Коммунальная квартира. Люба Железнова

       У царского генерала Давлетшина, семья которого жила на втором этаже дома эмира Бухарского, было три дочери: Вера, Надежда, Любовь. Две первые девушки были полноправными членами семьи, а Люба была изгоем. У неё и фамилия-то была не такая как у всех домочадцев, то есть, была она не Давлетшина, а Железнова.

       В шестнадцать лет Любушка безоглядно влюбилась в корнета Николая Железнова. Любовь была взаимной и плодотворной: девушка  вскоре забеременела, но еще не догадывалась о таком подарке судьбы.

    Начинался июнь. Полк, в котором служил Железнов уходил в летние лагеря под Красное Село.  При расставании влюбленные договорились обвенчаться сразу же после возвращения корнета из лагерей. Но тут германец напал на Россию, и полк Железнова был прямо из лагерей брошен на позиции.

     Только месяц и провоевал корнет. В одном из боев он  был ранен и скончался в полевом госпитале. Любушка, узнав о смерти возлюбленного, впала в прострацию, а когда проявились признаки беременноси, два раза пыталась покончить с собой,  но бдительная Ксения Азизовна, мама Любушки, оба раза предотвращала нсчастье.
     Когда жена генерала сообщила Давлетшину о беременности Любы, тот взъярился и приказал обратиться к медикам, чтобы прервать беременность. Ксения Азизовна сказала, что уже поздно.

     И по мусульманским понятиям, и по великосветским взглядам внебрачный ребенок – позор для семьи. Чтоб избежать позора, генерал отрекся от падшей дочери.  Её отделили от остальных членов семьи, поселив в маленькой комнате для прислуги.  Любе запрещалось появлятся на приемах, которые часто устраивались в доме Давлетшиных. Ей не разрешалось участвовать в семейных трапезах. Она потребляла пищу, которую приносила ей горничная, в своей комнатушке.

   Вере и Наде было категорически запрещено общаться с опальной сестрой.  Попытался генерал распространить такое запрещение и на жену, но Ксения Азизовна резко отпарировала по-татарски: «Это моя дочь. Здесь ты мне не указ!»

      Любе сменили фамилию. Она выбрала для себя фамилию своего погибшего возлюбленного и стал Железновой.

     В конце зимы Люба благополучно разрешилась от бремени, родив мальчика. Его назвали Николаем. Презрев отцовский запрет, Вера и Надя массу времени проводили в Любиной комнате забавляясь с малышом и помогая сестре ухаживать за ребенком.
    Только три месяца питался Коленька материнским молоком, после чего он был отнят от груди и сдан в сиротский приют.

     Для нежной, юной психики такие мощные потрясения как смерть любимого человека, изгнание из семьи, разлука с сыном были непереносимы: Люба стала сходить с ума. Она то сидела в оцепененоии, то подолгу  разговаливала с Николаем, то напевала Коленьке детские песенки.

     Профессор, обследовавший Любу, заявил, что девушку необходимо поместить в психиатрическую лечебницу. Но тут приспела революция. Она, как благодатный дождь смыла черный морок с Любиной души, к тому же исчезла гнетущая власть отца. Он перешел на сторону красных и погиб в 19-ом под Псковом. О чем Люба особенно не жалела.

      Первым делом Люба вызволила своего Коленьку из сиротского приюта, и они в своей маленькой комнате стали храбро преодолевать послереволюционные трудности. А трудностей было много.

     Во-первых, в квартире появилось много чужих людей. Это власти «уплотнили» Давлетшиных в самую большую комнату их бывшей квартиры, а остальные комнаты и помещения перегородили фанерными переборками  на черырнадцать пеналов и поселили в них четырнадцать трудовых семей. Генеральской дочке было очень трудно налаживать контакты с женами пролетариев.

     Во-вторых, свирепствовала безработица. Но Любе повезло. Поработав на нескольких временных работах, она устроилась на постоянную работу в типографии «Печатный двор», что на Геслеровском проспекте.  Коленька был определен в детский очаг, который находился в  том же доме, где они и жили. Очаг занимал среднюю часть дома. Там прежде  располагался эмирский гарем.

     В третьих, наступил голод. На детскую карточку, как деликатес, выдавали кукурузную муку.  Спасибо маме: она сдавала семейные драгоценности в Торгсин в обмен на продовльственные товары, которыми делилась с Любой.
 
      Однако, жизнь постепенно налаживалась и становилась все интересней.

      В Большом поставили «Красный мак» Глиэра.

     Опубликованы три тома «Тихого Дона».

     Заработала гигантская Магнитка.

     Возвели Днепрогэс.

     Вступил в строй Беломорканал.

     Страна зачитывалась романом «Как закалялась сталь».

     Пышно встретили героев-челюскинцев.

     Вышли на экраны «Чапаев» и «Веселые ребята».

     Началось стахановское движение.

     Мухина создала скульптуру «Рабочий и колхозница».

     Чкалов с Байдуковым и Беляковым совершили беспосадочный перелет по маршруту Москва-Северный полюс-Ванкувер.

    Страна гстеприимно встретила 2 895 испанских детей.

    Отражено вторжение японцев у озера Хасан.

    Папанинцы завершили работу на дрейфующей станции «Северный полюс-1».

    Жуков разгромил японцев у реки Халкин-Гол.

   СССР вернул ранее утерянные российские территории: Прибалтику, Западную Украину, Западную Бплоруссию.

     Подписан Советско-германский договор о дружбе и границе.

     Красная аримия вступила в Выборг. Страна приросла Карельским перешейеом.

     Все эти яркие события (и многие другие: всех не перечтешь) произошли за какие-то десять лет правления коммунистов.  Эти бурные, творческие десять лет являются горьким укором демократической России, где за двадцать пять лет либерального правления ничего заметного кроме войны со своими же гражданами в Чечне и миллионного и миллиардного ограбления казны не происходило.
   
      Конечно, имелось и исключение из правила -- испрвление Путиным дурной ошибки Хрущева, что было жарко одобрено и собственно в Крыму и в России.

    В эти четверть века особенно жалко выглядела так называемая творческая интеллигенция, которая прежде выпрыгивала из штанов, требуя свободы тваорчества. Мол при свободе-то мы создадим нетленки, шедевры, классику.

     Дали свободу, сняли цензуру, ну и что? А ничего. И в кино, и в литературу, и в драматургию влилась сомнительная струя  чернухи, секса, обнаженки.  Чудаки! Разве удивишь Европу голой жопой?  А при Советах-то имели мы и золотые пальмовые ветви, и золтых львов, и Нобелевские премии.


     Налаживалась жизнь в стране, налаживалась она и у Железновых. Люба заочно закончила Полиграфический техникум и стала мастером-бригадиром. Дети в генеральской квартире её просто обожали. Она приносила им вороха детских книжек с цветными картинками. Правда, листы были не сброшюрованы и с типографским браком, но это не портило детям настроения.

      Коля Железнов закончил школу и поступил в военное училище. Ему очень захотелось стать военным летчиком. И мама, и сын, из-за непролетарского происходления Коленьки, очень сомневались в возможности его поступленя в военное училище. Однако, все обошлось. В анкете Николай указал, что он выходец из рабочей семьи, что его мать – работница типографии «Печатный двор», а отец погиб на Империалистической войне. И это было чистой правдой.


    Это удивительно, но злодейка война благосклонно отнеслась к Железноывм.
     В первый же день войны самолеты полка, где служил Железнов, были сожжены в результате налета немецкой авиации. В беспорядочном потоке отступающих войск Николай дошел до Минска. Побывав два раза в окружении, он все-таки вышел к своим. Всю войну провоевал он на штурмовиках. Закончил войну командиром авиационного полка.

    Люба Железнова избежала ужасов блокады.  В июле  наиболее ценное оборудование «Печатного двора» и его основные кадры были эвакуированы а город Молотов (ныене Пермь).  Была эвакуирована и Люба. В город эвакуированные вернулись после разгрома немцев под Ленинградом.


     На фоне трагической судьбы сестер (Вера повесилась, Надя отравилась), судьба Любы – это пригоршня счастья. В пятидесятые годы она переехала в Москву, чтобы быть ближе к Коленьке, который стал какой-то шишкой в военном министерстве.

     Судьба и дальше была благосклонна к Железновой: она не дожила до проклятых девяностых.