Нахурлинтц

Раньше я никогда не боялся темноты, но сейчас она сводит меня с ума, словно сжимает кольцо вокруг меня, и лишь маленькое пятно света монитора отделяет наш мир от безграничного ужаса. Я не могу спать, даже днем при свете солнца, так редкого здесь, я все равно не могу чувствовать себя в безопасности. Возможно, если я расскажу кому-то, если я оставлю свою историю, то он, наконец, оставит меня в покое или покончит с моей бессмысленной жизнью. Оба варианта будут лучше, чем постоянный страх. Мои мысли сбивчивы, но я постараюсь рассказать эту историю столь понятно и последовательно, насколько вообще можно говорить понятно и последовательно о подобных вещах. И для начала, пожалуй, я должен рассказать немного о городе, что стал для меня вратами в этот кошмар.
Никогда не стоит верить названиям городов, и Сан-Сити лучший тому пример – расположенный на морском берегу, покрытый туманами, раздавленный свинцовым небом, пребывающий в состоянии бесконечной холодной и серой осени более чем половину года, он становится еще мрачнее, когда углубляешься в его историю, полную насилия, безумия, а порой и откровенной мистики. Я выбрал Сан-Сити не зря, число странных происшествий, городских легенд и мрачных слухов, что ползают по его улицам от элитных апартаментов вроде Хэвен Бей, до грязных Кингс Лейн или Квартала Праведников, что ежедневно дают газетам по новому жестокому убийству. Даже мирные пригороды, такие как Медоу Хиллс иногда потрясают вас чудовищными событиями, что происходят на подстриженных газонах их аккуратных двориков. Но читатель может возразить мне, ведь каждый большой город полон преступности и у него естественно есть свои темные страницы истории и пугающие легенды. До того, как углубиться в мрачные недра Сан-Сити я думал также. Я занимался изучением городских легенд много лет, в большинстве своем, двинешься ли ты на запад или спустишься в лесистые земли юга, легенды будут повторяться, и лишь изредка можно будет найти что-то новое и полное местного колорита. В Сан-Сити все иначе, его истории мало похожи на другие истории Америки, потому он стал для исследователя настоящей золотой жилой. О его парке или университете можно было бы издавать отдельный сборник, но я не хотел ограничиваться поверхностным сбором материала, по тому стремился к темному сердцу многих историй, и снова и снова встречался с одним и тем же словом – Нахурлинтц. Начиная с граффити на стенах и заканчивая упоминаниями на интернет-форумах, этот странный феномен (существо ли? Тогда я не мог сказать точно), был своего рода тайным культом города, тем, о ком многие знают, но мало кто решается говорить в открытую. Большая часть обрывочных материалов о нем сводилась к следующим двум постулатам – Нахурлинтц есть страх и тот, кто ищет его, тот всегда его находит. Со временем я стал одержим этим словом, моя давняя тяга к тайнам и ужасам заиграла совершенно новыми краскам, ведь я мог прикоснуться к истории, в сравнении с которой рождественская бойня, зверские убийства в трущобах, резня в Медоу Хиллс, легенды о призраках, что бродят в стенах городского университета, все это, не говоря уже о стандартных однообразных городских легендах Америки, совершенно не выглядело пугающим. Нахурлинтц же вызывал порой во мне те же чувства, что в детстве вызывала страшилка, хорошо рассказанная у костра, слухи о Нахурлинтце были наполнены чистым и незамутненным ничем детским страхом перед неизвестностью, что делает спину липкой и заставляет прятаться с головой под одеялом от каждого шороха. Я вел поиски истоков этой истории долго, несколько месяцев я штудировал форумы, библиотеки и, наконец, архивы Университета Кипера, пока не нашел нужную мне зацепку. Оказалось, что более тридцати лет назад легендой занимался один из профессоров университета, вероятно, его тяга к мрачным тайнам была так же сильна, как и моя. Его исследование, посвященное одной из главных мифологем города, было почти закончено, но Томас Элридж (так звали этого человека), чем глубже погружался в свои исследования, тем глубже погружался в депрессию а затем, как писали его коллеги, и в безумие. В итоге Элридж покончил с собой, бросившись под поезд метро, а его работа так и не была опубликована. Судя  по обнаруженным мною материалам, ее черновики хранились у его жены, Аманды Элридж, что после его смерти стала затворницей и до сих пор вела уединенный образ жизни в своем особняке. Найти ее адрес и телефон оказалось совсем не трудно. Я предполагал, что пожилая дама (к моменту нашего разговора ей уже было за восемьдесят), будет немного странной, но позвонив ей и поинтересовавшись работой ее мужа, я получил в ответ настоящую истерику.  Женщина была явно не в себе, единственное, что я смог понять из ее долгого и эмоционального монолога, было то, что никто не должен не только касаться исследований Томаса, но даже заходить в его кабинет, если не хочет закончить так, как ее муж. Этот разговор оставил меня в некоторой растерянности.  Естественно, мне следовало бросить эту тему, или, по крайней мере, поискать другие источники, но Нахурлинтц стал моим наваждением, настоящей манией, потому, понимая, что от миссис Элдридж ничего не выйдет добиться уговорами, я решился на отчаянный шаг – проникнуть в ее особняк и хотя бы взглянуть на документы в кабинете ее мужа.

Это была самая темная ночь из всех, что я когда-либо видел, ни одной звезды на небе, ни одного горящего окна, ни одного фонаря. Особняк затерялся где-то на границе между благополучными районами и трущобами, словно забытый всем остальным городом. Вокруг не было ни души, лишь дома, вероятно уже давно не жилые, нависали над узкой улочкой, ни один звук не колебал свежий октябрьский воздух. Дверь, конечно, была заперта, и я, не имея никакого предварительного плана, стал двигаться вокруг здания в поисках лазейки, что помогла бы мне проникнуть внутрь. И лазейка не заставила себя долго ждать – над черным ходом я заметил открытую ставню окна, а влезть на козырек, а оттуда в окно не составило ни малейшего труда. Дом словно сам приглашал меня войти. Я оказался в коридоре второго этажа, стены были покрыты темной драпировкой, а между тяжелыми деревянными дверями висела пара картин, столь пыльных, что, даже осветив их взятым с собой фонариком, я не смог понять, что же на них изображено. Я двинулся вглубь дома, тихо и медленно, стараясь не издавать ни звука, почему-то я был уверен, что кабинет располагался не здесь, а на третьем этаже. Мне сложно сказать, откуда у меня была такая уверенность, тогда казалось, что я узнал это, пока рылся в архиве, но теперь я понимаю, что в архиве не было, да и не могло быть такой информации. Лестница на третий этаж располагалась в конце просторной комнаты, похожей на гостиную, где я задержался на мгновение, осматривая странный интерьер. Помимо чудной лампы, напоминающей уличный фонарь и стоящего под ней кресла качалки, в комнате не было иной мебели, зато стены сплошь были покрыты рисунками, небрежными, словно нарисованными детьми (хотя я точно знал, что детей у Элриджей не было), газетными вырезками, старыми открытками и просто странными знаками, нарисованными на обоях. Вероятная старая Аманда совсем сошла с ума от одиночества, подумал я.  Решив не тратить время на более подробное изучение стен, я двинулся вверх по лестнице, туда, где как я был уверен, располагался кабинет. Ступеньки под моими ногами скрипели, но я надеялся, что хозяйка не проснется от этих тихих звуков, отступить я уже не мог, внутри меня все клокотало от ожидания соприкосновения с истоком легенды.
Я сразу понял, что кабинет передо мной, когда поднялся, все говорило, что это главная комната в доме – тяжелые двери с резными ручками почти приглашали прикоснуться к ним и войти. Внутри кабинета было пыльно и пусто, как собственно и в остальном доме, в нем располагались только пара застекленных шкафов с книгами, кресло, немного напоминавшее трон, да старый и как-то нетипично для массивности всего в этом доме ветхий письменный стол. Если где-то Элридж и хранил черновики  своего исследования, то именно в нем.  В каждом ящике стола было множество папок с бумагами, внутри которых царил такой же форменный хаос, что и на стене комнаты внизу. Я не могу сказать, сколько времени потратил на копание в них, прежде чем понял, что необходимой мне работы там нет.  Но я не мог уйти, и это был даже не вопрос разочарования, я просто чувствовал, что нечто необходимое мне есть в этой комнате. Я осмотрел стол еще раз, в том числе и сами его ящики, не составило труд найти самый неглубокий из них, а затем и открыть его второе дно. Сердце отбивало у меня в груди барабанную дробь, внутри секретного дна ящика лежала папка с большой надписью на ней неаккуратным, словно писали дрожащей рукой, почерком – «Нахурлинтц». Мои руки тоже тряслись, я не знаю, испытывал ли раньше в своей жизни такой силы предвкушение. И разочарованию, последовавшему за ним, не было предела. Внутри папки было около тридцати листов бумаги, каждый из которых был исписан с обеих сторон мельчайшим, принадлежавшим тому же человеку, что подписывал папку, почерком. И там, занимая практически все пространство, так, что некуда было вписать даже букву, было только одно слово – «Нахурлинтц».  Похоже, старик действительно сошел с ума, если это и было его грандиозным исследованием.
Я постоял, глядя на эти каракули около минуты, затем загрузил все обратно в ящики стола, не слишком заботясь об аккуратности, и, ругаясь про себя, вышел из кабинета.  Все не могло вот так закончиться, не могло быть зря, я чувствовал, что что-то еще должно произойти. Лучше бы я ошибался.
Внизу горел свет. Под лампой, напоминавшей фонарный столб, в кресле качалке сидела женщина, бледная, словно призрак, с усталым осунувшимся лицом, глубоко запавшими темными глазами и тонкими, словно паутина, белыми волосами. Она смотрела на меня, сквозь меня, внутрь меня, и мне кажется, что в ее глазах я видел только жалость.
- Ты уже видел, да. Ты уже знаешь про Нахурлинтца? – ее слова, хоть и тихие, словно отражались от стен, разносясь по всему дому.
- Нет, я ничего не нашел. Там ничего нет. – Я, не сводя со старухи глаз, пятился в направлении коридора, откуда пришел. – Я не знаю ничего, там было написано только одно слово.
- Этого достаточно. Бедняга, я ведь пыталась тебя защитить. – Я хотел повернуться и рвануть к окну, но некая невидимая сила подхватила меня, подбросила почти к потолку и оставила висеть в воздухе.
Старуха закрыла глаза. Скрип кресла-качалки затих. Я не слышал даже ее дыхания, не слышал вообще ничего, словно оглох или весь мир погрузился в вакуум. Мои суставы стало странно выкручивать, совсем не болезненно, даже наоборот, словно менялось не мое тело, а само пространство и я вместе с ним. Стены пульсировали, сквозь фотографии, рисунки и странные символы на меня смотрели тысячи глаз, и я знал кто они – они были героями историй, всех темных тайн и страшных легенд Сан-Сити, они смотрели на меня, сквозь меня, внутрь меня, и я знал их истории. Ужасные. Жестокие. Мерзкие. Извращенные. Совершенно безумные. Но все еще не достаточно страшные. Нахурлинтц ждал меня. Этот поток информации лился в мой мозг, я не знаю долго ли, возможно мгновение, возможно сотни тысяч лет, но когда он иссяк, я еще не был безумен, я все еще был прежним собой. Но потом нечто дернуло меня, и потащило над лестницей и через коридор к кабинету, во тьму. Сквозь стены коридора на меня смотрели новые глаза полные немого крика, и я узнавал и их истории, тысячи историй, слишком много чтобы запомнить, слишком много чтобы забыть. Я несся с невероятной скоростью, коридор казался бесконечным туннелем, состоящим из безумных кричащих глаз, но и он все же закончился, и я оказался в кабинете, в самом сердце тьмы. В нем не было звука, не было света, возможно, не было даже самого времени, лишь бесконечное темное пространство, потолок и необъяснимая возможность видеть то, что сочилось сквозь него. Нахурлинтца.
Он был эфемерен, но при том бесконечно тяжел, темная морщинистая масса, жидкая, вязкая, пульсирующая, постоянно меняющая форму и стремящаяся вниз. Не состоящая из плоти, но все же покрытая обвисающими складками, словно дряблая кожа. Из этой массы в бесконечную тьму и в бесконечность кричащих глаз взирали несколько его глаз, пустых, белесых, осунувшихся, окруженных глубокими морщинами. И из этой странной неописуемой гротескности, сочащейся с потолка в наше пространство из некого невообразимого небытия ко мне тянулся его хобот, длинный и покрытый складками, раскрывающийся на конце, словно бутон цветка.  Я чувствовал ледяное прикосновение этого отростка к своей шее, хотел кричать, но в этом мире, словно в ночном кошмаре, не было звуков, хотел оттолкнуть его от себя, но мое тело парализовало от ужаса. Тот, кто ищет Нахурлинтца, всегда его находит, и я не был исключением. Я узнал что-то такое Нахурлинтц – он был самим страхом.

Я не знаю, сколько пробыл там и как выбрался оттуда, серым туманным утром я брел по улице повторяя его имя иссохшим языком. После, немного придя в себя, у меня была мысль вернуться в особняк Элриджей и еще раз поговорить с Амандой, по потом мне стало ясно, что это бессмысленно – я знал, чего хочет Нахурлинтц и без нее, а ничем другим эта несчастная старая женщина помочь мне все равно не могла. Я нашел то, что искал, и теперь мне просто нужно существовать с этим.
 Я не могу быть среди людей, боясь увидеть в толпе знакомые мне кричащие глаза, чью историю я уже знаю, но не могу быть и один, так как остаюсь наедине со своим ужасом. Я не могу спать, каждый раз, когда я смыкаю веки,  чувствую ледяное прикосновение его хобота, и хочу кричать, и теряю голос, и тело мое парализует от ужаса. Я боюсь темноты,  ведь он может сочиться в наш мир из каждой тени. Я никогда не остаюсь один, каждое мгновение он смотрит на меня, прикасается ко мне своим холодным хоботом и требует, чтобы я рассказывал его историю. Знание это приговор, и единственное, что я могу сделать в этой ситуации это делиться с ним, сделать так, чтобы все узнали о темных тайнах Сан-Сити. И я буду рассказывать истории этого города, прячась в пятне света монитора и чувствуя на своей шее ледяное прикосновение страха. Нахурлинтц любит истории, он сам  история, и потому имя его никогда не забудется на улицах Сан-Сити, в граффити на его стенах, в пыльных документах в его архивах, на интернет-форумах для сумасшедших, в ночном шепоте стариков и детских считалках.
Теперь я знаю все его истории и потому никогда больше не смогу спать и не видеть снов.