Воины в белом. Часть 15

Военный аэродром Благовещенска встретил их двадцатиградусным морозом и пронизывающим ветром, который тут же набил им рот и нос микроскопическими льдинками, как только они ступили на родную сибирскую землю. В качестве делегации встречающих возле самолета стоял сам Захаров. Не скрывая радости и какой-то внутренней гордости, старый врач с легкой улыбкой смотрел, как спускаются по выдвижной лестнице, свесившейся из самолета, его офицеры, прошедшие первое боевое крещение, постаревшие, с необратимо изменившимися глазами и кое у кого пробивающимися первыми седыми прядями волос, но все живые, здоровые и до конца исполнившие свой долг. Тепло поздоровавшись с каждым, начальник госпиталя отвел Валеру в сторону.
-Валерий Васильевич, я должен сообщить вам неприятную новость.
-Алена? – скорее, по наитию, чем догадавшись о чем-то выдохнул Валера.
-Да. Понимаете, произошел несчастный случай. Три дня назад. Просто случай, в котором никто не…
-Что случилось? – Валера почувствовал, как замерзшее мгновенно после выхода из самолета тело окатывает волна такого жара, что даже ледяной ветер казался легким летним дуновением.
-Я не в курсе подробностей, но…
-Да к черту подробности.
Валера явно нарушал субординацию, разговаривая в таком тоне с самим начальником, но сейчас ему это прощалось автоматически.
 – Она жива?
-Да, она жива,– кивнул начальник – Но ребенок…
-Где она?
-Она у нас. Потапов с Чеглинцевым сделали операцию. Она будет жить. Но матку пришлось удалить. Я хотел,  чтобы вы узнали об этом от меня, наши сделали все, что могли, просто чудо, что сама она осталась жива. Вы не должны никого винить в том, что произошло.
-Так.
Валера огляделся вокруг, заметив, как его коллеги забираются в стоящий у ВПП грузовик. По уставу им сначала полагалось сдать оружие, расписаться в куче бумаг, получить вещевые и продовольственные аттестаты, а уже потом отправиться в кабинет начальника госпиталя, чтобы доложить о прибытии, о том, что происшествий не случилось, что личный состав полностью, что потерь нет и так далее. После всего этого официоза каждый из них не позднее трех суток с момента прибытия должен был сдать отчет о проведенной во время командировки работе, на который особист сразу налагал гриф секретности и который после этого ложился в спецхран Главного медуправления Министерства обороны СССР, куда отправлялись все статистические документы, полученные от военных специалистов, участвовавших в боевых действиях за пределами СССР.
 -  Мне надо к ней. Срочно.
-Моя машина в вашем распоряжении.
Захаров взглядом показал на стоящую неподалеку «Победу».
– Только оружие сдайте. Здесь. Мне.
Валера быстро отстегнул кобуру с пистолетом и отдал Захарову.
-Спасибо, Антон Иванович, – он даже нашел в себе силы благодарно улыбнуться, получив в ответ по-отечески теплую улыбку начальника госпиталя.
-У вас есть время до вечера. Дальше жду у себя. Вам ясно?
-Так точно. Разрешите идти?
-Разрешаю даже бежать.
И Валера рванул к машине, водитель которой уже газовал, прогревая двигатель.
Чеглинцев стоял на пороге отделения и прикуривал сигарету, когда Валера выскочил чуть ли не на ходу из начальственной машины и направился к дверям.
-Как это случилось? – спросил он, по возможности стараясь сохранять спокойствие.
 –Почему? Неужели ничего нельзя было сделать? Вы же такие классные хирурги? Неужели нельзя было спасти ребенка? Твою мать, Леха, у нас же даже кувез есть на такие случаи! Черт с ней с маткой, но ребенка-то можно было спасти! Да говори же, черт бы тебя побрал!
Чеглинцев все это время стоял, дымя папиросой и молча ожидая, когда Валера выговорится. Наконец, у того иссяк речевой поток, и наступило короткое молчание.
-Ребенок был мертв, когда ее привезли. По сути он умер еще на момент ее доставления. Большая кровопотеря плюс травматический шок. Когда мы вскрыли брюшную полость, там было просто море крови, а разрывов матки, если брать только крупные, было целых четыре, в основном по  линии сводов и контурам дна.
Старший хирург говорил тихим, почти бесцветным голосом, словно читал книгу, но Валера заметил, как глубоко он затягивался папиросой, делая судорожные выдохи, когда дым толчками выходил из легких.
 – Она у тебя очень сильная. Просто на удивление сильная, другая бы погибла еще до попадания к нам на стол. Она успела сказать бригаде скорой помощи, чтобы ее отвезли в госпиталь, что она жена офицера. Отвези они ее в больницу, и там могли бы не справиться. Ты ведь это понимаешь?
Вопрос был задан тем же спокойным голосом, безо всякого намека, однако у Валеры перед глазами сразу встала картина из недавнего прошлого. Операционный стол, возле которого с одной стороны стоит он, а с другой перепуганная Бэла, которая вместе с ним смотрит на разорванную матку и заливающую брюшную полость кровь. Сейчас Бэла отправлена на задворки империи, а он, который по сути и вел ту операцию, отправился на другой конец света, спасать жизни солдат действующей армии. Оба хирурга, не сумевшие сберечь жизнь той пациентки, оказались в разных концах мира в тот момент, когда жена одного из них попадает на стол с точно такой же травмой. Неужели просто совпадение? Ведь в той смерти не было его вины, не так ли? Или была? Или именно потому, что ее не было, Алена сейчас не лежит в морге?
-Да, – сумел он выдавить ответ.
 – Я понимаю.  Как это произошло?
-Сюда приезжал директор ее школы. Говорил, что вроде как ребенок из ее класса во время перемены залез на дерево, а слезть не мог. Сидел там и ревел, пока дети не позвали учительницу. То есть, ее. Он упал именно в тот момент, когда она подбежала к этому проклятому дереву. Прямо на нее. При падении он всем весом обрушился на ее живот. Натянутая матка не выдержала и лопнула. Фактически, тот пацан обязан ей жизнью. Там был сплошной гололед, без нее он бы разбился к чертовой матери. А ее бы судили за халатность. Если не за вредительство. Так что видишь, как оно получилось?
-Она никогда себя не жалела, – задумчиво сказал Валера.– Иногда мне кажется, что она вообще не знает такого понятия как жалость к себе. Только к другим. И то не к каждому.
-Да, – столь же задумчиво кивнул Чеглинцев.
 – Женщины – они такие. Хрупкие, но несгибаемые. В общем, мы провели экстирпацию матки и влили в нее почти пять литров крови. Старцева, кстати сдала пол-литра, а потом три часа работала с нами в операционной. Еще жены наших врачей многие сдавали кровь, как только узнали, что она у нас. Многие же тут с детьми, а школа одна на весь гарнизон. В общем, спасали всем миром. Наверное, поэтому у нас и получилось.
-К ней сейчас можно? – Валера сам подивился тривиальности заданного вопроса, который столько раз слышал от родственников прооперированных им больных.
-Да. Даже нужно. Честно сказать, сейчас, когда костлявая от нее отступила, меня больше волнует не физическое ее состояние, а психика. Понимаешь, мне кажется, она считает себя виноватой в том, что произошло. Что она не смогла уберечь ребенка, – старший хирург помедлил.
 – Мне кажется, она не хочет жить. И единственный якорь, который может удержать ее в этом мире – это ты. Понимаешь? Найди те слова, которые убедят ее не уходить вслед за своим не рожденным дитем.  Которые дадут ей силы жить дальше, смотреть на чужих детей, зная, что никогда не будет своих. Которые докажут ей, что она всегда будет тебе нужна. Ведь именно это чувство, что в тебе нуждается любимый тобой человек, и удерживает женщин в этом мире, когда больше у них не остается ничего. Она должна смотреть только вперед. Не позволяй ей оглядываться на то, что произошло. Понимаешь?
-Да,– кивнул Валера .– Я понимаю. Спасибо, Леха.
-Теперь иди к ней. Первый ПИТ.
Проводив молодого коллегу глазами, Чеглинцев выплюнул окурок и прикурил новую папиросу.
 – Вот как оно бывает? – снова произнес он в пустоту, наблюдая, как серебристая в лучах скудного сибирского солнца ледяная корка покрывает тускло сверкающим панцирем строения госпиталя, придавая ему обычное в это время года сходство со сказочным замком. Хотя почему сходство? Фактически так оно и есть. Каждый день в этом замке творятся чудеса. Каждый день идет борьба со смертью, которая раз за разом заявляет свои права, заставляя одних людей бороться с ней во имя других. А порой, когда ее терпение и согласие проигрывать заканчивается, она ставит перед врачом самую страшную в его профессии задачу. Задачу выбора. Такую задачу она поставила перед хирургами госпиталя три дня назад, когда Алену привезли в отделение на карете скорой помощи. Ни Потапов, ни Чеглинцев не могли сказать Валере о том, что на момент доставления в ее чреве отчетливо выслушивалось сердцебиение ребенка. Несмотря на травматический шок и огромную кровопотерю, ее женский организм продолжал бороться за выполнение своей главной функции, заложенной природой – за произведение на свет новой жизни. Однако даже столь сильное тело, как ее, не могло сохранять себя и ребенка одновременно. Не могли сделать этого и врачи, так как операция по кесареву сечению почти гарантированно означала смерть матери, при том, что выживание самого ребенка отнюдь не являлось установленным фактом. Поэтому после минутного консилиума в момент угрозы потерять сразу две жизни вместо одной, врачами было принято единственно верное решение – спасать мать. После операции в кабинете Потапова было проведено закрытое совещание с участниками операции, на котором единогласно было постановлено, что Валера  никогда и ни при каких обстоятельствах не должен знать, что его ребенок был жив. Что умер он тогда, когда операционная бригада боролась за жизнь самой Алены, пытаясь пережать разорванные сосуды, из которых Ниагарским водопадом лилась кровь. Разумеется, никогда об этом не должна была узнать и сама Алена. В данные предварительного осмотра были сделаны соответствующие записи о смерти плода до госпитализации, а начальник, которого вынуждены были посвятить в подробности ситуации, лично пообещал пришибить любого, кто хотя бы во сне вспомнит, что эти записи хотя бы в одной запятой не соответствуют действительности. Все было решено, одобрено и забыто. Вот только он, старший хирург отделения неотложной хирургии, он все равно это помнил. И теперь, глядя в спину удаляющемуся Валере, понимал, что не сможет забыть об этом никогда. Так же как и другие, находившиеся в операционной в те злополучные часы. Хотя никто из них никогда не усомнится в правильности принятого в тот момент решения.
Сначала Валера подумал, что Алена спит, потом, вспомнив слова Чеглинцева он на секунду испугался, что опоздал в своей попытке задержать ее в этом мире – настолько неподвижной она была, укрытая по самую шею одеялом в белом пододеяльнике, лежа на спине и почти немигающим взглядом уставившись в потолок, словно пыталась найти там ответ на свой вопрос «почему». Несколько секунд он стоял на пороге палаты, отдав шинель подбежавшей по ходу его движения медсестре, которая, все понимая без слов, лишь коротко поприветствовала его, отложив поздравления с благополучным возвращением до лучших времен. Лишь заметив, как грудь Алены медленно начала подниматься, делая очередной вдох, Валера собрался с духом и шагнул в палату. Начальство проявило максимальную заботу о его жене, поместив ее в одноместную палату интенсивной терапии, которую обычно приберегали для генеральского состава. Все здесь было чистым, белым сверкающим. Таким же белым по сути было и лицо Алены, на котором светились внутренним огнем большие, словно у увидевшего ночной кошмар ребенка, глаза.
-Здравствуй, родная, – тихо сказал Валера делая шаг к кровати.
Она среагировала не сразу. Лишь через пару секунд грудь ее, делающая очередной вдох, замерла, а глаза повернулись в его сторону. Зрачки расширились, губы чуть приоткрылись, словно стараясь подобрать слова.
-Валера? – это прозвучало скорее вопросом, чем утверждением.
-Да, моя хорошая.
 Он опустился на колени возле кровати и осторожно погладил ее по волнистым волосам, словно боясь своим прикосновением.
-Ты уже знаешь?
-Да. Аленушка, любимая это все не…
-Я не смогла.
  Она говорит бесцветным голосом, словно автомат.
 – Я очень старалась удержать его внутри, но не смогла. Мне до самого последнего момента казалось, что я его слышу. Он…он тоже боролся.
 Из-под одеяла показалась ее рука, которую Валера сжал в своих, чувствуя, какая она холодная.
 – Они меня усыпили, и я не смогла его удержать. Может, если бы я не заснула…
-Алена, – сердце Валеры отбивало барабанную дробь в ушах, голова шла кругом, но разум работал на удивление ясно, сам собой находя слова, которые срывались у него с языка – это уже случилось. Ты не могла его удержать. Никто не мог его удержать. Наши сотворили чудо, что спасли тебя, чудо, за которое я буду благодарен Богу всю жизнь. Ту, которую он мне отпустит рядом с тобой. Если бы он отнял тебя у меня, я бы этого никогда ему не простил.
-Зачем я теперь нужна такая хоть кому-то? Бесплодная. Пустая. Он был нашим. Я отвечала за него, пока тебя не было. И не удержала.
-Ты спасла другую жизнь. Ты отвечала за нее так же, как и за ту, что была внутри тебя. Тебе доверено много жизней, и за каждую ты в ответе. Ты не могла поступить иначе. Ты бы не простила себе этого.
-Не простила? А это? – она откинула одеяло, немало порадовав Валеру активной моторикой движений, и показала на обширную повязку, проходящую по всему животу сверху вниз. – Это я должна себе простить?
-Да.
Валера взял ее за плечи, стараясь действовать мягко, но решительно .
– Ты моя. Понимаешь? Часть меня, так же, как ребенок был частью тебя. И я не позволю тебе уйти вслед за ним, потому что тогда я потеряю часть себя самого. А я не допущу такой потери. Хочешь ты этого или нет, ты останешься со мной. Навсегда. Потому что я не хочу умирать. А половиной я жить не могу.
-Даже такая? Пустая как гнилое дерево? Я все равно что-то значу для тебя?- она смотрела на него так, как ученый-энтомолог смотрит на только что открытую им неведомую никому раньше бабочку, в существование которой он не может поверить только потому, что всю жизнь ему говорили, что таких не бывает.
-Любая. Валера чуть приподнял ее с кровати и прижал к себе. – Лишь бы моя. Лишь бы со мной.
Он почувствовал, как ее руки обняли его за шею, как она прижалась своей щекой к его, а затем услышал короткие всхлипывающие звуки, с которыми она вдыхала воздух, стараясь унять клокочущее в горле рыдание, уже начинавшее мелкими волнами сотрясать ее плечи в его руках. Борьба со слезами длилась недолго и закончилась полным разгромом, после которого они все-таки хлынули не просто ручьем, а нескончаемым потоком. Уткнувшись ему в грудь, игнорируя боль в разрезанном животе, в котором кричала пустота, оставшаяся там после того, как они забрали ее дитя, она выла словно раненая волчица, царапая его спину сквозь плотную ткань кителя, хватаясь за его погоны, словно за соломинки во время бури. За спиной скрипнула дверь палаты. Заглянувшая было в нее Старцева, окинула взглядом две обвившееся друг вокруг друга фигуры, кивнула заметившему ее Валере и так же бесшумно исчезла. Заканчивался очень длинный день.
 Еще через полторы недели Валера вывел из отделения бледную, но вполне вставшую на ноги после тяжелой операции женщину. Женщину, не имеющую почти ничего общего с той Аленой, которую все знали и любили еще несколько дней назад. Эта женщина мало говорила и еще меньше улыбалась. Из глаз ее исчез тот огонек, который горел в них раньше, бросая вызов миру и зажигая сердца мужчин тайными и не совсем приличными желаниями, но зато теперь они светились тусклым огнем решимости. Решимости жить, не смотря ни на что. Решимости биться до последнего, не сдаваясь никогда и никому. Неделю из этих десяти дней Валера безвылазно провел в ее палате, почти не отходя от кровати, на которой Алена медленно, но верно шла на поправку физически и еще медленнее поправлялась душевно. Валера готов был достать луну с неба, чтобы помочь ей вернуться к жизни, не догадываясь, что одного его присутствия рядом уже было достаточно, чтобы у Алены постепенно нарастали силы для борьбы самой страшной бедой, которая может обрушиться на женщину, уже почувствовавшую счастье материнства. Переговорив с коллегами, начальник госпиталя без участия Валеры оформил ему отпуск по семейным обстоятельствам и все это время практически не привлекал его к работе, за что Валера был ему безмерно благодарен. Равно как и Потапову с Чеглинцевым, которые продолжали тянуть на себе работу отделения. Несколько раз в госпиталь наведывалась и Вера Федоровна, которую на охраняемую территорию не пускали, но все-таки вызывали на КПП Валеру, чтобы он мог рассказать, как идут дела у Алены, а заодно выслушать замечания на тему того, как он ужасно выглядит и получить в руки корзинку с домашней пищей для себя и для Алены, поскольку, дескать, в столовой его ничем хорошим накормить не могут, а ей вообще нужно усиленно питаться. Валера соглашался и с тем, и с другим, а затем, получив несколько инструкций относительно его поведения рядом с женой, отправлялся обратно в палату. И когда две недели спустя Алена вернулась домой в сопровождении мужа и с пустотой во чреве, она была почти готова жить дальше.
-Сначала я винила тебя в том, что случилось, – сказала она, когда они лежали ночью, обнявшись. – Я понимаю, что это было не правильно. Что я сама во всем виновата. Но так мне было легче. Просто мне было очень плохо. Очень больно. А тебя не было рядом.
-Алена…
-Нет, подожди. Я хочу, чтобы ты понял. Я злилась на тебя потому, что боялась. Когда мне сказали, что произошло, я очень испугалась. Не случившегося, а того, что ты меня бросишь теперь. Теперь, когда я стала такой…неполноценной что ли. Когда ты появился в палате, у меня душа ушла в пятки. Я знала, что ты меня не бросишь. Понимаешь, знала. Но я все равно так этого боялась, что чуть было не прогнала тебя сама.
-У тебя бы все равно ничего не получилось.
-Да, я знаю. Ты упертый. Всегда идешь до конца. Потом я подумала, что ты можешь решить остаться со мной из чувства долга. А это было бы еще хуже.
-Алена, ты просто столько пережила…
-Да. Я понимаю это. Сейчас понимаю. Но тогда я была уверена, что ты не сможешь простить мне всего, что произошло.
-Я никогда не обвиню в этом тебя, Аленушка.
-Я верю тебе. Даже не знаю, когда я поверила. И теперь…мне так тепло. Спокойно. Уютно. Словно я снова оказалась в детстве. Может, это идет от того, что я больше не смогу иметь детей. Может, поэтому мой разум пытается пережить это детство, возвращая ощущения из своего собственного.
-Ну в общем, так, Аленушка, – решил подвести итог Валера.
– Во-первых, я тебя никогда и никуда не отпущу. Даже если ты сообщишь мне, что у тебя выросла вторая голова или отвалилась единственная. И второе. Если ты не перестанешь заниматься самокопанием, я лично попрошу директора вашей школы, чтобы тебе вместо одного класса дали два, а вместе с этим наградили как лучшую учительницу массой общественной работы на общественных же началах. Чтобы у тебя просто не оставалось сил на самоанализ.
-Хорошие вы люди, хирурги, – глубокомысленно заметила Алена. – Не можете сделать хорошо, чтобы сначала не сделать больно.