Дождливым вечером

    Панкратий Егорович лежал на печи и тихонько постанывал. Иногда, когда на него подолгу не обращали внимания, завывал в голос. Маленький, щупленький, он в свои семьдесят лет выглядел хилым, но силы в нём были. Они со старухой ещё держали скотину, корову, правда, лет как десять назад продали – тяжело уже обиходить, но коза имелась. Ещё Панкратий Егорович держал кур и очень любил своего многоцветного красавца-петуха. Стоило тому расправить крылья, выпятить грудь и важно поквокать, как куры-дурёхи, тут же бежали к нему. Панкратий Егорович поправлял кепку и, прищурив глаз, улыбался: «Заставишь мою старуху так вот бежать. Ага. Щас!»
    По вечерам у Панкратия Егоровича прихватывало ногу. Ещё в юности настудил. Теперь вот, лёжа на печи, укрывшись полушубком, пытался отогреть. Да разве теперь отогреешь! К постоянным лёгким болям старик уже привык и по вечерам, забравшись на печь, лишь тихонько постанывал. Но случалось, хоть и не часто, что ногу ломило невыносимо, и тогда он бранил её, окаянную, как мог. Старуха натирала ногу самогоном и мёдом, обматывала полотенцем, плескала немного в кружку и давала старику. Тот выпивал, быстро хмелел и засыпал. 
    Сегодня, как обычно, Панкратий Егорович, лежал на печи, укутав ноги полушубком, и поглядывал в окно. Шёл дождь, на улице было хмуро и сыро и на душе тоже как-то тоскливо. Старуха его, Августина Серафимовна, сидела на кровати и что-то вязала, проворно мельтеша спицами. Внук Стёпка сидел рядом за столом и читал книгу. Страсть как любил читать. Приехал погостить к деду с бабкой на лето и прихватил с собою целую гору книг. Мальчишка в свои двенадцать лет был не по годам умён, и Панкратию Егоровичу иной раз нравилось его слушать.
    Старик снова закряхтел, застонал в голос. Хотел, чтобы на него обратили внимание. Обратили-таки.
    – Сильно болит? – спросил Стёпка.
    – Ишшо как! – пожаловался старик, в душе радуясь, что его заметили.
    – Давно бы в район съездил с кем-нибудь, в больницу. Глядишь, и вылечили бы ногу-то, – посоветовал внук.
    – Как же, вылечат там! Дождёсся.
    – Отчего же не вылечат? Поди, неглупые люди работают. Может, на процедуры какие прогревательные направят или мазь какую-нибудь пропишут.
    – «Мазь»… Что мне их мазь! Мне вон старуха самогоночкой натрёт ногу-то, вот те и лекарство. Лучше всех ваших мазей, – старик не без намёка посмотрел на супругу. – А ежели ещё немного внутрь плеснуть, так вообще никакая зараза не пристанет.
    Августина Серафимовна пропустила реплику мимо ушей. Панкратию Егоровичу стало ясно, что самогона ему сегодня не нальют. Не сказать, чтобы он частенько выпивал, но в такую вот дрянную погоду, когда на душе тоскливо, на сон грядущий полкружечки бы употребил.
    – Папка мой, вон, тоже всю зиму с зубом мучился. И домучился: весной пошёл в больницу – вырвали. А если бы сразу обратился, поставили бы пломбу. И зубик цел.
    – Зю-юбик, – протянул старик. – Зубов, их вона скока. Один вырвут, ты и не заметишь. А ног у меня всего одна пара. Ишшо оттяпают по колено.
    – Ну тебя, дед… – Стёпка махнул рукой и снова взялся за книгу. – Глупости какие-то молотишь.
    Панкратий Егорович даже обиделся, что от него отмахнулись, как от непутёвого, и решил сменить тему. Поговорить ему хотелось: за беседой всё не так тоскливо.
    – Чаво это ты там всё читаешь? – спросил он внука.
    – Роман.
    – Про любовь, что ли?
    – Ну, можно и так сказать.
    – Мал про любовь-то читать. Женилка-то, поди, ишшо не выросла!
    – Чего не выросло? – Степан оторвался от книги.
    Бабушка перестала вязать и остро глянула на деда.
    – Ты чего это языком-то завертел, как собака хвостом? – спросила она. – Не слушай его, Стёпочка, дурня старого. Не слушай.
    Панкратий Егорович заулыбался, засиял весь. Перевернулся на спину, широкой ладонью потёр губы не переставая улыбаться. Его веселило, что смог-таки утереть нос шибко грамотному внуку. Оказывается, не всё ты, парень, знаешь. Про это, пожалуй, в книгах не напишут. Степан же, догадавшись, что дед смолол очередную глупость, отвернулся к окну.
Но и лежать на спине старику стало тошно, и он снова повернулся на левый бок.
    – Ты вон стока книг набрал с собой, неужто все прочтёшь? – Панкратий Егорович глянул на внука, но тот и ухом не повёл. – Чаво молчишь-то?
    – Не мешай.
    – Было бы чему мешать… – старик покашлял в ладонь. – Это, конечно, не картошку окучивать и не траву косить. 
    Степан посмотрел на деда. Работать он и впрямь не любил, не за этим приехал в деревню. Постоянно от работы увиливал: то с ребятами на реку убежит, то на сушилах с книгой затаится.
    – Что же, по-твоему, читать вовсе не нужно?
    – А чего их читать-то?
    – Чтобы дремучим не быть.
    – Батюшки! – захорохорился дед. – Я вот до своих годков дожил, не читамши, и ничего, как видишь, живой.
    – А Шекспира знаешь?
    – Чего?
    – А Чехова, Пушкина?
    – Это который с кудрями был? – старик призадумался. – Знамо, конечно. Что я, по-твоему, совсем, что ли, неуч. Он ещё сам себе памятник смастерил.
    – Да не смастерил, а воздвиг. И не из бронзы, а нерукотворный.
    – Эт-то как?
    – Вот затем читать и нужно, чтобы знать.
    Августина Серафимовна улыбнулась. Её радовало, что внук у неё смышлёный, идёт в ногу со временем. В отличие от деда, она никогда не препятствовала, чтобы тот читал. А грядки она и сама польёт, чего мальчонку зря тревожить.
    Панкратий Егорович призадумался, почесал лысину, снова перевернулся на спину и тяжело вздохнул.
    – Завтра забором будем заниматься.
    – С кем? – Стёпка оторвался от книги.
    – Ясно дело, с кем. Будем старую рухлядь разбирать да за баней складывать.
    – Не такая уж это и рухлядь.
    – Тебе бы только от работы увильнуть, – старик покосился на внука, тот тоже недовольно посмотрел на деда. – Чего на рыбалку не ходишь?.. Хоть бы окуней наловил, мы бы с бабкой зажарили.
    – Была охота… комаров-то кормить.
    – Посмотрите, какие мы! Чай, не заедят.
    Степан на это ничего не ответил. Старик же, посмотрев на светлый затылок внука, пробубнил что-то неразборчиво и перевёл взгляд в дальний угол, где стояли его большие сапоги. Вспомнился младший сын Филипп, Стёпкин отец. Вообще-то у них со старухой большая семья: шестеро детей. Один, правда, утонул, двух недель не дожил до восемнадцати. После выпускного пошли с ребятами на реку встречать рассвет. Вся компания, ясно, пьяная. Кому-то взбрело в голову окунуться. Полезли все. А кровь-то молодая, горячая. Давай соревноваться, кто реку переплывёт, а она в тех местах широкая. Тут и трезвый-то с трудом доплывёшь, не то что хмельной. Вылавливали потом троих. Среди них был и Димка, сын Панкратия Егоровича. Вот, оказывается, как беда-то ходит: незаметно подкрадывается, а потом бьёт со всего размаху. А так намного больней. Когда готовишься, когда ждёшь, ещё есть силы ей противостоять, а тут… праздник, радость… Да ведь молодые-то какие – им бы жить да жить. У Августины ноги тогда отнялись от горя, всё лето пролежала не вставая, да и у самого Панкратия в сорок лет виски осеребрились. Что ни говори, а материнское сердце за дитё своё страдает куда сильнее.
    Панкратий Егорович снова повернулся на бок, посмотрел на старуху.
    – Дождь-то идёт ишшо? А то не слышу…
    Августина Серафимовна посмотрела в окно.
    – Приутих, но моросит ещё.
    – Грибы скоро пойдут, – старик громко кашлянул в ладонь. – Плесни полкружки. Не усну нынче, видно. 
    – Опять разболелась? – старуха поверх очков посмотрела на супруга. Чего-чего, а обманывать тот не умел. Смолоду, помнится, никому не врал.
    – Да так… Терпимо.
    – Вот и потерпи. Нечего…
    – Пить вредно, – вставил слово Степан.
    – Понимал бы чего, – обиделся дед.
    – А чего тут понимать? И так всё ясно. Алкоголь разрушает клетки мозга и печени, приводит к раковым заболеваниям...
    – Пошёл ты…
    – А ты не огрызайся, дед, – вступилась за внука Августина Серафимовна. – Умные вещи тебе говорят, а ты бранишься.
    – «Умные вещи-и»! Чего б понимал. А то от горшка два вершка! – Панкратию Егоровичу и впрямь до боли в животе стало обидно и горько, что за какие-то паршивые полкружки о нём говорят, как о пропащем алкоголике.
    – Многие бытовые ссоры, в том числе и с летальным исходом, как раз и происходят на почве алкоголизма. Кто-то выпил, показалось мало, ему бы ещё, да не дают. Он – в драку, а рука тяжёлая… Отсюда выводы.
    – Я что, по-твоему, драться с кем собрался? Удумал тоже!
    – Драться не драться, а к инсульту выпивка рано или поздно приведёт. Тем более в твоём-то возрасте.
    – Это у вас в городе люди мрут, как мухи. Потому как дрянь всякую хлыщут. Или бодягу. А самогон, если по-домашнему и для себя, полезней родниковой воды будет. Неужто моя его гонит, чтобы я ноги скорее протянул?
    – А всё же…
    – Вот те и «всё же»! Ясно дело: у вас там пьют вёдрами да с пелёнок, потом валяются в подворотнях. А ежели мужик всю жизнь в поле на комбайне да на тракторах отработал, неужто ему под старость лет и выпить нельзя? Кружка в день ему просто положена.
    – Прямо уж и положена? Откуда такие выводы?
    – А у тебя откуда?
    – Я в журнале «Здоровье» вычитал. Да и по биологии кое-что проходили, – ответил Стёпка.
    – Я вот все твои книги сожгу завтра, чтобы голову чепухой не забивал.
    – Ну чего ты ерепенишься, как воробей старый? – вмешалась Августина Серафимовна.
    Порой, когда что-то было не по нему, дед вёл себя, как большой ребёнок. Бранился и обижался. Жена это знала и потому особо не сердилась. С пожилыми людьми такое часто бывает, когда их не понимают или даже не пытаются понять.
    – Ну вас… – буркнул Панкратий Егорович и отвернулся к стенке.
    В избе стало тихо. Старик уткнулся носом в подушку. Вспомнился Филипп, младшенький. Панкратий любил о нём вспоминать. Вот уж кто хорошо его понимал, так это Филипп. Вообще он с самого детства рос парнишкой добрым и заботливым, последнюю рубаху готов был отдать. Как-то раз принёс с улицы котёнка подбитого, одноглазого. Ну куда его, спрашивается? У самих кошка пятерых принесла. И всё ж не выкинули, уговорил. И ведь вымахал такой котяра! Даже не подумаешь, что когда-то был озябшим пушистым комочком. Пусть и одноглазый, а справный. Оказался к тому же крысоловом. Всех ведь крыс в избе извёл. Долго он прожил у них, привыкли, как к родному. Как-то раз захворал сильно и пропал. Не новость, что кошки издыхать уходят в чужие места. Гордые животные.
    Припомнилось старику и то, как однажды отправились они с Филиппом в лес по грибы. Полные корзинки набрали. И только собрались обратно чалить, как вдруг из-за диких кустов малинника – медведь. Посмотрел на перепуганных грибников, повёл носом и пошагал дальше. Вот уж страху-то натерпелись! Поди, был бы с медвежатами, так всё, крышка. А рыбалку-то как Филипп любил! Уж никогда не отказывался с отцом поутру на реку пойти. А бывало, что и сам, хоть и на одну ночь приедет погостить, возьмёт лопату, с вечера червей приготовит и к отцу: так, мол, и так, не уважите ли компанию составить. И сроду ни за какими книгами не сидел.
    «Книгочеи. Тоже мне! Лоботрясы они все. Взяли моду с книжкой валяться сутки напролёт. С каких это пор видано, чтобы летом, в ясну погоду с книгой лежать, словно других дел не имеется. Лодыри… Это их замашки: я, мол, не отдыхаю, я с книгой, и отстаньте все от меня. Чехова мы не знаем! Мне ваш Чехов что, картошку вскопает или травы накосит, чтобы я с ним знакомился?!»
    Августина Серафимовна отложила вязание. Встала с кровати, обула галоши и вышла из избы. Старик перевернулся на спину. Посмотрел в окно. Дождь прошёл. Видно, в хлев направилась. Внук по-прежнему сидел над книгой, подперев голову рукой.
    – Поди, знаешь, где старуха бутылку прячет? – спросил тихонько. – Сходи, нацеди кружку. Что-то на душе тоскливо.
    – Сейчас на душе тоскливо, а завтра голова бо-бо будет, – ответил внук.
    – Значит, придётся забор до лучших времён отложить, – схитрил Панкратий Егорович.
    Услыхав такую новость, Стёпка быстро вышел в сени.
    Возвратясь, паренёк подал старику кружку и малосольный огурец.
    – Может, сала отрезать?
    – Не надо.
    Панкратий Егорович в несколько глотков опустошил посудину, занюхал локтем, надкусил огурец.
    – Хороша-а! – изрёк он. – Бабке только ничего не говори.
    – Ясное дело. А то мне же и попадёт.
    Старик улыбнулся. Степан, убрав кружку, опять уселся за стол и взялся за книгу. А Панкратий Егорович, немного покряхтев, отвернулся к стене.
    «Забор разобрать всё же нужно, – подумал он, задрёмывая. – Завтра с утра пораньше и займусь. А внука тревожить не стоит. Пусть читает, может, и впрямь каким-нибудь учёным станет».



               
                Лето 2014 г.