Сестра моя Лека

…мама умерла в среду. А в пятницу ее хоронили. Сама бы я не справилась, но догадалась позвонить тетке – она взвалила эту тяжесть на свои плечи и развила бурную деятельность. Налетела какая-то дальняя родня – оказывается, мама им писала, я не знала…чужие женщины мыли в доме пол, хлопала дверь и кто-то все время висел на телефоне. Было так, как любой из нас знает интуитивно, даже не побывав ни на одних похоронах – оркестр, венки, слова, много людей, снятое кафе с остывшей безвкусной едой.
 
Я едва дотерпела, чтобы остаться одной в осиротевшем тихом доме. Отклонила кучу предложений – поночевать у этих, пожить у тех. А ночью на меня навалилась Пустота. Не слезы, не оглушающее чувство потери, а именно пустота – не думалось, не спалось, даже не вспоминалось. Грея мерзнущие ладони горячей чашкой, смотрела, как нежно, неотвратимо набирает силу новый день. Новый день моей новой жизни. Страница неоткрытой книги.

В прихожей соловьем разливался звонок. Кто-то настойчивый держал палец на кнопке. Я плеснула в лицо пригоршню холодной воды, утерлась полой халата – видела бы меня мама! – и без энтузиазма пошла смотреть в «глазок». В коридоре царили сумерки, сгусток темноты за дверью переминался и дышал, и я просто открыла, не чуя опасности.

На пороге стояла Лека. Вся, целиком такая, какой я помнила ее – яркие губы, челка - вороново крыло, темный миндаль глаз. И пахло от нее Лекой, лавандой и немного нафталином. Я отступила к стене, разом осознав, что снова перестала быть хозяйкой этого дома.

Зависть – плохое чувство. Особенно, если завидуешь тому, кого так долго ждал, кого так сильно любишь, и кто – увы! – на много порядков умнее тебя и глубже. А я ждала Леку. Ждала, сколько себя помнила, глотая слезы у песочницы, куда не пускали играть суровые девочки из соседнего дома; ждала, когда боязливо бежала из школы, стараясь не попасть на глаза мальчишкам – обязательно обидное крикнут! Ждала и мечтала: вот была бы у меня старшая сестра, спортсменка, красавица, умница, как бы я ею гордилась, как шла бы рядом, не боясь, что обидят – она любому сдачи даст словом и делом. И Лека явилась. В один прекрасный день вошла в нашу жизнь.

Были какие-то неизвестные взрослые слова – опекунство, приют, но я, восьмилетка, понимала только: теперь эта красивая хмурая девочка наша и я никогда больше не буду одна.

Лека заняла в семье особое место. Целеустремленная, она отлично училась, занималась гимнастикой и музыкой, писала стихи. Подрастая, Лека становилась еще красивее – какой-то особой, мрачноватой цыганской красотой. Мальчишки вокруг нее табунились, но гордая красавица как раз собралась поступать в медицинский и бегала не на свидания, а на подготовительные курсы.

У Леки было много подруг. Каждые праздники мы отмечали по-особому – то домашним спектаклем, то конкурсами, и старшие девочки даже мне находили местечко в своих затеях, но все равно я чувствовала их снисходительность – младшая сестра любимой подруги, неизбежный довесок к любым развлечениям.

Лека много читала, глотала книги залпом, и потом они с папой до хрипоты спорили, приводя цитаты с заложенных специально по такому случаю страниц. Книги не всегда были художественные, я пыталась поучаствовать в их дискуссиях, но быстро скисла. Единственное, что я вынесла из этих попыток, это обида на отца. Папа больше не возился со мной, мастеря замки из картона и колодцы из спичечных коробков и катушек. Он  уже не читал мне вечерами вслух, и даже не догадывался, что под матрасиком моей кровати спрятана красиво разукрашенная тетрадь, хранящая первые неуклюжие попытки срифмовать «розы-морозы».

А вот с мамой отношения у Леки не сложились. Видимо, они были слишком похожи – определенные, четкие, привыкшие руководить и достигать поставленных целей. Я помню их сшибки: начиналось обычно с пустяка, какой-то малости, перерастало в системный конфликт и заканчивалось хлопаньем дверями и двухдневным молчанием.

Так мы и жили. Нам все говорили, что мы семья, каких мало, а я представляла себе, что мы появились из книжек про счастливое пионерское детство.

Время шло, я взрослела, но неизменно оставалась маленькой и глупенькой в глазах родных. Ничто из того, что меня занимало, не было значительным – так, по крайней мере, мне представлялось, и я уже начинала глухо ненавидеть Леку, - красавицу, умницу, спортсменку, родительскую гордость, - как все в один миг переменилось, завертелось, и нашей незыблемой, казалось бы, жизни пришел конец.

Лека влюбилась. Любовь была сумасшедшая, жертвенная, трагичная, причем с обеих сторон – они были одноклассники, и когда пришел срок покинуть стены «альма матер» и отправиться в большую жизнь, Лека без колебаний решила оставить мечту о медицине и поехать за любимым в далекий снежный край. Папа был в шоке, мама в ярости – наговорили друг другу «непроизносимых речей», но это не помогло, никого не остановило, - Лека уехала.

Сперва я даже обрадовалась – сейчас они наконец заметят, что я тоже выросла, что я тоже могу, что у меня тоже мысли…я пыталась заполнить собой пустоту, склеить разбитую чашку жизни, но все расползалось под руками, и незаметно мы с мамой остались одни – папа ушел к другой женщине, а после уехал в другой город. Лека не звонила. Не писала. Мама о ней не вспоминала. Принципиально. Время шло, нужно было учиться, работать, и мы как-то приспособились, и вели на кухне долгие разговоры об искусстве и прочих отвлеченных от быта материях.

И вот мама умерла. Вернее, просто вышла, тихонько прикрыв за собой дверь… Вот только ждать ее придется целую вечность, но ничего – мы, дети, народ терпеливый, подождем. Только слезы закипают от обиды - почему оставила, почему с собой не взяла?

Лека долго стоит в темном коридоре. Стоит. Дышит. Пахнет лавандой и чуть-чуть нафталином. Цыганочка. Броская, длинноногая, в нелепой шапочке, как будто никуда не уходила, как будто время соединило свои ладони.

- Малыш, я не успела. Прости. – Сбивчивый вздох, шаг, я падаю лицом в холодную куртку и понимаю отныне и накрепко, что я не одна, что со мной та, которая любому даст сдачи словом и делом. Сестра моя Лека.