого, по-мужски элегантного перстня, таились отблески заходящего вечернего солнца.
- Сидеть на кровати запрещено распорядком…, - машинально заметил Нелюдов, - за такое здесь полагается наказание…
- Безобразие! – ответило «видение». – И как это вы терпите столь ужасное обхождение!
…- Выбирать не приходится.
- Тоже верно! – вздохнув, согласилось «видение», не собираясь, однако, покидать кровать.
Столь неприкрытая наглость со стороны его неожиданного визитера разозлила Нелюдова, поскольку, даже чувствуя утомление после напряженной работы, он и подумать не мог о том, чтобы прилечь на кровать ранее положенного срока.
- Да что случилось, Антон Сергеевич? Что вы на меня смотрите, как Ленин на буржуазию?
- Здесь повсюду камеры…, сейчас сюда придет охранник…, - сквозь зубы проговорил Нелюдов, ибо кровать продавилась под «видением» слишком уж натурально, чтобы это можно было считать плодом его утомленного воображения.
- А, и пусть приходит! Мы ему все объясним, и он поймет! – сказал гость, засмеявшись, но затем улыбка сошла с его лица, и он добавил уже совсем иным тоном: - по крайней мере, лучше бы ему понять…
- Охранник здесь ни при чем! – предупредил Нелюдов.
- Да, ничего с ним не будет! Тоже мне, Дон Кихот нашелся…
Незнакомец откинулся к стенке, изучающее посмотрев на Нелюдова.
- Ну…, поздравляю вас, Антон Сергеевич!
- С чем?
- Как, с чем? Ваше писательское ремесло довело вас, наконец, «до ручки»! Да, да! Все эти ваши творческие искания…, призраки, потусторонние силы…, ведьмы…, - вот вы и доигрались!
…- Кто вы?
- Я? – незнакомец аж подскочил от удивления. - Кто я? Возьмите карту и посмотрите!
Нелюдов бросил взгляд на стол – карта лежала на прежнем месте, и, словно в насмешку над ним, выглядела вполне обычно и заурядно.
- Маг…
- Браво! Ваш рассудок еще работает! – сказал он с издевкой. Видимо, Нелюдов тоже не вызывал в нем симпатий.
Наступило молчание. То самое, что нередко возникает между двумя мужчинами, если первое знакомство ясно дало им понять о ненужности и даже вредности «второго» и «третьего». Но гость не уходил. Подавив в себе чувство возмущения нетактичным вопросом Нелюдова, он ловким движением извлек из-за пазухи «мерзавчик» с яркой этикеткой, и с удовольствием отпил из него глоток.
- Продолжаем разговор! – провозгласил Маг, демонстративно не предлагая выпить Нелюдову. – Итак, ваши игры с потусторонними силами довели вас, наконец, до долгожданного финала, так что в скором времени вы станете одним из нас, с чем я вас от всей души и поздравляю!
Сказав это, Маг, вскочил с кровати и довольно театральным жестом потряс руку Нелюдова.
- Вас, конечно же, интересует – кто мы?
- Я догадываюсь…, - сказал Нелюдов.
Маг понимающе покачал головой.
- ...Теперь я понимаю, почему Гарадион так заступался за вас все это время. Другой бы на вашем месте сделался бы после подобных перипетий полным психом, а вы…, - вас, пожалуй, ничем не прошибешь!
- Стараюсь…, - сказал Нелюдов, впервые улыбнувшись.
«Какие же они, все-таки, смешные! – подумал Нелюдов. - Ведут себя так, словно они, едва ли не боги. А, на самом деле, стоит тебе где-то показать нестандартные способности, как они будут следить за каждым твоим шагом, так что даже в постель к тебе заглянут!»
- Да, вы, действительно, постарались, Антон Сергеевич! Но результатом ваших стараний, как это обычно бывает в жизни, станут новые, еще неведомые для вас трудности, поскольку компания, в которой вы вскоре окажетесь, прямо скажем, - не сахар!
Он отхлебнул еще глоток, правда, на этот раз, предложив и Нелюдову, но тот отказался.
- Понимаете, нашей, так сказать, компании уже более тысячи лет…, я, например, застал еще времена освобождения Испании, и, представьте, видел Изабеллу Кастильскую, как вижу теперь вас…, но среди нас есть и такие, кто видал короля Хлодвига и воевал под знаменами неистовой, как и все девственницы, Жанны ДэАрк.
...- М-да, в скверную компанию вы попали, Антон Сергеевич, в весьма скверную! Вот, вы сами посмотрите: вам ведь нет еще и пятидесяти, а сколько в вас уже накопилось ненависти к роду человеческому? А теперь умножьте-ка ее раз в десять – двадцать, и вы поймете, с кем вам теперь придется иметь дело!
- Я вас не понимаю…
Но Маг, будто бы не услышал его, и в заметном волнении сделал еще глоток.
… - Самый опасный из всех это, конечно, Первосвященник! Святоши всегда опасны, потому, что им всю жизнь приходится подавлять свои тайные желания… Правда, Император не лучше! И если первый готов истребить весь род человеческий из-за вопросов веры, то второй считает такое возможным, когда дело касается закона!
Маг усмехнулся, видимо, переполнявшие чувства мешали ему высказаться, а пережитые обиды не позволяли мыслям освободиться от этих самых чувств, кипевших теперь в его отравленном тысячелетиями сердце.
- Да, признаться, и остальные не лучше… Колесничий тщеславен, Смерть – безнадежно испорчена и развратна…, а Отшельник и вовсе само средоточие пороков, от которых он пытается избавиться со времен покорения Англии, создавая религиозные учения, одно глупее другого!
- А что насчет вас? Вы, конечно же, - луч света в этом царстве мрака!
Маг не обиделся и сарказм Нелюдова прошел мимо, как неудачно пущенная торпеда.
- Отнюдь… Что касается меня, то я вообще не понимаю, как мне удалось столько времени гневить небо своим пребыванием здесь, ведь я, пожалуй, раньше остальных осознал абсолютную бесполезность не только человеческой жизни, но и человеческого бытия вообще!
- Правда?
- Конечно! И чтобы прийти к этой простой мысли мне, в отличие от остальных, вовсе не нужно было накладывать на себя немыслимые обеты, участвовать в освободительных войнах или писать философские трактаты. Это знание пришло ко мне сразу, как только я получил Облик, который сделал меня неподвластным старости и человеческим болезням.
- Значит, убить вас, все-таки, можно?
- Убить можно кого угодно, Антон Сергеевич…, впрочем, не советую вам пытаться это сделать со мной. Думаю, для вас будет лучше просто дождаться своей очереди.
- Не понял.
- Конечно, не поняли…, - Маг сделал еще глоток, и, вытащив пачку сигарет, закурил.
- Курить здесь тоже запрещено!
- Ну, хватит уже! Ваш охранник теперь занят гораздо более важными делами, и потому не помешает нам!
- Что вы с ним сделали? – спросил Нелюдов, от которого не ускользнула недобрая усмешка Мага.
- Ничего особенного,  просто «внушил» вашим датчикам, что в коридорах полыхает настоящий пожар, так что ему теперь не до нас.
...- Так, на чем я остановился?
- На том, что вас окружает кучка негодяев, - подсказал Нелюдов, не преминувший случаем сделать очередной выпад.
- Ах, да! Совершенно верно! И вам, Антон Сергеевич, вскоре придется присоединиться ко всей этой компании, как говорится, - edem das Seine! А если вспомнить древнюю мудрость о том, что подобное тянется к подобному, то с вашей стороны довольно глупо поливать грязью своих будущих товарищей по коротанию вечности!
Глаза Мага блеснули, - «он ничего не забыл и ответил при первой возможности. Что ж, действительно, подобное тянется к подобному!», - подумал Нелюдов, узнав в этой злопамятности самого себя.
- Ну, хорошо, - сказал он примирительно, - а вам-то до меня, что за дело?
- Так…, ничего…, просто необходимый инструктаж…
Маг замолчал. Взгляд его остановился, и в больших, не по-мужски красивых глазах Нелюдов увидал совершенно человеческое выражение безысходности. Фляга в его руке подрагивала, как у перебравшего после ночной смены рабочего, пепел от сигареты небрежно упал на тогу, рассыпавшись по ней.
…- Очень обидно, когда тебя вычеркивают…, - сказал он, продолжая смотреть все в ту же пустоту, словно там, яркой, бесконечной полосой выстроилась теперь вся его многовековая жизнь.
- Я вас понимаю…, никто, никогда не ценит добрых дел…, а я уверен, что вы тоже их совершали.
- Почему вы так уверены?
- Потому что, прожив несколько веков, просто невозможно ни разу этого не сделать. А поскольку масштаб совершенных дел всегда соответствует масштабу личности, - думаю, список ваших дел вполне сопоставим со свершениями Ганнибала или Марка Аврелия.
Маг улыбнулся; у глаз его появились вполне «человеческие» морщины, отчего он стал как-то ближе и даже симпатичнее.
- А мы могли бы с вами подружиться, Антон Сергеевич…, жаль, что этому не суждено случиться…
- Отчего же? – спросил Нелюдов, и тут же в голову ему пришла неприятная, но вполне логичная мысль.
- Дайте мне закурить! – попросил он, понимая, что если мысль его была верной, то изменить уже ничего нельзя.
- Зачем? Вы же бросили!
Нелюдов опустил глаза, - гордость, было то последнее, что у него теперь оставалось.
- Что с вами? Да, неужели вы подумали…, что я пришел сюда для того, чтобы вас убить?
- А что – нет?
- К сожалению, в этом нет никакого смысла, ибо ваше, так сказать, новое назначение является скорее следствием моей трагедии, а отнюдь не его причиной. Причина же в том, что для одного из нас настало время покинуть этот мир…
- И это вы…
- И это я.
Маг сделал еще несколько глотков. Спиртное начинало действовать: щеки его заметно порозовели, в речи все более становился заметным акцент носителя какого-то из романских языков.
- Ах, да, - вот, возьмите! – он протянул Нелюдову сигарету и зажигалку. – Кстати, вскоре вы сможете курить, не опасаясь никаких последствий – нам это не грозит…
- Ну, да ладно! Пожалуй, мне пора! Полагаю, у меня осталось слишком мало времени, а мне еще нужно завершить некоторые дела.
- Подождите! – остановил его Нелюдов, когда Маг уже собрался встать с кровати. – Если уж вы были так любезны, что потратили на меня столько времени, то ответьте мне на один вопрос: в чем ваше назначение? Ведь такие способности не даются просто так? По крайней, мере, не должны даваться…
- Ей богу, вы меня не перестаете веселить, Антон Сергеевич! Такой же вопрос я могу задать и вам, ведь человеческая жизнь, как известно, одна из самых длинных среди живых существ…, - так, для чего она вам дана, Антон Сергеевич?
...- Не знаю, - подумав, честно ответил Нелюдов.
- Вот видите! И я не знаю... Однако прощайте, мне пора!
Маг поднялся с кровати, и, затушив окурок прямо о стол, сделал несколько шагов в сторону стены, как вдруг остановился.
- Да, чуть не забыл! Потом, когда вы уже будете... вместо меня, - не доверяйте ни кому из них, и, уж тем более, ни с кем не вступайте в дружбу! Максимум, что вы можете себе позволить – это временный союз, если он необходим для защиты ваших интересов. Помните: всегда и во всем действуйте исключительно в одиночку, ибо сила Мага слишком велика, чтобы кто-то из нашей компании мог желать с вами этой самой, бескорыстной дружбы. Ну, все, - желаю здравствовать!
- До свидания, - только и успел сказать Нелюдов, поскольку уже через миг его гость буквально растворился за стеной, и вокруг него вновь разлилась столь привычная за долгие месяцы тишина.

3
Нам никогда не узнать, что такое сны. Они, как детские сказки, в которые некогда верил всякий, пока «болезнь возраста» не заставила его окунуться в унылую повседневность, повелев позабыть навсегда веселый и захватывающий мир Кэрролла. Что поделать, - такова плата за обретение «зубов и шерсти», столь необходимых для жизни в «мире проявленном», где всем нам приходится проживать большую, но, увы, отнюдь не лучшую часть своей жизни! Но бывает, порой, ты провалишься в эту кротовую нору, подобно беспечной Алисе, и вихрь неведомых миров ударит тебе в лицо, подняв в душе наивное, давно позабытое детское счастье...
После беседы с Магом Нелюдов спал плохо. Постоянно просыпаясь, он осознавал, что его преследует один и тот же сон: уставший и голодный, он бредет по лесу в воинском обмундировании, а позади него неистово и гадко скрипит несмазанными колесами разбитая телега. Ему хочется ускорить шаг, но накопившаяся многодневная усталость висит на плечах пудовыми гирями и он продолжает идти, с трудом вытаскивая ноги из вязкой, хлюпающей жижи.
«Что это такое, где я?» спрашивал он себя, удивляясь тому, как правдоподобно ноет, придавленное винтовкой, правое плечо и как прилипла к спине, промокшая от пота гимнастерка.
Несколько раз он просыпался, и тогда вокруг него вновь были знакомые серые стены, а в окно расплывчатым желтым глазом светил все тот же фонарь, подвешенный на своей долговязой ноге..., и только ночь вокруг него была какой-то другой..., недоброй и неведомой. Таких пугающе «настоящих» снов Нелюдов не видел никогда, и даже донимавшие его когда-то призраки не вызывали у него ощущения провала в неведомое пространство, так что поначалу он даже почувствовал страх. Но опостылевший фонарь встречал каждое из его пробуждений холодной усмешкой разбросанных по стенам теней, и Нелюдов, наконец, решился.
Он взял со стола тетрадь с последними, написанными здесь рассказами, - остальные хранились у Марины..., должны были храниться, - и засунул ее за пазуху. Наверное, это было глупо, но после всего, произошедшего за последние полгода Нелюдов научился доверять собственным чувствам, насколько бы необычными они не были. Он вообще начал воспринимать собственную жизнь, как некую необъяснимую реальность; причудливые отражения «мира обычного», его усложненную копию. Поэтому, прижав к себе тетрадь, он вновь погрузился в сон, - теперь уже в полной решимости дойти его до конца.
Устремившись навстречу своему мороку, он пронзил, сковывавшие его, ненавистные стены и, не удержав равновесия, рухнул в холодную, липкую грязь.

4
- Ты чего это? Потерпи, уже немного осталось! – возник в сознании Нелюдова незнакомый голос, и чьи-то сильные руки подхватили его, поставив на ноги.
- Где я?
- Ха, известно где, - в Галиции, соколик! – сказал все тот же голос, не выпуская его из цепких рук.
...- В Галиции?
Нелюдов попытался сосредоточиться, но это у него не получилось. Сейчас он стоял на обочине дороги, а мимо него сплошной стеной проходили одинаковые серые шинели. Они все шли и шли, будто стремясь поскорей заполнить новое, «принявшее» его пространство, вытеснив собой пустоту его недавнего одиночества.
- Э...., да ты, я вижу, совсем раскис, дядя! – сказал тот же голос. Нелюдов теперь уже мог держать равновесие и потому посмотрел на говорившего. Им был молодой солдат с добродушным круглым лицом, показавшийся Нелюдову похожим на богатыря из детской сказки – сильного, но немного инфантильного от неистребимой веры в окончательное торжество добра.
...- Да, что-то я..., сознание потерял, что ли..., - осторожно ответил Нелюдов, еще не зная, как ему себя вести в этом новом месте.
- Я и вижу! От самых озер молодцом держался, а тут – на тебе! – солдат засмеялся, показав Нелюдову редкие зубы. – Ничего, скоро привал, потерпи маленько!
С этими словами солдат вручил Нелюдову винтовку, - ту самую, что уже успела натереть ему плечо во время снов, оказавшихся пророческими.
- Ну что, - оклемался? Тогда идем, а то еще, не ровен час, от своих отстанем! – сказал он, дружески хлопнув его по плечу.
- Да, идем, - только и оставалось ответить Нелюдову, принимая необычные, но уже свершившиеся обстоятельства своего «прыжка» на столетие назад.
Поднявший его солдат оказался крестьянином Тульской губернии. Звали его Федор Оглоблин. Был он призван недавно, но уже успел хлебнуть «окопной жизни» и даже заслужил «Георгия» за спасение раненого командира. Узнать это Нелюдову не составило труда, поскольку разговорчивость Федора могла соперничать, разве что, с его прижимистостью. Об этом, втором качестве его «неожиданного» товарища Нелюдов убедился, когда тот ловко испросил табачку у проехавших мимо обозников, но закуривать не стал, а извлек из кармана кисет и аккуратно высыпал туда добытое богатство.
Еще Нелюдов узнал, что отступает он вместе со всеми уже вторую неделю; что зовут его, - как ни странно, - Антон Нелюдов, что он не жадный «насчет табачку», но такой молчаливый, что его товарищу все время приходится говорить, чтобы не «помереть со скуки».
Слушая болтовню Федора, Нелюдов думал о своем новом положении. Зная, в общих чертах, историю Первой мировой войны, и аккуратно выведав год, месяц и место «приютившего» его времени, он понял, что это неожиданное путешествие не сулит ему ничего хорошего. Как ни мало довелось ему об этом читать, Нелюдов знал, что Великое отступление 1915-го принесло русской армии большие потери и утрату, столь необходимой на любой войне, твердости духа. Конечно, главные победы русской армии в этой войне были еще впереди, и гений Брусилова уже навис над «двухголовым змеем» Гинденбурга и Людендорфа…, но он, Нелюдов, мог и не дожить до этих дней, оставшись навсегда в земле будущей Западной Украины.
- Посторонись! Глаза повылазили, что ли?
Нелюдов едва успел отскочить в сторону, как мимо него проскакало несколько всадников. Федор с любовью посмотрел им вслед:
- Наш поехал..., Бубнов! Помню, сижу я в окопе, под бомбами: стра-ашно – хоть святых выноси! А он появляется, прямо из дыма – черный, как черт, да как заорет: ты почему, мать-перемать, сидишь тут, когда все в атаку пошли! Я вскочил и – вперед..., не поверишь – так до самых германцев и добежал! – Федор засмеялся, и, возбудившись от воспоминаний, полез в карман за кисетом.
- А ты ж бросил? – удивился он на просьбу Нелюдова дать закурить и ему.
- Опять начал...
- Это бывает! – понимающе произнес он, с трудом скрывая свое сожаление. Видимо тот, «прошлый» Нелюдов, отдавал весь, полагавшийся ему табак.
«Да..., «прошлый»..., - так, действительно, можно сойти с ума!» - подумал Нелюдов. Но он был жив и здоров, и забористый солдатский табачок был настолько же реален, как и висевшая на его плече винтовка Мосина, а значит, по большому счету, пока что ему не за что было гневить судьбу.
«Рассказы!» - обожгла его внезапная мысль, и он стал судорожно ощупывать себя, пока не почувствовал под шинелью знакомые контуры тетради. Она была зашита в подкладке..., - кем, когда, - этого ему, наверное, было никогда не узнать. Но это были они – его рассказы, – Нелюдов отчего-то был уверен в этом. Он также был уверен и в том, что его недавний гость уже встретил свою судьбу, передав ему – своему преемнику, нелегкую и неблагодарную долю Мага.
«А для чего вам такая длинная жизнь, Антон Сергеевич?» - вспомнил он его слова, и, поправив винтовку, с легким сердцем зашагал дальше.

5
- Сестричка, у тебя бинт найдется? – спросил Нелюдов, виновато улыбаясь.
- А что случилось, братец?
- Да вот…, ногу растер до крови…
Она повернулась, и у Нелюдова перехватило дыхание. Во взгляде молодой женщины он увидал столько сходства с его Мариной, что едва удержался от восклицания.
- Что ж ты так неосторожно, братец! И, ведь в летах уже, - не мальчик!
Нелюдов развел руками:
- Непривычные мы к службе…, дочка…
- Батюшки! Да как же ты шел! У тебя же вся портянка в крови! – воскликнула «Марина», нахмурившись так сердито, что Нелюдов впервые испугался за свою ногу. - А ну-ка быстро в палатку…, вояка!
В санитарной палатке было тесно. Лежавший у входа, молодой солдат, тихо стонал и звал маму. Нелюдов аккуратно сел возле него, выставив натертую ногу. Откуда-то с потолка на него свешивались стираные простыни, дрожавшие от залетавшего под полог ветра. Угрюмая, мужиковатая сестра милосердия, прошла, едва не задев его, с тазом, наполненным кровью. Нелюдов приоткрыл ей полог, но она не поблагодарила его, будто любое, сказанное здесь «не по делу» слово, было равносильно святотатству. Лежавший рядом солдат замолчал, но тут же застонал другой, где-то в глубине палатки; жалобно и тихо.
- Давай свою ногу, а то у меня еще дел невпроворот! – сказала сестричка, раскрывая банку с йодом. – И не вздумай кричать, - раненых разбудишь!
Нелюдов сжал зубы. От боли у него выступили слезы, но упасть в глазах девушки, пусть даже и не являвшейся его Мариной, но похожей на нее, как родная сестра, - было выше его сил.
- Тебя как зовут?
- Мариной кличут…, - ответила она, и, подняв на него глаза, усмехнулась, - а ты что, женихаться хочешь? Так, не время теперь…
- А когда оно, время…
Девушка оторвалась от своего занятия, посмотрев на него.
- Чудной ты какой-то! Ты что, из образованных будешь?
Нелюдов кивнув.
- А почему тогда – не офицер?
Нелюдов пожал плечами:
- Так случилось…
Марина удивленно хмыкнула, видимо, рассуждавший «по-барски» солдат раздражал ее простой, не склонный к философствованиям ум. Она ловко бинтовала ногу и, притерпевшийся к действию йода Нелюдов, с удовольствием наблюдал за ее движениями. «Как же, все-таки, она похожа на его Марину..., и даже говорит, совсем как она..., и улыбается...»
- Ты откуда? – спросил он, довольный собой за выдержанное молчание.
- С Дона мы..., слыхал такое место?
- Слыхал...
- Ну, все, солдат! К завтрему все заживет, иди с богом!
Как ни хотелось Нелюдову побыть здесь еще, но повода для этого не было, так что, поблагодарив сестричку, он надел сапог и вышел из палатки. Вечерело. Воздух был наполнен свежестью и какой-то пронзительной тоской; раскиданные вокруг костры неясно дрожали среди ветвей деревьев и запах варившейся каши отдавал прелой листвой, напомнив Нелюдову городской осенний парк, в котором они когда-то гуляли с его Мариной...
Подойдя к своему костру, он сел рядом с Федором, и, щурясь на языки пламени, долго грел руки, хотя ему совсем не было холодно. А потом, старательно съел, положенную ему порцию каши, хотя вовсе не испытывал голода. Все вокруг него было настоящим, и только он – неизвестный скиталец, сидел в этом незнакомом ему мире, думая о той, что единственно могла бы оживить его в этом причудливом царстве прошлого.
«Я всего лишь пылинка, влекомая неведомыми для меня силами; забытое кем-то пальто, швыряемое с место на место трудолюбивой уборщицей», - думал Нелюдов, уходя в дрему. «А я ведь мог по-прежнему писать свои романы…, и теперь сидел бы в своем кабинете, отхлебывая горячий чай, и заставляя себя написать еще страницу перед заслуженным отходом ко сну»….
«Да, все могло быть так. И не было бы ни Мелиссы, ни Гарадиона…, ни пропахших сыростью инквизиторских застенков…, и не было бы моей Марины»…
При этой мысли Нелюдов открыл глаза, посмотрев на пламя костра. В отличие от него, это пламя было настоящим; оно жило здесь и не раздумывало…, оно само было жизнью и не нуждалось ни в каких оправданиях, подмигивая Нелюдову веселыми огоньками.
«Все было правильно!» - подумал он, засыпая, - «ведь то, что, действительно было, не может быть неправильным!»

6
На рассвете Нелюдова разбудил звук летящего аэроплана. Его утомленное последними происшествиями сознание еще пребывало в безмятежном небытии, как вдруг перед глазами его пронеслись красные крылья с черными, апокалипсическими крестами.
То, что произошло дальше, было похоже на бред. Несколько таких хрупких и ненадежных на вид машин на какое-то время погрузили все вокруг в настоящий хаос. Кружа над позициями, они методично сбрасывали гранаты, и оглохшему Нелюдову казалось, что над ними носились настоящие бомбардировщики, а не «фанерные» изобретения неутомимых умов начала технической эры.
С первых же взрывов его отшвырнуло ударной волной на чье-то неподвижное тело, и еще долго после этого, - по крайней мере, так ему казалось, - железная хватка страха не выпускала его из своих объятий. Под ним сотрясалась земля, а сверху, в разорванном криками воздухе, носилась смерть, хватая всех без разбора в кровавом, осатанелом вихре. И он, совсем недавно размышлявший о странных свойствах жизни, теперь думал лишь об одном – как бы пережить этот ад, сохранив в целостности и тело, и свой несчастный ум.
Рядом кто-то застонал; разломившаяся с треском ветка упала на него сверху, больно ударив по спине. А моторы все гудели, заполняя собой ненавистное небо, поставившее целью истребить укрывшихся от него людей...
- Вот, гады, - а? Что делают! – сказал Федор, помогая Нелюдову выбраться из-под свалившейся на него ветки. К этому он добавил еще несколько непечатных выражений, нисколько не изменившихся за прошедшие сто лет.
- Ну, что – жив?
- Жив, - ответил Нелюдов, потирая ушибленную поясницу.
Вокруг поднимались солдаты…, - серые от грязи, угрюмые, злые.
- А я все следил за тобой, боялся, что ты опять, как неделю назад, начнешь стрелять по ним из винтаря!
- Нет..., теперь я стал умней, - только и осталось сказать Нелюдову, удивившемуся той «былой» отваге, что ему довелось показать в ином, неведомом для него измерении.
- Вот, и славно!  А то, в прошлый раз мне от твоего геройства аж стыдно стало…, будто варенье у тетки украл…
Федор поднял отлетевшую в грязь шапку и, отряхнув, подал ее Нелюдову.
…- Да-а, теперь начнется! Не таков германец, чтоб просто так бомбы класть... – сказал Федор, отирая от земли винтовку. Его привычные к плугу руки также ловко держали и оружие, и, глядя на них, Нелюдов подумал, что как раз этими руками и была выиграна та ужасная гражданская война, что вскоре расползется по его стране, подобно моровой язве, стерев с лица земли Россию Пушкина, Гоголя и Достоевского.
- Да, теперь начнется..., - повторил Нелюдов, который отчего-то был совершенно уверен в правоте Федора, словно «позаимствовав» опыт у того Нелюдова, что болтался по этим лесам, пока он в раздумье мерил шагами углы своей одиночной камеры.

7
И вскоре, действительно, началось. Не успел их полк выстроиться в походный порядок, как по рядам пронеслась весть о вернувшемся дозоре, и о том, что на хвосте у них по-прежнему сидит неугомонный Макензен, и что на этот раз им опять не миновать сражения.
- Ну, дядька, видно, не выйти нам отсюда живыми! – сказал Федор, провожая глазами группу кавалеристов на уставших от долгой скачки лошадях.
- Ничего, выйдем! – с неизвестно откуда взявшейся уверенностью сказал Нелюдов. – Выйдем, Федор!
Не прошло и часа, как они попали в жестокий переплет. Никогда прежде не воевавшему Нелюдову показалось, будто бы на них свалилась сразу вся германская армия, потому, что шипастые каски виднелись повсюду, куда только ни доставал взгляд. Их серые шинели, то сливались со стволами деревьев, то вдруг вырастали из ниоткуда, в каких-нибудь десятках шагов от того места, где держала оборону их усталая рота.
Нелюдов оказался неплохим стрелком; он мог бы поклясться, что только за время отражения первой атаки ему удалось свалить троих солдат. Что было с ними дальше, он уже не видел; в первое время он вообще пребывал в каком-то бессознательном состоянии, но при этом четко помнил, сколько патронов оставалось в его магазине, и когда его нужно было перезарядить. Еще он чувствовал острый запах какой-то лесной ягоды, похожий на запах лимонада из далекого детства. А потом, когда отлетевшая рикошетом щепка рассекла ему губу, запах этот перемешался со вкусом крови, накатывая на него волнами тошноты.
Все это было дико и нелепо: человек, родившийся, далеко после Второй великой войны, теперь участвовал в Первой, вырывая у смерти каждую секунду своего существования. Эта мысль была третьей, засевшей в его сознании силой, - все остальное покинуло его так, как покидают умирающего, некогда важные, а теперь бесполезные внешние чувства и раздражители.
Очнулся Нелюдов лишь тогда, когда чей-то мощный голос позади него скомандовал «в атаку». Этот резкий и полный сил голос был теперь настолько нелепым и так контрастировал с его внутренним состоянием, что Нелюдов даже поморщился. Но когда мимо него, зарывшегося в землю от вражеских пуль, во весь рост прошел офицер с обнаженной саблей, - Нелюдовым вдруг овладело какое-то дьявольское веселье. Законы жизни, с вечным страхом оказаться вне ее, вмиг оставили его, освободив давно томившегося внутри необузданного, первобытного зверя. Слизав с губ, холодную, будто бы чужую кровь, он бросился вслед за офицером, выкрикивая, никогда прежде не произносимые им ругательства. Случайно повернув голову, он увидал чье-то лицо, перекошенное в страшной гримасе, и не сразу понял, что это бежал Федор. Тысячелетний слой цивилизации был сдернут с них в одночасье, и обрядившись в древние, пропахшие ужасом убийства шкуры, они бежали на врага, желая лишь крови, боли и смерти.
Нелюдов никогда не считал себя жестоким. Но то, что произошло потом, поразило его даже больше, чем если бы в нем теперь проснулась эта самая жестокость, поскольку все время, что длилась рукопашная схватка, им владело полное и самое глубокое равнодушие.
Он так и бежал за офицером, пока, буквально не наткнулся на выскочившего невесть откуда, немецкого солдата. Этот солдат бросился на него с такой яростью, будто бы она могла защитить его от подобного безрассудства. Нелюдову оставалось лишь направить свой штык в грудь неосторожного противника, - все остальное сделала сила инерции, насадив его до самого дула винтовки.
Освободив свое оружие от мертвого тела, словно это был тяжелый тюк с вещами, он побежал дальше, не чувствуя ничего, кроме тяжелой, тупой усталости. И потом, когда следующий противник внезапно атаковал его сбоку, едва не пропоров живот, он, едва ли успел испугаться, и даже не обрадовался, когда в следующий миг был спасен подоспевшим на помощь Федором.
Неистовая, жестокая сила атаки потрясла Нелюдова. Все время, что она продолжалась, ему казалось, что над ним постоянно смыкаются челюсти какого-то дикого зверя, и сам он был частью этого зверя, - его не рассуждающим клыком. Этим зверем была та неодолимая русская сила, что могла бы с легкостью перевернуть весь мир, если бы только на пути у нее не стояла не менее неодолимая, вековая русская лень.
Когда атака закончилась, Нелюдов, шатаясь, будто пьяный, равнодушно слушал отчитывающего его за неосторожность Федора, пытаясь вытереть, невесть откуда взявшуюся на руках, липкую кровь. Сейчас ему больше всего хотелось тишины, и ради этого он готов был согласиться со всеми обвинениями своего нового товарища.
- Захотелось умереть – умрешь, если еще будешь так подставляться! – закончил раздосадованный Федор, видя, что чудом спасенный им Нелюдов, лишь механически кивает в ответ. – А! – махнул он рукой, сказав в адрес Нелюдова несколько нелицеприятных слов, но тот его не услышал, поскольку заметил суетящуюся среди раненых «свою» Марину.
- А, раненый в ногу! – сказала она, увидав его, - ну, как – не болит?
Нелюдов не ответил. В этот момент он подумал, что ему совершенно неважно то, что эта женщина никогда не знала его, и никогда не узнает. Главное, что он видел в ней ту самую Марину, что когда-то прилетала к нему на метле, и, всколыхнув его своей страстью, уносилась прочь, забирая с собой рукописи его рассказов.
- Ты чего улыбаешься? Вот, странный..., - сказала она, но во взгляде ее Нелюдов теперь прочитал интерес.
- Ты же ранен! – воскликнула она, посмотрев на его руку.
...- Да? А я думал, что это чужая кровь...
- Как же, чужая! А ну быстро на перевязку!
- Я тебя подожду.
На лице Марины возникло выражение возмущения, ибо медсестры не давали спуску раненым во все века. Нелюдов уже приготовился получить нагоняй, но этого не произошло, и она лишь погрозила ему пальцем: предупреждающе и по-женски серьезно.
Но дела амурные не могли занимать Нелюдова долго, потому что вскоре германцы возобновили атаку, и он снова отстреливался, громко ругаясь всякий раз, когда пулеметные очереди слишком уж сильно прижимали его к земле. Перевязанная (не Мариной) рука разболелась и «стреляла» всякий раз, когда он передергивал затвор, так что вскоре он уже не мог делать этого без стона. Правда стона этого все равно не было слышно из-за стрельбы и пулеметного треска. Но когда, наконец, наступило затишье, Нелюдов почувствовал такую радость, словно на него снизошла благодать. Перекатившись на спину, он закрыл глаза, а когда встревоженный Федор спросил у него, жив ли он – нашел в себе силы лишь кивнуть в ответ.

8
После короткой передышки они опять попробовали прорваться, но германец стоял крепко, отбросив их на прежние позиции. Это упорство казалось странным повидавшим войну солдатам, ибо рациональные немцы редко сражались с таким ожесточением, не преследуя этим какой-нибудь явной выгоды. Поэтому навязанная отступавшему отряду серия кровопролитных сражений казалась непонятной всем, успевшим познакомиться с повадками противника, «долгожителям войны».
Тем не менее, кольцо вокруг них было плотным, и высланные Бубновым отряды разведчиков, нарвавшись на серьезные кордоны, вернулись с неутешительной вестью. Сам же «благородие» старался сохранять спокойствие, появляясь перед солдатами в своем неизменном пенсне, делавшим его похожим на озабоченного научной проблемой университетского профессора.
«Надо же, - тоже Бубнов!» - подумал Нелюдов, когда полковник прошел мимо него, осматривая наспех вырытые окопы. Конечно, это было простое совпадение, но совпадение столь приятное, что Нелюдов долго еще наблюдал за ним, отмечая и сходства с героем одного из своих рассказов и разительные отличия. Но вскоре это занятие ему надоело, и он задремал, чему весьма способствовал недавний обед, неизвестно как изготовленный в этот страшный день ушлыми полковыми поварами.
Нелюдову снилась душная летняя степь, сливавшаяся где-то вдали с молочно-белым небом. Слепившее солнце мешало ему смотреть, но он знал, что где-то там, на границе этих стихий, находится его дом и все, что ему было дорого. Там была его настоящая жизнь, там были договора и издательства, утренние пробки и блаженный вечерний отдых. Там была та, что прошла через великую войну и советское лихолетье для того, чтобы повстречать его и полюбить. И, зная это, Нелюдов шел вперед, облизывая высохшие от зноя губы, и сердце его наполнялось верой, потому, что более в нем ничего не осталось.
- Нелюдов! – услыхал он голос откуда-то из небесной тверди, что не оставляла его в покое даже здесь, среди грез.
- Проснись, Антоша! Тебя к командиру! – «Небесный» голос быстро обрел живые, человеческие нотки, в которых проснувшийся Нелюдов узнал голос Федора.
- Что…, меня?
- Тебя, конечно…, соснул он, маленько, браток! – сказал Федор вестовому – совсем еще молоденькому парнишке, недовольному возникшей проволочкой.
Внезапно оборванный сон был настолько реален, что некоторое время Нелюдов непонимающе смотрел на него.
- Давай поскорей! – поторопил его вестовой.
- Подожди, браток! Видишь – ранило его, сомлел немного…, вступился за товарища Федор.
- А мы здесь не на пряники приглашены! – отрезал тот, и юношеское лицо его вдруг приняло по-взрослому суровое выражение.
- Ты смотри, какой! Ажный енерал! Тебя как звать-то?
- Жорка… Жуков, - немного смягчившись, ответил тот.
- Ну что, - готов, что ли? Тогда идем. Велено доставить лично к их высокоблагородию!
- Да, я готов, - сказал Нелюдов, стараясь не думать о разболевшейся руке.
- Ну, прощай, енерал! – весело сказал Федор, не подозревая, насколько принизил звание будущего маршала Победы.

9
- Ваше высокоблагородие! Рядовой Нелюдов…
- Заходи, братец, - прервал его приветствие Бубнов. Он сидел на походном стуле, и за спиной его, сквозь разорванную осколками палатку, виднелись разлапистые ветви ели. Рядом сидел штабс-капитан Залегин, отставив шашку и привычно опершись на нее.
Нелюдов сел на предложенный ему стул, что под его весом неудобно накренился на бок; сняв винтовку, он поставил ее у ног, не выпуская, как молоденькую красотку жену. Эта военная привычка образовалась у него удивительно быстро, равно как и другие, въевшиеся в его естество крепко, прочно и надолго.
- Откуда будешь, братец?
- Из-под Ростова, - ответил Нелюдов, видя, что вопрос этот был задан «благородием» механически. Отчего-то ему было неловко в разговоре с ним - «простым солдатом», и эта неловкость явственно читалась во взгляде его серых глаз.
...- Из-под Ростова..., никогда не был..., а вы, Иван Сергеевич?
Залегин отрицательно покачал головой.
...- М-да. Так, вот..., - сказал Бубнов, проведя рукой по разложенной перед ним карте.
В наступившем молчании полковник напоминал тяжелую машину, пытавшуюся разогреть мотор. Но Нелюдов знал, что сейчас эта машина рванет с места, подобно неукротимой «тридцатьчетверке», ибо теперь он был точно уверен в том, что перед ним сидел тот самый «русский медведь» Бубнов, описанный им в рассказе «Шут». Так и произошло.
- Видишь ли, братец, - твоей персоной очень интересуются с той стороны...
- А ведь он не удивился, Степан Савельевич! – заметил наблюдательный Залегин.
Нелюдов и вправду не удивился, а спокойно, не «по-солдатски» посмотрел на «их благородие», понимая, что его пребывание здесь тоже не осталось незамеченным.
- Я вас слушаю, ваше высокоблагородие..., что я должен сделать?
- Ты должен отдать какие-то рассказы, которые, как уверен майор Штеннер, находятся у тебя с собой! В этом случае он дает слово, что разожмет кольцо и не станет нас преследовать.
Сказав это, Бубнов испытующе посмотрел на Нелюдова, понимая, что сказанное им было похоже на бред душевнобольного. Возможно, так оно и было, но только не для Нелюдова.
...- Добрались-таки..., - сказал он, в ярости сжав приклад винтовки, - что ж, я знал, что рано или поздно это случится..., скажите, а у нас совсем нет шансов прорваться? – спросил он, хватаясь за последнюю соломинку. Но офицеры молчали, и он со вздохом извлек из подкладки шинели тетрадь.
- Берите..., я могу идти?
- К сожалению, нет. Господин майор желает, что бы ты сам отнес ему это.
- Ну, да..., этот господин майор – высокий, худощавый и неприятный тип?
- Совершенно верно, - Бубнов посмотрел на него, как следователь, изучающий повадки подозреваемого. - Послушай... те, я не спрашиваю, кто вы такой, хотя, не скрою, мне было бы интересно это узнать. Сейчас меня больше всего заботят люди..., да, люди. Конечно, войны не бывает без жертв, но если есть хоть какая-то возможность…
Бубнов нахмурился и Нелюдов заметил, насколько жесткими были черты его лица, совсем не такими, какими они должны были быть у «его Бубнова». «Нет, все-таки, это просто совпадение», - подумал он, вновь прогоняя навязчивую идею, - «совпадение, и ничего больше»!
- Я понял вас, ваше высокоблагородие. Я отдам свою тетрадь этому… Штеннеру. Разрешите идти?
- Идите. Постойте! Скажите, а чем вы занимались до войны?
- Я был писателем.
- А что, - неплохая профессия для военного, не правда ли, господин штабс-капитан? Если учесть, что я до войны работал в посольстве.
- Разрешите вопрос, ваше высокоблагородие?
Бубнов кивнул.
- Скажите, как поживает ваш друг Шарль?
- Откуда вы…, впрочем, это далеко не первая, связанная с вами загадка, а разрешать их у меня все равно нет времени... Мой друг Шарль погиб в первые месяцы войны. Повел свою конницу прямо на пулеметы…
- Мне очень жаль, ваше высокородие…, разрешите идти?
- Проводите его, Иван Сергеевич, и да поможет вам бог!

10
Какая интересная вещь – человеческая жизнь! Бывает, встретишь какого-нибудь старого знакомого, и только диву даешься, насколько все у него хорошо! И работа доходная, и жена – красавица, и теща бывает редкими наездами, а европейские «чудеса» для него привычней нашей российской действительности. Смотришь на такого человека и думаешь: «как же можно, так хорошо устроиться в жизни!» Будто бы и нет вокруг ни глупости начальства, ни тяжелых болезней, да и просто – ударов судьбы.
Стоишь, бывало, с таким знакомым, ловишь каждое его слово, и думаешь про себя: «почему же у меня не получается так»? А он все рассказывает о себе, и сверкающая белизна рубашки напоминает одеяние ангела среди серой, покрытой грязью улицы.
Но разбуженная мысль более не желает успокоиться, и в какой-то момент с губ твоих все же сорвется вопрос: - Ради бога, скажи мне, как можешь ты так преуспевать в этом, полном жестокостей и несправедливостей мире? И он ответит: легко и просто, бесконечно правый в этой естественной и пугающей простоте: - А я на это не обращаю внимания…, на жизнь, вообще, нужно смотреть позитивно, и тогда неприятности будут обходить тебя стороной!
Он убежит по своим делам, а ты еще долго будешь пытаться представить себе этот страшный мир, в котором каждый, проходя мимо стонущей от боли женщины, будет думать о предстоящей ему в скорости поездке на лазурный берег Анталии.

11
Конечно, это был он – господин Инквизитор. Интуиция и раньше редко подводила Нелюдова, теперь же, в свете произошедших событий, она сделалась для него едва ли не вторым зрением, не подведя и на этот раз.
- Добрый день, господин Нелюдов, - сказал Инквизитор так буднично, словно они были давно надоевшими друг другу коллегами по работе.
Нелюдов не ответил, лишь кивнул в ответ. Эта встреча была неприятна ему. Он и сам не мог бы сказать, отчего именно, но вид стоявшего перед ним «лжемайора» германской армии быстро привел его в состояние холодного гнева, так что, стоявший тут же штабс-капитан Залегин заметно занервничал, опасаясь неприятного инцидента.
- Не нужно на меня так смотреть, господин Нелюдов! Для меня этот мундир – всего лишь способ решить здесь свой частный вопрос, - сказал Инквизитор, видимо, почувствовавший его состояние. – Впрочем, у вас, у русских, какое-то генетическое отвращение к немецким мундирам, и тут уж, наверное, ничего нельзя поделать!
- Вы правы..., господин майор, - заставил себя ответить Нелюдов. В этот момент он пожалел, что с ним теперь не было его винтовки, с которой он так ловко управлялся в недавнем штыковом бою, а значит смог бы, наверное, проткнуть этого новоявленного «фашиста», попортив его ладно сидящий офицерский плащ.
- Итак, к делу! Намерены ли вы теперь же отдать мне свои рассказы, или станете проявлять знаменитое русское упрямство, ища смерть для себя и своих новых товарищей?
- Намерен..., - нарочито грубым тоном ответил Нелюдов. – А с моим русским упрямством, вы еще столкнетесь, и, думаю, - неоднократно.
- О, я вижу, новый Маг вошел во вкус! Смотрите не переусердствуйте, как ваш предшественник, - жизнь не терпит, когда в ней слишком часто устанавливают справедливость…, однако, перейдем к делу: давайте рукописи! – Инквизитор протянул ладонь; пальцы на ней были длинными и тонкими, словно щупальца хищного паука.
Лишь в этот момент Нелюдов почувствовал, насколько трудно ему расстаться с запрятанной за подкладку тетрадью. Все последнее время он чувствовал ее у себя на груди: когда ел, спал, шел в атаку, перекидывался шутливыми фразами с солдатами во время перекуров. Она была словно бы защитой от ставшего ему враждебным мира, - его талисманом и оберегом.
«А ведь если я сейчас брошусь на него, то, пожалуй, смогу убить его раньше, чем погибну сам!» - подумал Нелюдов, вспомнив о том, что в голенище его сапога находится нож, взятый им у убитого немца. «Да, я определенно успею это сделать, но он, скорее всего, готов к такому повороту и, наверное, уже принял необходимые меры…, к тому же, я ведь уже пообещал Бубнову…, я обманывать своих героев нехорошо»…
Нелюдов достал тетрадь и протянул ее Инквизитору. В его холодной, как лед руке она казалась обжигающей, словно налитой горячей кровью.
- Вот и славно! И не надо так переживать; напишите еще что-нибудь…
- Я не «желтая пресса», - я что-нибудь не пишу…, - прошептал Нелюдов с такой ненавистью, что Залегин поспешил попрощаться с «майором», справедливо опасаясь неприятной развязки.

…- Что же это за рассказы такие, Нелюдов, что из-за них готовы выпустить из окружения целый полк? – спросил Залегин, когда они возвращались. – Ты что, Нелюдов? Побледнел весь…
- Все нормально, товарищ капитан…, - ответил он, вызвав недоуменный взгляд штабс-капитана. Последний десяток шагов капитан уже буквально тащил Нелюдова, не давая ему упасть, так что «товарищ» был принят им как следствие тяжелого состояния.
- Что ж ты…, эх, сердешный! – услыхал Нелюдов голос Федора, выскочившего из укрытия вместе с другими солдатами, чтобы помочь Залегину.
- Все нормально, Федя…, я в порядке, - сказал Нелюдов, теряя сознание и падая на его сильные крестьянские руки.

12
- Ну, наконец-то! – услыхал Нелюдов, открыв глаза. Это был голос Марины…, но «его» ли Марины, - он не знал, отчего и попытался подняться на локтях, чтобы осмотреться.
- Что ты, - нельзя! – закричал все тот же женский голос, и теперь Нелюдов был точно уверен, что это была «его» Марина.
Скрипнули ножки стула, на руку его легла теплая ладонь..., и Нелюдов увидал ее лицо – счастливое и улыбающееся посреди знакомых серых стен.
- А я уж думала – все..., не придешь в себя. Ну, думаю, тогда и мне жить не зачем. А он мне сказал: «Да, поправится твой муж..., таких как он и обухом не перешибешь!» – Марина засмеялась, но глаза ее блестели и лежавшая на руке ладонь задрожала.
Нелюдов улыбнулся. Не понимая еще, происходит ли все это на самом деле, или есть лишь плод разыгравшегося воображения, - он был совершенно счастлив, а потому даже и не хотел этого знать. Охватившее его счастье было настолько полным, что он не расстроился даже тогда, когда не нащупал у себя за пазухой заветной тетради.
- Что такое? Болит? – увидав его движения, забеспокоилась Марина.
- Нет..., тетради нет..., - прошептал он одними губами, так что Марина вряд ли его услышала, - скорее, почувствовала, что его движения не были связаны с болью.
Не будучи еще уверенным, что это не сон, Нелюдов все равно не отрывал глаз от Марины. Теперь, глядя на любимые черты, ему хотелось лишь одного, чтобы посетившее его видение длилось вечно, и ради этого он готов был вообще никогда не возвращаться к жизни.
- А что ты смеешься? Тебе весело, да? – спросила Марина, глядя на его глупую (в этом Нелюдов не сомневался) улыбку. – А ты знаешь, что местные эскулапы тебя уже почти похоронили, и если бы не он, то я бы, наверное, уже сошла с ума от горя!
- Да кто он? – решил-таки подать голос Нелюдов, хотя получилось это у него довольно плохо, так что Марина едва услыхала его шепот.
- Кто он? Гарадион, конечно! Когда ты свалился в бреду, он тут такой разнос устроил, что всем мало места было! Не знаю, что тут было до меня, но когда я пришла, то здешние врачи на меня и смотреть боялись, а уж бегали вокруг тебя так, словно ты – первый секретарь... - Что ты машешь головой?
- Первых секретарей уже тридцать лет, как нет..., теперь президенты...
- Что? – Марина наклонилась к его губам, и Нелюдов узнал запах ее тела.
- Нет уже первых секретарей...
- Да, какая разница! Мне-то до этого какое дело?
...- Конечно, ты же ведьма...
Марина недовольно хмыкнула:
- Это ты к чему: дразнишься, что ли?
- Нет, мадемуазель, полагаю, это следует понимать по-другому! - Нелюдов узнал наполненный силой голос Гарадиона и повернулся, чтобы поприветствовать его.
- Лежите, Антон Сергеевич! Вам сейчас не нужно делать резких движений!
...- А подслушивать нехорошо, - заметила Марина.
- Каюсь, имею такую слабость и ничего не могу с собой поделать!
Гарадион встал позади кровати, так, что Нелюдов мог видеть его упрямый, «гладиаторский» подбородок и знакомый насмешливый взгляд.
- Как вы себя чувствуете, Антон Сергеевич? – Вот и хорошо, - ответил он на кивок Нелюдова. А слово «ведьма», Мариночка, в его устах уже никак не может считаться издевательством, поскольку они сами теперь… недалеко ушли..., да, да, - сказал он, отвечая на удивленный взгляд Марины. Так что, сударыня, теперь вам придется привыкнуть к новым способностям вашего… мужа: к перемещениям во времени или…, как это теперь называется, - телепортации… к гостям самого подозрительного вида, и, бог знает, еще к чему, в зависимости от новых предпочтений вашего мужа.
- О, улыбается…, ожил! – Гарадион положил свою атлетическую руку на спинку кровати, словно старый тренер, приветствующий возвращение к жизни своего «побитого» на соревнованиях питомца. – Ладно, не буду вам мешать…
- Подождите! – остановил его Нелюдов, удивившись тому, как быстро окреп его голос. – Скажите…, зачем все это было нужно?
- Что именно?
- Пятнадцатый год…, отступление…, рукопашные схватки…, перекошенные судорогой лица?
- Это вы у меня спрашиваете?
- А разве это не вы меня туда послали?
- Конечно, нет! Действия рыцарей Таро мне не подвластны. У вас свои соображения и свои, далеко идущие планы.
- Как вы сказали: рыцари Таро?
- Именно так. Должен вам сказать – весьма скверная компания…, постоянно путающая мои карты. Надеюсь, теперь среди них окажется хоть один порядочный человек! Что вы улыбаетесь?
- Порядочный человек, означает, что я не буду, как вы говорите, путать ваши карты, то есть, иными словами, буду действовать по вашей указке?
- О! Я вижу, вы уже начали приобретать характерные черты ваших новых коллег! Надеюсь, вы не пуститесь во все тяжкие, как сэр Отшельник, и не станете спасать мир от зла, как выживший из ума Император!
- В этом вы можете быть спокойны.
- И на том спасибо!
Гарадион стукнул ладонью по спинке, давая понять, что в его присутствии здесь более нет необходимости, но, сделав несколько шагов, остановился.
- Впрочем…, как вы говорите: пятнадцатый год?
- Да, знаменитое Зимнее отступление…
- И что там с вами произошло?
- Я отступал с боями, вместе со всеми…, а потом господин Инквизитор забрал у меня рукописи последних рассказов, пообещав за это выпустить из кольца мой полк.
- Да вы что! Все-таки добился своего! Да, он всегда был упрямый…
Гарадион задумался. Начинавшая понимать нить разговора Марина, еще не знала, радоваться ли ей или огорчаться новым способностям Антона, и ее «великолепный» женский ум, теперь усиленно работал над этим вопросом.
…- Знаете…, это, конечно, только предположение, но если ваши рассказы спасли несколько сотен жизней, то, возможно, среди них был кто-то, чья жизнь имела особую важность…, - какой-нибудь писатель…, или, не знаю, - ученый…
…- Жуков…, Жорка Жуков..., - вспомнил Нелюдов молоденького вестового, - может, конечно, это совпадение…, но больно уж был похож... Но, как же это..., я ведь не знал, что он там будет?
- Возможно, кто-то вам помог..., ваши, так сказать, новые друзья. А что, такие проделки вполне в их стиле. Вот вам мой совет – не расстраивайтесь! А рассказы вы восстановите, - еще лучше будут!
- Нет, больше я не прикоснусь к ним! Я разрываю контракт в одностороннем порядке из-за причин непреодолимой силы…, а неустойку можете взыскать с вашего «упрямого» приятеля.
- Хорошо, как вам будет угодно, Антон Сергеевич! – удивительно легко согласился Гарадион. - К тому же контракт был заключен с простым человеком, а к рыцарю Таро он уже имеет весьма отдаленное отношение!
- Да, кто же они такие, эти рыцари Таро?
- Не торопитесь! Узнаете со временем.
Гарадион ушел и Нелюдов почувствовал усталость. Впечатление было такое, словно он опять был обыкновенным человеком, желающим покоя, достатка и простого человеческого счастья. Марина все также сидела возле него, и тепло ее тела чувствовалось даже через одеяло. Нелюдов погладил ее по волосам, как это делал всегда, с их первого свидания.
- Сколько тебе разрешили здесь находиться?
- Что, уже надоела? Придется привыкнуть, потому что Гарадион сказал, что больше никто не будет тебя здесь удерживать. Да, да, - сказала она, заметив его вопросительный взгляд, - и еще добавил, что теперь это совершенно бесполезное занятие. Ты же у нас теперь Маг!
- Послушай, - в глазах ее вдруг загорелись знакомые Нелюдову искорки, - а ты не хочешь отомстить им?
- Кому?
- Ну, хотя бы твоим здешним тюремщикам, или этому злодею Инквизитору? Ты ведь, наверное, теперь смог бы это сделать!
...- Нет, не хочу. Как сказал Гарадион, «условия контракта больше на меня не распространяются», а значит, правильнее оставить все прошлое за занавесом..., как в театре, когда проигранная пьеса постепенно утихает в твоем сознании и при подходе к гардеробу уже напоминает милую и неправдоподобную детскую сказку. Вот, только жаль рассказов..., знаешь, они были совсем неплохи!
- Знаю. Но, наверное, есть вещи, писать о которых следует более осторожно..., а то и вовсе не писать.
- Да, наверное, ты права...
Нелюдов закрыл глаза, - сейчас ему хотелось отдохнуть.
- Не уходи, посиди еще! – попросил он Марину, почувствовав, что она собралась встать с кровати.
- Спи, я теперь никуда не уйду…
Нелюдов почувствовал прикосновение ее руки. Она была мягкой и теплой…, как жизнь, не склонная по своей природе к насилию и жестокостям.
«Как там мой полк? Вышли ли они из окружения, или, взамен получившего свое Инквизитора, теперь другой германский офицер терзает его атаками и артналетами… вот, поправлюсь маленько и сгоняю туда еще разок, а то и впрямь, убьют молоденького вестового Жорку Жукова, - как потом выигрывать следующую войну!»
Нелюдов спал, и ему снились уставшие лица шедших маршем солдат. Один из них, очень похожий на Федора, ловко выпросил папироску у проезжавших мимо санитаров. Он что-то сказал им, и они засмеялись, давая прикурить «неунывающей пехоте»; хлопая его по плечу своими тяжелыми, привычными к грязи и крови руками…
«Да, разве же спасешь их всех! Разве убережешь от страшной машины войны, заработавшей на всех оборотах новомодных поршневых двигателей! И уж, тем более, не спасти этих героев от того забвения, которым наградит их «новая Россия», погребя под обломками «старой» истории!»
Нелюдов спал и из глаз его катились слезы. Сначала Марина вытирала их, а потом, забыв о своей ведьминской сущности, расплакалась сама, как простая женщина, дождавшаяся, наконец, любимого мужчину с долгой и трудной войны.

Примечания
Август фон Макензен (1849 – 1945) – германский генерал, командующий одной из армий на Восточном фронте.
Иоганн Готлиб Фихте (1762 – 1814) – один из представителей немецкой классической философии
освобождение Испании – в 1492 г. взятием Гренады завершилось освобождение Испании от мусульманского присутствия.
Изабелла Кастильская (1451 – 1504) – королева Кастилии и Леона в период освобождения Испании.
Хлодвиг (ок. 466 – 511) – король франков из династии Меровингов.
Жанна Д’Арк (1412 – 1431) – национальная героиня Франции, одна из командующих французской армией в конце Столетней войны.
Покорение Англии норманнами произошло в XI веке после знаменитого сражения при Гастингсе.
Ганнибал (247 – 183 до н.э.) – карфагенский полководец, успешно противостоявший экспансии Рима в течение Пунических войн.
Марк Аврелий Антонин (121 – 180) – римский император и философ, один из величайших правителей Рима за всю его многовековую историю.
Льюис Кэрролл – настоящее имя Чарльз Лютвидж Доджсон (1832 – 1898), английский писатель, математик, логик, философ; автор знаменитых сказок «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье».
«от самых озер» - имеются в виду Мазурские озера, у которых пролегал театр военных действий во время Зимнего отступления русской армии 1915 года.
Брусилов Алексей Алексеевич (1853 – 1926) – русский и советский военачальник, генерал от кавалерии, инициатор знаменитого «Брусиловского прорыва».
Пауль фон Гинденбург (1847 – 1934) – главнокомандующий Восточным фронтом германской армии во время Первой мировой войны.
Эрих Людендорф (1865 – 1937) – начальник штаба Восточного фронта германской армии.
«красные крылья» - германские военные аэропланы времен Первой мировой войны были красного цвета.
Г.К. Жуков (1896 – 1974) - маршал Советского Союза, в молодости участвовал в Первой мировой войне и был награжден Георгиевским крестом за проявленное мужество.
«Тридцатьчетверка» - советский средний танк Т-34 – самый знаменитый танк Второй мировой войны.