Ситцевый бал

Праздник объявили знатный: день встречи выпускников института. Периодом окончания не ограничивали: предполагалось, что придут и те, кто окончил его год назад, и те, кто на тридцать-сорок лет раньше. Объявление долго гоняли по радио и телевидению.
Лида услышала о вечере именно из рекламных объявлений. Мысль о возможной встрече с бывшими однокашниками взволновала ее гораздо сильнее, чем ожидала. Душа засуетилась: что надеть, что купить? Конечно, хотелось выглядеть моложе и лучше, а в ее годы это уже непросто. Сколько лет прошло с тех пор, как закончила институт? Цифра выстрелила пулей, попав прямо в висок: тридцать пять. Отношения ни с кем не сохранились. Группа была небольшая, двенадцать человек, и все как-то потерялись. Интересно, кто явится на общую встречу?
В назначенный день Лида пришла в институт пораньше. На подходе к нему ноги сами замедлили шаг. Торопиться не хотелось. Наоборот, шла спокойно, не спеша, вспоминая прошлое. Ей редко удавалось выбраться на эту улицу. А жаль: ведь с ней связаны лучшие воспоминания молодости. Но что поделаешь – работа, семья, проблемы...
Возле дверей института народ шумел, как на вокзале. В холле гостей было еще больше. Кто-то уже встретил своих, и теперь все обменивались впечатлениями. В одном уголке седая старушка, вытирая глаза, что-то говорила нескольким немолодым людям, видимо, своим давним студентам. Кругом выкрикивали имена. Писали на больших листах призывы к бывшим однокашникам и держали их высоко над головами. По местному радио сообщали, что там-то и там-то ждут выпускников такого-то года.
Приятно было прогуляться по холлу. Как всё изменилось! Прежняя жизнь ни в чем не просматривалась. Можно было подумать, что ты находишься на телевидении, смотришь разнообразную рекламу.
Лида прошла в зал. Устроилась в пятом ряду сбоку, ближе к окнам, сцена и входная дверь были хорошо видны. Кое-кто уже занял места. Тоже не нашли еще своих? Или просто устали – день-то обычный, рабочий.
Чувство усталости было ей известно! С самой юности, чтобы не сказать – со школьных лет. Ее семья жила трудно, служить она пошла сразу после десятого класса, чтобы начать приносить в дом живые деньги. Училась на вечернем отделении института. Многие студенты представляли в деканат липовые справки. Не ее вариант! Она всегда крепко трудилась.
Однако занятий не пропускала, училась охотно, вдохновенно. Считалась лучшей студенткой курса. Сколько раз бывало, что чуть ли не одна тянула на себе занятие! Кого ни спросят – не сделала, не успел, забыл. А она всегда всё успевала и ничего не забывала...
Гости потянулись в зал, занимали пустые места. Лида внимательно смотрела на входящих: может, кто-то из ее группы появится? Публика шла разная, любых возрастов. Все рады были на несколько часов окунуться в прошлую студенческую жизнь.
Лидина группа была тогда довольно дружной. Она помнила каждого. Вуз всегда считался как бы женским. Говорили, что тут готовят образованных невест. Немногочисленные мальчишки-студенты  у местных девушек успехом не пользовались. Обидно, конечно, но такова была жизнь.
В Лидиной группе училось целых три парня, относились к ним дружелюбно: на вечернем отделении публика собралась постарше, чем на дневном, и поумнее.
Самым забавным казался Толя Данилов. Типичный паренек с рабочей окраины, очень неожиданный в этом учебном заведении. Работал на заводе в пролетарском районе Москвы. Иногда выходил в ночную смену, и остальные только диву давались: после занятий, очень напряженных, шестичасовых, - второй рабочий день. Но Толя справлялся. Способности к теоретическим дисциплинам имел самые средние.
Он очень рассмешил остальных, когда одна девчонка из группы вышла замуж и всех пригласила на свадьбу. Подарки дарили каждый от себя. Толя вошел с высокой узкой коробкой и торжественно сообщил: «Ваза для цветов». Все переглянулись: надо же, растет наш Данилов, окультуривается. Его подарок развернули сразу: некуда было ставить цветы. Открыли коробку и ахнули: это оказался... спортивный кубок! Рассмеялись, но тут же заполнили кубок водой и цветами, пожелав молодым всегда оставаться в отличной спортивной форме.
Толя занимался упорно, как мог. Получал одни тройки, но не жаловался: дело идет. Отсев в их потоке получился колоссальным. Если бы изобразить схематически, он напомнил бы детскую пирамидку: основание широченное, а верхушка крохотная. Окончила вуз лишь десятая часть поступивших, и Данилов среди них. Было чем гордиться!
Лида уважала его, понимая, насколько ему труднее, чем кому бы то ни было другому. Его жизненные цели отличались благородством. Толя стремился в учителя, к детям. Даже говорил, что, скорее всего, уедет из Москвы в ту деревню, откуда были родом его родители. Из Толиной сумки иногда торчали школьные учебники. Студенты кривились: мол, по ним Данилов и учит науки, институтский уровень ему не по зубам. Лида поняла иначе: возможно, он уже подрабатывал в школе и готовился к урокам в дороге.
Интересно, достиг ли он цели, к которой стремился?
Второй парень, Юра Трюков, был полной противоположностью Анатолию. Сноб. Родители служили в Министерстве внешней торговли, тогда существовало такое, и его готовили к тому же, очень престижному и мало кому доступному поприщу. Он учился неплохо, но звезд с неба не хватал. На занятиях любил повеселиться: перекидывался записками с девчонками, рисовал карикатуры на преподавателей. На нем большими буквами было написано, что его будущее обеспечено и всё, как говорят теперь, «схвачено». «Крест» своего благополучия он нес уверенно и спокойно. Девчонки бегали за ним, и Юрий вроде бы снисходил до некоторых: погулять – ради Бога, но ни о какой женитьбе, не раз уточнял он, и речи быть не может – «Моя невеста будет совсем другой и не из наших широт»...
Андрей Козлов, третий парень в их группе, тоже нравился девчонкам: говорили, что он похож на Есенина. Где-то работал, но не уточнял места. Как и Трюков, любил анекдоты, шутки, хохмы. Учился средне, но не печалился по «столь ничтожному поводу». Больше занимался личными делами: перелюбил десятка два девчонок в институте. С каждой встречался недолго. На факультете создался целый «сестринский орден» из бывших возлюбленных Козлова. Они пытались строить козни против Андрея, но Козлов не обращал на них внимания.
Придут ли Андрей и Юра сегодня? Лида пока их не видела.
Зал постепенно заполнялся, на сцену вышли преподаватели вуза. Началась торжественная часть. Декан рассказывал об истории института: на заре социализма такое высшее учебное заведение было совершенно необходимо, потому что стояла задача развития всех отраслей производства.
...Девчонок в их группе было несколько, и каждая по-своему примечательна. Самая интересная – Ирка Зайцева, она стала известной журналисткой. Училась замечательно. И очень ревниво относилась к ее, Лидиным, успехам: сама до них не дотягивала. Они с Ирой очень отличались друг от друга. Лида никому в помощи не отказывала, была приветлива и доброжелательна; ее любили и студенты, и преподаватели. А Ирку недолюбливали – за высокомерие и абсолютное равнодушие к кому-либо, кроме себя. Однако сегодня Лида обрадовалась бы ей.
...Были и еще студентки в их группе. Менялись. Одни бросали учебу, потому что становилось слишком трудно или заедали семейные заботы. Кое-кто уходил на дневное отделение. Лиде тоже предлагали перейти – «Вы и на дневном станете лучшей студенткой». Но она отказывалась: как бы тогда работала и помогала семье?
Она на минуту прислушалась к речи декана.
- Времена изменились, - говорил он. – Мы дожили до замечательных дней, не за горами конец ХХ века. На дворе уже эпоха компьютеров, техники третьего тысячелетия, в страну потекли иностранные капиталы, пооткрывались фирмы. Многие из вас на них работают.
...Пожалуй, из всех прежних студентов Лида не хотела видеть только одного человека, Зину Воробьеву.
Как все удивились в начале второго курса, когда разглядели, что Лида и Зина стали подругами. Ну что могло быть между ними общего? За спиной язвили, подыздевывались. Это было очень неприятно, но Лида старалась не обращать внимания. Зина переживала, поймав чей-то насмешливый взгляд или услышав ироничное словцо в свой адрес. Но сама дружба девушек была лучшей защитой от любой язвительности.
Зина действительно сильно отличалась от Лиды. Как и Толя Данилов, она была очень простой, фактически деревенской девушкой. Жила в подмосковном городке: он навсегда остался для Лиды Зининым городом. Она и теперь помнила ее лицо, облик так, словно не десятки лет отделяли ее от студенческой поры, а лишь год-другой.
В Москву Зина приезжала четыре раза в неделю, на занятия. Почему-то при любых ухищрениях – наряды, косметика, достаточно интеллектуальная учеба -  она внешне не менялась, оставаясь на вид сельской девушкой, будто работает где-нибудь на птицефабрике. Лида часто думала, что ей, конечно, нелегко в этом котле амбиций, претензий,  постоянных состязаний личных возможностей.
Зина пришла в их группу из какой-то другой. И дружба эта длилась целых три года. Лида хорошо помнила свое самое первое, чисто внешнее впечатление: совсем деревенская девчонка! И свою враз возникшую жалость к новенькой: что ее ждет в этом престижном московском вузе?
Она скоро поняла, что Зина – труженица; простой человек, который своей кропотливой работой, иногда немыслимой, потому что ей все было сложно, добивается успехов. Не могла не сравнивать ее жизнь и многих других, кому все блага чуть ли не на золотом блюде подавались.
У Зины были очень четкие желания и стремления, за что Лида глубоко уважала ее. Она уже учительствовала в Подольске. Часов по языку не давали, работала в продленке; если кто-то из учителей ее профиля заболевал, Зину просили заменить. Как она  готовилась к этим неожиданным урокам! Привозила с собой планы, обсуждала с Лидой. Та тоже очень любила преподавание и с середины второго курса института работала в школе, чем приводила своих однокашников в смятение: «Да тебя в аспирантуре ждут! С радостью предоставят место преподавателя в нашем институте, едва получишь диплом. А ты занялась такой фигней!» Лида лишь улыбалась в ответ и говорила, разве что не подняв забрало, одно и то же: «Я очень люблю детей и преподавание, работа в школе – по мне!»
Зина понимала ее без всякого труда, потому что, как выходило, и сама была тем же мирром мазана. Они обсуждали Зинины планы на завтрашний урок так, словно делились впечатлениями об интересном спектакле. Часто подолгу сидели на лавочке в метро, и Зина с благодарностью записывала каждый Лидин совет.
Они дружили и за пределами института. Несколько раз Лида приглашала Зину домой. Ее там очень уважали. Отец подолгу расспрашивал о ее городе, его традициях, истории. Маму интересовало, как у них с продовольствием, как живет народ. Проводив Зину, родители вздыхали: «Трудно ей! Помотайся вот так чуть ли не каждый день в Москву и обратно!» Мама уточняла: «А возвращаться после института приходится ночью!» Отец примирительно говорил: «Что ж поделаешь, зато она учится в хорошем месте».
Лида и Зина часто ходили в театр. Старались в воскресенье днем, хотя не всегда получалось. Потом перешли на кино, ходили на дневные сеансы. В основном смотрели классику, любовные драмы. Именно Зина как бы раскрыла Лиде Агату Кристи, которую та не любила за чрезмерное и надуманное трюкачество.
Подруги вместе готовились к экзаменам. Лиде это было не нужно, а Зине помощь требовалась. Самыми трудными ей казались теоретические дисциплины. Девушки занимались часами. Бывало, что если Лида сама чего-то недопонимала, то стоило начать копаться в вопросе вместе с Зиной, и всё становилось ясно. Они радовались достижениям, как дети. Крепко гоняли друг друга перед экзаменами. Сдавали всегда по одной схеме: Лида на «отлично», Зина на «хорошо». А ведь поначалу у нее были одни тройки; четверку считала праздником. Потом они заваливались в какой-нибудь кафетерий, брали кофе и пирожки или булочки. Наевшись, Зина часто повторяла одну и ту же фразу: «Если бы не ты, Лидка, я была бы заядлой троечницей. И вообще могла бы не потянуть учебу».
Да, они хорошо дружили. И не менее важной, чем занятия, была их взаимная душевная поддержка. Естественно, много говорили о любви. Обе были достаточно невезучими, Лида с большим огорчением рассказывала Зине об одном приятеле, потом о другом. Почему-то встречи оказывались недолгими, отношения рассыпались довольно скоро. «Я все старалась говорить с ним о книгах, о занятиях, вести какие-то умные разговоры, - делилась Лида с подругой. – Думала, так лучше. А получалось – хуже: он только раздражался. Может, потому и перестал встречаться со мной?» «Мужчины не любят умных женщин, - объясняла Зина, будто сама прошла большую школу неудач и удач в любви. – Ты бы с ним говорила о том, какой он умный и интересный, вот тогда бы он тебя любил!» Лида смотрела на подругу удивленно.
А Зина, может, потому и была такой житейски мудрой, что у нее самой никаких романов не возникало. Местные парни из своего города ее не интересовали, а в огромной Москве она никого не могла привлечь своим провинциальным обликом. Жизнь, похоже, напрочь отвернула от нее эту свою сторону. Во всяком случае, она никогда не рассказывала Лиде о своих личных делах. Та не спрашивала, стараясь быть тактичной. Но в глубине души понимала, что подруга много переживает, может, потому и размышляет-рассуждает столь трезво.
После каникул подруги не могли наговориться. Вместе сидели над учебниками в институтской библиотеке или поздно вечером в метро, разбирали сложные вопросы. Дружба только укреплялась.
- ...Очень важным направлением нашей работы, - услышала Лида слова декана (как же отвлеклась на свои воспоминания!), - является педагогическое. Подготовить большую и крепкую армию учителей – одна из наших серьезных задач.
В зале раздались аплодисменты.
Так и раньше всегда говорили, невольно подумала Лида, однако большинство выпускников шли куда угодно, только не в педагогику. Между ними было даже своего рода соревнование: кто лучше, как теперь говорят, откосит от школы.
А Зина так любила учительскую работу! Сейчас думалось о ней приятно, будто время до пыли стерло то, что тогда неожиданно развело их, и в памяти навсегда осталась далекая, прежняя Зина, лучшая подруга. Но тогда... После четвертого курса...
Ничто не предвещало ссоры. Пришли каникулы, все «разбежались по домам». Летом Лида с Зиной обычно не встречались, каждая уходила в свою жизнь. Зина никуда не ездила, «отдыхала на огороде», как сама не раз объясняла.
То лето... Наверное, оно было в Лидиной жизни счастливым, ну хотя бы потому, что ее единственный ребенок был именно из тех дней. Однако всё ведь сложилось очень драматично, хотя и проявилось позднее. А летом она поехала отдыхать по путевке на Кавказ. Первого сентября пришла на занятия совсем другой, чем ее знали. День стоял теплый, и она явилась в симпатичном ситцевом платьице, которое прекрасно сидело на ней и очень шло. На руке красовалось обручальное колечко.
Студенты из группы обступили ее, стали расспрашивать: что и как; «кто он?» Рассказывала: познакомилась на юге с одним молодым человеком, вскоре расписались, отсюда и колечко. Фамилия у нее теперь была новая, что сразу внесли в журнал группы и прочие институтские документы. Все пытались узнать: чем муж занимается, где они живут. Она рассказывала, а однокашники смотрели только на ее лицо: оно светилось.
На следующее занятие, через день, она пришла в другом новом платьице, тоже ситцевом, которое шло ей не меньше. И опять разговоры, впечатления... Она отвечала на пристрастные вопросы.
Контраст в ее внешности и еще больше во внешнем оформлении был очень заметен. Вообще-то жила Лида скромно, весь год ходила в одной и той же (единственной!) темной юбке немудреного прямого фасона, в одной и той же блузке, которую без конца стирала. В холодные дни «прикид» накрывался сверху кофтой. Тоже единственной. И туфли у нее были самые что ни на есть простые; если они рвались, начиналась драма: за пять минут не починишь. И пальтишко носила простенькое, купленное еще на первом курсе института.
Кстати, эта простота, а на самом деле бедность очень сближала ее с Зиной: та тоже жила крайне скромно, одевалась простецки и никак не была избалована нарядами. Никогда не обсуждая между собой трудную проблему, они понимали друг друга мгновенно, чувства испытывали одинаковые, ни на что не жаловались, но в глубине души, конечно, надеялись, что обстоятельства изменятся и они будут когда-то жить не хуже других.
Сложными, конечно, были их ощущения в этом смысле на фоне прочих студенток и преподавателей. Большинство и тех, и других одевались изысканно, дорого, красиво, модно. Лида с Зиной никогда не сравнивали себя с ними, но обе прекрасно понимали, как драматично отличаются от большинства девиц. И все же они не чувствовали себя особенно несчастными на блестящем общем фоне, так велика была у них негласная поддержка друг друга и чувство своего равенства. И вдруг... Лидины ситцевые платьица. Конечно, рядом с   институтскими нарядами они смотрелись конфетными фантиками, потому что ситец был в те времена самой дешевой и простой тканью, однако для нее самой они значили очень много. Вдруг почувствовала себя симпатичной девушкой. Осознала, что жизнь состоит не только из учебы и работы. Нравилось, что все обратили внимание на ее новые наряды и перемены в ней самой, отмечали, что похорошела, делали комплименты. Даже преподаватели при встречах говорили: «Вы сегодня замечательно выглядите». Ее настроение заметно улучшалось.
Обычно она приходила на занятия лишь за две-три минуты до начала, в такой обстановке не особенно поболтаешь с другими. Но как только звенел звонок на перемену и студентам на полный откуп отдавались десять-пятнадцать минут, ее окружали, оглядывали  со всех сторон. Слышалось много комплиментов. Уточняли: зря, мол, она всегда ходила черт-те в чем. Лида улыбалась и верила всем похвалам, они наполняли душу необыкновенной радостью признания. Однако иногда в глазах шикарных девиц она улавливала явную насмешку. К счастью, не особенно огорчалась.
Парни тоже смотрели на Лиду теперь по-новому – раньше никто, кроме Толи Данилова, вообще не замечал, что она девушка, - просто отличница учебы. Юрка с Андреем делали «новой» Лиде комплименты и упрекали: «Давно бы так! А то вечно ходила ученой Феклой».
...Эти платьица появились в Лидиной жизни вскоре после того, как, вернувшись из южной поездки, она сообщила дома, что выходит замуж. Обрадовались не слишком: по фотографиям и ее рассказу жених родным не понравился. Мама, особенно проницательная, даже сказала, что долго брак не продержится. Папа прервал ее и напомнил, что когда они поженились, доброжелателей почти не было, зато кто только не говорил, что ничего у них не получится! Так или иначе, но мама смирилась. И однажды решила:
- Надо что-то делать! Невозможно, чтобы невеста была такой бедной и плохо одетой!
«Что-то делать» означало лишь одно: сильно-сильно ужать и без того скудный семейный бюджет и приодеть дочь. Она сама отправилась в магазин «Ткани». Больше всего интересовалась ситцем – в ней будто проснулась прежняя деревенская девушка, которая ни о каких шелках и думать не смела, для нее шелка и шерсти навсегда остались символом недоступного богатства и барства; она и не распаляла свою фантазию, понимая, что для нее такое невозможно; зато ситец, пестрый, разноцветный и тогда очень дешевый, был самым что ни на есть ее материалом. Не спрашивая Лиду, нравится ей ткань или нет, мама купила несколько отрезов ситца и два с половиной метра бордового вельвета, тоже хлопчатобумажной дешевенькой ткани. Вернулась домой, выложила покупки на стол. Лида смотрела на них пораженная: какая красота! А мама, едва раздевшись и выпив стакан чаю, принялась разбирать старые выкройки. Нашла несколько фасонов, и дело закрутилось. Она работала очень быстро, шила по платьицу за день, а на костюм из вельвета ушло два дня. Каждую новую ситцевую тряпочку Лида принимала как дар Божий. К первому сентября ей стало казаться, что превратилась в богатую невесту из довоенного фильма.
Теплая погода, будто улавливая ее счастливое состояние, продлилась почти весь сентябрь, и Лида меняла платьица таким образом, чтобы ни одно за неделю не повторилось. На службе тоже отмечали, что она очень похорошела. А мама с удовольствием смотрела на свою работу и радовалась.
Для Лиды были важны все добрые слова и комплименты, но Зинины особенно. И разве удивительно? Самая главная подруга. Но она почему-то молчала. Иногда хотелось спросить: «Что ты думаешь о моих переменах? Все ведь обратили внимание...» Почему-то не решилась.
А между тем с мужем у Лиды всё складывалось непросто: он жил в другом городе; едва расписавшись и проведя вместе три «медовых дня», молодые разъехались по домам и стали на расстоянии обдумывать, как и где им съехаться и жить вместе. Ничего не получалось, и Лида очень страдала от одиночества. Однако не сомневалась: жизнь наладится. В институте никто толком не знал о ее трудностях. Колечко на руке сверкало ярко. Его вполне можно было принять за настоящее золотое кольцо, хотя на самом деле ни у нее, ни у мужа не нашлось денег на золотую роскошь, поэтому ей купили побрякушку-медяшку за два рубля пятьдесят копеек. Ему и такого не купили, посчитав, что мужчине это вовсе не обязательно.
Заканчивался сентябрь. Даже когда жара спала и потянули первые осенние холода, Лида все равно ходила в своих ситцевых платьицах, накидывая сверху кофту или плащ. Не очень по сезону. Институтские барышни «перелезли» в иные наряды, шикарные и теплые. Ее немного выручал бордовый костюмчик из вельвета, с длинными рукавами. Но после него оставалось только вернуться к старой юбке (единственной), блузке (тоже единственной) и «столь же единственной» кофте. И она не спешила, добирая последние свои ситцевые радости. Мама смотрела, как она одевается перед уходом, и говорила:
- Осенью ты в этих платьях похожа на молодую березку, которая забыла, что скоро зима, да так и осталась в летнем наряде.
Потом, вздохнув, добавляла:
- Золушка – вот ты кто!
Лида улыбалась, отмахивалась и бежала по делам – на работу или в институт. А там всё оставалось по-прежнему. Новый, последний учебный год разменялся и стремительно набирал обороты. Лекции, практические занятия, семинары, курсовые... Студенческая жизнь кипела.
И вот как-то перед началом занятий – все собрались немного раньше, чтобы «передрать» трудное задание для семинара, - Лида, всё сделавшая дома, сидела за столиком, вынимала из сумки книги. Ее тетрадь быстро схватили, и теперь сразу трое  «жадно сдували» материал. Стоял один из последних дней сентября, солнце и тепло еще не совсем оставили город, и Лида надела ситцево-березовое платьице. Зина устроилась чуть подальше, за соседним столом. Что-то лихорадочно переписывала. Лида хотела ей помочь и протянула свою тетрадь: мол, возьми, тут всё есть. И вдруг услышала:
- Ты что – опухла?!
Это было сказано настолько злобно, что она от неожиданности вздрогнула. Кто сказал «опухла»? И почему? Может быть, «опупела»? Но в чем? Неужели... неужели это сказала Зина?
Лида глянула на нее – та сидела бледная; тетрадь с ее конспектом скинула на пол. Почему? Какую-то минуту на Лиду смотрели такие ненавидящие глаза, что ей показалось, будто это вовсе не Зинино лицо, а какая-то звериная морда, что ли...
- Почему... «опухла»? – промямлила Лида.
Но Зина уже не смотрела на нее. Снова уткнувшись в тетрадку, продолжала лихорадочно писать. А Лиду неожиданно забил озноб. Настоящий, будто вдруг замерзла.
Вошел преподаватель, началось занятие. Лида едва слышала, о чем идет речь. Что-то случилось в ее жизни. Что-то очень страшное, вряд ли поправимое. Что?!
- Вы не заболели? – спросил ее преподаватель.
- Да не-нет... – вернулась она к уроку.
- И все-таки... надо бы одеться потеплее, - продолжал он. – У вас есть кофточка?
- Нет. Дома осталась.
- Тогда сходите в гардероб, принесите куртку или плащ, что у вас есть. Иначе обязательно заболеете.
И семинар пошел обычным порядком. Все чудом успели списать нужное с ее тетради и с тетради Ирки Зайцевой. Преподаватель разъяснял особо трудные вещи. Лида слушала и не слушала. Пару раз получила замечание за «отсутствующий взгляд». Снова возвращалась к занятиям, отвечала на вопросы. Но в душе у нее всё замерзло, будто затянулось неожиданной коркой льда. Она никак не могла прийти в себя и работать нормально. Наверное, если бы неожиданно получила пощечину или ее искусала злая собака, она бы не настолько удивилась, как от дикого, странного, неожиданного Зининого словца «опухла» и ее ненавидящего взгляда.
Когда занятия окончились и студенты потянулись в раздевалку, Лида заметила, что Зина сразу оторвалась от группы, быстро оделась и ушла. Еще одна странность... Что бы всё это значило? Лида ничего не понимала и довольно уныло, молча тащилась вместе с другими к метро. Хотелось поскорее доехать до дома: подумать, разобраться в том, что случилось. Пришла расстроенная, и все сразу заметили это. Осторожно расспрашивали ее: что произошло? Рассказала – у них в семье так было принято.
- Она просто позавидовала тебе! – решительно заявила мама. – Жаль. Хорошая девочка. Трудно ей живется, вот и показалось, что в ярких ситцевых платьицах и с обручальным кольцом ты превратилась в счастливую жар-птицу. Только... зря она беспокоится!
Мама резко оборвала свои слова. Годы спустя Лида вспоминала этот разговор и домысливала то, что недосказала мама: счастье ее будет коротким, и вообще оно такое же липовое, как ее колечко.
А папа, внимательно слушавший разговор, добавил:
- Да-а, слабы человеческие сердца! Выходит, твою подругу устраивало, когда тебе было не очень хорошо. И снова устроит, если станет плохо. Это не подруга! Придется тебе кое-что пересмотреть.
Легко сказать – пересмотреть! Несколько лет дружбы, очень теплой... И – всегда замечательное ощущение: в этом трудном институте, где она действительно казалась Золушкой и от высокомерия «значительных» девиц ее спасал только пышный шлейф хорошей учебы, Зина была единственной доброй душой, с которой так просто и естественно получалось говорить о чем угодно...
Несмотря на удар, Лида надеялась, что конфликт разрешится и уже на следующий учебный день Зина придет такой, как всегда, - ну мало ли какие бывают срывы настроений!
Однако всё пошло совершенно иначе. Зина не разговаривала с ней, держалась как можно дальше, и если иногда Лида ловила на себе ее взгляды, они были очень злыми. Прежнее дружелюбие не появлялось.
Лиде стало так тоскливо учиться, что даже подумывала перейти на заочное отделение. Поделилась с кем-то из преподавателей. Истинной причины не объяснила; лишь уточнила, что много работает и устает. Преподаватель подозрительно посмотрела на нее, будто поняла гораздо больше, чем та хотела сказать. Возразила: такого на пятом курсе делать не стоит; незачем ей уходить оттуда, где все ее хорошо знают, уважают, считают лучшей студенткой.
Осень разменялась. На смену теплому сентябрю пришел ледяной октябрь. Лидин «ситцевый бал» закончился. Она «перелезла» в единственную юбку, надела старые блузку и кофту и стала такой же, как раньше. Видимо, не только внешне, в одежде, но и в чем-то еще. В общем облике. Часто грустила, потому что не очень складывались отношения с мужем, жить было негде. Что делать – совершенно не ясно. Начались первые ссоры – в письмах и при редких встречах. Иногда ловила себя на мысли, что хочет поскорее закончить институт – надоело. Странно – она всё тут любила и хорошо понимала, как ей будет недоставать института, когда получит диплом. Но мало ли что будет потом! А сейчас – скорей бы конец учебы; дальше – здравствуй, новая жизнь, пока еще совершенно непонятно, какая, но желанная уже тем, что новая.
Ее больше не интересовало, как смотрит на нее бывшая подруга. Помнились только ненавидящий взгляд и идиотское словцо «опухла». А ведь она не изменилась. Ситцевые платьица повисли в гардеробе в ожидании следующего сезона, но она их больше никогда не надевала, потому что летом родила ребенка, располнела и платья перешли младшей сестре. Но пока еще оставался институт. Она отлично сдала зимнюю сессию, писала диплом, готовилась к госэкзаменам. Стало непросто: беременность отнимала силы.
Но еще до лета был такой случай. Как-то в конце марта Лида зашла между лекциями в буфет. Перемена десять минут, народу битком. К вечеру студенты успевали так проголодаться, что могли бы съесть сам буфет, не только сухие пирожки и сваренные утром сосиски.
Лида встала в хвост очереди. Поискала глазами своих: может, купят ей пирожок? Никого не увидела. Кроме Зины – та стояла уже близко к буфетной стойке. Лида тоскливо подумала, что, видимо, придется до конца занятий сидеть голодной. Что поделаешь! Решила постоять еще немного – а вдруг повезет?
И тут ощутила Зинин настойчивый взгляд. Оглянулась. Та смотрела на нее почти в упор. Поманила рукой: мол, иди сюда.
Может быть, и надо было подойти, тем более что чувство голода стало невыносимым. Но, Боже, как же отяжелели ноги! Как вдруг замерзла, будто превратилась в корку, душа! Лида стояла почти в оцепенении и не только не подошла к Зине, но не могла сдвинуться с места. Нет, нет, ни за что! Заново ощутила тот фонтан злости, которым подруга неожиданно обдала ее несколько месяцев назад. Тот холод, которым постоянно продолжала обдавать с тех пор. Непонятную ненависть – вместо прежнего дружелюбия. Нет, нет, она уже просто не могла вернуться в Зине. Не могла...
Настойчиво прозвенел звонок, и Лида вместе с другими студентами «схлынула» в коридор. Больше никогда не возникало попыток восстановить хотя бы контакт – ни с Зининой стороны, ни с Лидиной. Что восстанавливать, часто думала Лида. Скрытую неприязнь, даже ненависть? Фальшивую, как выходит, дружественность? Обойдемся.
Обошлась... К концу учебного года ей вообще стало ни до чего. Надо было успеть всё сдать, пока еще могла заниматься. Защититься до родов – немножко раньше других; ей пошли навстречу, и она защитила свой диплом. На «отлично». Преподаватели смотрели на нее, мягко и приветливо улыбаясь, и она видела в их глазах поддержку. От этого светлело на душе.
Ну а потом институт «кончился». Она погрузилась в заботы о малышке. Зина не поздравила ее – в отличие от остальных. Ну и ладно. Лида даже испугалась бы ее поздравления, так мало ожидала в нем искренности. Нет, нет, не надо. Жизнь побежала вперед, и новые проблемы вставали теперь на пути.
...Ораторы на трибуне сменяли один другого. Лида почти не слушала, хотя некоторые фразы сами западали в голову. Она невольно поглядывала на дверь: может, кто-то из своих еще придет?
Но... Господи! Лида вдруг замерла. Неподалеку от двери сидела пожилая женщина, которую она заметила давно, но только теперь поняла... это же Зина! Зина...
Лида издали смотрела на свою бывшую подругу. Седая голова, лицо в морщинах, но глаза горят. Она вдохновенно слушала выступающих. Одета довольно прилично, вполне в духе времени.
Зина!.. У нее был настолько учительский облик, что ни на минуту не возникало сомнения, что она проработала в школе все тридцать с лишним лет с окончания института. Лида тоже в основном преподавала. Это общее у них осталось. Зина... Господи!
Лида почувствовала, как та далекая история мгновенно запульсировала в ее сердце. Ярче всего помнился, конечно, день, когда она «опухла». Тот лютый Зинин взгляд... Неизвестно откуда взявшаяся ненависть! Как подруга могла превратиться в свою противоположность? Вспоминалось слово из сказок: оборотень.
Хорошо, что сейчас Зина не видела ее. Лида смотрела на седую женщину, истово взиравшую на сцену. Моментально представилось, как Зина работает. Наверняка по-прежнему в своем городе. Не ушла, как нынче модно, на престижную и хорошо оплачиваемую работу в иностранную фирму. В Москве ее, может, и не взяли бы на такую, но дома приняли бы с удовольствием. Лида легко представила себе Зину в ее школе. Раньше, скорее всего, это было деревянное здание или каменное барачного типа. Но теперь школа наверняка располагается в современном помещении, со светлыми классами и длинными коридорами.
Лида почти видела наяву, как Зина идет по коридору и ребятишки здороваются с ней. Уважаемая личность в школе! А когда она входит в класс, ребята, только что шумевшие, моментально затихают: начинается урок. Она слышала, как Зина старательно объясняет им новый материал. Как поправляет ошибки.  Видела шкаф в ее школьном кабинете и в нем много книг – еще тех, давнишних, которые они часто покупали вместе. Случалось, что у обеих в карманах было почти пусто, но они что-то наскребали и, весело решив «отложить перекус на потом», покупали вместо кофе и пирожков книги... Лида легко представляла себе и послешкольную жизнь Зины. Всё наверняка осталось по-прежнему. Может, вместо деревенского дома она теперь живет в городской квартире, но, видимо, всё так же «отдыхает на огороде». Хотя – кто знает, время изменилось!
...Неужели тогда ничего нельзя было сделать, чтобы их отношения не развалились? Чтобы растаяла горькая обида и восстановилась добрая дружба? Противно, очень противно всё неожиданно обернулось. Но, может быть, она сама, Лида, виновата в том, что ситуация не выправилась? Ведь и возможность однажды выдалась, тот случай в институтском буфете... Наверное, надо было подойти к Зине, попросить ее купить пирожок. Вместе перекусили бы. Потом вместе – с опозданием, но вдвоем-то не страшно! – вернулись бы в аудиторию. Вместе поехали бы домой... И отношения постепенно наладились бы!
Нет... Почему-то не вышло. Обида перекрыла все каналы.
Может быть, та злоба, ненависть возникли у Зины не в один день? Не сразу? В один день лишь проявилось. Это был всплеск глубинной неприязни. Всплеск зависти, вот что. Мама правильно тогда поняла. Зависти ко всем тем ситцевым платьишкам. К обручальному колечку. А счастье оказалось почти «липовым» и недолгим, как двухрублевый металл, из которого кольцо было отлито. Но  мало того, что Лида в учебе шла гораздо лучше, она в Зининых глазах оказалась еще и счастливой, и симпатичной, и... богатой. Господи, чем богатой? Грошовыми платьицами? Да все кругом по сравнению с ней одевались так, что любую девицу можно было пригласить работать на телевидение или послать на правительственный прием.
Стоп! Вот тут, наверное, и таилась истинная причина Зининой горечи. Одно дело – те девицы в институте, роскошно одетые и устроенные в жизни, - Зина и Лида как бы вместе стояли далеко от них; это был настолько недосягаемый мир, что к нему и зависти не возникало. А вот когда своя, самая близкая подруга тоже как бы отделилась и пошла вверх – это, наверное, показалось ей предательством. Вчера были так близки – и вдруг отрыв! Мгновенно присовокупились сюда и Лидины учебные дела, вечные похвалы преподавателей. То, что прежде радовало, тоже превратилось в причину зависти и ненависти. Всё сошлось, слилось, соединилось. Столько явлений, возносящих ее на иной уровень, чем свой... Как  такое вынести?
А дело-то, наверное, обычное. Далекому – не завидуют, если даже он сидит во дворце на троне. Своему – завидуют, даже если он купил на один коробок спичек больше. Поняла всё это Лида тогда, конечно, поняла. Но слишком уж было неожиданно. А главное – такая ненависть! И так больно было! Получалось, что прорвалось истинное, а хорошее оказалось фальшью. Как в том стихотворении о зависти средневекового поэта Себастьяна Бранта, которое однажды ей дал почитать отец:

                Царят на свете три особы,
                Зовут их: Зависть, Ревность, Злоба.
                Нет им погибели и гроба!
                Глупцов рождают нам всегда
                С избытком Зависть и Вражда.

И все-таки... Раз было понятно, почему она сама не навела тогда мосты? Почему, как выходит, не простила подруге ее слабость? Найдется ли человек, которому в той или иной ситуации не свойственна зависть? И не есть ли это самое человеческое качество? У одного оно сильнее, у другого слабее, но каждый в какой-то мере носит его в своем сердце. И тогда не верилось, и сейчас, что Зина просто злобная завистница. И тогда, и сейчас было понятно, что прорвалась боль из-за своих трудностей. И можно, можно было что-то сделать!
А... что, собственно? Не ходить в институт в ситцевых платьицах? Не сиять счастьем из-за того, что вышла замуж? Перестать хорошо учиться? Уже тогда развестись с мужем? Что нужно было сделать, чтобы ослабить Зинину досаду?
Может, просто поговорить? Выяснить отношения? Но что она должна была объяснить Зине? Что?
Впрочем, вспомнить то время получше... Беременность на последнем курсе, житейские трудности... Она сама очень нуждалась в помощи. Ее брак, едва начавшись, скоро стал стремительно разваливаться. Вроде бы – из-за проблем с жильем; на самом деле, конечно, из-за того, что он вообще был слишком скоропалительным. Знакомство в доме отдыха, романтика... Так хотелось счастья! Казалось, что вспыхнула настоящая любовь... Брак окончательно распался через два года, и то лишь потому, что по закону официально не могли развести, пока ребенку не исполнился год. Не так уж много радостей было тогда в душе и у Лиды.
И все же... Вспомнить всю прошедшую жизнь – может, и сама когда-то оказалась в таком положении, что вся изошла завистью? И лютой ненавистью?
Вроде бы – нет, подобное не случалось. Кому-то, как всякий человек, иногда завидовала. Но наружу этого не выявляла. Старалась доказать себе, что не столько завидует, сколько страдает из-за того, что не достигла чего-то важного для себя, и даже если это есть у других, к ней-то никакого отношения не имеет. Надо постараться и достичь своей цели. Обычно это касалось не материальных благ – более сложных: положения на работе, отношения людей. Она, конечно же, была не менее уязвима, чем кто угодно другой. Но чтобы так погрузиться в зависть, злость, раскалиться в ней... Нет, нет, совершенно точно, в ее характере такого не было.
И, тем не менее, если заболел близкий, дымом изойдешь, чтобы помочь ему выкарабкаться. А то, что произошло тогда с Зиной, наверное, напоминало именно болезнь. Или сильный заскок. Не хотелось верить, что Зина в принципе была злой завистницей и ничем больше! Нет, нет. Иначе за три года дружбы это давно бы выявилось.
Поговорить. Объясниться. Может быть, и не раз...
Лида заметила шевеление в зале. Она так ушла в свои мысли, что совсем перестала слушать. А торжественное собрание заканчивалось.
- Мы очень рады вам всем! – говорили со сцены. - Желаем каждому здоровья, успехов в работе, счастья в личной жизни. А сейчас приглашаем на фуршет – нашу встречу надо отметить. Пожалуйста, проходите в холл!
На столе сцены лежало много цветов – кто и когда принес их и подарил членам президиума? Лида не заметила и этого.
Она снова глянула туда, где сидела постаревшая Зина. Сомнений не осталось: это она. Уже поднялась с места. Из коридора доносилась приятная музыка – устроители вечера всеми силами пытались создать легкое, милое настроение. Сквозь открытую дверь зала Лида видела: накрыли много маленьких столиков. Легкое вино, закуски, фрукты, сладкое. Угощайтесь, дорогие гости, и беседуйте.
Народ неторопливо выходил в коридор. Лида увидела, как вышла и Зина. Прижимала к себе сумочку совсем так же, как в институтские годы.
Нужно было встать и двинуться вслед за другими, но Лида сидела, почти оцепеневшая. Проскочить бы незаметно к выходу и уйти. Поскорее. Ей не хотелось встречаться с Зиной! Три года дружбы – и несколько минут, разбивших, уничтоживших всё... Нет, нет, ничего теперь не нужно! Что прошло, то прошло.
Будет ужасно, если они все-таки столкнутся в холле или окажутся за одним столом... Ладно бы еще, если бы пришли свои, было бы что вспомнить. А так... один на один с Зиной... С той историей и обидами...
- Ты чего, миленькая, сидишь? – услышала она вдруг совсем рядом. – Все уже пьют-едят, а ты тут? В воспоминания ушла. Небось увидела себя девчонкой, студенткой?
Рядом стояла уборщица, с большим закрывающимся совком на длинной палке и веником – видимо, решила убраться в зале сразу, не дожидаясь позднего часа. Лида улыбнулась.
- Извините! – сказала. – Задумалась. Ухожу. Всего доброго!
- И тебе того же! – откликнулась уборщица, собирая мелкий, едва видимый мусор. – И не огорчайся: жизнь хороша всякая, не только молодая. Я тебя лет на десять старше, потому точно знаю.
Осторожно, пытаясь не зацепиться за спинки сидений, Лида прошла через зал, добралась до двери. На секунду остановилась. Фуршет шумел вовсю. Звучали дивные прежние песни, которые когда-то они с радостью распевали, на переменах. На секунду задержавшись, она пристально всмотрелась в то, что происходило за дверями зала.
- Иди, иди, миленькая, - повторила уборщица. – Повеселись. Хватит грустить и думать!
Лида шире открыла дверь  и шагнула в холл…