14 из 62. На югах

       В Ялте сняли комнату у пожилой женщины, которая сильно удивила Лёшку, когда сказала, что за всю жизнь ни разу не искупалась в море. Её побелённый домик стоял на склоне горы, и спускаться к морю было весело, ноги сами бежали. Море встречало солёным, йодистым запахом, шумом прибоя и гвалтом детских голосов. На пляже шагу ступить некуда: голые люди лежали, сидели, стояли. Лёшка сразу бросался в море, прыгал, нырял, гонялся за солнечными зайчиками, а потом, выбившись из сил, лежал на полотенце и следил за волнами, которые выкатывались навстречу ему, растекаясь в ширину по берегу, а затем, оставляя шипящую пену, откатывались назад, в море, увлекая за собой гальку. Камешки шевелились, как крабы, и, толкая друг друга, сердито гремели. Это было так занятно! А мимо ходила сестра Любочка. Она носила ведёрком морскую воду и, приговаривая, поливала сухие камни, в которых посадила семечко от яблока. Поодаль лежала мать. Нина загорала молча, упорно, как будто хотела наверстать упущенное за зиму, а когда ей становилось совсем жарко, то окуналась в море. Отец плавать не умел, загорать не любил и беспрестанно отлучался к пивному ларьку. Часа через четыре, подкрепившись сочными с золотистой корочкой чебуреками, возвращались домой. Дорога в гору была тяжела, длинна. Узкая тень не спасала от палящего солнца. У хозяйки же было прохладно. В изнеможении Шатовы падали на кровати и спали до вечера.

    Дни шли своим чередом, но в пятницу сложившийся порядок был нарушен. С моря возвращались без Николая. Отец остался в ресторане. Дома Нина поплакала, потом уложила Любочку в постель, сама прилегла сбочку. Через полчаса они уже мирно посапывали. Наш Лёшка долго ворочался, вздыхал, затем поднялся со своей кровати и, косясь на спящую мать, прокрался на цыпочках за дверь. Солнце ударило в глаза. Улица, перечёркнутая тенями, была пуста. Повертев головой, Лёшка заметил за домом тропку, которая вела на гору, на самый верх. Он встрепенулся. Небось, оттуда весь город виден как на ладони! Полный предвкушения Лёшка отправился в путь. Наверху он, переводя дух, обернулся. Ялта была под ногами: пёстрые крыши домов, купы деревьев, море в солнечной ряби и белый теплоход на горизонте. Ветерок раздувал рубашку на Лёшке. Возле его ног по склону ходили волны жёлтого ячменя. Высота кружила голову. Продолжив свой путь, Лёшка очутился в заброшенном санатории. Людей не было. Пыль на окнах, забитые двери, тишина. Лёшка брёл по аллее, готовый дать стрекача, но никто не пугал его окликом: «Мальчик, а почему ты тут ходишь?» Только птицы перекликались в ветвях. Аллея закончилась лужайкой с пересохшим бассейном и гигантскими шахматами. Лёшка, подбежав к шахматной площадке, обхватил руками белую, выше него, пешку и еле передвинул её на соседнее поле чёрного цвета. Тяжела оказалась пешка! Надо быть великаном, чтобы поднимать такие фигуры двумя пальцами. Лёшка осмотрелся. Ничего подозрительного! Он перешёл к бассейну. Когда-то посреди него бил фонтан, а теперь лежала огромная катушка из-под кабеля. И всё дно, выложенное ржавой плиткой, было захламлено ящиками, досками, листьями. Вдруг Лёшка увидел двух змеек. Они ползли по дну, высоко подняв голову, и как будто искали, где можно выбраться наверх. Такие маленькие!
— Я помогу вам! — вскрикнул Лёшка и было протянул руки, чтобы помочь им, но вовремя вспомнил, что змеи могут быть ядовитыми. Взяв грабли, он спрыгнул в бассейн, на катушку. Одна из змеек с испугу спряталась. Другая ускользнуть не успела. Со второго раза Лёшка поддел её граблями и перенёс на траву, в тень акации.
 — Теперь ползи куда хочешь, — проговорил он и, довольный собой, побежал вприпрыжку. 

  Поутру он наведался наверх, отыскал акацию, под которой оставил полоза, и опешил. Змея лежала на прежнем месте. Обескураженный он приник к ней. На тёмном боку виднелась ранка, и на ней сидели две зелёные мухи.
— Надо же! Поранилась… — сказал Лёшка и сердито махнул рукой. — Кыш отсюда!
Мухи улетели. Лёшка сорвал лист подорожника и приложил его к ране.
— Я тебя вылечу, змейка. 

Остаток дня он резвился как ни в чём не бывало, а вечером прибежал к полозу, опустился перед ним и в ужасе отпрянул: змея была густо облеплена мухами и лежала, как палка. Сердце у Лёшки оборвалось. Мёртвая! Почему? Из-за раны? Кто-то покалечил, но кто? Он стал вспоминать. И вдруг точно обухом по голове: да ты сам и порезал… граблями!
— Нет, нет. Не я! — принялся лепетать Лёшка. — Я не убивал. Я спасти хотел! — И так ему горько стало, что брызнули слёзы. Он вырыл в земле углубление, опустил туда змейку и засыпал её — с холмиком. Потом воткнул в холмик палку и поплёлся прочь. Горе его было неутешно.

Дома Лёшку потеряли.
— Где ты шляешься! Завтра рано вставать. Уезжаем, — выговаривала ему мать, — в Салехард.
— А папа где?
— Не знаю, где твой папа вторую ночь шатается. 
На другое утро Шатовы уехали из Ялты, но змейку Лёшка долго не мог забыть и каждую ночь, перед тем, как уснуть, со слезами просил у неё прощения.