В тени Кавказа. Часть вторая

                Смерть “нивам”

  Сразу после лощинки, где находился дольмен, дорога начала круто подниматься вверх. Здесь, уже, не было той накатанности и широты, которая была раньше. Серо–красный глинистый покров сменился на камни, большие и малые, они выступали прямо из земли, и можно было в любой момент запнуться за их белые острые края.  И чем выше и выше мы поднимались к вершине, тем сильнее дорога была разбита.
 
  — Дорога называется “Смерть “нивам”, — сказал мне брат,  тяжело дыша.
  Его длинные чёрные волосы, которые  он и так не всегда причёсывал, растрепались окончательно, по ним тёк пот, и он был очень похож на большого немытого медведя. И хотя Владимир по прежнему шёл впереди, и я видел его спину, и, извиняюсь за подробности, зад, но и ему этот подъём давался тяжело.

  Через некоторое время дорога начала представлять собой сплошное каменное ложе. Из самих колей большие камни были убраны, но все равно, создавалось впечатление, что ни одна машина, какой бы накрученности  и какого бы последнего веяния автопрома она не была, здесь она не пройдёт. Тем не менее, по отпечаткам шин, было видно, что машины, скорее всего это были иностранные внедорожники, здесь проезжают.

  Мы поднимались всё выше и выше. Дополнительным неудобством дороги было то, что при обильных дождях, которые случаются в горах не редко, струи воды, которым из-за густой растительности сливаться некуда, стекали прямо в колеи и оттуда с шумом низвергались вниз, размывая всё на своём пути. И колеи часто представляли собой одну большую яму, через которую нужно прыгать то в одну, то в другую сторону. Нередко в колеях можно видеть целые брёвна, которые давали хоть какой-то шанс проехать машинам в этой мясорубке. Я бы советовал тем, кому не хватает впечатлений, и кто хочет реально попробовать своё авто на прочность, милости прошу, мало не покажется, ещё благодарить будете. Правда, целостности вашего любимца никто не гарантирует!

  И так, мы медленно поднимались всё выше и выше. В один из этих моментов я поднял голову и увидел на дороге примерно в шестидесяти метрах от нас большое красное пятно. Оно своей массой и яркостью цвета резко выделялось на зелёно–серо фоне, так что его невозможно было не заметить. “Что бы это могло быть?” — подумал я. Но так как мы и так шли в ту сторону, я не стал мучить себя таким вопросом и обращать на него внимание брата, и мы продолжали путь молча. Пятно становилось всё ближе и ближе, всё разрасталось и разрасталось, и было очень похоже на большой камень положенный прямо в колею. “Камень, допустим, и мог попасть на дорогу, — размышлял я, — но кому в голову могло придти его покрасить?”
Владимир, который шёл именно по той колее, где было большое красное пятно, не выказывал никаких признаков, что он заметил что-то неординарное. Пятно  приближалось и приближалось, и всё непонятней становилось его предназначение. И, вот, когда казалось, заметить его было невозможно — Владимир упёрся в него, но вместо того чтоб остановиться и посмотреть — что это?  он спокойно перешагнул через него и продолжил путь дальше. Я даже опешил от такой невнимательности и остановился.
 
  — Вов, давай хотя бы посмотрим, что это такое? — сказал я.
  — Что посмотрим? — спросил тот, останавливаясь и поворачиваясь ко мне.
  — Тот камень, который ты только что перешагнул!
  — Какой камень?
  — Посмотри вниз! — и я указал ему на предмет, лежащий у его ног.

  Он настолько устал, его сознание настолько сузилось,  что  он перестал воспринимать окружающие предметы, и его неподдельные эмоции на лице были подтверждением тому. Значит и его — такого большого путешественника  дорога, говоря народным языком, окончательно “ухайдокала”.

  Владимир опустил голову и обнаружил  большой красный, матерчатый предмет, перевязанный верёвками. Мы скинули с себя рюкзаки и с большим интересом начали развязывать его, и, вскоре, поняли, что перед нами большой ватный спальник. Тот спальник, в котором можно отдыхать зимой прямо на снегу, и никакой мороз тебе не страшен. Но для пеших путешествий из–за своей огромности и веса он непригоден, его можно транспортировать только в машине. Я думаю, когда автопутешественники спускались по дороге вниз, их внедорожник так тряхнуло на очередном ухабе, что всё содержимое кузова вылетело из него, а водитель даже не заметил и продолжил путь дальше. Подтверждением моей мысли было то, что рядом со спальником в траве валялся целый моток алюминиевой проволоки и ещё какие–то малоизвестные предметы.

  — Э, как нам повезло, — сказал Владимир, весело потирая руки, — ведь, в таком спальнике можно спать при любом холоде… И проволока в лагере тоже пригодиться!
  Он достал моток из травы и, очищая его от растений,  внимательно осмотрел. Проволока была ценная. В лагере, в связи с его удалённостью от мест проживания, любая хозяйская мелочь представляла интерес. Но меня интересовало другое: невозможно было, чтоб такая драгоценность, как спальник, продолжала  валяться на дороге, и я спросил:
  — Вов, может быть, мы заберём его с собой?
  — Конечно, возьмём, на обратном пути! — ответил тот.

  Так и порешили. Скажу, забегая вперёд, этот предмет сыграл большую роль в дальнейших разворачивающихся событиях. А пока, ни о чём не догадываясь, мы  отволокли его в кусты, и хотя во время пути нам не встретился ни один человек,  спрятали спальник  подальше от людских глаз, мало ли что…  Там же спрятали и проволоку. И пошли дальше.

  Вскоре дорога стала более пологой, камни стали встречаться реже, и проезжая часть приняла нормальный наезженный вид. Теперь со всех сторон к нам  подступали колючие кустарники, но потом и они кончились, мы вышли на альпийские луга. И перед нами открылся божий мир! Мы с братом оказались на небесах, при чём не в переносном, а в прямом смысле слова.

  Ветер гнал закрывающие всё небо, лёгкие, без дождей кучевые облака. Если бы они не закрывали солнце, то здесь стояла бы невыносимая жара.  Но облака не давали лучам солнца разогреть гору,  и  идти было комфортно, и я бы сказал, даже уютно. Иногда очередное облако — мы находились на их уровне — наползало на нашу вершину, и тогда всё окружающее пространство укутывалось белой искрящейся пеленой, но лёгкий ветерок быстро уносил его прочь. Тогда внизу открывались зелёные ухоженные долины, были видны дальние многочисленные посёлки, и, как маленькие коробки, стояли дома. Всё это мы  увидели, и одна и та же мысль посетила нас обеих: “Как прекрасен этот мир, мир в котором мы живём!”

  Мы пошли по лугам. Был июнь месяц, всё цвело и благоухало. С обеих сторон дороги подступала в рост человека, некошеная трава. В ней многочисленные цветы, из которых я, увы, узнал только ромашку и колокольчики, источали непередаваемые ароматы. Были слышны бесконечные трели цикад. Бабочки различных размеров и расцветок, порхая,  перелетали с одного цветка на другой. За ними, пытаясь их поймать, летали синички, завирушки, пеночки. Высоко вверху была слышна песня жаворонка. Божий мир жил, радовался и дышал полной грудью. 
Вскоре мы взошли на саму вершину.
 
  Посередине небольшого выкошенного луга стоял отремонтированный, покрашенный  триангуляционный  знак — видно здесь побывали географы, и их целью был ремонт этого знака. Я думаю, именно они накатали горную дорогу, и именно они потеряли спальник при спуске, проволоку и другие хозяйские предметы. Рядом со знаком валялись пустые пивные и водочные бутылки, открытые консервные банки, бумаги и другие  предметы пребывания человека. Больно было  видеть  на вершине горы, на небесах, в этих неописуемых красотах, где каждый штрих подчёркивал гармонию и любовь, устроенную человеком  свалку.

  Но здесь дышалось хорошо, поэтому мы решили  остановиться. Мы собрали на одном краю выкошенного луга в кучу мусор, водочные и пивные бутылки — всё, что раздражало глаз, а в другом сели перекусить. Я достал из рюкзака  красную спортивную куртку, взятую на случай дождя, расстелил её на небольшом пригорке, и прямо на неё мы разложили небольшую провизию: немного хлеба, сыра, банку сгущёнки и  пластиковую бутылку воды. Еды было немного, но приходилось довольствоваться тем, что есть. Мы сели.

  Сидя в своих синих спортивных штанах прямо на земле, я жевал и осматривал окрестности. Прямо перед нами лежала гряда гор.
  — Там, за теми горами, —  говорил мне брат с набитым ртом, — находиться Чёрное море, и на побережье города Новороссийск, Кабардинка, Геленджик и Туапсе.

  Само название моря, названия городов, так просто сказанные братом,  мгновенно воскресили во мне воспоминания. В этих городах, которые как магнит всегда притягивали меня, я бывал не раз: ездил отдыхать и один, и группой, и семьёй.  До них — я быстро прикинул  расстояние до соседней гряды — получалось километров пять–шесть по прямой, не больше.  “Вот, это да! Каких–то пять–шесть километров, и мы будем купаться в море, в его тёплых водах!”

  Я не поверил брату и переспросил:
  — Прямо за этими горами?
  — Да! — ответил тот.
  Конечно, я понимал, мы — не птицы, идти горными тропами, пожалуй,   и все двадцать километров наберутся. Но, все равно, было приятно, что в каких–то пяти–шести километрах  звучит музыка,  там радость, там рай, там нега и безделье разлиты прямо в воздухе.  Подобные чувства быстро понесли меня к морю, и я, сидя на горе, невольно вздохнул.  Многое бы отдал я сейчас, чтоб вновь побывать там, испытать лёгкую атмосферу всеобщего отдыха,  отдаться её пленительной красоте, вновь ощутить себя молодым, свободным и прекрасным.
  — Ты сводишь меня туда? — спросил я брата.
  — Да, — ответил тот, — если время будет.

  Пока мы вели этот незамысловатый диалог, странный звук привлёк меня: я услышал, словно, где–то в горах работает на холостом ходу автодвигатель или даже  экскаватор, только звук был тихий, очень тихий. Я повернул голову вправо, влево, стараясь найти нарушителя спокойствия, внимательно осмотрел внизу лежащие долины и склоны гор, но нигде даже намёка на  автомобиль, тем более работающий экскаватор, я не нашёл.
  — Вов, ты слышишь что–нибудь? — спросил я брата.
  — Что? — ответил тот.
  — Как будто где–то машины работают!
  — Какие машины? — спросил он.
  — Те что ездят,  звук очень похожий, когда работает автодвигатель на холостом ходу, ты прислушайся.
  Владимир напряг слух.
  — Да, какие здесь могут быть машины?! — полувозмущённо сказал он.
  — Да, ты послушай, слушай внимательно! — настаивал я.
  Владимир снова прислушался, но опять ничего не услышал.
  — Тебе всё что–то чудиться, — был его вердикт.
  — Да, нет же, — настаивал я опять, — внимательно слушай!

  Брат вновь напрягся, от напряжения он даже нагнул голову и закинул свои чёрные длинные волосы за ухо. Только теперь он  услышал  звук, о котором я говорил.
  — А–а–а, — сказал он, — да, в этих горах идут лесозаготовки, вот, и ездят машины туда–сюда. Не обращай внимание!
  Но, оглядывая лесистые горы и долины, расположенные внизу, я не видел не только лесозаготовки, но и даже ни одной дороги не было видно.
  — Ты ничего не путаешь, братец, ведь, ничего не видно, — сказал я.
  — В горах слышимость высокая и искажённая, — ответил тот, — машины могут работать в стороне, а слышаться будет, как будто они работают рядом.

  В принципе, я был удовлетворён ответом, ну, работают себе и пускай работают, мне то что. Только прошу обратить внимание, дорогой читатель, на этот звук, запомнить его, с ним будет связан небывалый факт, о котором я расскажу в следующей главе.

  А пока мы доедали неспешно наш скромный провиант.
Здесь — на вершине было хорошо и вольготно, прекрасный пейзаж расстилался перед нами. Но видно людям не дано долго быть там,  где живут боги — нужно было собираться обратно и покидать небеса. На прощанье я достал из рюкзака свой цифровой аппарат и  сфотографировал окружающую местность. Грустно было расставаться с этими удивительно красивыми местами, и мы думали, что  покидаем их навсегда, но я ещё не знал, что  через день снова буду здесь при весьма загадочных обстоятельствах. (Хочется рассказать всё быстрее, поэтому я и забегаю вперёд, но всё расскажу в  своё время).

  Мы начали спуск. Прошли  альпийские луга — на прощанье птицы нам спели свои задорные песни,  прошли кустарники, начали спускаться ниже и ниже, и вновь мы оказались в лесах. Затем отыскали место, где был спрятан, уже наш, красный спальник.

  — Кто понесёт? — спросил я, когда мы вытащили его на дорогу.
Вопрос был риторический, я знал, кто понесёт, но желание нести его у меня не было. Вдобавок, он лежал на дороге не один день, и, возможно, не одну неделю, в это время, в горах был не один дождь и спальник набрал много воды и был мокрый, и неприятный.
 
  — Кто моложе, тот и понесёт! — парировал брат.
Замечание было справедливое. Я поднял его за верёвки, которые стягивали спальник, закинул себе на плечи, и мы отправились в путь. Спуск был  лёгким, и вскоре, часа через полтора мы были в лагере.

                Разговор по душам

  Вернувшись в лагерь, и слегка разомлевши после вкусного обеда, приготовленного опять же Александром Михайловичем,  мы с братом прошли на поляну, где стояла наша красно–синяя палатка, и там предались отдыху. Было пять часов вечера. Я вынес свой серо–зелёный спальник из палатки, расстелил его  на траве и, раздевшись до трусов, лёг. Владимир не последовал моему примеру. Вокруг костровища со всех сторон для сиденья лежали большие, почти чёрные, омытые многочисленными дождями брёвна.  Он лёг спиной на одно из них, закинул руки за голову, и вскоре я услышал его храп. “Везёт же людям, — промелькнула мысль, — не успел лечь, и уже спит!”  Чувство  комфорта и отдыха царило на нашей поляне, того комфорта, когда ты знаешь, что  сделал большое и нужное дело. Глаза закрывались сами собой, и вскоре и я начал засыпать. В это время от тропинки, которая вела к нам, от кустов, которые обступали её со всех сторон, послышался шорох. К нам на поляну вышел Александр Михайлович.

  — Отдыхаете?! — больше для приветствия, чем желая что–нибудь спросить, сказал он.
  Я поднял голову. С самого утра, когда он произвёл на меня неизгладимое впечатление лесного аристократа, мы его не видели. Не видели мы его и когда ели приготовленную им пищу. Здесь не принято сообщать, когда пришёл, когда ушёл. Мы пришли с “прогулки”, увидели — обед готов, сказали “спасибо” поварам и начали есть. А извещать было не обязательно. И, вот, Александр Михайлович явился к нам сам.
 
  Он сел на противоположное, где лежал Владимир, бревно. Брат перестал храпеть, проснулся и опустил ноги на землю.
  — Как вы погуляли? — спросил Александр.
 Для меня  общение с Гуру всегда имеет большой смысл. В моём сознании это такой большой человек, который редко сходит к простому общению с людьми, в моём сознании он всегда делает что–то очень важное, особенное, неподвластное человеческому уму. Но сейчас я видел простого человека, которому хочется обычного дружеского общения, которому хочется поговорить, узнать новости, посмеяться. Таков был в данную минуту Александр.

  Встав со своего спальника, который лежал в стороне от костровища и с которого было неудобно разговаривать, я пошёл к общему месту разговора. Сел на то же бревно, на котором сидел Александр Михайлович.
  — А это что такое? — спросил Александр, показывая рукой на большой красный предмет,  лежащий тут же около очага, о существовании которого мы с братом из–за усталости забыли.
  — Это спальник! — ответил Владимир.
  — Откуда вы его взяли, вроде бы его с собой не приносили?
Он имел ввиду, что мы его с собой из дома не привозили.
— Нашли сегодня в походе, — отвечал брат.

  Я не вступал в разговор, так как считал себя до сих пор малознакомым с Александром Михайловичем, и давал возможность поговорить людям более близким. На лице Гуру появилось выражение недоверия: такая хорошая вещь не может валяться в лесу.
  — Как нашли? Шли, шли и нашли? — не поверил он.
  — Именно так и было, — говорил густым басом Владимир, — шли, шли и на дороге нашли. Ещё нашли целый моток алюминиевой проволоки и некоторые железки.
Он встал со своего бревна, пошёл к палатке, где на одной из её верхушек кольцом висела проволока. Александр тоже встал со своего места и подошёл к спальнику.
  — О, какой большой! — говорил он, обходя и осматривая его со всех сторон.  Затем он присел над ним и начал развязывать.
  — Кто нашёл? — спросил он.
  — Это Колька нашёл, — продолжал говорить брат, подходя к Гуру с проволокой  и показывая её ему.
  — Ценная проволока! — заметил тот, не вставая с корточек, и продолжил осматривать спальник, — Как это случилось?
  На этот раз мне пришлось вступить в разговор, и я начал рассказывать.
  — Хороший спальник! — сказал Александр Михайлович, когда спальник был развязан и осмотрен.
  Он снова сел на своё место, сел в той же позе, как при лекции в прошлый вечер: поставил правую ступню на бревно, локоть правой руки опёр на калено, ладонь поддерживала голову.
  — Что ещё видели? — спросил он, сидя так.

   Владимир начал путано повествовать о событиях дня. А так как рассказывать он не умел, истории его быстро кончились.
  — Лучше вы что–нибудь о себе расскажите, — попросил я.  Мне было интересно услышать о нём из “первых рук”.
  — А что мне рассказывать о себе, — сказал Александр, — нечего особенного, как у всех.
  Но затем он потихоньку разговорился.
  — Вам сколько лет? — спросил он меня.
  Он говорил мне на “вы”, и это было очень приятно.
  — Сорок пять.
  — И мне тоже сорок пять лет. Учился я в Краснодарском юридическом институте, а вы, как я знаю, заканчивали Московский авиационный.
  — Точно,  так, — подтвердил я.

  Говоря эти слова, Александр хотел подчеркнуть, что люди одного возраста, учась в одно и тоже время, должны хорошо понимать друг друга, одинаково оценивать события, жизнь. И это было правильно, но только отчасти. С одной стороны я чувствовал в нём близкую по духу душу,  с другой стороны,  неизвестно в силу каких причин он намного обогнал меня в своём духовном развитии и от этого, он был намного, я чувствовал это,  старше меня, поэтому дистанция между нами невольно сохранялась.  Но сейчас на недолгое время мы были люди, просто люди, и говорили о простых, приятных и понятных вещах.
 
  Но оказывается, был и у него ко мне интерес. Он хотел познакомиться со мной поближе: что я, кто я. Именно для этого он пришёл к нам на поляну.  Как человек эзотерический, он знал, что не бывает случайных встреч. И то, что я оказался в его лагере, в этом был смысл, который он не мог пока определить.
Мы заговорили об авиации, о её положении в нашей стране. Как человек радикальный, Александр сразу выразил своё мнение: наша авиация умерла и представляет собой жалкое зрелище. Я, как человек, более знающий эту сферу, — я работаю в конструкторском бюро на фирме “Сухого” и имею право боле компетентно судить об этой области, — не согласился с ним  и выразил своё мнение:

  —  Мне кажется, что слухи о гибели нашей авиации излишне преувеличены.
И начал доказывать свою точку зрения фактами. Со мной было сложно спорить, я — профессионал и могу любому человеку в этой области дать сто очков вперёд.
  — Согласитесь, — говорил я, — то, что “Сухой” продаёт машины за рубеж, о многом говорит. Это значит, что наши самолёты представляют интерес для иностранных покупателей, что они ценятся на мировом рынке и находятся на первых рубежах  авиации, а так, кто бы стал их покупать.
 
  И начал приводить статистику продаж.
  — Конечно, не всё хорошо, как бы хотелось, — продолжал я убеждать. — Не хватает государственного финансирования, подрядчики подводят, не хватает даже элементарного — материалов,   но говорить,  что наша авиация умерла — это слишком.
  Далее мы заговорили о российской космонавтике.
  — Здесь, вообще, наши позиции хорошие, — говорил я. 
  — А как вы пришли в йогу? — вдруг оборвал меня Александр и переменил тему.
  От неожиданности я на минуту умолк, затем собрался с мыслями и продолжил:
  — Обычно! Как все! Тема интересная, решил попробовать, а потом втянулся, и, вот, до сих пор там.  А вы как давно?
  — Давно! Даже не помню, когда начинал. Такое впечатление, что я с пелёнок занимаюсь эзотерикой, даже в советское время.
  — Вы в советское время занимались эзотерикой?  — не поверил я.
  — Да!
  — Но тогда ни книг, ни групп, ничего не было, даже йогой заниматься и то было опасно.
  — Да, подтвердил он. — Но на руках населения все равно что–то было, что–то ходило, переписывали учебники от руки. А занимались подпольно.
 
  В то время, о котором говорил Александр, я был совершенно далёк не только от йоги, но и от любой мистической области, совершенно другие интересы меня волновали. И, как все советские люди, я осуждал и не принимал людей, подобных Александру. И будь моя воля, я бы их… И хорошо, что  моей воли в то время не было, а то бы я такое наделал … А теперь мы спокойно сидим на одном брёвнышке,  мирно рассказываем друг другу о своих жизнях. Время всё сглаживает!

  — А что вы делаете зимой, когда находитесь в Уфе? — продолжал я спрашивать Александра. — Брат мне рассказывал, что у вас там квартира.
  — Работаю, работаю по специальности. Я же юрист. Поднимаю свою квалификацию.
  — И как же вас сюда отпускает ваша фирма на целый сезон?
При этих словах Александр Михайлович хитро улыбнулся.
  — Отпускает. Ею руководит знакомый директор, он знает моё учение, поддерживает и считает, что его надо развивать.  Вот, и отпускает.

  Я не стал говорить, что его учение мне совершенно не нравиться, и что развивать его не стоит, поэтому тоже  сменил тему. Мне казалось, что сидя здесь — в лесу лет пятнадцать, а то и больше, он от всего отстал. За это время много что изменилось в обществе: не стало большой страны под названием СССР, появились компьютеры, интернет, да, и сама психология  общества поменялась. Оказалось:
  — Да, что там говорить об СССР, туда ему и дорога. Этот динозавр давно бы сам умер, если бы не КГБ. А коммунисты, они вообще не имеют право себя называть так. При Ленине были коммунисты, а те, что пришли после его смерти, именно те люди, о которых я говорю, что они должны быть стёрты с лица Земли.
Я всегда был осторожен и умерен в оценках событий протекающих в нашей стране, и мне неприятно резануло ухо высказывание Александра Михайловича. 
  — Но, ведь, было и хорошее в нашей стране, космос например! — вынул я всегда беспроигрышную карту в таких случаях.
  — Оставьте! —  горячился он.  — Весь космос построен на народных костях. Сколько людей погибло ради него?! А народ как был нищий, так и продолжал ходить  с голым задом,  разве что туда ему повесили значок “Покорителя космоса”.
Аргумент хотя и смешной, но очень убедительный. Я знал, как человек, работающий в военной отрасли, что на освоение космоса работала вся страна, и что он был одним  из факторов обуславливающих нищету народа.
  — Но, ведь, страна была огромная, с ней считался весь мир! — не сдавался я.
  — Надо говорить не об огромности страны, а о том, как счастливо живут там люди, — спокойно парировал Александр. — Если нет счастья в стране, нечего говорить о её величии. Вообще, я считаю, что всё идёт не от материальных причин, а от духовных: нет духовности в народе, вот, народ и нищий, и будет продолжать таким оставаться и дальше.
 
  С этим я был категорически не согласен. Как раз в последнее время в обществе, на мой взгляд, происходили коренные изменения, церкви передавались храмы, монастыри, много людей покрестилось, и  даже коммунисты, и те посещали церковь.
  — Вы  сидите в лесу и не знаете, что в последнее время  в религии многое сделано, — в запале говорил я.
  — Религии? О какой религии вы говорите?
  — Разумеется, о христианской,  какой же ещё?!
  — Да! Христианская религия… — тут я такое услышал, что передавать все перлы нашего разговора, я не намерен, хотя бы из–за того, что со многими истинно верующими христианами я лично знаком и люблю их, верю, что они действительно верят в Бога и стремятся к нему,  и поэтому хочу поберечь их уши.
  — Во время зимы, — говорил Александр, — я сидел на одном из форумов.  (Он имел ввиду, что принимал участие в одном из интернетовских форумов). — Так я прямо заявил там, что христианская религия  давно себя изжила, люди, ходящие в церковь, в действительности не верят в Бога, а  только хотят своего спасения, и священники так исказили истинное учение Христа, что оно ведёт людей к не Нему, а от него.
  — У тебя нет доказательств, — в пылу сражения я перешёл на “ты”.
  — Есть! — и Александр Михайлович начал подробно излагать, где и когда, на каких соборах были введены изменения в учении Иисуса Христа. В этом он был силён: он долго и убедительно говорил о фактах, которые я не знал. И на этот раз мне пришлось, раскрыв рот, слушать его.
 
  Эти примеры были для меня новы, и их было много, поэтому я их не запомнил, поэтому не привожу их здесь. Да, и зачем? Кто хочет, пускай сам разбирается в этой теме.
  — Нет, с христианской верой нам не по пути! — закончил своё  повествование Гуру.
  — И как долго вас терпели на  форуме, — снова я перешёл на “вы”.
  — На третьем месяце отключили.
  — Странно, я бы вас отключил на первом!
  Все расхохотались. Это сняло напряжение, возникшее между нами, и теперь разговор пошёл в более мирном ключе. Мы заговорили о родственниках, о вещах менее значимых. И в конце разговора Александр Михайлович, вставая, спросил Владимира, который в течение всего разговора  молчал и только одобрительно поддакивал учителю:
  — Володя, сколько времени?
  — Семь часов, — ответил брат.
  — Приглашаю всех пить чай!
  И мы все довольные пошли на кухню.

                Ангелы смеялись надо мной

  В половине восьмого вечера маленький столик, что стоял на кухне, был вынесен на улицу и установлен на том самом месте, где утром Александр Михайлович аристократически завтракал. “Будем пить чай “на свободе”, — сказал Александр Михайлович. Мы вынесли также стулья, на стол поставили чашки с блюдцами, не забыли молочную бутылочку с цветами. Затем были принесены и положены на стол полиэтиленовые мешочки с печеньем, конфетами и даже с зефиром. Горячий чайник, который не уместился на столе, был поставлен прямо в траву, рядом с тропой, на которой мы обосновались.
 
  К нам присоединилась и Антонина Ивановна. Было приятно видеть женщину за столом, тем боле красивую женщину, а то мы с братом совсем одичали в лесу. Она олицетворяла уют и тепло домашнего очага, и всего того, чего мы  были лишены в последнее время. Антонина Ивановна была, как всегда, в своём сине–белом сарафане, с открытыми, загорелыми плечами, и с улыбкой на лице. Теперь все жители лагеря были в сборе. Мы пили чай и вели неспешные беседы.

   Антонина Ивановна недавно узнала от мужа о сегодняшней находке и начала выяснять подробности.
  — Николай, — обратилась она ко мне, — значит, вы первым увидели спальник.
  — Точно так, — подтвердил я.
  — А вы знаете, что в мире не бывает ничего случайного? — спросила она.
  — Да, — ответил я и задумался: “Куда она клонит?”
  — Это значит, что вам нужно сходить одному на гору и переночевать там, —  словно прочитала мои мысли, ответила на мой вопрос Антонина Ивановна.   
Она сказала это таким будничным тоном, словно приглашала посетить ресторан, и я засмеялся.
  — Переночевать и погонять волков на горе, — сказал я, стараясь  перевести всё в шутку.
  — Волков здесь нет, а, вот, медведи водятся, — говорила она серьёзным тоном. — Но сейчас лето, они сытые и на людей не нападают.
 
  “Час от часу не легче!” — думал я ошарашено. В это время Антонина Ивановна наклонилась за чайником, чтобы  подлить себе и другим горячего чаю. Чайник был большой, чёрный от долгого пребывания на открытом огне, и заварка была высыпана прямо в него. И в тот момент, когда она  поднимала чайник с земли, обернувшись к нам спиной, все увидели её красивые белые длинные волосы, собранные пучком и перевязанные красной лентой. “Все-таки красивая женщина!” — подумал я. Но затем снова вернулся мыслями к нашему разговору.
 
  — Да, вы не волнуйтесь, Николай, — видя напористость жены, заступился за неё Гуру, — это дело добровольное, никто никого не гонит  в горы. Только в нашей группе существует практика, вот, Тоня и вспомнила о ней, — объяснил Александр. — Очень помогает открывать различные мистические способности. И Владимир ходил ночевать на гору.
  Брат кивнул в знак согласия с Гуру.
  — Я был даже не раз, — подтвердил он словами. — Ночевал на Цветочной, на Тучной, на Медной, — начал он перечислять горы, где оставался один. — У нас даже женщины ходили! — заявил он.
  — Было такое дело! — подтвердила единственная женщина.

  Они начали вспоминать, кто и куда ходил, кому и какие открылись способности, кто, что видел. Потом тема плавно ушла в сторону, и к концу разговора никто и не вспоминал о предложении Антонины Ивановны, и я старался забыть о нём.
Пока мы разговаривали, вечерний свет постепенно затухал. Зелёные краски становились всё гуще, тени длиннее.  Все понимали, что пора уходить, пока темнота окончательно не накрыла нас своим чёрным одеялом, но за столом было так уютно и празднично, что мы ещё долго сидели и говорили на различные темы,  вспоминали былое, Александр Михайлович рассказывал о будущем. И только, когда стало окончательно понятно — пора,  Александр встал из–за стола и сказал:

  — Всё, за работу!

  Мы собрали и унесли на кухню стол, стулья, припасы. Затем пошли на  то самое место, где вчера над рекой Александр Михайлович читал лекцию. Ничего не изменилось: мы зажгли огонь, Гуру погрузился в себя и начал лекцию, Антонина Ивановна и Владимир записывали диктовку, я медитировал. Так продолжалось часа два. Вопросов опять не было. И мы, пожелав друг другу “спокойной ночи”, каждый по своей тропинке отправились к палаткам.
 
  Владимир подсвечивал мне дорогу фонариком. Я шёл, запинался за многочисленные корни, выступающие из-под земли, и неотрывно думал. Хотя я и старался забыть предложение Антонины Ивановны, тем не менее, оно, как говориться,  “зацепило” меня. В нём был какой–то смысл. Можно было, конечно, и не ходить, и никто в трусости или в других плохих качествах меня не обвинит, но лучше было, я чувствовал это, сходить. Но в практике моей, как я считал, уже долгой жизни такого ещё не было, и это меня останавливало. Были и другие мысли против такого решения. Я шёл и думал, и никак не мог решиться. В конце концов, придя к себе на поляну, нагнувшись и залезая в палатку, я решил выбросить всё из головы: “Утро вечера мудрее! ” —  сказал я себе, и мы с братом начали укладываться спать.
Только когда Володя сказал мне: “Спокойной ночи!”, я спросил его:

  — А ты, правда,  ходил ночевать на гору?
  — Да! — услышал я густой бас в темноте. — А что?
  — И женщины ходили?
  — И женщины. Да, в чём дело? — послышался снова вопрос.
  — Так, ничего! Спокойной ночи! — и я повернулся к нему спиной.

  Трудный, насыщенный день окончился, тяжесть  навалилась, и глаза сами собой закрылись. Я вновь почувствовал запах сена, травы, цветов, и  сон на своих быстрых, лёгких крыльях унёс   меня в счастливую страну.
Утро было как всегда: мы встали в восемь часов, когда наше ущелье ещё спало, сходили на речку, искупались в его холодных водах, и бодрые пошли на кухню. Скворцовых  не было видно, возможно, они ещё не спали. На кухне мы развели огонь и приготовили для всех завтрак. В это время над громадой Монастырской горы взошло солнце, его лучи проникли к нам в ущелье, и вся природа преобразилась. Завтракали мы на кухне, освещённой его тёплыми лучами.

  — Володь, я схожу на рынок в село, куплю свежего хлеба, зелени, а то каша без овощей не лезет в рот, — сказал я брату, когда мы ели гречневую кашу, приготовленную из пакетиков быстрого приготовления.

  Чего, чего, а зелени и овощей в нашем рационе не хватало. У нас — в Москве в это время на рынках этого добра привезённого из южных регионов страны и даже из–за рубежа полным полно, были они и у Володи на огороде в Псковской области. А здесь — в Краснодарском крае они тем более должны быть в изобилии, считал я. Была и другая причина для похода в магазин: мне хотелось остаться одному и окончательно решить мучающий меня вопрос: принять вчерашнее предложение Антонины Ивановны или нет. Я понимал, что это не заурядное мероприятие, и следовало его основательно обдумать, и при этом желательно, чтоб никто не мешал. Была и третья причина — нужно было позвонить жене домой, сообщить, что я жив, здоров, узнать о домашних делах, ведь, я не звонил с того самого времени, когда мы уехали. Можно было, конечно, позвонить и из лагеря, с мобильного, но  для этого нужно было лезть на гору, а этого после вчерашнего похода не хотелось, да и же аккумуляторы телефона окончательно сели.

  Володя не стал возражать.
  — Сегодня день отдыха, — сказал он, тыкая ложкой в гречневую кашу. — Вчера мы прошли много, сегодня отдыхаем.
  Я был с ним согласен.
  И после того, как мы позавтракали, немного полежали, отдыхая на чёрных брёвнах на нашей поляне, я взял холщовые мешки для продуктов, мобильник, деньги, надел свои синие спортивные штаны, помятую белую футболку и отправился  в село.

  — К обеду будешь? — спросил меня брат, отрывая свою голову с длинными чёрными волосами от бревна, на котором он  лежал.
  — Конечно! — ответил я, и неспешно пошёл по дороге, которая два дня тому назад привела нас сюда. Я хорошо ориентируюсь в лесу, стоит мне только один раз пройти, и я запоминаю дорогу, поэтому заблудиться, оставшись один в неизвестной местности, я не боялся.

  Тишина и спокойствие окружили меня. Тишина, которая может быть только в лесу, и только далеко от людских поселений. Спокойная и свежая, она была в синих небесах, над горами, над зелёными лесами, над дорогой, которой я шёл, и не один звук, ни один штрих не нарушал её хрупкость, и я отдался её хрустальному течению. В таком состоянии я дошёл до солнечной поляны, пересёк её в обратном направлении, снова углубился в лес, несколько раз вброд перешёл теперь уже любимую речку и вскоре оказался в селе.
 
  Я дошёл до единственного в селе  магазина, выкрашенного синей краской, закупил все необходимое. И когда уже расплачивался на кассе, обратился к полной продавщице:
  — Можно мне ненадолго воспользоваться вашей розеткой? Домой  надо позвонить, а телефон разрядился?
Та посмотрела на меня взглядом, смысл которого я расшифровал так: много вас тут таких ходит–бродит, не напасёшься на вас электричества. Но тут же по непонятным причинам она поменяла решение и подвела меня к  розетке, расположенной на стене у большого окна.
  — Вот, розетка, с вас десять рублей! — сказала она.

  Да, я готов был заплатить и все сто, лишь бы поговорить сейчас с женой, с детьми, я   даже расцеловал бы эту полную женщину — так я соскучился по ним. И воткнув вилку моего мобильника  в розетку, через некоторое время в трубке я услышал знакомый голос:
  — Алло!

  Невыразимая радость нахлынула на меня. Я так одичал и отвык от дома, что одно единственное слово жены привело меня в эйфорию. Было ощущение нереального, невозможного, словно голос с другой планеты решил мне ответить, и это был голос родного  человека.
  — Мария, это я!  — ответил я.
  — Коля, ты?
  — Да, я!
  — Где ты?
  — В горах!

  И далее начался разговор, далёкий для других людей, пустячный для них, который передавать не имеет смысла,  но он очень важен для двух любящих сердец. Действительно, а люблю ли я Марию Ивановну, или Машку, как по-деревенски называет её мой брат Владимир? Наверное, да, раз трепещу при одном её слове, раз она мне так дорога. А она меня? Наверное, тоже, да, раз отпускает  одного в горы.  Да, и какая бы женщина отпускала  от себя мужика  надолго,  не уважая и не любя его. Поэтому мы долго говорили, расспросам и разговорам не было конца. Мы говорили о детях, о младшем и старшем сыне, о её делах, потом о моих, о  пребывании в горах.  Говорили до тех пор, пока у меня на мобильнике не кончились деньги, и связь оборвалась на полуслове. Я окинул быстрым взглядом помещение магазина, пытаясь найти терминал для пополнения счёта, но того не было. “Очень жаль! — возникло разочарование. — Остановились на самом интересном месте!”  Стою и жду в надежде, что Мария сама позвонит, и я снова услышу родной голос. Но звонка всё нет и нет. Со слабой надеждой спрашиваю толстую продавщицу:

 — Где у вас в селе можно пополнить счёт за телефон?
  — У нас в селе этого сделать невозможно, нужно ехать в район, — ответила та.
Слабая надежда ещё горит во мне — я всё ещё надеюсь, что Мария дозвониться до меня и мы продолжим разговор, но так и не дождавшись её звонка, заплатив десять рублей продавщице, которая им была очень рада, я вышел из магазина.
 
  В помещении было прохладно и темно. Но, выйдя на улицу, я вновь почувствовал летний зной. От обилия света глаза непроизвольно зажмурились, и я стоял ослеплённый, и не знал, куда мне идти. “Нужно купить ещё зелени”, — вспомнил я и, щурясь, остановил первого прохожего, спросил его:
  — Где у вас рынок?
  — Какой рынок? — удивился тот.
  На этот раз пришлось удивиться мне:
  — Там, где продают овощи, фрукты.
  — У нас  нет рынка.
  — Как нет?!
  — Так, нет и всё! — ответил тот.
  — У вас в селе нет рынка?
  — Нет!
  — А где вы берёте лук, морковь, огурцы?
  — Выращиваем сами.

  Высокий средних лет мужчина в сером пиджаке внимательно смотрел на меня и понимал, что я из приезжих — “сошел с гор”, и поэтому порекомендовал:
  —А ты по дворам пойди, у нас многие продают,  может быть, у них что купишь, —     затем повернулся и неспешным шагом отправился своим путём.
  Ничего не оставалось, как последовать его совету. Немного помявшись, я нехотя начал обходить дворы.  “В конце концов, сейчас разгар сезона — куплю быстро и легко!” — подбодрил я себя и зашёл в первый попавшийся двор. Но встретил отказ:
  — Мы не продаём, — ответила женщина пенсионного возраста. — Зайдите к соседям, может быть, у них что–нибудь достанете.

  Мне все равно у кого покупать, у соседей, или у соседей соседей: “Они тоже нуждаются в деньгах” —  и пошёл вдоль забора к дому, на который указала женщина. Но и там постигло разочарование.
  — Нас только сегодняшней ночью обворовали, — жаловался мне старый, с кожей коричневого цвета, мужчина. — Ладно, вырвали огурцы, лук, редиску, но и вытоптали всё — вот, что обиднее всего. Теперь надо пересаживать. Наркоманы, наверное! — заключил он.

  После чистоты гор, леса, после чистоты летнего ручья и лёгкого синего вечера, эта информация больно ударила по душе. Я вспомнил о нашем обществе, о его болячках и гнойниках, и это меня отрезвило. “Как оказывается, мы хорошо живём, — подумал я, (я не уточнял, кто живёт, я имел ввиду, всех живущих в лесу), — не знаем бед, подлостей, воровства!” Сразу захотелось вновь вернуться туда, откуда пришёл — к  чистоте и правде. Но нужно было не забывать и о материальном, и я по шёл по улице дальше.
 
  Дорога была асфальтовая,  насыпная и высокая. С неё удобно было заглядывать за заборы,  и я выбрал ухоженный большой огород и уже несмело постучал в очередную калитку. 
Мне открыли, и вновь  отказали, сказали, что у них нынче урожай не вырос. И  к своему удивлению  я нутром почуял, что сегодня не куплю желаемого. В это не верилось: “Середина лета, юг, невозможно, чтоб я ничего не купил!” — и с удвоенной энергией начал обходить дворы. Но результат был тот же.  Я обалдевший стоял посередине улицы и не знал, что делать. “Как быть?”— металась мысль. И я побрёл к лесу, поближе к горам, там, где царствует чистота и правда. Я думаю, все ангелы на небесах обсмеялись надо мной!
 
  Войдя в лес, в его лоне, неприятные мысли вскоре ушли. Меня окружала природа и только природа, и в её мягких объятиях не было, я думаю, и никогда не будет места тяжёлым переживаниям. 

      Шашлык в небо — деньги на ветер

  Однако, основной вопрос: идти или не идти на гору ночевать был до сих пор  не решён. И чтобы окончательно прояснить этот момент, при очередном переходе через горную речку, я пошёл по камням вдоль берега, отошёл за поворот, чтоб меня никто не видел с дороги, нашёл большой плоский камень, сел на него и задумался.
 
  Вокруг меня была прекрасная природа: у  ног текла неширокая, семь–восемь метров речка. В её глубинах было спрятано солнце, и многочисленные его лучи, выходя на поверхность воды, переливаясь, скользили по маленьким волнам, кружили в хороводе, освещали берег, где я устроился, белый каменистый пляж, окружающие деревья.
 
  Я сидел в тени ольхи, свисающей прямо над водой. Различные мысли посещали меня. “Что меня останавливает?” — думал  я. Страх! Да, это был страх, банальный страх за свою жизнь. Я прекрасно понимал,  там — в горах, если  случится что–нибудь неординарное,  мне никто не поможет, и, возможно, я не выйду оттуда живым.  От этой мысли в глубине души поднялось что–то  глупое и сентиментальное, слеза накатила на раненое сердце; и останутся тогда мои маленькие дети сиротами, а Мария Ивановна — вдовой. И скорее захотелось закрыть тему и свернуть с опасной дороги. С другой стороны, что–то мальчишеское до сих пор сидело во мне, и не давало мне покоя, я не мог просто так, без повода свернуть в сторону и не попробовать свой путь,  я так был воспитан, и всегда придерживался этого отношения к жизни.“А, может быть, там и ничего не случиться,  — говорил голос разума, — и я зря драматизирую ситуацию? В конце концов, мы все когда–нибудь умрём, и кто его знает, может быть, и пришёл мой час ”.
 
Затем я прокручивал события прошлого дня и находил: “Надо же, какой–то спальник спровоцировал такие испытания!” Хотя я понимал, что дело не в спальнике, скорее всего, во мне, но, все равно…  С теми спальниками, что мы пришли в лагерь, на голой земле спать невозможно, замёрзнешь, в горах  даже летом ночью холодно. Но с тем красным спальником, который буквально упал к нашим ногам с неба, можно было ночевать прямо на снегу. Я хорошо это понимал, поэтому уклониться от ночного похода опять повода не было.

  В то время, что я вспоминал своего красного друга, тот преспокойно лежал на солнцепёке. Перед тем как пойти в село, я предусмотрительно вытащил его на открытое,  место, где под лучами жаркого южного солнца, он должен был просохнуть от влаги, которую набрал, дожидаясь нас. Он загорал, а я думал о нём! К тому же, как показала практика, он не был таким тяжёлым, каким казался на вид, и  его можно нести.  Нет, не было никакого повода уклониться от ночного похода. И права Антонина Ивановна, ничего не случается в этом мире просто так, наверное, через это  событие я должен пройти. И я окончательно решил для себя, что пойду в горы. Вот, только когда?

  В это время небольшой порыв ветра раскачал ольху, в тени которой я сидел. Хоровод  солнечных зайчиков вновь заиграл на водной глади, а один из них  сел мне на лицо и ослепил глаза. Я улыбнулся этой шалости природы. “А чего собственно тянуть кота за хвост, — пронеслось в голове, — сегодня и пойду! Время перед ночным походом  достаточно, можно  успеть перед ним отдохнуть, и поесть хорошо.”
Как ни странно, я чувствовал себя бодрым и совершенно здоровым. Ноги, которые у меня гудели по утру после вчерашнего похода, прошли, и колено перестало ныть. “ Пойду сегодня же ночью!” — опять пронеслось в голове. И я окончательно решил мучающий меня вопрос. Вместе с ним упал тот груз, который давил меня. Окрылённый  своим решением, весёлый и беззаботный, я снял с себя одежду и голым вошёл в воду. Жёлтые круги, переливаясь бликами, побежали в разные стороны. Я нашёл небольшую яму, нырнул в неё раз, ещё раз. Жизнь была прекрасна и удивительна. Она открывала новые перспективы, и мне было весело.

  В таком настроении я быстро дошёл до лагеря.

  Было три часа дня. Солнце палило нещадно, но наш лагерь был укрыт грабовыми деревьями и жара в нём не так ощущалась, как на солнцепёке, к тому же сказывалась близость холодной речки. Я прошёл к себе на поляну. Владимир по-прежнему всё в той же позе, в которой я его оставил, лежал на своём месте и спал на чёрном бревне, и всё также с его головы свисали длинные чёрные волосы. Было ощущение, что за время моего отсутствия, он ни разу  не вставал с него, и я решил пошутить:

  — Володь, ты не сломал бревно?!
  Услышав мой голос, сонный и недовольный, он приподнял голову и посмотрел в мою сторону.
  — Что так долго ходил? — вместо ответа услышал я.
  — А я никуда и не спешил, зашёл туда, зашёл сюда. Кстати,  тебе привет от Марии!
  — А, от Машки! — протяжно сказал он,  и вновь положил свою голову на деревянное ложе, закрыл глаза.
  Жара окончательно его разобрала, и он не двигался.
  — Я сам только что пришёл, ходил за девятый переброд, где ключ из-под земли бьёт, устал, вот, и лежу, отдыхаю, — после продолжительной паузы медленно произнёс он. (Дорогу в ущелье постоянно пересекает речка, поэтому место, где произошло событие в горах,  считается в перебродах — очень просто и удобно.)
В это время со стороны тропинки, идущей от  Скворцовых, послышались шаги, и Александр Михайлович, которого мы ещё сегодня не видели, предстал перед нами.
 
  — Здравствуйте! — сказал он.
  — Здравствуйте! —  произнесли мы, Владимир опустил ноги на землю и сел.
  И тут же Учитель добавил:
  — Оба здесь, хорошо!
 
  Было видно, что он чем–то взволнован, глаза на его круглом, большом красном лице весело блестели, и ему  немедленно что–то хотелось нам сказать. Для Александра Михайловича это состояние было совершенно не свойственно, мы с братом оба обратили на это внимание и стали внимательно слушать его. Я сел рядом с братом. Александр не стал по своему обыкновению садиться на бревно, а встал с противоположной стороны от костровища и стоя начал рассказывать.

  — Тут до вас такое было!
 
  Как уже было сказано, лагерь ни чем не был огорожен, поэтому любой человек по своему желанию мог в него пройти. Не было здесь, разумеется, и никакой охраны.
 
  — И, вот, — говорил Александр Михайлович, — группа неизвестных лиц, проходила мимо и почему–то именно наш лагерь выбрала местом  своей стоянки. И именно то место,  где мы проводим наши лекции и медитации — они решили  там пожарить шашлыки. (Место по своему предназначению святое: там не то, что жарить шашлыки нельзя, лишнее слово говорить опасно). — В это время я был у себя в палатке. Чувствую, пахнет костром, жареным мясом. Вылез из палатки, нюхаю воздух и никак не могу понять — откуда веет? Пошёл к вам — вас нет, поднялся выше— тоже никого. Жарят мясо на нашем лекционном месте, начало доходить до меня. Не верилось! Пошёл. Несколько мужчин и одна женщина сидят на  брёвнах. Из камней, окружающих наше костровище, сделали мангал, и там на шампурах вертится мясо. Говорю, что вы делаете? это наше место, здесь мы проводим лекции, медитации, здесь готовить пищу нельзя! Они мне: “А где написано, что это ваше место и здесь готовить нельзя. Да, ты не волнуйся, мужик,— говорят, — сейчас пожарим мясо и уйдём. Видишь, осталось немного!” Действительно, смотрю, мясо зарумянилось, и, вот–вот, будет готово.  И у них уже в предвкушении слюни  текут, стаканчики расставлены, и говорить с ними, понимаю,   бесполезно. Особенно выделялся длинный, тощий, который махал  фанерой, раздувая угли. “Чё, тебе, —говорит, —мужик, надо? В  лесу места никто не бронирует.” Хамил, дерзил. Я в ответ: “Ребята, я вас предупредил, а там сами, как знаете?” — и  пошёл обратно. Они ещё посмеялись в след,  нашёлся, мол, хозяин леса. Подхожу к своей палатке вдруг слышу взрыв со стороны лекционного места.  Один, второй, третий. Что такое? Бегу обратно. На месте, где только что стоял мангал, никого нет, камни костровища разбросаны, среди них валяется шашлык. Я к речке, там женщина, которая была с ними, забилась под обрыв, трясётся от страха.  “Что случилось?” — спрашиваю. “Камни взрываются!” — ответила она. “Как взрываются?” — спрашиваю её ревущую. “Взрываются и всё!” — твердит она.
До меня доходит произошедшее. Сколько раз мы разжигали на том месте костёр, и никогда  подобного не было. Это им природа отомстила за то, что не вняли слову, не поверили, вот, и улетел шашлык в небо.  Спрашиваю женщину: “ Хоть все живы? никого не задело?” “Вася и Анатолий убежали в ту сторону, —  махнула та рукой вдоль берега реки, — вроде живы! Я, пожалуй, пойду!”— сказала она. “Да–да, говорю, иди, а то, наверное, они далеко убежали, догнать бы”.
 
  — Вот, такое событие произошло сегодня днём! — заключил свой рассказ  Александр Михайлович.
  Он стоял перед нами большой, как скала, его красное  лицо улыбалось, и он был очень доволен произошедшим.
  — А вы где были? — спросил он. — Владимир, где ты, был я знаю, а где был ты, Николай? — обратился он ко мне.
  — В село ходил, хлеба свежего купил, жене звонил, — ответил я.

  Тут я понял, что пришёл момент рассказать о задуманном мной походе.
  — Пойду сегодня ночевать на Третью Цветочную.
 
  Эти слова я старался произнести так просто и тихо, словно  хожу туда ночевать чуть ли не каждый день. Все насторожились: брат повернул ко мне своё лицо с мясистым носом, Александр Михайлович, который стоял перед нами, сел на противоположное бревно, внимательно посмотрел на меня.

  Сообщение было неожиданное. Владимир, который думал, что знает меня вдоль и поперёк, совсем не ждал от меня такого поворота и молчал. Александр Михайлович, который ещё не отошёл от произошедшего днём, тоже молчал.
  — Я так решил, — подытожил я своё сообщение.
  — Решил, так решил! — произнёс, наконец, просто Александр Михайлович.
Похоже, что он меня  и не собирался отговаривать от задуманного, чему я был очень рад, а то…
  — Ты дорогу помнишь? — далее спросил Александр.
  —Да, — ответил я, — я хорошо ориентируюсь в лесу.
  — Он хорошо ориентируется в лесу, — подтвердил брат.
  — Ну, что ж! Решил, так решил. Ты хорошо помнишь вид открывающийся с Третьей Цветочной?
 — Да, а что?
  — Там параллельно идут две гряды гор.
  — Я показывал ему, — вставил Владимир.
  — Между ними находятся две небольшие пирамиды, — продолжил Александр.
  — Да, да, — начал вспоминать я, — точно есть две небольшие горы, я ещё удивился их идеальной форме. Они стоят в ущелье  между  гор.
  — Если на них смотреть внимательно, очень интересные явления могут быть увидены, — сказал Гуру. Это было напутствие, которое он мне дал.

  Так очень просто был решён вопрос о моём походе с ночёвкой в горы. Всего за пять минут. А я колебался  целых два дня.

  Всё — концы были отрезаны, ставки сделаны, оставалось только идти вперёд!
После того, как  всё было сказано,  и возникла затянувшаяся пауза в разговоре, руководитель лагеря произнёс:
  — Обед  приготовлен, идёмте кушать.
  “Всё же повезло нам с Александром Михайловичем, — пронеслась благодарственная мысль в  голове, — и наставления даст и накормит!”

  Мы втроём пошли на кухню. На первое был суп вермишелевый с картошкой и грибами. Вермишель и картошка от долгого пребывания на огне разварились, поэтому суп был густой и был  похожий на кашу, но, все равно,  было вкусно. На второе, не знаю, кто сподобился: Александр или Антонина Ивановна, были сделаны настоящие домашние блинчики, к которым из алюминиевой фляги мы достали банку со сливовым вареньем, и устроили настоящее пиршество.  На третье, как и полагается, компот.

  — А компот?! — говорил дурашливо Владимир, и мы с ним смеялись, вспоминая известную комедию Гайдая.

  В начале обеда Александр, показав нам, что где лежит, ушёл к себе, поэтому мы могли не стесняясь, дурачиться сколько угодно, и не бояться выглядеть легкомысленными.  Нам было легко и весело, весело просто так. Но внутри у меня, что называется, “кошки скребли”. Предстоящий поход мучил меня: “Как там будет, как сложиться? — беспрестанно думал я. И чем больше мы веселились, тем больше я понимал, что  эта весёлость перед большим испытанием.

  Помыв после еды посуду в самодельном рукомойнике, стоявшем около входа в кухню, мы пошли к себе на поляну, где я набирался сил перед предстоящим путешествием. Затем началось.

  Был принесён мой красный друг, пролежавший целый день на солнцепёке. Он просох, меньше весил, и был вновь спеленат верёвками. На кухне, где были все лагерные хозяйственные предметы, в одной из тумбочек я ранее приметил маленький рюкзачок. Так как быть на горе предстояло недолгое время — всего одну ночь, большую провизию в дорогу решил не брать, только самое необходимое: несколько нарезанных кусков белого хлеба, немного сыру, банку сгущёнки, сходил к роднику, налил в полуторалитровую пластиковую бутылку  воды, и всё это сложил в тот рюкзак.
Когда я  вернулся на нашу поляну, брат сидел на бревне и ждал меня. Я сел около него. Ответственный момент настал. Что–то тревожно ныло в груди: я уходил из привычного мира, от людей, в неизвестность, и как там сложиться — одному Богу известно.

  Всё, больше было ждать нельзя, было шесть часов вечера, и на гору к темноте я мог не успеть. Я встал — был особенный момент, и неожиданно для себя я сделал то, чего никогда в жизни до этого не делал, я попросил:
  — Владимир, благослови!
Владимир встал и неуверенным голосом произнёс:
  — Благословляю! — и неумело перекрестил.
  Затем был надет маленький рюкзачок. Взяв за верёвки спальник, я попробовал его на вес —  все равно, он был тяжёлый. Забросил его к себе на плечи и подумав: “Однако, он словно прописался на мне!” —  я отправился в путь.

               Маниловские мечты

  Солнце торжественно и неспешна садилось за дальнюю гряду гор. Я находился на небе, вернее,  у основания его. И облака, которые казалось задевают мою макушку, редкими длинными,  лёгкими валами спокойно катились надо мной. И там, где они наплывали на солнце, появлялось  мягкое, переливающееся золотое  свечение, оно дарило всем: и людям, и животным  радость и любовь.  Ниже,  до самого горизонта, в какую сторону ни посмотри: вправо, влево, спереди, сзади были видны  горы и только горы, их пики были хорошо освещены. Но в глубоких зелёных долинах огромные тени этих исполинов окутали отдельные дома, стоящие внизу и целые селения. Картина была прекрасная и впечатляющая. Умиротворяющая атмосфера царила в природе, та атмосфера, которая бывает только теплым, светлым, летним вечером. Кругом была тишина, звенящая тишина. Ни один посторонний звук не нарушал  эту дивную гармонию. Только иногда беззаботные трели птиц, поющие гимн солнцу,  оттеняли эту поистине вселенскую красоту. Прямо передо мной был крутой спуск, заросший густой травой высотой мне по щиколотку. В этом разнотравье были видны многочисленные синие, белые, жёлтые, красные цветы, названия которых я не знал, в вечерней прохладе  они источали густой  непередаваемый аромат, намекая о несбыточном рае.

  Я прибыл на Третью Цветочную минут пять–десять назад. Мой красный друг, который мирно покоился на моих плечах во время двухчасового перехода из лагеря, теперь с облегчением  был снят и покоился на небольшой свободной от травы, каменистой площадке. Я не стал останавливаться на самой вершине горы, где мы с Владимиром были день тому назад, а спустился немного ниже, отсюда было хорошо видны те небольшие пирамиды, о которых говорил Александр Михайлович.  Теперь они находились прямо передо мной, но каких либо особых явлений, несмотря на позднее вечерне время, я не наблюдал.

  Я остановился здесь ещё и потому, что сзади находился небольшой лесок и большой куст шиповника, они прикрывали мне “спину”, и никакой зверь  не смог бы подобраться ко мне незамеченным. Но о таких вещах  тогда  мало задумывался. В природе царило умиротворение и нега, которой я предался.

  Когда была сфотографирована вся вечерняя панорама, окружающая меня, я подошёл к спальнику, снял с него  верёвки и разложил  прямо на земле. Склон был крутой, а каменистая площадка была единственным пологим местом на этой горе, здесь можно было не бояться, что во сне  скатишься с горы.  Затем  сходил в лесок и нашёл небольшое брёвнышко. Пока не наступила  ночная темнота, я решил помедитировать и этим отметить удачное завершение   насыщенного дня, а брёвнышко мне нужно было для того чтоб удобно сидеть.  Его  установил недалеко от места ночёвки. Затем достал провизию и поел.

  В это время солнце окончательно село за гору, и темнота потихоньку начала подкрадываться со всех сторон. Всё — нужно было уходить в медитацию. Но вид передо мной был до того красивый, что я решил немного повременить  и  побродить по горе. Я ходил и наслаждался великолепным пейзажем, расстилавшийся передо мной, как вдруг меня привлёк странный звук. Он был  тихий, очень тихий, спокойный и равномерный. Раньше я его не слышал. Но теперь, когда для ночлега всё было готово, и когда ум, эмоции, чувства, занятые обустройством лагеря, утихли,  я стал отчетливо различать его. Он был похож на звук, работающего на холостом ходу, двигателя, и его ритм был очень сложный. Удивлённый, я посмотрел по сторонам: природа лежала повсюду в своей красоте, и нигде даже намёка не было на технику. Я снова и снова всматривался вдаль, пытаясь в глубине  долин разглядеть двигающиеся и работающие машины, но там был виден только сплошной зелёный и теперь тёмный массив лесов. Тут меня осенило, я вспомнил о нашем разговоре при первом походе сюда с Владимиром. Тогда я тоже слышал этот звук, и  сказал об этом брату. Но он отмахнулся, сказал,  что здесь идут лесозаготовки, и я был удовлетворён его ответом. Но теперь, когда темнота вот–вот была готова поглотить всё, о каких лесозаготовках можно было говорить. К тому же звук был постоянный по громкости: ни выше, ни ниже, он был на одном уровне — так шумы работающих  машин не могут слышаться, их громкость то падает, то поднимается. “Что бы это могло быть?” — задал я сам себе вопрос.

  Всегда, когда вопрос меня тревожит, а не у кого спросить, я использую следующий метод (читатель может взять этот метод на вооружение, а может и не брать,  по крайней мере, я ему доверяю, он меня не раз выручал). Нужно обратиться внутрь себя и задать себе этот вопрос, и после того как он задан, постараться забыть о нём. Через некоторое время из глубин нашего подсознания, там где находится наше всеведущее “Я” — можете спорить, можете не спорить — появляется ответ. Это не моё изобретение. Об этом методе говорят все книги, в которых описан человек. Этим методом я и решил воспользоваться  на горе. Ответ оказался неожиданным.
“Это — биение сердца Земли!” Я опешил и сначала  даже не воспринял это, как ответ. “ Что значит биение сердца Земли? ” — какая–то абстракция. Но подсознание настаивало: “То, что ты слышишь, есть биение сердца огромного тела”. В это не верилось. Мы привыкли к нашей Земле относиться прагматично. И если честно, несмотря на все заверения в прессе, что мы понимаем, что Земля — живой объект, на самом деле мы по старинке относимся к ней утилитарно и прагматично, то есть, как к объекту обслуживающему нас — людей. Так относился к ней и я. И когда природа реально показала, что у неё есть сердце, и  что его биение можно  даже слышать, это не укладывалось в рамки моего сознания, и я отказывался верить. Тем не менее, я продолжал слышать реальный звук, и от этого факта я, как честный человек, не мог отмахнуться.

  В неверии меня поддерживала мысль: “Допустим, что я даже слышу биение сердца Земли, — говорил я себе, — но  у Земли, как у очень огромного тела,    время между двумя ударами сердца должно быть большим, по крайней мере, секунд пятнадцать, а, то и больше”. Ничего подобного я не слышал. А то, что слышал,  имело ритм частый. Но, все равно, что-то внутри меня настаивало на своём, и в итоге я вынужден был согласится со своим внутренним голосом, и  отбросить свои предпочтения. И когда волнение, связанное с пониманием слышимого,  улеглось, и ум возобновил работу, я начал размышлять, почему в других местах это биение  не слышно. И вот к какому выводу пришел.
 
  Я уже упоминал, что в месте, где я расположился, проходили две гряды гор, они были одинаковы по высоте  и шли параллельно друг другу. Скорее всего,  они работали, как большой резонатор, то есть автоматически усиливающие любой звук. Я, как человек имеющий высшее техническое образование,  не мог не знать такого явления. Таким было моё объяснение данного явления, и все сомнения покинули меня.
И радость взыграла в моём сердце: что мне — обычному смертному человеку было дано услышать то, что является сокровенной тайной природы. Я вновь и вновь прислушивался к земному биению и говорил себе: “Да, Земля живая!” — и пытался  запомнить его.

  В этот момент меня привлёк другой звук. Если биение сердца Земли было тихим, спокойным и всеобъемлющим, и его можно было слышать везде, то следующий звук был сосредоточен и метался между горами: он был то слева, то справа, то вверху над горой, то внизу долины. Он отличался от первого звука ещё и тем, что был неприятен, он как–будто жаловался на кого–то и возмущался одновременно. Он всё летал и летал, то был далеко, и его тогда не было слышно, то вдруг  оказывался  совсем рядом. Я сначала решил не обращать на него внимание: летает и пусть себе летает, мне то что. Но звук, своей скорбью и  недовольством, трогал душу, поэтому тоже захотелось классифицировать и понять его, что  представляет собой.
Горы, затухающий день — всё подходило, чтоб решить проблему в классическом варианте: это лермонтовский демон летает между  горами, и от того что ему  нет приюта, он и издаёт печальный вопль.

  “Печальный Демон, дух изгнанья,
  Летал над грешною землёй,
  И лучших дней воспоминанья
  Пред ним теснилися толпой…”
 
  Мне вспомнились эти строчки, и я сначала решил остановиться на этом варианте, но что–то во мне воспротивилось, и я воспользовался тем же методом, который описал ранее. “Действительно, — подумал я, — на дворе стоит двадцать первый век, а не девятнадцатый, и Лермонтов, наверное,  тут ни при чём”.  Когда я задал себе вопрос, что этот вопль представляет, и постарался забыть о нём, совершенно неожиданные образы начали появляться в моей голове, образы, о наличие которых я не подозревал. Мне вдруг вспомнилась в жёлто–красно–чёрных тонах картина норвежского художника Эдварда Мунка, виденная  в журнале и забытая давным-давно. На ней изображён человек, звук окружает его со всех сторон, и он неприятен, и от него человеку хочется убежать, укрыться, но только бы не слышать этот звук, но он только закрывает себе уши. Эта картина называется “Крик”. Картина, продающаяся на современном художественном рынке за баснословные деньги, и очень известная в современном мире. Рассказывая об истории её создания, Мунк говорил: “Иду я по морской набережной Осло и вдруг слышу, Земля кричит, кричит ужасным голосом, и от этого крика некуда деться,   я и нарисовал его! Всё очень просто!” Просто, да не очень, по крайней мере, для меня.  “Неужели  здесь, в Краснодарском крае, на горе, в одиночестве я слышу тот же звук, который услышал Мунк у себя на набережной в Осло?” В это не верилось! Но подсознание, как и в первый раз, настаивало на своём, от него невозможно было отмахнуться, потому что оно —  часть меня, возможно, лучшая часть. “Но почему Земля кричит?” — задал я себе вопрос.  И тут я тоже не мог ошибаться. “Потому что, вы — люди довели её!” — появился в голове ответ.

  Я знал о проблемах, существующих в нынешнем человеческом обществе и в природе, но чтоб они так задевали Землю, довели её до такого отчаяния, не подозревал. “Что было делать?” Я сидел на брёвнышке на горе и  с болью смотрел вдаль.

  Передо мной были красивейшие горы планеты.  День ещё не успел окончательно догореть. Там, где солнце село за гору, оттуда по высокому небу золотом разливалось свечение. Малиновые облака, задевая мою голову, спокойно и величественно уплывали за горизонт. Я взглянул вниз. Альпийский луг   был покрыт цветущими  травами, в его зелёных гущах находились различные, маленькие и большие, брызжущие разными красками, цветы, они источали волшебный аромат. И вечер, такой весёлый и беззаботный, вот–вот должен был окончиться. Глядя на панораму, открывающуюся передо мной,  как–то не верилось, что в этом мире есть печаль, неблагополучие, фальшь и смерть. Но крик, издаваемый Землей, говорил об обратном. “ Эх, люди, мы, люди! Эгоистичные, злые, вечно недовольные, не понимающие, где мы живём, — говорил я возмущённо кому–то, неизвестно кому, а, возможно, себе. — Это же надо так довести планету, чтоб она кричала такой болью! Сколько ещё она нас будет терпеть таких несмышленых?! И куда мы катимся?” — вставали вопросы, вопросы, на которые не было ответа. “Неужели этому миру суждено погибнуть, исчезнуть в небытие, как ему предрекают, и никто  и никогда уже не увидит эту красоту?!” — продолжал я. В это не верилось, не хотелось верить! Опять появилось возмущение на кого–то. Однако…

  В это время наступила темнота, и предаваться тяжёлым размышлениям было некогда. Я  вздохнул, встал с брёвнышка, на котором сидел, поправил его, снова сел, ещё раз взглянул перед собой,  взглянул вниз на  пирамидальные  горы — там до сих пор не было видно никаких мистических явлений, закрыл глаза и начал медитировать.
В это время на тыльную сторону ладони сел комар и больно укусил. Я, как и во время медитации у дольмена, стоически старался его не замечать. Но тут другой комар укусил меня за вторую руку. Я по-прежнему стараюсь не обращать внимание на укусы. Потом прилетело целое полчище комаров, и начало противно пищать и жалить меня во все открытые места. Я пытаюсь глубже уйти в себя и не замечать их, но они вытаскивают меня обратно, я туда — они меня обратно. В этой борьбе я чисто инстинктивно щёлкнул одного комара, затем другого, и через некоторое время нашёл себя  занимающегося тем, что раздаю шлепки себе: то налево, то направо. “Ведь, их не было, откуда они взялись?!” — возмущённо подумал я. Это  возмущение окончательно добило мою концентрацию, и мысль заработала на “полную катушку”. С досады, что у меня ничего не получилось, я даже плюнул, встал и пошёл к каменистой площадке, где у меня был разложен и приготовлен ко сну спальник.
Наступила ночь. Высоко, в глубокой темноте множество звёзд освещали сказочное небо. Гор совсем не было видно, только в той стороне, где находилось черноморское побережье, огни большого города подсвечивали гору, расположенную рядом, она чёрным силуэтом была видна на фоне звездного неба. Там играла музыка. Я знал, в это время бары, рестораны, дискотеки работают полным ходом. Там было многолюдно и весело. А здесь… Мне вдруг на миг захотелось переместиться туда, услышать женский смех, отдаться тому безудержному веселью и счастью, которые царят  там. Но, вспомнив, как спокойно здесь,  что здесь я занимаюсь мужским делом — нахожусь один  на горе,  испытываю себя, мне стало стыдно за свои мысли. “Нет, здесь лучше!” — сказал я себе и потянулся ввысь, пытаясь дотянуться до звёзд находящихся рядом. В ответ  они ещё сильнее начали мерцать, а небо  погладило меня своим чёрным бархатом. “Да, здесь лучше!” — снова сказал я себе, и, не раздеваясь, прямо в спортивном костюме начал залезать в свой спальник.
Впереди меня ждала замечательная ночь. “Я буду просыпаться, — говорил я себе, — буду смотреть на звёзды, находить знакомые созвездия, планеты, буду  отслеживать движение земных спутников, быстро мчавшихся по своим орбитам, буду вдыхать непередаваемый аромат альпийских трав. Возможно, мне удастся увидеть что–то необыкновенное и мистическое на пирамидальных горах ”. Многое чего интересного обещала предстоящая ночь.

  Такие маниловские мечты посещали меня, перед тем как уснуть. Но действительность оказалась намного сложнее. Но об этом чуть позже.

                Младенец в джунглях

Я совсем было уснул. Непривычно было спать на горе, на жёсткой площадке, где то один камень впивается в бок, то другой. Перед тем как разложить спальник я убрал большие камни, но каменная порода мелкими углами все равно выступала над поверхностью и впивалась в бока при каждом моем движении. Тем не мене,  я приноровился, нашёл положение, где их было меньше всего, и теперь не без удовольствия лежал, наслаждался и засыпал.

Но спальник пришлось застегнуть наглухо. Комары, которые не давали мне медитировать, почему–то, после того как я встал с брёвнышка и прошёл к каменной площадке, последовали за мной и теперь пищали снаружи большой тучей.  Но я на их писк не обращал никакого внимания, мирно засыпал, и толстая поверхность спальника, сделанная из  хлопчатобумажной ткани, помогала мне в этом. Было жарковато и душно, но я иногда расстегивал молнию, делал несколько глубоких вдохов холодного вкусного, ночного воздуха и снова наглухо закрывался, так как эти прожорливые кровососы так и норовили проникнуть внутрь. В этой борьбе они начисто проигрывали мне, и сладкие сны начали посещать меня.

И когда я одной ногой уже был в царстве Морфея и лежал на боку, я почувствовал, что по мне — по красной поверхности моего друга что–то, а скорее всего  кто–то ползёт. “Кто бы это мог быть?” — подумал я. Этот неизвестный делал странные движения, они были  извилистые и с петлями. После небольшого замешательства я с ужасом начал понимать, что единственный, кто мог делать  такие движения — это змея, ни больше, ни меньше. Холодный пот пробил меня.   Когда прошло немного времени, и я оправился,  я подумал, что, возможно, и сам виноват в случившемся. Скорее всего, я улёгся на тропе, по которой змея всю жизнь выходила ночью на охоту  и теперь мешаю ей. “Она поползает, поползает и поползёт дальше!” — подумал я и стал ждать. Но у той были видно свои виды,  она заползла на самый верх моего бока, остановилась, и совершенно не собиралась слазить с него. Следующая мысль посетила меня: “Возможно, она приняла меня за небольшой холмик, на котором удобно сидеть и обозревать окрестности, после чего она все-таки поползёт по своим делам дальше”. И я попытался убедить её в этом — не шевелился.  Уже после случившегося, — я всё–таки остался жив, раз пишу эти строки — на следующий день, вспоминая произошедшее, я находил, что в этот момент я был очень похож на всем известного Винни Пуха из  мультфильма, когда тот полетел на шарике за мёдом. И когда был обнаружен пчёлами, пытался изобразить из себя облачко, которое ни в чём не виновато, оно только так — пролетало мимо. Винни  пел: “Я тучка, тучка, тучка, тучка, а вовсе не медведь!…” Мне тоже надо было петь: “Я холмик, холмик, холмик! а вовсе не кролик!” Но тогда мне было не до смеха, пот лил с меня градом, я боялся и ждал. К этому времени — можете верить, можете не верить — между нами, между мной и змеёй установилась странная телепатическая связь: я чувствую её, и она чувствует меня. И это связь охотника и жертвы.  Жертвой, как ни странно, был я, так как я боялся её, а она была охотником, она чувствовала мой подсознательный страх и теперь ждала, когда я откроюсь, чтоб напасть.

  Странное знаете ли чувство: я — человек,  хотя я и  не властелин природы, как мы все сейчас понимаем, но всё–таки из себя что–то значу.  И, вот,  вынужден лежать на земле, не двигаться и чувствовать себя загнанным животным. А что мне оставалось делать? идти обратно в лагерь? но  кругом темень, хоть глаз выколи, и ночью в горах я в лагерь дорогу не найду. Идти обратно в лагерь ночью — было верхом безрассудства! Сидеть важно, как и полагается человеку, но змее плевать на эту важность, может напасть в любое время, с любой стороны, и, если укусит, мне  никто не поможет — противоядия от укуса у меня не было. Я думаю, его даже в лагере не было.
 
  Фонарик! Да, со мной был фонарик, который лежал “за бортом”: жизнь для меня сейчас разделилась на то, что было за пределами спальника и то, что делалось внутри. И даже, если я его достал бы, и начал светить, но при таких активных комарах долго светить не пришлось бы, все равно пришлось бы залезать обратно внутрь. Всё было за то, чтоб я и дальше продолжал лежать! И даже в таком состоянии я старался заснуть, не смотря ни на что: ни на змею, ни на комаров.
Всё было бы не так плохо, если бы не было так жарко и душно внутри. Спальник  по сути  представлял собой большой матрас, набитый несколькими слоями ваты, и обволакивающий человека со всех сторон, отчего в нём и можно было спать на снегу в трескучий мороз. Но сейчас на дворе стояла середина лета, и о снеге вспоминать не приходилось. К тому же по своей лености и неопытности я залез в него,  не снимая  спортивного костюма, он и сам был не плохой теплоизолятор, что ещё больше усугубило проблему. “Как в парилке нахожусь!” — думал я, и пот лил с меня  градом.

  Сколько времени прошло в таком полудрёмном состоянии, час, два, я не знаю, по моим меркам очень много. Но в какой–то момент я понял, что задыхаюсь, нужно было вдохнуть хоть несколько глотков свежего воздуха, обязательно вдохнуть, иначе я  погибну, если не от удушья, то  от удушья. Но наружи по-прежнему на мне лежала змея и стерегла меня. Надо было что–то делать, на что–то решаться. Но что делать? На что решаться? я не знал.

  В суете жизни мы мало вспоминаем о Боге, и я  не исключение. Но когда дело касается смерти, мы вдруг вспоминаем Его, хотя должны всё время помнить. Я  помолился, попросил у Бога прощения за грехи сделанные на Земле, попросил у Бога защиты, спросил, что мне делать в такой ситуации, и через некоторое время пришла мысль: “Сбрось её с себя и всё!” “Странно, как я сам раньше не догадался  до такого простого решения?!” — сказал я себе и, собрав все силы, которые у меня остались,  ударил кулаком в стенку спальника в том месте, где сидел мой палач.  Я думаю, от неожиданности змея подлетела в воздух и упала в сторону — что поделаешь, а кому сейчас легко, мне тоже было трудно. Теперь оставалось только сесть, раскрыть у изголовья замок, и с жадностью хватать ртом свежий  воздух.
Глубокая ночь стояла на дворе: птицы не пели, неслышно было стрекотание цикад в траве. Там, где находился за хребтом большой город, виделся освещенный, знакомый  силуэт горы. И в небе по–прежнему мерцали звёзды, они приветствовали меня, живого и невредимого. Я нашёл фонарик, зажёг свет  и по кругу осмотрел густую и большую траву, окружающую маленькую каменистую площадку, на которой я расположился, но никого не было. Это не значило, что моей обидчицы не было рядом, скорее всего она притаилась в траве и выжидает, это я знал точно. Затем я посветил себе на руку, где у меня были механические часы. Я надеялся увидеть на циферблате два или три часа ночи, и что вот–вот наступить долгожданный рассвет, но часы показывали только без пятнадцати двенадцать, можно сказать, ночь ещё не наступала. Я даже рассердился за то, что время идёт так медленно. В надежде, что хоть здесь мне повезёт, я взглянул вниз, где стояли пирамидальные горы, может, там я увижу  что–нибудь необычное, может быть, это компенсирует мои труды и невзгоды, которые терплю. Но там была только темнота, огромная, глубокая, непролазная темнота.
В то время пока я глотал ртом свежий воздух и осматривал окрестности, комары с удвоенной силой атаковали меня, целёхонького и невредимого. Я нехотя, механически отгонял их от себя, шлёпал себя по лицу, по рукам, по носу. И через некоторое время я отдышался, почувствовал себя намного лучше и успокоился. Настроение и бодрость духа поднялись, и меня вновь начало клонить ко сну. Дальнейший нахождение в царстве Морфея я решил проводить сидя, так как полагал, что на сидячего змея забраться не сможет, что  и сделал. Но спать так было неудобно, меня качало  то в одну, то в другую сторону, как берёзку на ветру, и через некоторое время я нашёл себя лежащим на земле. “Не будет же она меня караулить несколько часов подряд!” — была последняя успокоительная мысль, и я вновь заснул.
В нас всегда есть кто–то невидимый, который бережёт нас, всегда предупреждает об опасностях, грозящих нам при любых обстоятельствах. Так и у меня есть такой оберегающий. Несмотря на то, что я крепко заснул, меня кто–то  толкнул в бок, и я проснулся. Я вновь почувствовал поверх своего спальника  неслышные извилистые движения. “Ну, достала!” — возмутился я, и, как и в первом случае, с силой ударил кулаком в стенку спальника. “Улетай туча, улетай туча, улетай!” — нужно было петь мне, но я только сел, расстегнул замок у головы, и отсутствующим взглядом начал смотреть вперёд. Хотелось отдыха, настоящего отдыха, а его не было!
И волна неконтролируемого недовольства поднялась во мне. Бессонная ночь, полузадохшееся состояние,  жара и пот, нападения змеи, комары, которые с новой силой начали жалить  меня, подняли во мне ту энергию, которая копилась и удерживалась долгое время. Неизрасходованная, она поднялась и ударила в голову. Захотелось разом разрубить эту ситуацию, скинуть с себя опостылевший, жаркий спальник и, несмотря ни на какие доводы и обстоятельства,  бежать вниз по крутому склону навстречу остужающему, холодному воздуху. Неважно куда бежать, лишь  бы бежать навстречу свободе, радости, и, как я чувствовал, счастью. Вот тогда я понял, как становятся люди безумными, потому что сам стоял в то время на грани. Стоит только сознанию дать слабину, набить новый, пускай и разрушительный путь, оно всегда при следующих  сложных обстоятельствах будет сворачивать на него, укрываться в потёмках души, пугаться и не решать проблемы, которые сложились у него. Но я вовремя опомнился! “Куда бежать? Зачем? В темноту? Ломать ноги? Вниз?” — вставали проклятые вопросы, и побег пришлось отложить.
 
  На следующий день, придя в лагерь, мы: Александр Михайлович, Владимир и я, сидели на поляне перед нашей палаткой. Мы сидели на брёвнышках, и нам было мирно, весело и дружно. Я рассказывал о своём походе. Говорил о звуках, услышанных в горах, об их значении.

  — Нет, таких звуков я не слышал, хотя и бывал на Третьей Цветочной не раз, — говорил Александр Михайлович.
  — И я не слышал, — в тон ему сказал Владимир.
  — Но ты, по крайней мере, слышал биение сердца Земли, — возразил я брату и напомнил  ему о нашем разговоре о лесозаготовках, когда мы посещали гору вместе.
  — Да, точно, были такие звуки! — вспомнил он и хлопнул себя по лбу.
Затем я начал рассказывать о своём противостоянии со змеёй. Теперь, когда всё было в прошлом, этот рассказ выглядел, как забавная история. Мне не хотелось переживать всё заново, а значит всё по новой испытать на себе, поэтому я подавал рассказ в юмористическом виде.

  — А было ли в нашем лагере, когда из ночных походов, люди не возвращались совсем или возвращались безумными? — задал я вопрос, когда  рассказа о моём противоборстве со змеёй был закончен.

  Александр и Владимир переглянулись между собой. Секунду назад они были весёлыми, но при этих словах  от их весёлости не осталось и следа.
  — Нет, таких случаев в нашем лагере не было, — медленно, глядя в землю, начал говорить Александр, — но в соседних лагерях подобные случаи были.
Он начал вспоминать, где и когда произошли такие случаи, но я его перебил:
  — А что ж вы мне раньше не сказали?
  Александр пожал плечами.
  — Каждый выбирает своё! — был его ответ.

  Но это было на следующий день. Теперь же я сидел на горе, кругом была ночь, и всё происходящее было больше похоже на фантасмагорию и совсем не напоминало  забавную историю. И я находился на грани безумия! Но я не дал себе слабину, не скинул с себя спальник, и не побежал вниз по склону, как на то толкала меня волна соблазнительного, но сомнительного счастья. Я сидел и напряжённо думал:  “Как быть дальше?” Мысли с трудом, как тяжёлые жернова со скрипом проворачивались во мне. Но других вариантов спасения, кроме того, который и был у меня, не было: нужно было дожидаться рассвета, только это могло освободить меня из создавшейся ситуации.
 
  Я вновь застегнул молнию, и вновь попытался заснуть сидя. Как и в прошлый раз, через некоторое время я нашёл себя спящим на земле. На этот раз меня пробудили удары в районе затылка. В спальнике у головы  не было того мощного слоя ваты, который начинался с плеч, в этом районе был только единственный слой мешковины. Змея поняла, что она не дождётся того, что я раскроюсь, что она сегодня будет голодная, в ярости начала бросаться и кусать меня в голову, но прокусить спальник  не сумела. Мне опять пришлось вставать, и продолжать сон сидя.  И ещё через некоторое время на душе  стало  легче и веселее, и не было того давления на сознание, которое было раньше, и я понял, что змея не солоно хлебавши уползла.  Можете верить, можете не верить, я этого не видел, но я это знал точно. Можно было сейчас спокойно ложиться на землю, и не боясь ничего, спать, но я до того был измотан нынешней ночью, столько пережил разных эмоций в последнее время, что у меня было одно желание: скорее покинуть это негостеприимное место.
    
  Я взглянул на часы, они показывали половину третьего. По моим подсчётам до рассвета оставалось примерно часа два. В небе всё так же мерцали звёзды, они всё так же были приветливы и прекрасны, но у меня совершенно не было сил и желания с ними общаться, находить знакомые созвездия, отслеживать движения земных спутников по их орбитам, как я того желал в своих прошедших мечтах. Я смотрел в сторону, где должен был появиться рассвет, и ждал только его, но там даже намёка не было на приближающийся день. Раньше в своих мечтах я хотел встретить поднимающийся рассвет в горах, и это должно было быть, по моему мнению, высшим счастьем, но сейчас, когда это действо должно было вот–вот начаться, после всего пережитого, мне  этого было не надо.
 
  И  на меня опять накинулись комары.
 
  Мы — люди живём в неведении, и часто не понимаем, что нас спасает. Только по прошествии нескольких дней я понял, как это ни странно звучит, откинув всю свою важность и приличие, я смело могу сказать, комары спасли мне жизнь. Они не давали мне и носа высунуть на улицу. Не будь этого, возможно, автор  рассказа не писал бы вам этих строк, во сне он был бы укушен змеёй, и никто бы ему не помог. Но тогда меня не посещали эти здравые мысли, я был очень зол на кровососов и щёлкал их налево и направо. Это так — в качестве отступления.

  Спальник вновь был застёгнут, и через каждые пятнадцать минут  я вновь его расстегивал  в надежде увидеть хотя бы полосочку света. Но её как не было, так и не было. Единственная мысль меня поддерживала: “Когда–то же рассвет все равно начнётся!”  И действительно, хотя я уже полагал, что нынешний день отменён, на востоке темнота начала отступать. Я подождал ещё немного, когда предметы станут различимы, и только тогда покинул своё заточение. Моей обидчицы не было.
Весь мир был свеж и плавал в холодно–молочной кисее. Трава была покрыта обильной росой. Долины были совершенно не видны,  туман большими, белыми клубящимися слоями скрывал их и всё, что там находилось. Были видны только вершины гор, и на них вновь возрождалось весёлая жизнь. Птицы начали просыпаться, и то тут, то там стали слышны их песни.
 
  Мне было не до веселья. Не поев, уложив свои немногочисленные пожитки в рюкзак, я свернул моего красного друга, опять связал его верёвками, закинул себе на плечи, и моча кроссовки и спортивные штаны в росе, отправился в путь.
Я без сожаления покинул это  место. 
  А что вы хотите, спальные места надо бронировать заранее!