Монфор

   Он проснулся по будильнику в два часа ночи, не торопясь встал, прошёл на кухню и включил чайник.  Потом выглянул в большое, во всю стену окно, раздвинув жалюзи.  Темнота благоговейно молчала и пахла свежевыстиранным бельем. Мелкие капли дождя разноцветным бисером сверкали под светом фонаря. Он вдохнул холодный, бодрящий воздух и почувствовал облегчение, словно высвобождаясь от затхлости будней и ненужных хлопот. Умывшись и позавтракав, он не спеша оделся и вышел на улицу, где силуэты домов и деревьев размокшими пятнами кружились в своём неведомом людям танце. И только бродячие кошки наблюдали за ним, прищурив глаза и навострив уши.
               
   Машина стояла на соседней улице, и он шёл к ней, закуривая на ходу первую сигарету. И дым был особенно вкусен именно своей первичностью и беззаботностью. В сиденьях машины затаились   сырость с  холодом , но это скоро пройдёт, потому что долгая дорога на север разогреет мотор, и его тепло поплывёт в салон, обдувая ветровое стекло и улетучиваясь в приоткрытое окно.
               
Лишь на третьем часе езды конечная цель стала относительно близка. Вход в национальный парк, открытый настежь,  сулил ощущение свободы и одиночества, потому что эти понятия равноценны.  Его пустые дорожки с кляксами луж звали бродить и подводить итоги. Но хотелось не этого.  Мужчина подошёл к смотровой площадке. Напротив на соседней горе немым укором, как поломанные зубы в щербатой ухмылке, торчали остатки старой крепости крестоносцев.   Между двумя вершинами лежало глубокое ущелье, на дне которого протекал ручей, невидимый сейчас, но вполне ожидаемый. Склоны густо поросли невысоким дубняком, и невидимые птицы переговаривались между собой о чём-то наболевшем. Мелкий моросящий дождь не пугал их.
               
   "Где-то должна быть тропинка."   Мужчина вытащил сигарету. Огонёк зажигалки робко моргнул, и табачный дым унесло прочь, запутав его в мелком кустарнике. Серое небо текло  по склонам, затуманивая и размывая грани.  И тропинки не было видно.  "Неужели придётся напролом?"  Он ещё раз внимательно посмотрел вниз.  Гора резко уходила в ущелье, местами образуя отвесные скалы. "Тут не пройти. Или же всё же возможно? А стоит так рисковать?" Он не сомневался, что сможет.  Ещё ни разу тело не подводило его.  Но дождь наверняка размочил склон, и почва превратилась в скользкую глину.  А пачкаться в ней не хотелось. Наконец он заметил еле различимую тропку справа от смотровой площадки и медленно пошёл, внимательно глядя под ноги.  Тропа змеилась по склону, делая резкие повороты и скачки.  Бело-жёлтая порода горы местами вырывалась из вязкой почвы. И тогда кроссовки соскальзывали сильнее, потому что налипшая глина сделала их тяжёлыми и почти лишила трения. Уже через двадцать минут  появилась мысль прекратить этот мучительный спуск и вернуться обратно, но его  гордость, а вернее гордыня, толкала его вперёд к цели, несмотря на липкую грязь под ногами. И даже дикие кабаны, что поднялись с  утренней лёжки, которой он помешал, не остановили  его,  а только дали наслаждение услышать тяжёлое дыхание диких зверей так близко .  Ощущение было первобытно-захватывающим. Он подавил в себе желание броситься за ними в погоню. Это было бы смешно, а ещё больше -- опасно.   
               
   Наконец он спустился к ручью. Полдороги было пройдено, и заняло это чуть больше часа. Неестественно-прозрачная вода медленно текла в неглубоком русле, и ленивые рыбы, редко шевеля плавниками, казались застывшими в эпоксидной смоле. Он стоял возле берега, дыша полной грудью, слушая журчанье воды и воспринимая запахи влажной зелени. Дождь всё ещё продолжался. Мелкий, моросящий, для многих -- противный. Но не для него. Его отношение к дождю было бережным и по-отечески нежным. Так относятся к маленьким и любимым детям -- с заботой и прощением. Ветра внизу не было, и кусты дикой ежевики вдоль ручья баюкали в  листьях  дождевые капли. Он провёл по ним ладонью, наслаждаясь холодным и мокрым касанием, а потом начал неспешный подъём. Здесь тропа значительно расширилась, почти превратившись в древнюю дорогу. "А, может, так и есть?" Он очень ясно, зримо представил, как по ней в крепость поднимался небольшой отряд рыцарей. Звякало оружие и подковы, тяжело дышали кони и пешие ратники. Запахи распаренных лошадей и человеческой плоти вплетались в свежесть дождя и оседали на блестящих пористых камнях. И небо также отрешённо смотрело вниз.   
 
   Подъём был затяжным, но не настолько тяжёлым. Он сожалел, что деревья и кустарники, растущие вдоль дороги, не давали возможности увидеть крепость снизу и шёл, надеясь на каждый следующий поворот, но этого так и не произошло. Лишь у самой вершины, на последнем повороте он, наконец, увидел массивные стены, несущие на себе следы времени и человеческих стремлений. И жёлоб для скатывания каменных ядер тёмным полированным отверстием целился на дорогу, помня о былых сражениях. А древние стены, сложенные из массивных блоков, несли на себе отпечаток титанического труда и небывалого упорства. Мужчина бродил по полуразрушенной крепости, дотрагивался до камней, восторженно  ставил ноги на стёртые до янтарного блеска ступени, вдыхал прохладный и почему-то сейчас особенно вкусный воздух, и все прошлые потери отступали на задний план, растворялись в дожде и опадали на бурую землю. Он осматривал окрестности, и великое горько-сладкое чувство одиночества переполняло грудь, царапая возле сердца. В нём присутствовали и гордость, и грусть. Гордость от того, что ещё одна цель достигнута, а грусть -- значит, их осталось меньше. И склоны гор казались знакомыми и родными. Мужчина усмехнулся: "Неужели в прошлой жизни я действительно был крестоносцем и погиб где-то неподалёку, как и описал в рассказе?" Он закурил сигарету. Горечь табачного дыма потерями прошлых лет обкладывала губы. "Сколько их ещё впереди?" Он знал, что жизнь -- это боль, в которой редкими вкраплениями самородков расположены радости. Но не было от этого ни обиды, ни злости.  "Да и на кого обижаться? На бога? Если он и создал этот мир, то давно забросил его, как надоевшую игрушку... Ладно, пора возвращаться, потому что как бы не было здесь хорошо -- есть другая жизнь. Суетливая, иногда несуразная или глупая, но там -- все, кто мне по-настоящему дорог." Он в последний раз огляделся и начал неспешный спуск, зная, что уже никогда не забудет этот февральский день. День его пятьдесят третьего рождения.