Учеба в Военном институте иностранных языков. Част

Весной 1944-го, я вернулся в институт. К этому времени он уже переехал в казармы бывшего пехотного училища на углу Красноказарменной улицы и Танкового проезда. В связи с развитием боевых действий на фронте  стало очевидно, что исход войны предрешен,  и что в послевоенные годы потребуются кадры переводчиков  немецкого языка самой высокой квалификации. Поэтому несколько учебных отделений, находившихся на завершающем этапе обучения на краткосрочных курсах, в том числе и наше отделение, для продолжения учебы и получения полного институтского образования  были переведены в основной состав первого факультета (западных языков) ВИИЯ.

 Поскольку  общежитие института  не было достаточно вместительным,  мне, как и другим москвичам, было разрешено после занятий находиться на своей квартире в городе.

В начале лета  1944 года наше учебное отделение было направлено под Можайск с задачей заготовить  лес для отопления института предстоявшей зимой. Нас разместили в большом светлом доме в одной из деревень близ Можайска. Погода стояла теплая и солнечная, а наш рабочий режим не был слишком напряженным. Словом, получился как бы дополнительный отпуск. Однако здесь проявилась и отрицательная сторона. Из-за отсутствия в институте мы не приняли участия в летней  экзаменационной сессии и не были переведены на второй курс.
В результате этого сложилось парадоксальная ситуация.  Числясь  слушателями первого курса, мы  обладали языковыми знаниями на уровне второго и даже третьего курса. Это в значительной мере определяло особый режим наших занятий. Уже на первом курсе мы изучали текст романов Вилли Бределя “Родные и знакомые” и Анны Зегерс “Мертвые остаются молодыми”, занимались анализом их лексики и грамматики.

Ведущим преподавателем  в нашем отделении на первом курсе была Любовь Самойловна Призант. Несмотря на сравнительно молодой возраст, она была педагогом высочайшего класса.  К слушателям она предъявляла предельно жесткие требования. Любовь Самойловна являлась единственной преподавателцей, к урокам которой я тщательно готовился. А Валентин Девкин признавался: “Когда Люба меня спрашивает, у меня от страха все мысли в голове путаются”.

В этот период мы с Эдиком Кудасовым сблизились с семьей генерал-лейтенанта танковых войск Полозкова, погибшего в первые месяцы  войны. Дочь генерала Нинель училась на одном курсе с нами.  Почти каждую неделю мы с Эдиком ходили в гости к Полозковым, которые снимали комнату в районе Люсиновской улицы. Вдова  генерала была удивительно душевной и мудрой женщиной. Она много повидала в довоенные годы, и мы с интересом слушали ее рассказы.   А у Эдика и Нинель была настоящая любовь. Через год Нинель перешла на педагогический факультет, и их отношения с Эдиком охладели. В это время Эдик увлекся Эрленой Е., дочерью авиаконструктора, которая училась на курс младше нас.

В начале осени  трое  ребят из нашего отделения (А.Сладков, Э.Фомин и В.Кудрявцев) уехали на фронт. В эти дни мы совершили неосторожный поступок, имевший для нас неприятные последствия. Находясь на посту в коридоре возле комнаты секретного отделения, мы проявили интерес к содержимому стоявшего там большого ящика, приподняв с помощью штыка его верхнюю крышку. Оказалось, что там были книги и журналы на немецком языке, на обложке которых была надпись “Приложение к № 0…”. Нам было неведомо, что номера, начинающиеся на “0”, свидетельствовали о секретном характере соответствующего материала, и мы извлекли из ящика без каких-либо колебаний  несколько книг и журналов. Я взял  Боевой устав пехоты, а Эдик учебник для унтер-офицера вермахта.  Другие ребята – другие книжки и журналы.

Через несколько дней меня, Кудасова и Артемова вызвали для беседы в особый отдел. Обсуждая причины вызова, мы - как маловероятную причину – допускали, что это связано с немецкими книгами и журналами. Эдик Кудасов решительно заявил по этому поводу: “Землю есть будем, а ничего не скажем!” Эдика вызвали к  особисту  первым. Выйдя из его кабинета, Эдик, обращаясь к нам, сразу сказал: “Они все знают. Я все рассказал”. Мне работник особого отдела предложил возвратить немецкий устав и попросил посетить  родителей  Кудрявцева, чтобы выяснить, не оставил ли он дома немецкого журнала, уезжая на фронт.

После визита в особый отдел, мы долго пытались определить, кто же на нас “настучал“. Нам не пришло в голову, что дело было совсем простым: на основе постовой ведомости были определены фамилии часовых из немецкого отделения, которые стояли на посту возле комнаты секретного отделения.

О нашем проступке было доложено начальнику факультета полковнику Иванову. Он определил нам в качестве наказания – трое суток ареста с содержанием на гауптвахте. Однако капитан Сгибнев, комендант института, который знал нас еще по Ставрополю, не стал помещать  нас на гауптвахту, а приказал, чтобы мы три дня не появлялись в институте.

В конце октября состоялись проводы на фронт Андрюши Эшпая. Мы всем отделением пришли к нему домой на Малую Бронную, и в этот раз я впервые в жизни крепко захмелел.  Во время застолья мне не хватило прозрачной рюмки, и мне наливали водку в  чашку, где количество налитого не было видно. В итоге я не помню конца проводов и происходившего позднее.  Очнулся я только на следующий день, сидя за партой на занятиях в институте.

Вместо убывших на фронт товарищей в отделение прибыли новые ребята. Это были  Лев Устименко и Василий Новиков. Из фронтового батальона радиоперехвата пришли Ренат Котов и Владимир Ольховский. Отдельно следует упомянуть Бориса Босарта, который был носителем живого немецкого языка, поскольку, находясь с родителями в Германии, он перед самой войной закончил немецкую школу. Борис  был талантливым художником и после короткой службы в качестве военного переводчика занял солидную должность в полиграфической промышленности

Сразу после войны в отделении появился капитан Алексей Высоковский. Это был заслуженный офицер, награжденный  несколькими боевыми орденами. В последнее время он служил военным переводчиком в штабе армии. Алексей был человеком феноменальных способностей,  и оказал заметное  влияние на наше развитие  Он сохранял в памяти текст книги любого объема, прочитав ее один раз. Чудеса мнемотехники он демонстрировал нам во время больших перемен. Он вставал спиной к классной доске, на которую один из нас под нашу диктовку записывал  числа одного порядка (двузначные или трехзначные). Когда доска бывала исписана,  Алексей, оставаясь спиной к ней, мог воспроизвести  написанные числа подряд, через одно или в обратном порядке. Он объяснял, что называемые нами числа, чтобы их запомнить, мысленно вписывает в кирпичи Кремлевской стены
На  третьем курсе Алексей перешел на педагогический факультет, который закончил в звании подполковника, После окончания института служил заместителем начальника кафедры немецкого языка в академии имени Фрунзе. Умер в молодом возрасте в 70-е годы.

На первом и втором курсах в составе отделения были молодые женщины – носительницы немецкого языка Инна Самылина и Тамара Ярош. Инна вскоре убыла от нас, неведомо куда, а Тамара перешла на педагогический факультет.
На втором и последующих  курсах значительно расширился список  изучаемые дисциплин, изменился  и состав преподавателей. Ведущим преподавателем в отделении стала Ольга Николаевна Куклина, которая с блеском вела курс  лексикологии. Кроме нее к проведению занятий привлекались совсем молодые педагоги Биале (Батрак), Гейн (Арзуманова), Цвилинг, которые позднее стали крупными специалистами в своей области.

 Большое место по-прежнему отводилось военному переводу. Эти занятия проводил один из лучших в нашей стране специалистов по данной  дисциплине, майор Шванебах, автор известного “Руководства по немецкому военному переводу”- подробнейшему справочнику  по вооруженным силам нацистской Германии. Майор был уже немолод и временами плохо слышал. Однако как педагог он сохранял великолепную форму.

Наряду с военным переводом постоянное внимание уделялось отработке и совершенствованию навыков специфических видов перевода.  В частности, проводились занятия по синхронному переводу, на которых лучшие результаты демонстрировали Кудасов и, несмотря на легкое заикание, Котов. Я, из-за специфики резонанса моего голоса,  как синхронный переводчик оказался непригодным.
 
Наряду с этим предпринималась  попытка оформить в качестве самостоятельной дисциплины перевод на немецкий язык. Попытка исчерпала себя после увольнения из института капитана Каца, который вел этот курс. В 1948 году произошел следующий инцидент, имевший серьезные последствия. На одном из занятий Кац предложил для перевода текст о братьях Райт, которые впервые в мире сконструировали самолет и в 1903 году осуществили на нем полет. Один из слушателей не согласился и, ссылаясь на газету ”Правда”, утверждал, что приоритет принадлежит не американцам, а русским. Ведь за много лет до братьев Райт на летательном аппарате совершил полет с церковной колокольни подъячий Крякутный, что зафиксировано летописью. Этот спор получил огласку, и капитан Кац был уволен из института как проводник “буржуазного космополитизма“.

Существенное место в жизни института занимало участие в военных парадах на Красной площади и предшествовавшая каждому параду двухмесячная строевая подготовка. Я участвовал в восьми   парадах - шести ежегодных - на  1 мая и на 7 ноября, а также в двух  внеочередных - в мае 1945 года по случаю похорон заместителя министра обороны, начальника главного политуправления Советской Армии А.С.Щербакова и в состоявшемся 24 июня 1945 года параде Победы. Оглядываясь на десятилетия назад и вспоминая военные парады на Красной площади, я испытываю чувства гордости и подъема. Они сообщили мне заряд патриотизма на всю мою жизнь.
 
13  апреля 1946 года произошло выдающееся событие в нашей жизни. Приказом № 01100 мне вместе  с группой слушателей института было присвоено первичное офицерское звание младшего лейтенанта. 1 мая я участвовал в военном параде на Красной площади с офицерскими погонами. Это был переход в новое более высокое качество жизни. Возвратившись после парада в расположение института, я вместе с несколькими товарищами отметил праздник в одном из кафе на Баумановской улице. После этого направился на Малую Колхозную к Николаю Васильевичу и Татьяне Алексеевне, где продолжал праздновать. Домой на Новокузнецкую возвратился уже вечером, изрядно захмелев.


Иван Кузьмин рисунок Бориса Босарта.