Выбор места

    Конидий и Кондрат на низкорослых лошадях забайкальской породы неспешно хлыняли по изумрудному лугу. Спешить им некуда. Задуманное братьями дело не суетное, исключительной важности – оба озабочены выбором места для будущего поселения. Внешне очень похожи – высокие, горбоносые, ладони узкие с длинными жесткими пальцами. Младший Конидий фигурой посуше, в движениях порывист. Кондрат годами недалеко ушёл, однако заматерел, налившись силой. Время от времени, переламываясь пополам в седле, наклоняются и срывают кудрявые саранки от самой земли.
    Озоруя,  Конидий щурит смешливые синие глаза, цветками щекочет породистые узкие ноздри, оставляя на них красную душистую пыльцу. Когда в руке скапливается достаточно цветков, подсовывает их к морде кобылицы, привыкшей к хозяйским выходкам. С видимым удовольствием она ощипывает в несколько приёмов сладковатые кудряшки, благодарно скашивая на седока лиловый взгляд.
     – Не приучить бы, а то придётся зимой луковицы сараны пешнею добывать, – явил в улыбке жемчужные зубы Конидий. – Ты, братка, помудрее будешь, сам норовишь обгрызть цветочки.
    – Потешить плоть и тебе не повредит. Красивое и полезное растение. Помнишь, наш дед без конца твердил: все, что под ногами, для человеческой пользы произрастает.
    – Шаман, – отозвался Конидий. – Столько людей этими травками на ноги поставил.
    Огибая заросшее осокой озерцо, Кондрат мешковато спешился, чтобы лошадь не запнулась в кочкарнике. Его примеру последовал Конидий – с той лишь разницей, что молодцевато освободил ногу из стремени и мягко опустился на землю, слегка приседая. Ему было за удовольствие размяться, дать выход накопленной силе, требующей движения.
    – Тихо то как! – сказал удивленно. – Непривычно даже.
    – Сегодня Тихонов день, – отозвался Кондрат. – Птичья молодь на крыло встает, не до пения. –  Птица ищет место в небе, а мы – на земле. У каждого свой интерес, свои заботы.
    Не шуточное дело – выбрать место, чтобы себе в радость и потомкам по душе. Они миновали заросли ивняка и диких яблонь, густо поросшие лесной крапивой и островками красной смородины, которую местные жители справедливо называют кислицей. Вкус у неё такой, что перекашивает лицо до неузнаваемости. За поворотом открывалась незнакомая местность.
      По правую руку, прячась в тени прибрежных кустов, выползая на открытый простор, змеистой блестящей лентой перекатывалась по камням шумливая речка. Как искусный портной она затейливо раскроила большой зеленый лоскут луга, богатого разнотравьем. Там, вдалеке, тёмная полоска черёмухи и ольховника, повторяя повороты речного русла, упиралась в размытый маревом скалистый утёс.
    С левой стороны, беря разбег от луговины, начиналась покатая елань, поросшая смешанным лесом. Разнеженная на солнцепёке, она привольно раскинулась у подножия сопки, ограждающей её от ветров. Издалека чистый от древесной растительности склон напоминает огромное чело мудреца, изрезанное множеством морщин – мелких лощин и горных складок. Они образуют естественный природный водосток, питающий вешними водами и дождями, внушительный зеленый массив. Прогретая на солнце земля, досыта напоенная влагой, взрастила большеохватные деревья, какие нечасто встречаются в здешних местах.
    – Канидушка, и ты узрил? – обратился к брату Кондрат, увидев его крайне заинтересованное лицо. – Самое место, где пашеничку сеять. Небось сыпанёт в сусеки от всей милости божьей. К тому ж сосняк, считай, у себя дома – дай волю топору! Не привечай хворобы, заимеешь хоромы. Так говаривал наш тятенька. Не дожил до светлого дня. Небось, затянул бы сейчас свою любимую:
                Сторона, моя сторонушка,
                Ты родная сторона!
                По тебе, моя сторонушка,
                Болит сердечно голова.
               
    – Меня прям торкнуло. Будто знак свыше: не проворонь, тут надо голову к земле приклонить, – возбуждённо проговорил Канидий.  Место и впрямь как у Христа за пазухой. От ветра защищённое, открытое солнцевороту. А земля, что крыло ворона. О таком чернозёме каждый пахарь мечтает. Воткни сухую палку – даст побеги. К тому ж просторы необъятные, сколько людей здесь могут прокормиться! 
    – Что ж, будем место для погоста присматривать. Предки наши с этого зачинали селиться. Наперёд выбирали последнее пристанище на возвышенном открытом месте, потом о живых думали.
    – И то сказать, за нами, грешными, глаз да глаз нужен, – хотел было пошутить Канидий, однако сдержался, глядя на озабоченного Кондрата. – Сдается мне, вон та бокогрейная сопка раненько весну встречает. Ишь как ловко бочину встречь солнцу подставила. Ургульки, небось, с последним снегом начинают водить хороводы. 
     Подтянув сыромятные подпруги, братья вскинулись в седла. Предстояло выведать всё как следует, учесть по возможности потребности будущего селения. Определиться с запасом земель для увеличения пашни и выпаса домашнего скота. Хотя бы приблизительно разведать сенокосы с учётом растущего стада. Полная ясность должна быть с источниками воды в любое время года. Заботило братьев и то, как поведёт себя река в случае наводнения. Они уже имели неудачный опыт, еще раз наступать на те же грабли не хотелось.
    По человеческим меркам они здесь недавно, ещё и пуда соли на двоих не съели, зато по накопленным впечатлениям будто целая жизнь пронеслась. Прежде чем решиться на сегодняшнюю поездку, познали на своей шкуре во всей полноте, что значит необдуманно, скороспело осесть на житье. Они ничуть не жалели о том, что житейская наука вливалась в их молодые неразумные головы через натруженные руки. Отрицательный опыт хоть и дорого достается, зато крепко оседает в памяти. 
    В то первоначальное лето, когда Канидий и Кондрат на баграх поднялись против течения, поначалу помышляя лишь о том, чтобы сохранить съестные припасы и поскорее добраться до заветной таёжной речки. По сказкам деда, старого шамана, там водилось промывное червонное золото. Было практически без примесей, красноватое на вид, за него давали вдвое больше серебра. Когда-то бедовали на ручье беглые люди, потом, скарамчив рыжья  на чёрный день, утекли  в сторону больших дорог.
    Лодка-плоскодонка послужила хорошо. На тот случай, если доведётся ещё передвигаться водой, её надёжно припрятали в тени прибрежных кустов, опрокинув вверх днищем. Про себя братья решили, что обосновавшись на золотоносном ручье, скорёхонько выгонят дёготь и вернутся подлатать побитое на камнях судёнышко. С этим следовало поспешить ещё и потому, что привлечённые въевшимся в деревянную обшиву рыбным запахом полевые мыши могут изрядно подточить плоское дно.    
    Перед тем как отправиться в таёжную глухомань, Канида и Кондрат извлекли на свет примитивную карту на бересте. Шаман бересту предварительно долго вываривал в ленивом кипятке, теперь
на напоминала грубую кожу, могла сгибаться и скручиваться в трубочку. Главное – не боялась влаги, что делало её незаменимой в бродячей жизни.               
   Старый тунгус не владел грамотой, был лишён возможности передать тайные сведения через письмо, однако с удивительной точностью нанёс на внутреннюю сторону бересты повороты реки, впадающие ручьи, содержащие скрытый смысл кружочки, дуги, завитки и прочие символы, смысл которых доступен лишь посвящённому. Прошло уже много лет, изображение на карте оставалось по-прежнему чётким, будто написанным не далее, как вчера.
    – Ты и я, два глупендяя, не пожелали узнать состав чернил. Так и теряются старые секреты, – сказал Канидий.
    – Братуха, ты напомнил мне старую притчу. Счастливый отец напутствует своего новорожденного сына: «Расти моя кроха таким умным, как наш сосед Ивашка.., который силён задним умом».
    Сверяясь по карте, братья ещё раз убедились, что причалили именно к той отмели, на которую нацеливал старый шаман. Напротив маячила крутая лысая сопка-верблюд с каменным останцем на горбу. Минуя её слева, где уползала в горы заросшая черёмухой узкая падь, можно вывершиться на вогнутую полумесяцем хребтину. Здесь едва заметная звериная тропа уводила в низину с крошечным лугом и торопливой речушкой, умывающей в своих хрустальных водах заросли поникшего от зрелых ягод моховника.                Они тогда, не взирая на угасающий день, припали к свисающим гроздьям, растопыренной ладошкой черпали душистые плоды. Не в силах сдерживаться от нахлынувшего смеха, друг на друга старались не смотреть: набитый до отказа рот делал их похожими на хомяков, которые дорвались до дармового угощения. Густая растительность на лице при пережёвывании ходила ходуном, вызывая приступы безудержного веселья.
    Осмотревшись, братья пришли к выводу, что на первых порах лучшего места для житья и желать нечего. Со всех сторон защищено от ветра, уютное и приветливое. Едва успела обновиться луна – братья к солнцепёчной стороне увала прижали просторный сосновый сруб будущего зимовья. Когда оставляли в покое усталые топоры, был слышен бесконечный разговор речки. Спускаясь за водой, братья нередко натыкались на диких коз, смотревших на людей с удивлением. Выкидывая длинные задние ноги, они проворно удалялись на безопасное расстояние.
    Золотоносная речка была в соседней пади – в зарослях кустарника и багуловых островов.Там, где на карте значился крестик, заключенный в кружок, Канида наткнулся на ржавый лоток для промывки золота. Под приметной огромной сосной, видимой со всех сторон, лежали еще лотки, лопаты, другие старательские инструменты. Они превосходно сохранились – в качестве подстилки и укрытия сверху была использована все та же береста, снятая с берез широкими пластинами. Судя по коричневым поясам на березах, почерневшим от времени и ещё потому, что многие деревья бессильно упали, не выдержав бремени возраста, промышляли здесь очень давно.
     Золото и в самом деле оказалось фартовым. К Ильину дню в укромном потайном месте покоился тугой кожаный мешочек, приятно оттягивающий ладонь. Ещё немного и можно отправляться к торговым местам приглядеть хороших коней, запастись теплой одеждой и провиантом, чтобы сытно скоротать длинную суровую зиму. За обувь братья не беспокоились. Ещё дома они овладели разным умением. У степенного Кондрата особенно хорошо удавалась ичиги, унты и крыпатки. Недостатки в коже не было. Как показала первая зима, даже возле зимовья снежный покров основательно был уталован звериными следами.
    Отсыпав из заветного мешочка добрую жменю красноватых золотых букашек в подвешенный на шею кисет, Кондрат ощутил на груди приятную тяжесть рядом с нательным крестом. До торжища не ближний свет, однако на подъеме сил добрались весьма скоро. Братьям многое в новинку. Опасаясь подвоха, обошли стороной крикливого цыгана, торговавшего парой гнедых. Не упомнить уже от кого, они слышали, что кудлатому пройдохе сжульничать все равно, что поиметь удовольствие. Поэтому благоразумно обошли стороной, памятуя о липких цыганских глазах.
    Братья вели себя очень разумно. Дважды обошли весь базар, осторожно прицениваясь и высматривая товар. Разбираться в лошадях научил их дед, известный на всю округу ладейщик и коновал. В конце концов прямиком отправились к старому широколицему буряту с мягкими манерами и  жестким неуступчивым характером. Канидий остановил свой выбор на молодой кобылице с прямой спиной, закруглёнными копытами, длинной и узкой мордой, на которой выделялись ясные выразительные глаза. Он ощупал бабки, убедился, что грива тонкая и шелковистая, а поступь уверенная. «Гуун шудэлэн,  хара морин», – уважительно склоняя голову, говорил старый бурят, догадываясь, что горбоносый русский понимает толк в лошадях. Ему вторил молодой, шустрый кочевник: кобыла-трёхлетка вороной масти.
    Кондрату приглянулся высокий жеребец с чуть выпирающими рёбрами, тонкой шеей и высокой грудью. Что-то было в нём необъяснимо притягивающее, чувственное. Старый бурят, понимая горечь скорого расставания, обнимал коня за шею, шептал что-то ласковое, нежно трепал рыжую гриву. «Зээрдэ морин, – шептал проникновенно. – дааган азарга». Как эхо повторял за ним молодой спутник: два года жеребцу. Жалко старику скакуна. Когда ещё вырастишь такого.
     Канида напоследок еще раз взглянул на старика и остался удовлетворён. Это несомненно хороший человек. У коневода с дурным характером не следовало покупать лошадь, она успевала перенять черты хозяйской натуры и могла стать причиной многих несчастий. Напоследок бурят хотел было снять уздечки, в последний момент передумал, теплым взглядом окатывая Каниду: «Хазаар. Падарак тебе, отхон».
    Братья понимали, без своей пашни не обойтись. Только им двоим требовалось без малого сорок пудов зерна. Хотелось еще побаловать овсом лошадей, а там, заглядывая в завтрашний день, просматривалась прибавка хозяйства: коровы, куры, овцы… Скромной луговине под окнами зимовья это явно не по силам. Вот тогда и откочевали поближе к большой речке, где начала рассыхаться старая лодка.
    Там, где падь Черёмуховая, тесно сжатая с боков крутобёдрыми сопками, выкатывается на прибрежный простор, они вновь взялись за топоры. В тёплую пору новое место казалось донельзя удачным. Радовали глаз тучные луга – сенокос под боком, пастбища отменные. Ручей по соседству журчит. Если раскорчевать залежи и взять в помощь огонь, то и пашенное дело на лад пойдёт.
     Канида и Кондрат не теряли даром времени, не ждали, когда горная таёжная речушка освободится ото льда и позволит начать промывочный сезон. За это время, пользуясь приходом дружной ранней весны, поставили в четыре руки новое зимовьё, ещё более просторное и светлое. Подмывало срубить бревенчатый пятистенок, такой, чтобы льстил самолюбию, на две половины – хоть боком катись, хоть скоком скачи. Сдерживало какое-то неясное беспокойство, озадачившее братьев. Подумав крепко, оба пришли к выводу: благодатное лето расслабляет сильнее ласковой женщины. Зима потом взыщет так, что мало не покажется. Вот и будет понятно, удачно ли выбрано место. Не пришлось бы кочевать куда ещё.
    Первую зиму намучились, что врагу не пожелаешь. Ручей очень скоро отказался поить чистейшей водой: где-то вверху морозом перехватило русло,  лёд-сушенец  легко ломался под ногами. Речку особо не брали в расчет, памятуя, что близ зимовья тянется шивера, промерзающая до дна. До глубокого плёса, где в пору листопада Канида и Кондрат запаслись до весны отборной рыбой, не ближний свет, но деваться некуда. Запасались привозной водой, потом на реке накололи лёд. Когда солнце повернуло на растущий день, завьюжило, нанесло сугробы. Талая вода хоть и не так вкусна, как проточная, зато более целебная. Братья приметили, что царапины и раны на руках затягиваются скоротечно и на их месте не остаётся следа.
   Самая большая неприятность поджидала, когда в дальнем углу подполья, куда не проникает свет сальной плошки, совершенно неожиданно обнаружился клубок змей. Они устроились на зимовку и не заявляли о себе до тех пор, пока от протопленной печи не прогрелся фундамент. Наверное, и у ползучих гадов бывает бессонница: братья стали замечать греющихся у печи гадюк. Они вели себя заторможено и смиренно, однако это не добавляло к ним симпатий. После того, как увидели змею, спокойно почивающую в постели, Канида и Кондрат вконец обозлились, решив раз и навсегда прекратить опасное соседство.
    Уже потом, за вечерним чаем, воскресили в памяти всё, что имело отношение к змеям. Как люди суеверные, они называли их просто: черви. Это привилось в сознании с детства и якобы помогало уберечь себя от укуса. Получалось, на этой дивной каменистой сопке, по лугу вплоть до самой реки, поднимающемуся вверх по пади черёмушнику для пресмыкающихся самое что ни есть райское место. Братья пришли к выводу: пока они не обременены семьями, надо откочёвывать. Придёт время, появятся дети и чем может обернуться такое соседство, лучше даже не гадать.
    … В середине марта, на Евдокию-весновку день установился погожий, обещая роскошное лето. Обычно с этого времени начинали дуть ветра, стихающие к началу июня. Помнится, старый шаман не раз говорил, что весенней погодой управляет священный дух Байкала. Он сердится и дует без устали, пока не вскроется ледовый панцирь моря-озера. Потом успокаивается и тихонько ласкает водную синь.
     Много радости принесло Благовещенье. Братья даже спать легли позже обычного. Уже вызвездило, а они, желая удостовериться в своих предположениях относительно предстоящей погоды, выходили на крылечко, с ощутимым удовольствием вдыхали повлажневший воздух, убеждаясь, что нынешняя ночь теплее прежних. Можно не сомневаться – грянет весна дружная, позволит начать неотложные работы. Хоть братья и промышляли золотишком, душа у них крестьянского кроя. Не имея сошника, оба бредили пашней. Эта страсть передалась от родителя, мечтавшего о полновесном колосе в суровом краю.
     Слушая шумные весенние ручьи, заранее знали, что травы нарастут богатые. Густо усыпанные цветом вербы обещали удачный урожай. Истомились душой Канидий и Кондрат. Хотелось верить, не за горами день, когда придёт конец одиночеству, здешние окрестности услышат детское многоголосье. Их уверенность подкреплялась тем, что в думках  скорое сватовство. Не бывает костра из одного полена, из одного человека – семьи. Но случится это после того, как построят два отдельных дома, чтобы не чинить друг другу тесноты и жить привольно. Отведав вдоволь одиночества, непременно заведут как можно больше детей – для утешения в старости. У раскидистого дерева много тени. Будет где обрести душевную благодать.
    Невест приглядели прошлым летом в стойбище тунгусов, кочевавшем со скотом в поисках  новых пастбищ. Вот там и высмотрели двух сестёр. Они уже вошли в невестин возраст и были замечательно хороши собой. Девушки проворно хлопотали по хозяйству, появлялись то тут, то там, успевая бросать на братьев беглые взгляды, в которых сквозило любопытство и потаённый интерес. Их отец, человек неопределённого возраста с пергаментным моложавым лицом и живыми, внимательными глазами, заметил этот немой диалог и как бы между прочим заметил: «Пора заводить детей, а  они стерегут мою старость. Неправильно это».               
    Братья определённо ему нравились. Канида и Кондрат окончательно расположили к себе тунгуса, когда по его просьбе вышли посмотреть хозяйских лошадей. Они бесцеремонно ныряли под жеребцов, щупали коленные суставы, обращали внимание на толстые жилы и даже на волосы вокруг копыта, которое непременно должно быть правильной круглой формы. Как знак восхищения поднимали вверх указательный палец, когда скакун при ходьбе высоко поднимал задние ноги. Неожиданным вопросом поставили тунгуса в тупик: «Скажи, сколько у лошади зубов?».
    – Не приходилось пересчитывать, – отозвался смущённый табунщик. – Важно чтобы ровные были, высокие, а клыки узкие и закруглённые. Однако и мне интересно: сколько?
    – У взрослого самца – 40, у самки – 36.
     За разговорами возникло взаимопонимание. Прощаясь, Кондрат с теплотой пожал руку, сказал: «Ехали за хомутами и сёдлами, а приглядели невест. Не против породниться?»
    – Хорошо бы вам сюда, – без особой надежды молвил тунгус. – Только чую: у каждого своя дорога.
     – И то верно, – согласился Канида. – Камню быть там, куда упал, а невесте – куда сосватали. Жди нас новой осенью.

                *                *                *
    
      Братья отшатнулись от родительского дома после смерти отца. Тесно было здесь их вольной душе, хотелось новых, сильных ощущений. Пока отец был жив, придерживал подле себя сыновей. Учил как обращаться с землей, наставлял, подсказывал. Добился таки своего – Канидий и Кондрат всерьёз прониклись пашенным делом. Чтобы начинать не с нуля, дед рассказал про таёжную речку. Вот тогда и появилась карта на бересте.
    Отец здоровья был отменного, но хворь ломала и не таких молодцев. Подстерегла лихоманка, когда по глубокой осени перевозил сено с дальних покосов. Как раз выпал глубокий снег. Под ним речка не успела хорошенько промёрзнуть, лёд не выдержал тяжести воза. Чтобы не загубить лошадь, отец бросился в ледяную купель распрягать сани. Потом намётом гнал жеребца к дому. Серко отделался лёгким испугом, а возница, пылая внутренним жаром, слёг. Не помог барсучий жир, склянки на спину, разные снадобья.               
    Незадолго до смерти призвал к себе сыновей.
    – Хочу, чтоб знали какого рода-племени. По материнской линии всё ясно,                – трудно дыша, начал он. – А вот о себе ничего не рассказывал…
     Отец поведал, что в своё время государевым указом был прислан в здешний край воеводой. Выехал по весне, добрался в Нерчинск с первыми морозами. Пока добирался, не уберёг двух малых сыновей. Один за другим они угасли, следом отправилась горем убитая мать.
    Исполнять порученное дело, как и надлежит, исправно и дерзко уже не лежала душа. Равнодушно торопить день за днём, ещё хуже. Отправил в белокаменную челобитную с нижайшей просьбой об отстранении от дел. 
    Торопясь, словно смерть гналась по пятам, продолжал:
    – Истинно о чём жалею –  не успел научить вас всему, что умею. Особливо хлеб выращивать. Теперь оставляю как отцовский наказ. Помните: легче дикого жеребца взнуздать, чем покорить удачу. Характера вам не занимать, ведь в ваших жилах кровь Романовых. Сами должны понимать, кого попало на воеводство не отправят. Кровь внебрачная, но она от этого не становится жиже.
     … И вот они здесь, присматривают удобное во всех отношениях место для селения. Как бы порадовался отец, глядя на эти окрестности. Канидий и Кондрат ехали берегом, удивляясь разнотравью. Потом повернули коней в сторону пади, упирающейся в глухой распадок. От избытка чувств, озорничая, младший брат набрал в лёгкие побольше воздуха, сложил ладони трубочкой: «Ого-го-го!» Сочное эхо донеслось с оголенных сопок, из распадка пришел едва слышный ответ. Послышался шорох – спугнутые дикие козы сорвались с места.
    Лошади остановились у ручья, припали к воде. Братья спешились, желая испробовать воду на вкус. Несмотря на лето, она была столь холодна, что ломило зубы. Ниже по течению сияла прозрачной голубизной не успевшая растаять ледяная горка.
    – Вот тут голова ещё одного ключа, – удовлетворённо заметил Кондрат. – Считай, будем зимой с водичкой, хоть залейся.
    Кони затюпали по влажному берегу, направляясь вниз по течению. Вскоре подъехали к озерцу, обрамленному выше человеческого роста камышом. По сухому пригорку важно прогуливались журавли, картинно поднимая ноги, как солдаты на параде. На водной глади своя жизнь. Не обращая внимания на всадников, утки поминутно ныряли, смешно болтая в воздухе красными лапами. По мелкотравью бродили чёрные точки забывчивых чибисов, удивлённо вскрикивающих: чьи вы, чьи вы?
     Братья издалека увидели рыжее пятно, распластавшееся на кочках. Лиса была настолько увлечена картиной на озере, что забыла об опасности. Канида неслышно сошёл с седла, беззвучно подобрался к ней со стороны хвоста и вытянул вдоль хребтины длинным бичом. Рыжая бестия, не сходя с места, от неожиданности взвилась вверх и бросилась вплавь через озерцо, поднимая на крыло перепуганную птицу.
    – Вот и скажи после этого, что плутовка не любит купаться! – засмеялся Канида.
    – Жить захочешь, сквозь огонь пойдешь, – заметил Кондрат. – Жогнули бы тебя, небось, из собственной шкуры выпрыгнул.
    Всадники поднялись косогором и перед тем, как въехать в лес, придержали лошадей. Вдоль подножия сопки тянулась цепочка мелких озёр и болотин с открытой водой. Сверху они напоминали хрустальные подвески, нанизанные на голубую нитку ручья.
    – Век такой красоты не видал! – очарованно выдохнул Канида.
    – Эк, хватил! Всего-то двадцать пятое лето встречаешь, – по доброму проворчал Кондрат. – Ежели душа так откликается, значит, нашли то, что искали.
    – Я вот о чём думаю, – наша мама из местных. Дед так и не пожелал, чтобы его предали земле. А мы о погосте думаем.
    – Мама крещёная, к тому же ещё венчанная. Вообще православного человека различают не по разрезу глаз – по состоянию души.
    Поднимаясь на взвоз, Канида и Кондрат вели лошадей в поводу. Хотелось ногами почувствовать землю, на которой предстояло жить. Внизу стелилась широкая полоса леса, со временем она превратится в пашню. Повторяя извивы косогора, вырастут пятистенные дома и хлебные амбары. Из окон можно будет любоваться птичьим раем. Погружённые в думы, братья видели завтрашний день…