Баба пять, баба ноль

Начальнику Мядельской спецкомендатуры Таразевичу В.К.
От условно-осужденного Рабиновича В.Б. статья 160 ч. 2 УК БССР
зявление.
Прошу вашего разрешения для выезда за пределы административной зоны...
Меня домой не отпускали уже долгое время. Я полагаю, происходило это потому, что каждый мой визит в Минск сопровождался волной доносов. КГБ это нервировало и они приказали пятому управлению МВД держать меня в Мяделе без отпуска. И все-же каждую неделю в пятницу вечером я писал стандартное заявление на имя начальника спецкомендатуры, сидел в административной части допоздна, в надежде получить маршрутку. Сидел, ждал и надеялся. И однажды дождался. Я получил разрешение на три дня, быстро собрался и побежал на автобусную станцию, чтобы успеть на последний автобус до Молодечно. А из Молодечно за полтора часа на электричке я был уже у себя дома в Минске.
На утро в почтовом ящике я обнаружил записку . На клочке бумаги, оторванном от газеты было написано: "Владимир Борисович, позвоните по телефону..." Телефон начинался с двойки, значит абонент находился где-то в центре города. Конечно это мог быть кто угодно, но обращение по имени-отчеству не оставляло особых сомнений.
- Пошли вы нахуй, - сказал я, подняв голову к небу, в невидимый подслушивающий микрофон и порвал записку на сто миллионов бумажных молекул.
На следующее утро, когда я гулял в Севастопольском парке со своей собакой, из-за деревьев возник спортивного вида, со сломанными ушами и расплющенным носом, мужичок и спросил:
- Почему не звОним?
- Куда, кому?, - сделал я морду под Крамарова.
- Ты знаешь кому, - сказал он многозначительно и исчез в зарослях.
- Я не помню номера, я его потерял! - закричал я ему вслед.
- Баба пять, баба ноль, - сказали из кустов.
- Что это значит? - спросил я
- Двести двадцать пять, двести двадцать...
Я позвонил и мне назначили встречу на другой день. 
Отпуск мой заканчивался, нужно было возвращаться в Мядель. Я заехал к своему приятелю Алику Гликману, который работал рубщиком мяса в гастрономе на улице Московской, и Алик снабдил меня двумя полными палками сырокопченой колбасы. В те времена газеты были основным упаковочным материалом. И вот сейчас, я стоял возле комиссионки на улице Карла Маркса и держал на плече странный сверток. Уже прошло больше 10 минут договоренного времени, гебешник все не шел, сверток был тяжелый, руки мои устали и я взял колбасу на плечо, не очень задумываясь над тем, как это может выглядеть со стороны.
У Стефана Цвейга есть рассказ, в котором главный герой распознает в толпе вора-карманника и наблюдает за ним. Кончается все тем, что вор пытается залезть к наблюдателю в карман.
"Вот, - думалось мне, - я начинающий писатель, «инженер человеческих душ», смогу ли угадать в прохожих гебешника. Например этот чернявый, небольшого роста, довольно скверно одетый, потрепаный жизнью мужичонка лет сорока, может ли он быть тем, кого я жду."
Я посмотрел ему в лицо проницательным взглядом и вдруг прохожий стремительно бросился ко мне и схватил мою колбасу.
- Что это у тебя? - спросил он.
Разум мой возмутился от такой наглости и я воскликнул: «Ты что, б***ь, охуел!», намереваясь залепить наглецу в челюсть.
КГБ, - сказал он быстро, - КГБ, КГБ.
Я подумал, неудачное они придумали себе название. Аббревиатура из трех согласных трудно выговариваемая в экстремальных ситуациях.
- Отдайте мою колбасу, - сказал я.
- Да, да, конечно, - сказал он, и вернул мой сервилат. – Извини, нужно было проверить.
- А что там проверять? - удивился я.
- Даже колбаса один раз в год стреляет, - сказал он.
- Идем, проводишь меня, по дороге и поговорим.
Дефицит, бардак в стране,- начал гебешник, - нужно помогать органам наводить порядок. Согласен помочь? – спросил он строго.
Я не решился сказать нет и он быстро перешел к делу.
- Вот этого знаешь? - он показал мне маленькую в паспортный размер фотографию.
- Это Толя Красовский, подсадной. Вы его ко мне сажали в девяностой камере.
- А этого?
- Это Роберман, известный в городе стукач, он шел свидетелем по делу Якутчика. Да вы видно не из той пачки взяли.
- Да, - сказал он смущенно , бардак, кругом бардак. Ладно отложим. А вообще, чем ты можешь быть нам полезен?
- Ничем сказал я. Давно уже не в курсах, с тех пор как вы меня арестовали.
- Это не мы, - сказал он, - это товарищи милиционеры.
- Не надо му-му. Весь первый том уголовного дела на светокопиях.
- Ну, и что?
- У ментов нет светокопировальных аппаратов.
- А у кого есть? – спросил он
- У вас есть.
- Был один, сломали. Кругом бардак. Сколько тебе осталось сидеть?
- Полгода.
- Хочешь досрочно?
- Нет, не хочу. Сейчас лето начинается. Нарочь - курортное место, купание рыбалка, девочки с турбазы. У меня должность хорошая – сторож.
- Ну, а как гражданин, ты же видишь бардак в стране, с этим нужно бороться.
- Хорошо, - сказал я, - давайте бороться. Спецкомендатура продает зеков местным на огороды.
- Пиши заявление, - сказал он, - мы рассмотрим.
- Нет, - сказал я, - писать вам ничего не буду. Ни писать ни подписывать.
- Почему такое убеждение? – спросил он.
- Писать вам нужно кровью, а у меня после тюрьмы здоровье не очень.
Он засмеялся:
- Передам ребятам твою шутку.
Мы остановились возле памятника Держинскому.
- Дальше провожать меня не нужно, - сказал он, я дойду сам. Если передумаешь, звони. Всякое может случиться в нашем изменчивом мире. Понимаешь о чем я говорю. Телефон помнишь?
- Да, - сказал я, - баба пять, баба ноль.
- Странно, подумал я, когда он скрылся в подземном переходе. Зачем он порвал упаковку на колбасе? Чего он хотел, Чего боялся?
И вдруг меня осенило. Я сорвал испорченную упаковку взял на плечо скрепленные веревочками две палки сервилата, прицелился в большую дверь в желтом здании с белыми колоннами на противоположной стороне проспекта Ленина и нажал спусковой крючок.