Семейная драма первого депутата

«И в воздух чепчики бросали!..»

5 июня 1906 года балаковцы, во главе с купцом Иваном Маминым, членом партии народной свободы, торжественно встречали на пристани депутата 1-й Государственной Думы от Самарской губернии, крестьянина слободы Покровской (сегодня – г. Энгельс) Ивана Пустовойтова. Он плыл на пароходе «Грибоедов» в Самару и остановился в Балакове ненадолго.
Восторгу балаковцев не было предела. После стихнувшей бури первой русской революции царь пошёл на уступки. Объявил о свободе слова, печати и вероисповеданий. Согласился на выборы первого российского парламента. Казалось, дышать в России становилось легче. Собравшаяся на балаковской пристани толпа кричала «ура!» и обещала грудью встать на защиту депутата, который отстаивает интересы народа. Так же она кричала, когда в апреле провожала в Петербург, на первое заседание Госдумы и своего избранника, местного крестьянина Ивана Евсеевича Шувалова.
После проводов Пустовойтова балаковцы с красным флагом и революционными песнями прошлись по селу. Полиция их не разгоняла. Тогда ни опьянённый своей победой народный избранник, ни воодушевлённые встречей с кумиром балаковцы, ни озабоченные «беспорядками» полицейские не подозревали, что через пять лет в семье Пустовойтова произойдёт трагедия, которая взбудоражит всю губернию…

Ужасная находка

Рано утром в воскресенье, 20 марта 1911 года, крестьянин Иван Михайлович Тиханов пришёл в канцелярию полицейского пристава Покровской слободы и заявил, что 15 минут тому назад наткнулся в Пономарёвском лесу на трупы девушки лет 20 и мужчины лет 30.
«Тела лежали на спинах, их отделяло расстояние менее аршина, - смаковала подробности газета “Саратовский листок”. - Около трупа мужчины лежал большого калибра револьвер “Браунинг”. Выстрелы были сделаны как мужчине, так и женщине с правой стороны лобной кости, несколько выше конца бровей. У женщины пуля, пройдя мозг, вылетела с левой стороны в том же направлении, у мужчины она пробила с левой стороны череп выше уха. Кровь около голов трупов окрасила снег, впиталась в него; в ранах она застыла кусками вместе с мозгом и замёрзла. Трупы окоченели и были покрыты инеем».
В убитых опознали преподавателя истории в покровской женской гимназии Николая Николаевича Теремецкого и ученицу 7-го класса той же гимназии Женю Пустовойтову, дочь местного общественного деятеля и депутата 1-й Государственной Думы Ивана Ивановича Пустовойтова.

Горе

Весть о происшествии быстро разнеслась по слободе. За короткое время на месте трагедии побывали сотни слобожан. Над трупом учителя плакали его ученики, над трупом гимназистки – её подруги. Огромная толпа сопровождала погибших и тогда, когда их повезли на кладбищенский ледник.
В это время Путовойтовы и узнали, что их Женя убита. Они ещё с вечера 19 марта начали беспокоиться, но подумали, что дочь сбежала со своим учителем, и послали гонца на железнодорожную станцию в надежде там перехватить беглянку.
Бессонная ночь…
И вот…
Крик в окно: «Вашу барышню убили!..»
Горничная со страшной вестью вбежала в зал…
Родители упали в обморок…

Женя

Жене было 18 лет. Она слыла способной ученицей, умной девушкой и необыкновенной красавицей. Она была настолько привлекательной, что на неё заглядывались взрослые мужчины. Но Женя нрава была строгого и с философией мрачной. Подружки вспоминали, что она им говорила: «Жизнь – это глухая, высокая стена, около которой люди бессильно бьются, желая пробить брешь к выходу, и гибнут, гибнут без конца, только напрасно страдая. Так лучше, чем бесцельно биться и страдать, покончить сразу».
Откуда у неё было столько пессимизма, никто объяснить не мог. В гимназии – успехи, отец - уважаемый, семья - благополучная. У Жени было ещё три сестры, самой младшей из которых не исполнилось и года. Казалось бы, живи и радуйся. Но…

Теремецкий

Теремецкому было 26 лет. Он окончил курс в тульской духовной семинарии, а затем в петербургской духовной академии и одновременно в археологическом институте. В слободе о нём, как учителя, так и учащиеся, отзывались как о человеке деликатном, сердечном. У старика-отца Теремецкого, проживавшего в Тульской губернии, осталось ещё два сына и шесть дочерей, которым покойный ежемесячно посылал по 70 рублей на учёбу. Помогал Николай Николаевич и своей сестре, которая жила в Москве, была замужем за студентом и имела двух детей.
В последнем письме к родителям 9 марта он писал: «Очень скверное состояние переживаю. Прилетели грачи и криком своим растревожили меня. Пришлите мне охотничьи сапоги, буду охотиться».
К самоубийству относился резко отрицательно. «Это – последнее дело. Я бы так не поступил», - говорил Теремецкий друзьям после известия о самоубийстве жены одного из самых богатых покровских купцов.
Сводить счёты с жизнью не собирался. Летом хотел поехать экскурсантом в Италию и даже послал задаток в 30 рублей в Московское организационное бюро экскурсий.

Неравная любовь

Любовь Жени и Теремецкого больше походила на дружбу. Их не раз видели спокойно гулявшими по слободским улицам, причём любимым местом их встреч был тот самый Пономарёвский лес, который впоследствии станет для них роковым. Нередко влюблённые сидели на лавочке у дома Пустовойтовых.
Женя говорила подругам, что никогда замуж не выйдет: «Если я полюблю, то застрелюсь». Может, это и притупило бдительность родителей.
Между тем, близкие к Теремецкому люди утверждали, что мысль о женитьбе у них всё-таки была, но с ней они не торопились. Николай Николаевич говорил, что Женя хочет поступить в 8 класс одной из саратовских гимназий. И он, якобы, был доволен и счастлив тем, что есть. Но временами у него проскальзывали нотки какой-то гнетущей тоски, подавленности перед неизвестным будущим. Теремецкий сожалел: «Зачем она богата? Это погубит наше счастье».
А сосед по квартире рассказывал: в откровенной беседе с ним Теремецкий говорил, что Женя считала, что совместная жизнь для них невозможна. Почему, не объясняла, но якобы признавалась, что так его любит, что жить без него не может и с собою так или иначе покончит. «Если она так поступит, я последую за ней», - обещал Теремецкий.
После гибели молодой пары люди вдруг «вспоминали», что видели их в тот злополучный вечер плачущими. Значит, они переживали душевную борьбу, - судачило «общество», - но какая именно причина заставила их покончить с собой, так и не могло понять, хотя во всём обвиняло «непонятливых» родителей. Это обвинение такой мрачной тучей нависло над слободой, что отец Жени не выдержал и написал в редакцию «Саратовского листка» печальное и, в то же время, гневное письмо.

Отец

«…Для нас теперь несяно её отношение к нему. В разговорах о нём она только смеялась над его беспомощностью, неумением найти практического выхода, когда наступало затруднение у него в школе или в жизни.
На отношения между нашей дочерью и её учителем мы, родители, старались смотреть спокойно. Мы думали, что учитель-интеллигент не забудет, кто он. Мы не видели ничего страшного в том, что учитель сидит днём на лавочке с нашими, обыкновенно с обеими, дочерьми или гуляет по улице. В дом же мы его не приглашали потому, что были знакомы с ним шапочно.
В роковой день Женя была спокойна и помогала матери по хозяйству. Я уверен, что несчастная Женя погибла без желания умереть.
Записка, которую прислал Теремецкий, теперь найдена и гласит следующее: «Женя, я сегодня не еду, не могу». Эта записка вдруг перевернула Женю. Она стиснула зубы, что означало у ней высшее неудовольствие. С этим выражением, с стиснутыми зубами она осталась и после смерти.
Опять нужно было решить вопрос: выходить замуж, бросать училище? К замужеству с Теремецким она относилась отрицательно, что и высказала одной родственнице.
И убил её Теремецкий, увлекая в лес, бледную, со стиснутыми зубами. Жестокий, бесхарактерный интеллигент! Выражение ужаса, застывшее на лице мёртвой, взывает к русскому обществу. Пусть общество бесповоротно заклеймит позором убийства и самоубийства, какими бы красивыми чувствами они ни вызывались… Пусть осудит бесхарактерных, дряблых людей, не умеющих исполнить принятых на себя обязанностей. Пусть из среды интеллигенции выходят действительно люди стойкие, умеющие разобраться во всех самых трудных моментах жизни».
Это письмо разгневало покровскую общественность, и она встала на защиту Теремецкого.

«Это был человек мягкий…»

Под первым письмом в защиту учителя Теремецкого подписалось аж 20 человек, в том числе, священник Владимир Архангельский. Понимая «угнетённое состояние» Пустовойтова, потерявшего любимую дочь, подписанты сокрушались:
«Господин Пустовойтов забыл, что и у Теремецкого есть отец и мать, которые в своей глухой деревеньке безутешно плачут о своём безвременно погибшем сыне, доброе имя которого для них, может быть, дороже жизни. Как подействует на них письмо г. Пустовойтова? Не добьёт ли оно их окончательно? Забыл также г. Пустовойтов, что у покойного есть товарищи-сослуживцы, для которых доброе имя его слишком дорого».
Авторы письма утверждали, что Теремецкий «был человек мягкий, мечтательный, добрый, не способный ни на какое насилие» и он не мог заставить свою ученицу, Женю Пустовойтову, покончить с собой.
В других письмах, опубликованных в газете «Саратовский листок», Теремецкого возводили чуть ли не в ранг святого.
«Глубоко чтя память Николая Николаевича, я к каждому слову, произнесённому им, отношусь теперь, как к святыне», - писал один респондент.
«Теремецкий был человек жизнерадостный, по крайней мере, не смотрел на жизнь, как на пустую и глупую шутку», - высказывал своё мнение другой.
«Оставаясь младенцами в практической жизни, такие люди обычно носят в себе высокие душевные качества, разливая вокруг тот божественный свет, за который их любят. И Теремецкого, действительно, любили. Любили ученики и ученицы, - и это особенно ценно», - восхищался третий.
Однако, несмотря на добрые слова в адрес убийцы (ведь наверняка Теремецкий сначала выстрелил в Женю, а потом - в себя), никто так и не смог объяснить, почему человек, в арсенале знаний которого «имелись достаточно убедительные аргументы, чтобы сдунуть налетевший на молодую душу налёт», не предотвратил трагедию.

Чистота – залог…

«Несомненно, надо было пережить глубокую душевную драму, чтобы искать смерти, стремиться к ней… Но роковая загадка так и остаётся для нас загадкой, ключ которой унесли с собой в могилу два молодых чистых существа… Клеймить мы их не станем…», - писал «Саратовский листок», публикуя при этом стихи, посвящённые молодым самоубийцам:

Слились две жизни… навек застыли…
И тайну жизни несут с собою
Надежд разбитых прошедшей были
Храня ревниво пред толпою…
Кругом ни звука… Покой застывший
Хранит молчанье… как будто молот, из стали слитый,
Сковал их чувства души любившей.
Какая ночь!.. Как веет холод с могилы взрытой.

Покровчане были настолько поражены чистой любовью гимназистки и её учителя и их трагической гибелью, что добились разрешения самарского архиерея на отпевание их, как обычных смертных (самоубийц в православном храме, как правило, не отпевали и не поминали). Их даже похоронить хотели в один день и в одной могиле. Однако родители Теремецкого прислали телеграмму с просьбой отложить похороны сына.
А Женю хоронили 21 марта. Отпевали её в Троицкой церкви. Желающих проводить девушку в последний путь собралось пять с лишним тысяч человек. Чтобы не допустить давку, вход в церковь охранялся полицией и стражниками, которые пропустили внутрь не более пятой части собравшихся. Из церкви гроб сопровождало народу ещё больше. Похоронная процессия растянулась почти на два километра. И на кладбище снова пришлось выстраивать цепь из полицейских, но теперь уже около могилы.
В могиле оставили место и для Теремецкого, но через два дня его похоронили отдельно. Родители приехать на похороны не смогли, и молодого учителя провожали сослуживцы, ученики и любопытная публика.
Так и закончилась эта печальная история.

Город самоубийц

Самоубийство Теремецкого и Пустовойтовой было далеко не первым в Покровской слободе. Это стало темой для публикации в «Саратовском листке»:
«Слободе, очевидно, суждено составить грустную известность своими печальными событиями, - размышлял корреспондент. - До «обновлённого строя» (наверное, имелись в виду указы Николая II о разных свободах, подписанных после Первой русской революции, - Ю.К.) она пугала своим хулиганством, затем пожарами, от которых гибли миллионные средства и разорялись сотни семейств. «Обновлённый строй» наградил было слободу сразу четырьмя депутатами, но один из них, побыв несколько месяцев депутатом, попал на много лет в ссылку, а другой - на 6 лет каторжных работ.
А в течение последнего полугода слобода обратила на себя внимание частыми самоубийствами в ней интеллигентов. Первой покончила самоубийством фельшерица земской больницы Самойлова, отравившись морфием в начале этой зимы. После неё от отравления умерли госпожи Калачинская и Думлер. И только на днях были похоронены учитель Теремецкий и гимназистка 7 класса Пустовойтова. Наконец, два дня тому назад был раздавлен поездом на покровском вокзале ретушёр фотографии Иванова молодой человек Чернов.
Из перечисленных самоубийств только последний самоубийца объяснил нежелание жить нуждой. Калачинская, Думлер, Пустовойтова и Теремецкий причины самоубийства не объяснили, - эти причины создала после их смерти народная молва.
Смерть Самойловой и Калачинской, 22-28-летних незамужних женщин, молва объясняет несчастной любовью. Госпожа Думлер, по словам всех её родных и знакомых, была не любима своим мужем. Она окончила гимназию, училась на высших курсах, выезжала с мужем за границу, блистала в местном обществе образованием, была одним из деятельных членов местного Общества разумных развлечений. Наконец, дела торгового дома «Братья Думлер и К°», членом которого состоял её муж, были неудачны, но этим причину самоубийства Елены Николаевны никто не объясняет».
Кстати, ни одно из названных самоубийств не наделало столько шума, как самоубийство Теремецкого и Пустовойтовой. И не успела появиться эта статья, как в том же «Саратовском листке» было опубликовано сообщение об очередной попытке самоубийства в слободе:
«Утром 26 марта железнодорожный мастеровой Григорий Вяхилев, 20 лет, выпил два флакона уксусной ессенции с целью лишить себя жизни. Вяхилев 3-4 дня назад был уволен со службы. Положение отравившегося тяжёлое».

Жизнь дороже

Между тем, самоубийства в слободе стали поводом не только для серьёзных размышлений, но и для шуток. В самый разгар заочных баталий вокруг смерти молодых влюблённых, на страницах «Листка» можно было прочитать такую «сценку»:
«На днях вечером в приёмную общественной больницы пришёл крестьянин А.П. Скрыпниченко, 26 лет, чтобы перевязать рану на животе.
В больнице был фельдшер Калиныч.
- Вы извините, Калиныч, что я немного под двадцатым номером. Выпил трошки. Даже обидно, Калиныч.
И Скрыпниченко рассказал, как от обиды он хотел «лишиться жизни».
- Ехали мы в Саратове с мельницы Шмидта с мукой. На Большой Сергивеской улице вдруг откуда ни взялся, бис его батькови, на мою горбу наскочил трамвай. Трах! – и разбил горбу в щепки, а мука рассыпалась.
Подумал я: «50 рублей убытку».
А товарищи смеются.
«Эх, житьё!» - сказал я и пырнул ножом себя в брюхо. Да должно быть помахнулся: только порезал живот, а ничего. Потом обдумался. Неужели, говорю, жизнь 50 рублей стоит! Пошёл в пивную, выпил. Ну, и стало мне легче.
- Ось оно яко дило! – закончил Скрыпниченко, благодаря фельдшера за перевязку. Рана оказалась неопасной».


На фото: Иван Пустовойтов