ВИЯ. Часть 9

На третьем и четвертом курсах более значительное место заняли теоретические дисциплины: история немецкого языка, основы языкознания, стилистика. Увлекательными оказались занятия по теоретической грамматике, проводившиеся  Клавдией Григорьевной Крушельницкой, автором нового учебника теоретической грамматики немецкого языка, в котором рассматривалась оригинальная концепция ситуационного членения предложения.
Запомнились и занятия по немецкой стилистике, которую преподавал учившийся в институтской адъюнктуре (аспирантуре) Сергей Львович Гец. Он обладал неистощимым запасом исторических анекдотов, великолепно знал немецкую литературу и пытался обучить нас методике быстрого чтения.
Среди руководящего состава института и преподавателей было немало  замечательных, талантливых людей, которые  надолго остались в памяти. В их числе, прежде всего, следует назвать начальников института генерал-лейтенанта Биязи и генерал-майора Ратова, начальника первого факультета Героя Советского Союза полковника Савчука, описанного под собственной фамилией как герой Сталинградской битвы  в романе  Антонины Коптяевой “Иван Иванович”, изданном в 1949 году. Как необыкновенно обаятельная женщина запомнилась профессор, доктор филологических наук Ольга Ивановна Москальская, впоследствии заместитель начальника ВИИЯ по научной работе. Яркие впечатления остались от преподавателя истории ВКП(б) полковника Шварева, преподавателя тактики полковника Блосфельда и  доцента Неустроева, читавшего курс лекций по всеобщей литературе.
За годы службы в институте заметно повышался  культурный уровень и наших строевых командиров. Начальник моего  курса, который в 1944 году прибыл с фронта и представился нам: “Моё фамилиё – майор Гусаров”, к нашему выпуску  полностью овладел нормальным литературным языком.

В этой связи пришла на память одна история. Некоторое  время нашим начальником курса был майор Веклич, “папа Веклич”, необыкновенно придирчивый и нудный офицер. Слушатели его курса незадолго перед выпуском решили провести специальную акцию и откровенно высказать своему командиру все, что они о нем думают. Для этого были определены два наиболее красноречивых слушателя. Им предстояло посетить подполковника у него дома и передать ему в дар имевшуюся на курсе тумбочку с проигрывателем и набор патефонных пластинок. Подполковник Веклич жил неподалеку в Лефортове. В один из воскресных дней слушатели направились к нему. Хозяина не было дома. В бедно обставленной комнате их встретила жена подполковника и их дочь – молодая девушка с парализованными ногами в инвалидной коляске. Все это никак не вписывалось в задуманный сценарий,   и слушатели забыли обличительные  слова. Вместо этого они просили передать своему любимому командиру скромный подарок, который бы напоминал ему о счастливых годах совместной службы.
Эта история в корне изменила  поведение  начальника курса. Он словно “сломался”, не зная, как обращаться со своими слушателями. Отчитывать их в прежней манере он уже не мог, а иного стандарта поведения у него не было.

Все годы учебы в институте я самым активным образом занимался спортом. Я состоял  членом секции легкой атлетики московского клуба ЦДКА и два раза в неделю ходил на занятия в спортивный зал академии имени Фрунзе, а в воскресенье - на лыжную базу в Сокольниках,  имел первый разряд по бегу на тысячу и три тысячи метров и третий разряд по лыжам, мог выполнить ряд сложных упражнений на перекладине. При этом я выступал на соревнованиях различного уровня в составе команд военного института и ЦДКА

В самом конце войны в Москве появился дядя Лёня, капитан Леонид Васильевич Кузьмин. Оказывается, что в первый день войны он попал в окружение, сумел пробиться и на уже оккупированной территории добрался до деревни родителей жены, где ему удалось легализоваться. В конце войны благодаря покровительству  влиятельных  прежних сослуживцев из четвертой кавалерийской дивизии он не подвергся  репрессиям, а получил должность   снабженца  в одной из воинских частей. Однако дядя Лёня  совершенно не имел опыта хозяйственной работы и  скоро стал жертвой обмана. У него похитили целый вагон с папиросами, что  грозило военным трибуналом, которого ему удалось избежать только благодаря амнистии по случаю победы над Германией. Он возвратился в Сердобск,  где до своей смерти работал мастером на часовом заводе.

В 1947 году в Москву из Германии вернулся Андрей Эшпай. Я встретился с ним на  квартире его родителей на Малой Бронной. В комнате рядом с роялем стоял великолепный мотоцикл “Цюндап”, а на кителе Андрея красовался орден Красной звезды. В эти дни он принял  решение, определившее его дальнейшую жизнь. Андрей предпочел обеспеченной жизни офицера в оккупированной Германии  учебу в консерватории. Он демобилизовался и стал студентом Московской консерватории.

Здесь, видимо, следует рассказать и о моей институтской любви, которая наложила заметный отпечаток на пару лет моей жизни. Эта любовь возникла в самом начале 1946 года, когда я встретился взглядом с моей однокурсницей, изучавшей итальянский язык, Лидией Л. Лида отвечала мне взаимностью. Это была жгучая брюнетка с серо-зелеными глазами и постоянным румянцем. Она была среднего роста и имела стройную фигуру. Лида обладала редким колоратурным сопрано и намеревалась стать оперной певицей. Наряду с занятиями в институте она регулярно брала уроки у преподавателей московской консерватории. Учась в  старших классах средней школы, она неоднократно занимала первые места на всесоюзных смотрах художественной самодеятельности. Привыкла быть в центре всеобщего внимания, проявляла  склонность к внезапной перемене решений и была весьма капризна. На этой почве мы постоянно ссорились. Поэтому продолжительность наших ссор равнялась периодам мира и дружбы.
Лида жила в институтском общежитии, и для встреч с ней мне постоянно приходилось ездить из дома то в институт, то в консерваторию. Ради общения с ней я даже записался в институтский хор, в котором она солировала. Со временем эти условия общения стали вызывать у меня возраставшее чувство усталости.
Некоторый перелом в моем отношении к Лиде произошел летом 1947 года, когда, во время летних каникул, я приехал на несколько дней  в Сталиногорск (ныне Новомосковск), где  Лида проводила каникулы вместе со своими родителями. Отчим Лиды был главным архитектором Сталиногорска, и его семья имела хорошую квартиру со всеми удобствами. Мать Лиды, к моему удивлению, оказалась голубоглазой блондинкой, стройной и совсем молодой.

Меня неприятно  удивило  открыто неприязненное отношение к главе семьи, которое ее члены совсем не пытались скрывать в присутствии меня, постороннего человека. Отношение  к своему отчиму Лиды и, особенно, ее младшей сестры, было откровенно грубым и дерзким. Все это оставило у меня устойчивое тягостное впечатление. После начала учебного года наши отношения с Лидой оставались прохладными, тем более, после того, как она вскоре поведала мне, что,  очевидно, не любит меня: видимо, я не произвел  благоприятного впечатления и на ее родителей.
Несмотря на это я продолжал ездить к Лиде. В один из холодных ноябрьских вечеров мне предстояло встретиться с ней в Большом зале консерватории на репетиции нашего хора. Направляясь на репетицию, я по пути зашел на примерку в ателье на Пятницкой улице, где мне шили новый китель. Здесь меня встретили несколько молоденьких девушек-портних, которые после примерки предложили чашку чая с конфетами. Здесь я ощутил чувство тепла и уюта, которое  полностью отбило у меня  желание  продолжать путь на холодном ветру  в консерваторию. Я возвратился домой, чисто физически чувствуя,  что освободился от тяжелой ноши. После этого я перестал  встречаться с Лидой, и  по вечерам стал регулярно ездить на танцы во дворец культуры завода имени  Сталина, где у меня сложилась новая компания, и где я познакомился с новыми девушками.
 
В это же время я познакомился с семьей профессора Райхмана, близкого родственника друга моих родителей художника Д.Б,Дарана. Профессор был одним из ведущих медиков, обслуживавших кремлевское руководство. В свое время он вылечил нашу маму от какого-то острого заболевания. Благодаря высокому  статусу профессора  его дочь Галина училась в школе вместе с “кремлевскими детьми”. В  кампании ее одноклассников я познакомился с дочерью В.М.Молотова Светланой, со старшей дочерью Г.К.Жукова Эрой, а также с детьми ряда крупных артистов. Все они были на пару лет младше меня. Это была остроумная компания студентов со своими анекдотами и своими историями.  Было очень интересно общаться с молодыми людьми совершенно неведомого мне круга.

Последний учебный год в институте пролетел совсем быстро. Я успешно сдал выпускные экзамены и получил диплом с отличием по специальности “переводчик-референт по немецкому языку”. Одновременно последовал приказ о моем повышении в воинском звании до лейтенанта.

На последнем курсе института, летом 1948 года, я был принят в члены  ВКП(б) - Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)
Выпуск состоялся в самом конце июля 1948 года. Между прочим, председателем государственной экзаменационной комиссии являлся генерал Суслопаров. По его словам, занимая в конце войны пост советского представителем  при англо-американском командовании во Франции в звании генерал-лейтенанта, он за пару дней до 9 мая 1945 года поставил свою подпись под документом о германской капитуляции. Суслопаров   рассказывал, что за этот несанкционированный поступок по распоряжению И.В.Сталина он был понижен в звании до генерал-майора.

После месячного отпуска два месяца потребовались для оформления документов на прохождение службы в советской оккупационной  зоне   Германии. Я почти каждый день должен был появляться в отделе кадров ГРУ, а свободное время проводил вместе с Николаем Кишиловым и Львом Белкиным, которые, как и я, оформлялись в советскую военную администрацию в Восточный Берлин.

При расчете с институтом нам были выплачены довольно значительные суммы денег, в том числе по окладу за диплом с отличием, и мы могли вести праздную жизнь, посещая театры и вечера танцев. В те дни я впервые побывал в настоящем ресторане – “Арагви”, где познакомился с неведомыми мне дотоле кушаньями.
Брат Михаил в том же году с отличием закончил десятый класс и поступил на исторический факультет московского университета.

Заключительная беседа в ГРУ состоялась 17 сентября. На этот день мне надлежало явиться в 19.00 к заместителю начальника ГРУ генерал-майору Трусову. Это событие было связано для меня с непредвиденными переживаниями. Постовой у входа на этаж, офицер в форме НКВД, сказал, что у меня в удостоверении личности нечеткая печать на фотографии, и мне надлежит выписать пропуск по партийному документу. Пришлось возвращаться в бюро пропусков и повторно стоять в очереди. В результате я появился в приемной генерала Трусова с опозданием на полчаса. Но это не имело значения, потому что генерал принял меня только после 12 часов ночи. Во время ожидания в приемной по радио последовало сообщение о кончине А.А.Жданова.

Генерал Трусов сидел в огромном полутемном кабинете с включенной настольной лампой. Я проследовал к его столу строевым шагом. В этот момент прозвучал телефонный звонок. – “Слушаю Вас. товарищ маршал Советского Союза!” … Это, каким-то образом, повышало  уровень и нашего общения. Генерал велел  полковнику Муромцеву. начальнику отдела ГРУ, которого я сначала не заметил в полутьме, зажечь верхний свет. Рассмотрев меня, он спросил о моих родителях, а затем поинтересовался, как я отношусь к спиртному? Я отвечал, что с этим все в порядке, свою норму я знаю. -  И какая же эта норма? Я отвечал, что двести граммов водки достаточно.

Реакция генерала была неожиданной: “Молодой человек уже глушит водку стаканами! Это недопустимо! От юноши вообще не должно пахнуть спиртным! Абсолютная трезвость -  закон для разведчика!” Нотация, которую мне читали оба начальника, длилась неcколько минут… “Можете быть свободны и задумайтесь над рекомендацией старших”

Закрывая дверь в кабинет я обернулся и понял, что мои собеседники с трудом подавляют смех.

Когда я осмысливал происшедшее, то понял, что старшие товарищи просто разыграли юнца. Ведь полковник Муромцев, с которым мне доводилось неоднократно беседовать ранее, уже по своей внешности оставлял впечатление сильно пьющего человека.