Дорога к дому. часть 2

Нравилось ему наблюдать, как моя мама печёт хлеб да сдобные булки с пирогами. Оказывается, это целая наука! Печь затапливают за 2-3 часа до выпечки. Достаточно разгоревшиеся дрова надо раза два передвинуть с места на место, тогда под печи накалится равномерно. Когда дрова выгорят, жар (тлеющие угли) разравнивают по всей поверхности, закрывают вьюшку и дверцу на десять минут, чтобы температура в печи стала равномерной. Потом выгребают угли и золу, подметают метлой из сосновых веток или протирают влажной тряпкой. Печь закрывают снова на две-три минуты, чтобы осела пыль. Готовность печи проверяют куском газеты. Если брошенная туда бумага воспламенится — значит, печь слишком горячая, а быстро буреет — самый раз для выпечки. Если печь окажется чересчур горячей, то нужно намочить тряпку холодной водой и вытереть под печи. Переждав некоторое время, вновь проверяют температуру и уж потом приступают к выпечке. Готовность хлеба определяют по звуку, постучав пальцем по нижней корке. Если «голос» звонкий, то хлеб пропечён. В противном случае выпечку продолжают. Когда хлеб достают из печи, его корку слегка смачивают водой, накрывают салфеткой и дают ему остыть, не вынося в холодное помещение. И хотя хлеб всегда можно было купить в магазине, мама предпочитала выпекать свой.
Но больше всего мы любили и ждали, когда мама начнёт выпекать пироги (особенно с брусникой) и сдобные, сладкие булочки. И вот, как только с печи начинало потягивать хлебным духом, мы оба, пуская сладкие слюньки, не в силах больше сидя выжидать, начинали шнырять возле печи, тем самым мешая матери. А потом мы сидели с братом за столом и уплетали за обе щеки, с пылу с жару, вкуснейшие булочки, запивая их молоком, но чаще сладким чаем. С молоком плоховато было у нас. В деревне только четверть дворов держало скотину, потому как достать на зиму корма – сено - было ну очень непростым делом. Места таёжные, все какие-либо полянки и лужки были наперечёт. А возить издалека покупное накладно. Вот сидим мы, уминаем булочки, аж за ушами трещит! А мама сидит где-нибудь рядышком и смотрит на нас. Особенно на Витьку. И взгляд у неё отчего-то грустный и жалостливый. И покуда жил Витёк у нас, мама моя уделяла ему времени и внимания куда больше, чем мне. Но я понимал её и не ревновал, хотя и был в принципе-то ещё малой. Отец тоже не делал различия между ним и мной.
За лето мы облазили с Витькой все деревенские закоулки и ближайшие сопки. Насобирались вдоволь и грибов, и ягод. Всё ему нравилось. Вот только уж очень ему досаждало таёжное насекомое население. Комары да мошки с гнусом поедом его ели, грызли и кусали. Выручала мазь, если бы не она, то Витьку и трактором бы не затащили в таёжные урманы. А так ему ещё было терпимо. Мы, местные, с детства привыкшие такому соседству, и внимания почти что на них не обращали. Хотя бывали года, что нашествие этих ворогов и для нас было "бичом божьим". Невесть откуда они тучами налетали на всё живое. Скотина дурела от укусов и напролом лезла в воду, спасаясь от кровососов. Пастухи делали дымокуры и вместе с коровами дымом отбивались от наглых налётчиков.
Видя Витькину худобу, все мальчишки сошлись во мнении, что крови у него и так где-то не больше кружки будет, поэтому на него не стоит жалеть всяких разных пахучих средств, которых кусачая братия категорически не переносит. И мы не жалели! Опрыскивали и обмазывали его всем тем, что под руку попадалось. И "благоухание", которое исходило от Витьки, можно было почуять за версту.
Закончилось лето, наступила школьная пора. Витёк вернулся домой и стал бывать у нас всё реже и реже. Он перешёл в 8 класс, который был выпускным. А учёба ему всегда давалась с трудом. Он мечтал закончить восьмилетку и продолжить обучение в училище, где со средним полным образованием (а учиться там было куда проще, чем в школе) он бы получил и профессию тракториста-машиниста, и, а это для него было главное, водительские права. Уж очень ему хотелось стать заправским шофёром! Вдобавок ко всему этому при училище было хорошее общежитие для иногородних и трёхразовое бесплатное питание. А "свалить" из дома было ещё одним из его желаний. И ко всем этим прелестям, платили, по его мнению, неплохую стипендию. Было такое сельскохозяйственное училище в соседнем райцентре. Мечтал Витька выучиться, потом, как положено, отслужить достойно в армии. А затем уехать на какую-нибудь грандиозную комсомольскую стройку. Например, на БАМ.
Обо всём поведал мне Витёк во время зимних каникул. Мы лежали с ним на тёплой печи и долгое время разговаривали ни о чём и обо всём сразу. Хорошо нам тогда было! Мама, по случаю праздников и гостя, затеяла стряпню, и запах поднимающегося сдобного теста щекотал на ноздри. За окном стояла лютая стужа, и нам обоим казалось, что нет на земле теплей и уютней места, чем лежанка на печи.
Следующее лето, с трудом, но всё-таки сдав выпускные экзамены, Витёк провёл у нас. Но не как праздно отдыхающий, а как полноценный рабочий класс. Он попросил моего отца, чтобы тот посодействовал ему насчёт временной работы. Так, где-нибудь на подхвате. Хотелось Витьку, прежде чем поехать на учёбу, приодеться малость по-человечески. То бишь шибко не отстать от нынешней моды. Всё-таки шестнадцатый год шёл парню. Впереди первые свидания, первая любовь. А встречают-то по одёжке и уж только потом провожают по уму! Отец его и раньше не любил на него тратиться и теперь не собирался, говоря ему: "Тебя там и так во всё казённое приоденут и обуют!" Батя мой помог племяшу. Пристроил к себе, на пилораму, подсобным рабочим. Укладывать доски в штабеля. Неполных три месяца отработал Витёк. За неделю до начала учёбы получил расчёт и рванул сразу в город, на барахолку. В магазинах тогда хорошего товара днём с огнём не сыщешь! Хоть и не на всё ему хватило заработанного, но в основном прикупил того, чего хотел. Вернулся Витька из города ну очень довольным!
Да вот только неделю и успел проучиться мой брат. Накаркал его отец про казённую одежду. Подкараулила местная шпана ВитькА да решила позаимствовать у него обновки, на которые он всё лето спину гнул. Просто так отдавать своё, с таким трудом нажитое, он не собирался. С двумя бы он, наверное, и так бы справился, но те на гоп-стоп по двое не ходили. Когда повалили на землю и начали пинать его, озлобленному и порядком избитому Витьку попалась под руки бутылка. Сделав из неё " розочку" и уже мало что соображая, он начал ей отмахиваться. В итоге парочке приблатнённых он хорошенько попортил шкуру, а ещё одному досталось серьёзней. Он располосовал ему шею. Его тогда еле-еле откачали, но он остался инвалидом. Отец мой, как только узнал, в какую беду попал Витька, сразу стал хлопотать насчёт его. Постоянно мотался из деревни в район, оттуда в посёлок, потом обратно. И так не один раз. Он делал всё то, что должны были делать его настоящие родители. Но дядьке было недосуг, опять чего-то там затевал. Да и жене не позволял часто ездить в СИЗО к сыну. Они к этому времени обзавелись козами, и за ними был нужен постоянный уход.
Сильно мы все тогда переживали за Витю! А потом был суд, и, несмотря на все обстоятельства и на все наши хлопоты, дали ему 5 лет и отправили в колонию для несовершеннолетних, в народе именуемую "малолеткой". Поначалу брат писал нам, нечасто, но писал. Насколько это было позволительно, собирали и отправляли ему посылочки, в которые, помимо теплых вещей, которые мама вязала сама, всегда ложили что-нибудь сладкое. Мы хотели хоть как-то скрасить Витькину жизнь. Раз в полгода мы с отцом навещали его.
Когда ему исполнилось 18 лет, его перевели во взрослую зону, и письма от ВитькА перестали приходить. Отец, не в шутку забеспокоившись, начал посылать запросы, куда только можно было посылать. И вот выяснилось, что там случилось. Попав на взрослую зону, совершил мой брат там убийство. Что и как там произошло, нам не поведали. Добавили ему ещё 7 лет и отправили в колонию со строгим режимом. А куда именно, не сообщили, только обмолвились, что если он сам захочет с вами связаться, то сам первый и напишет. Но мы так и не дождались от него больше ни единого письма. Своим он ещё раньше писать перестал.
А встретиться с ним мне довелось спустя четверть века! Жил я тогда в большом городе - краевом центре со своей женой и сыном. В двухстах пятидесяти километрах от моей малой родины. Вот как-то в начале осени к нам в двери раздался звонок, и, хотя время было ещё не позднее - десять часов вечера, я сперва поглядел в дверной глазок и, увидя знакомые очертания лица, но всё ещё не догадываясь, кто это, открыл дверь.
И вот передо мной стоял Витёк во всей своей красе! Как-то заматеревший за эти годы, но был он всё таким же худощавым. Правда, подрос он с момента нашей последней встречи и был почти на голову выше меня. Судя по его прикиду, он явно не бедствовал. Весь его внешний вид выдавал в нём, как минимум, весьма успешного бизнесмена. И костюмчик на нём был от какого-нибудь заграничного кутюрье. И благоухал он весьма дорогим парфюмом. На шее массивная золотая цепь с крестом, коему бы и иной поп позавидовал. На руке перстень с чёрным камнем, который почему-то всё время притягивал к себе мой взгляд. В этой же руке телефонный аппарат, каких раньше я не видывал (оказывается, это был спутниковый телефон). Чуть поодаль от него топтались два мордоворота - охрана.
Постояли мы молча друг против друга и так же молча крепко обнялись. И уж только потом дали волю чувствам! Рад был я после стольких лет разлуки и забвения вновь увидеть брата. И он не меньше моего рад был видеть меня. Взяв у охраны пакеты, он отослал их вниз, сказав ждать его в машине. Мы прошли в квартиру, где я его познакомил со своей супругой и с семнадцатилетним сыном - Пашкой. Пока жена на скорую руку накрывала на кухне стол, брат мой разглядывал мои "хоромы" и общался со своим племяшом. А потом, сидя вдвоём на кухне (жена, видя, что нам о многом надо поговорить, тактично удалилась, сославшись на какие-то там дела) и выпив за встречу по первой, я задал ему свой первый и главный вопрос. Зачем и куда он пропал? Ведь мы так переживали о нём, всё ж таки не чужой человек нам!
- Судьба мне такая выпала! А от неё, как всем известно, не уйдёшь! Ведь я "там" человека жизни лишил, получилось так. И пусть он последней тварью и мразью был, но всё же человек. Но это всё лирика, хотя... ты знаешь, вот сейчас предложи мне пристрелить какую-нибудь безвредную дворнягу или переехать на машине, забавы ради, кошку - не смог бы! Рука не поднялась бы. А вот иного "Хомо Сапиенса" порвал бы голыми руками и даже глазом не моргнул бы! А не писал... Сильно виноватым считал себя, и, в первую очередь, перед батькой твоим и тётей Аней. Молодой был, думалось, зачем вам такой родственник нужен? Может, оно, конечно, зря было. А потом закрутилось-завертелось! Но об этом, ты уж прости, Сашок, я тебе рассказывать не буду. Поверь, не надо оно тебе. Давай лучше родителей твоих помянем! Царствие им небесное! Дошло до меня в своё время известие о твоём... о нашем горе, но дошло так, в общих чертах. Ты бы поведал мне, что и как? Понимаю, что тяжело такое вспоминать, ещё тяжелее говорить, но ты расскажи. Любил я их и всегда хотел, чтобы и у меня были такие же отец с матерью.
- Это ещё при тебе началось. После того, как было закончено заполнение Красноярского водохранилища, лес, который сплавляли до залива, где его вылавливали и грузили на баржи, вдруг оказался нерентабельным. Сплав свернули. Вывозить машинами тоже оказалось не выгодно. Свернули и лесозаготовку. Ко всему этому в те же годы пошла новая волна по укрупнению бесперспективных деревень. В число многих деревень и посёлков попала и наша деревня. Я в это время учился в училище, в том самом, где и ты хотел... Вот, выучился и после службы в армии до сих пор кручу баранку, как когда-то мечтал и ты... Постепенно те дома, что можно было разобрать, разобрали и вывезли в ваш посёлок.
Там к тому времени на полных оборотах работал крупный леспромхоз. Через два года от деревни остались одни лишь очертания да кое-где торчали, никому не нужные, ветхие сараюшки. Как "корова языком слизнула" все дома вместе с жителями. Только на краю, как и прежде, будто вросший глубоко корнями, стоял наш дом. Ну никак не хотел отец переезжать никуда отсюда! И тут счастье улыбнулось ему в виде улыбки директора лесхоза, который предложил ему место лесника. А нашу усадьбу оформить как лесной кордон, который как раз и будет находиться на вверенном ему участке. И стал мой батя лесником.
А беда случилась в 89-м. Я к этому времени уже окончательно прирос к городу. Пашке шёл уже девятый год. Отца с матерью навещал не так часто, как бы мне хотелось. Сам понимаешь, в такие дебри много не наездишься. А тут дом, работа... Так просто и не вырвешься! Навещал я их один. Тут и одному добраться до них целая проблема. А когда прикупил себе бэушную "Ниву", стало полегче, и я стал чаще бывать у них. Поднакопив на работе отгулов и подгадав их к выходным или праздникам, с вечера в ночь отправлялся в путь. Тогда же стал брать с собой и жену с сыном. Помню, Пашка тогда ещё малой был, ходить только начал. И вот дед, чтобы позабавить внука, как-то стал играть ему на балалайке. Пашке понравилось, стал он руки тянуть к инструменту. Дед, конечно же, ему не смог отказать. Так тот бренькал потом полдня, пока у матери его голова не разболелась, пришлось отобрать, правда со скандалом, тот никак не хотел с балалайкой расставаться. А довольный дед говорил внуку: "Вот, Павлентий, чуток подрастёшь - подарю тебе её! Ты, главное, от медведЕй подальше держись (при этом он с прищуром смотрел в мою сторону), и тогда с тебя точно в этом деле толк будет. И будем мы с тобой на пАру бабке кОнцерты давать, я на гармошке, ты на балалайке! Я бы тебе её и сейчас подарил, да вижу, мамка твоя будет против."
И растягивал Пашка в улыбке свой восьмизубый рот на эти дедовы слова, будто понимая, о чём идёт речь, и в ответ тянул ему лыбу дед, показывая, что зубов у него немного поболе, чем у внука. Правда, жену всё время уговаривать приходилось. Не любитель она таких вот поездок. Видите ли, её укачивает на этой колымаге! Городская! Что с неё возьмёшь... А бабка с дедом по любимому и единственному внуку всегда очень скучали. Особенно дед. Бабка, та иной раз не выдержит, наготовит деду харчей на неделю да и сама в гости отправится. А деду никак - работа! Но больше двух-трёх дней она не выдерживала. Начинала о деде беспокоиться, мол, как он там?
А вот письма мы друг другу писали часто! Эти письма я до сих пор храню. Если когда-либо появится желание, могу дать тебе их, Витя, почитать. Сам их часто перечитываю, когда бывает тяжело и мутно на душе. И ты знаешь, легче становится! Будто только что поговорил с ними...
Ну так вот. Весна и первая половина лета в том году выдались необычайно сухими и жаркими. Даже речки в половину обмелели, чего раньше никогда не было. В начале июля пару раз нагоняло тучки, но дождик, который они приносили с собой, высыхал тут же, едва коснувшись земли. Ягода от такого пекла почти вся погорела, а та, что сумела сохраниться, поспела раньше срока. Вот и отправились отец с матерью за этой ягодкой. И недалеко-то ушли, на Черничную гору. Помнишь, мы там пару раз с тобой были? Её ещё из нашего дома в окошко хорошо видать. Пожар вспыхнул из ниоткуда и со стороны деревни, по правому берегу речки, как ураган понёсся по тайге. Страшное это зрелище! Когда огонь с жутким треском идёт стеной, перепрыгивая, словно белка, с одних вершин деревьев на другие. Укрыться от верхового пожара практически невозможно. Бывали случаи, люди на машинах не могли от него оторваться. Когда, побросав всё, они убегали от огня, мама сломала себе ногу. Отец, сколько мог, нёс её на себе. Так их вместе и нашли.
Какое-то время мы сидели молча. Потом, так же молча, выпили. "Ты про своих-то в курсе?" - спросил я ВитькА. Тот как-то неопределённо мотнул головой, давая мне понять, что да, в курсе, но мне всё равно. Но я всё-таки рассказал ему всё, что знал.
Дядька всё так же продолжал поколачивать тётку, а тяга к накопительству денежных купюр с годами у него только усилилась. Отказывал себе во всём, гардеробчик свой годами не обновлял, одежда была латаная-перелатаная. И у тётки одежда была не лучше. У всех односельчан уже давно телевизоры голубым светом по вечерам отсвечивали в окна. А у дядьки - потёмки. У многих магнитофоны с проигрывателями звучат, а у дядьки - тишина. Экономил на всём! Вот пришёл как-то дядька домой, смотрит, а жены нигде нет. Походил, поорал - бестолку. Кинулся к чемодану - деньги на месте. День прошёл, второй - тётка так и не объявилась. А на третий всё выяснилось: сбежала тётка с приезжим армянином-шабашником. Тех, целая бригада, где-то в районе то ли коровник строила, то ли свинарник. Любовь вроде бы у них образовалась. И когда только успели!? Пообещал тот армянин чуть ли не на руках отнести её к себе в солнечную Армению. Унёс ли её, нет ли, то мне неведомо, только о тётке с той поры ни слуху ни духу. Дядька посотрясал воздух трёхэтажными матами, потом, плюнув, сказал: "Добра-то..." и успокоился. Стал жить, как и прежде, но в дом больше никого так и не привёл. Да и вряд ли кто бы на такую жизнь согласился. Подошло время - вышел на пенсию, но продолжал подрабатывать. Устроился куда-то сторожем. А в начале девяностых началась лихорадка с деньгами - инфляция, деноминация, и в одночасье превратился чемодан дядькиных сбережений в фантики. Дядьку хватил удар, почти следом ещё один. И через неделю "отдал богу душу". Всех его накоплений только и хватило, чтобы похоронить. Вот такие вот дела.
Ну да ладно! Чего мы только о грустном? Ведь нам с тобой есть и о чём хорошем вспомнить! А помнишь?.. И воспоминания посыпались с нас, как горох через прореху на мешке, звонко стукая о деревянную половицу и весело отскакивая от неё нашим звонким смехом. И мы, два взрослых дядьки, словно пацаны, перебивая друг друга, смеясь и размахивая руками, рассказывали очередной эпизод из нашего детства. И в эти моменты я как-то ненароком замечал, как светлели и теплели у брата глаза. Будто нежданно-негаданно потянуло с южных краёв ветерком и разогнало так долго стоявшую осеннюю хмарь. И я снова видел перед собой того Витька из моего... нет, из нашего, детства!
Засиделись мы с ним до самого утра. И напоследок он сообщил мне, что решил отойти от всех "этих дел." "Устал я, брат! Не о том мне мечталось, не того мне хотелось! В ближайшее время планирую утрясти всё и буду выходить из этого "бизнеса" и переходить в легальный. Средств у меня скоплено предостаточно, так что, как всё уладится, поставим мы тут, по соседству, две небольшие хаты, каждую в пару этажей, и будем ходить друг к другу в гости - чаи распивать". И, взмахнув рукой, как герой из одного популярного фильма, произнёс с грузинским акцентом: "Я так думаю!" Написал мне на настенном календаре номер своего телефона, мол, если вдруг потеряюсь, не стесняйся - звони! Мало ли что... И уже у дверей снял он со своей руки перстень с большим чёрным камнем (позже я узнал, что это чёрный бриллиант), протянул его мне и сказал: " Держи, Сашок! Ручная работа, таких всего сделано два. Пусть пока (и на это "пока" он сделал ударение) он будет тебе, как память обо мне. Прими, брат, от чистого сердца!"
Я проводил его до машины, и мы с ним, крепко обнявшись, простились. Отъезжая, он ещё раз махнул мне из машины рукой. Прошло чуть больше месяца, а от Виктора не было никаких известий. Я решил сам позвонить ему, но после набора его номера я слышал лишь какую-то тарабарщину на иностранном языке и связь отключалась. А месяц спустя смотрел я по телевизору один документальный фильм из цикла "Криминальная Россия" и, к своему великому ужасу, понял причину молчания брата. Известный журналист вёл свой репортаж с одного из питерских кладбищ. Стоя у надгробия из чёрного мрамора, с высеченным на нём в полный рост изображением неизвестного мне человека, он рассказывал, что тут недавно похоронили одного известного питерского авторитета, при этом он красочно расписывал "заслуги" оного. И вот посередине рассказа меня словно обухом по голове ударила фраза: "Он похоронен рядом с не менее известной в криминальном мире фигурой - Виктором..." и называет нашу фамилию. Далее оператор на какое-то мгновение крупным планом наводит свою камеру на соседнее надгробие, откуда на меня смотрел мой брат!