Мат

...Я впервые слышал, чтобы с такой звериной яростью, так цинично-виртуозно и вместе с тем привычно-заученно ругалась женщина. Видно, она тоже бывала в том санатории, разлуку с которым оплакивал уголовник. Действительно, как же жить, если не ждет тебя свежезаваренный чифирек и хлеб с маслом. Это привилегия почище дворянской и любой номенклатурной. Она дается тем миром, который существует вечно под скорлупой любого социума, а в периоды потрясений и хаоса структурирует реальность по своим простым и жестким законам. Он представляет вторую, ночную власть человеческого общества, которая в сумерках переходного периода заменяет отсутствие дневной власти и тем самым спасает нас от полной анархии.
Матерящаяся и брызгающая слюной баба высказала сомнение в подлинности статуса заслуженного зэка: мол, сегодня все можно купить. Он несколько  оторопел, но тут же задрал футболку – она была на голое тело – и достал из  сумки на животе кучу рассыпающихся бумаг и удостоверений. В пригоршнях поднес к ее носу. Действительно, без бумаги ты никто, даже не вор в законе.
- Задницу ими подотри! Пойдем! – подхватила она мужчину с лицом, действительно похожим на дохлую акулу. Хотя ни зэк, ни я не видели их в реальности.
Грустная лошадка сидела спиной к дебоширу и, скрестив руки,     чуть заметно покачивалась. Она тоже внимала этой виртуозной ругани, доносящей атмосферу последнего унижения и презрения к человеку, который может быть только грязной скотиной и никем больше. По сравнению с нашим привычным и обыденным матерком, это был своего рода постмодернизм. Еще лет 20 назад эта  ругань глубоко бы задела мое эстетическое чувство, нарушила бы границы допустимого, оказалась бы несовместимой с чувством самоуважения и достоинства. Теперь она только раздражала меня повышенным шумом, который производила. Раздражение компенсировалось развлечением, которое она доставляла. Стала ли крепче психологическая броня? Или я сам уже тоже  барахтаюсь в этой грязи? Или сторонняя позиция наблюдателя стала единственно возможной и внутренне оправданной? То есть совершился переход на сторону чистого разума. Он не залог разумности мира, лишь свидетель его безумств.
Помню, как удивился мой московский приятель, когда я на его глазах выбросил из электрички пьяного и матерящегося парня. По его представлениям, это был жест достаточно провинциальный. Ограничивать свободу человека имеет право только государство. Индивиды могут быть солидарны только в ее завоевании.  Любая самодеятельность в этих вопросах – это позорное сотрудничество с   властью. «Ты что – мент?» – допытывался парень. «Мент!» – подтвердил я. И он  перестал трепыхаться.
Бывших советских граждан больше всего и поражает в Америке это откровенное и старательное сотрудничество простого обывателя со     своей властью. На всех уровнях. Любое нарушение принятого порядка тут же  становится достоянием начальства. На наш взгляд это позорное и недопустимое доносительство. На их – долг цивилизованного гражданина. Для нас – власть всегда чужая, варяжская. Для них – своя, защищающая интересы налогоплательщиков.
            Когда в деревне, решая кое-какие строительные проблемы, я попадаю по пальцу, а не по гвоздю, то ненормативная лексика тоже вырывается на свободу. «Материшься уже как настоящий москвич!» – замечала моя мама. Но, видимо, в глубине души остаюсь еще вполне провинциальным белорусом, когда каждый раз удивляюсь непринужденной и естественной матерщине молодых девушек, юных мам  с колясочками. Мат утерял свой сакральный смысл, перестал быть хранителем  энергии, мобилизуемой в критический момент, язык утратил свою артиллерию.    Количество критических моментов в нашей жизни превращается в непрерывную линию. Артиллерия выглядит просто игрушечной, когда только действие становится понятно и убедительно. Если раньше достаточно было выругаться, то сейчас надо ударить или выстрелить. Энергетика реальности намного превосходит самые энергетические формы языка.

Путешествие для бедных, Ночь на вокзале.