2. Причуды тургеневских барышень

Уж небо осенью дышало…

А. С. Пушкин
«Евгений Онегин»




Подруга моей юности Маринка была особой капризной и по-особому взбалмошной.

Разборчивой была барышней. Чрезвычайно.

И красивой.

Одни огромные коровьи карие глаза чего стоили! С белыми красивыми белками.

И длинные распущенные волосы.

Почти до талии, ну, или сильно ниже лопаток.

Такой тяжёлый каштановый водопад.

И просто какой-то магический, интригующий взгляд. Влажный такой, умный.

Словом, красивая была девушка.

Интересная. И интеллектуальная к тому же.

Стихи писала.

Про природу. Про заходящее за шпиль собора солнце и жёлтые листья в октябрьском парке.

Так вот, где-то в последней четверти двадцатого века стояла однажды осенью моя Маринка на углу этого самого парка, как раз на трамвайной остановке. Там, где раньше был газетный киоск, а ныне – велосипедная стоянка.

Стояла Маринка, сошед с трамвая, возле киоска и разглядывала журналы и открытки.

Делала вид, что раздумывает, какое издание купить, или следующего трамвая ждёт.

Потому что просто так стоять, то есть с той целью, с которой она там находилась, ей было стыдно.

Маринка ждала молодого человека, то есть поклонника, до встречи с которым она снизошла.

Именно снизошла, потому что поклонник ей не нравился.

Ну, не то, чтобы уж и не нравился. Ведь был он мальчиком умным, учился в каком-то техническом вузе и отличался всякими добродетелями. А главное, Маринку любил. Трепетно и нежно. И это было очень заметно. Хотя бы по тому, что на каждое свидание методично таскал ей по розе – красных оттенков. На длинном крепком стебле. И очень колючую, с толстыми травмоопасными шипами. Мама его правильно воспитала и хорошие манеры привила.

Маринка, собственно, на эти розы и купилась (приятно было барышне вдыхать их тонкий изнеженный аромат). И на высокохудожественные метафоричные комплименты тоже повелась (юная особа удовольствие получала, когда её прекрасной феей называли и что-то там про мерцающий хрусталь в небесах трёхстопным ямбом рассказывали, а иногда и амфибрахием).

Словом, всё хорошо было в поклоннике, кроме одного.

При всех своих положительных качествах и немом обожании моей подруги Маринки он не соответствовал её эстетическим идеалам.

Не нравился он ей. Чисто внешне. И нос у него был не такой – слишком круглый и большой, кола-брюньоновский какой-то нос или, того хуже, – раблезианский. И уши разлапистые, и глазки блекло-невыразительные. И фамилию он имел совсем уж нелепую, со смешным суффиксом.

Она даже своё наименование для бедного воздыхателя придумала – что-то от крыловской Жужутки. Но, конечно, не пользовалась им. Так, иногда сама с собой. Или со мной, верной наперсницей.

И габаритами воздыхатель тоже не очень-то вышел – был одного с Маринкой роста.

А той, чтобы молодой человек ей нравился, надо было почему-то голову задирать и смотреть на него снизу вверх.

Мне кажется, что в шейном отделе позвоночника у неё от этого зажимало какой-то нерв, импульс в мозг не передавался и тем самым отключался какой-то «соображательный рефлекс» или, наоборот, включался совсем другой, как раз «несоображательный», но вызывавший нужные реакции.

А с поклонником этим красивая голова подруги моей юности Маринки была на месте, и ничегошеньки в ней не щёлкало и включаться не хотело.

Так вот, сойдя пару минут назад со ступеньки трамвая, Маринка окинула взглядом остановку и с ужасом не увидела спешащего ей навстречу Борю.

Маринка немедленно оскорбилась.

– Представляешь, Наташ, – говорила она мне на следующий день, – я выхожу, а его нет!

Маринка привыкла к колючим розам и пунктуальности.

К тому же Боря ей не нравился. И она снизошла! А Бори нет!

«Снизошедшая» со ступеньки трамвая Маринка направилась к газетному киоску и принялась деловито рассматривать периодику и канцтовары.

Подруга моя была растеряна.

Она! Принцесса! И должна стоять и ждать паладина, пусть даже по-собачьи верного и преданного!

Который к тому же ей не нравился.

Стыд-то какой! И унижение!

К этому надо добавить, что «сердце красавицы» было изранено и даже исколото мелкими острыми иголочками безответного чувства. И с помощью бедного Бори моя Маринка выползала из своей депрессивной отвергнутости. Вот так жестоко и практично. И с красавицами случаются такие казусы.

Маринка разглядывала журналы минуту, вторую, третью, четвёртую.

Вспоминала Маяковского с его «Облаком в штанах»:

«”Приду в четыре”, – сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять».

Классика, конечно, как-то иллюстрировала происходящее, но полностью моральный урон сгладить не могла.

Через пять минут Маринкиному терпению стал приходить конец.

Газеты и журналы она изучила и даже от нечего делать купила шариковую ручку.

Получилось, что вроде бы она задержалась у киоска по делу.

Но дело было сделано. И ничего другого ей больше покупать не хотелось.

Тогда она решила уйти.

Но сердобольно подумала, что, может быть, что-то случилось с транспортом.

Потому что ничего подобного молодой человек раньше себе не позволял.

На редкие свидания приходил сильно загодя и стоял маяком со своей нежно-агрессивной розой в условленном месте в ожидании моей волоокой подруги юности.

Помня об этом, Маринка уходить передумала и принялась делать вид, что ждёт трамвай.

Она смотрела в сторону, откуда транспорт должен был подойти, вздыхала и озабоченно взглядывала на часы.

Когда прошло ещё минут десять, Маринка приняла решение уехать.

Но тут как на беду выяснилось, что трамвай сломался или на линии что-то сломалось. И уехать стало просто не на чем.

К тому же Маринка успокаивала себя тем, что у молодого человека, оказывается, была причина опоздать, причём уважительная и весомая.

Поэтому Маринка просто осталась стоять на остановке.

Теперь у неё уже было моральное обоснование причины своего стояния – она ждала не опаздывавшего кавалера, а трамвай.

И ничего другого.

От нечего делать Маринка принялась читать про себя стихи. «Роняет лес багряный свой узор, Сребрит мороз увянувшее поле…», – твердила она, глядя на облетающие липы в парке. Или что-то в этом роде. Стихами она была забита под завязку.

На остановке стал скапливаться народ.

И Маринка окончательно успокоилась тем, что стоит она здесь не в одиночестве и не выглядит глупо, обиженно и оскорблённо, – девушкой, на встречу с которой позволяют себе опаздывать.

Этого она просто не могла перенести.

Когда Маринка окончательно свыклась с версией ожидания сломавшегося трамвая, мимо группки скопившихся потенциальных пассажиров медленно прошествовала молодая супружеская пара – муж и жена с изрядных и красноречивых размеров животом. На поводке молодой человек вёл собачку.

– Знаешь, Наташ, – рассказывала потом Маринка, – маленькую такую, на тоненьких лапках, чёрно-коричневую, не помню, какой породы. Хлоп-хлоп-хлоп, цок-цок-цок спичечными лапками по асфальту, быстро так. Даже удивительно, как это она ими с такой скоростью перебирает. Они ещё очень злые, эти собачки, скандальные какие-то, вздорные, лают на всех.

Дальше Маринка созерцала кино о том, как собачка бежит в парк, хозяина за собой на поводке тянет, тот жену ведёт, а она идёт себе, воздухом дышит, листья жёлтые разглядывает. Одним словом, стояла нарядная и надушенная красавица Маринка, бездумно-автоматически читала про себя: «Октябрь уж наступил – уж роща отряхает Последние листы с нагих своих ветвей», шарфик свой алый поправляла и от нечего делать собачку разглядывала.

С собачки её взгляд переместился на поводок, с поводка – на вытянутую руку, с руки – на фигуру хозяина.

Маринка обратила внимание на то, что молодой человек ниже своей жены, и посочувствовала ей, бедняжке, подумав, что и та находится в таком же незавидном положении, что и она сама – без щелчка в голове, без искры, без любви. А уже месяце на шестом, как праздно и созерцательно размышляя, отметила про себя Маринка.

Она была девушкой доброй и отзывчивой, а потому даже по-женски посочувствовала незнакомке.

– Знаешь, Наташ, – говорила она мне после, – жердь такая по сравнению с ним! А главное ведь, красивая – глаз не отвести!

Собачка вынюхивала травку и листья, живот у девушки был приличным, и пара двигалась довольно медленно – с остановками, передышками и ожиданиями – не спеша.

Маринка, автоматически декламируя про себя: «Сосед мой поспешает в отъезжие поля с охотою своей», без особого любопытства весьма поверхностно смотрела на всех троих.

И вдруг заметила, что хозяин собачки тоже на неё смотрит. Но не пустым бездумным взглядом, каким смотрят выгуливающие питомцев хозяева или ожидающие транспорт пассажиры, а каким-то долгим и осмысленным.

Маринка тоже посмотрела на него.

– Знаешь, Наташ, – рассказывала она мне после, – а он был очень даже ничего. И даже очень чего! Красавец такой, как греческий бог! Профиль такой правильный. Правда, ниже этой своей бедной жены. И чего она с ним связалась? Красавица такая! Могла бы и получше кого найти!

Пока в красивой Маринкиной голове шёл этот необременительный мыслительный процесс, молодой человек очень пристально её разглядывал, просто до неприличия долго и настойчиво.

Маринка, движимая женской солидарностью, оскорбилась за его жену, ну а потом уже и за себя.

И пренебрежительно-раздражённо фыркнула.

И отвернулась.

Конечно! Красавица!

Могла себе позволить!

Хотя была очень воспитанной барышней.

Она почему-то вспомнила, что вообще-то ждёт поклонника, а по официальной версии – трамвай, а её тут, как манекен на витрине, беззастенчиво разглядывают.

Когда оскорблённая Маринка повернула голову опять в сторону будущих родителей, те уже свернули в парк.

Шли супруги молча, не разговаривая, собачка бежала впереди.

И теперь уже Маринка принялась для чего-то праздно разглядывать их.

Всё равно ведь ни трамвая, ни Бори не наблюдалось. И делать было нечего.

Маринка опять таки отметила несоответствие в росте. Муж был почти на полголовы ниже своей спутницы.

– Представляешь, Наташ, – говорила мне после Маринка, – это она без каблуков была! Бедная! Теперь так и будет в тапочках ходить!

И шли супруги в каком-то негармоничном молчании, словно поссорились уже давно и ничего общего между ними нет. Вот ребёнок будет, это точно. И больше ничего. И ради пользы этого ребёнка (и ещё для физиологических надобностей собачки) потащились они в эту есенинскую «серую морозь и слизь» в октябрьский предвечерний парк дышать свежим воздухом.

Маринка, помимо несоответствия в росте и красоты каждого супруга в отдельности, отметила про себя и низкие моральные качества будущего отца.

– Представляешь, Наташ, – говорила она мне впоследствии, – жену выгуливает, а на меня уставился беспардонно. Просто хам какой-то!

Словом, Маринка искренне по-женски пожалела несчастную спутницу потенциального Казановы.

И вот, когда пара уже находилась в изрядном отдалении, Маринку вдруг осенило – она узнала девушку.

Не будем утомлять читателя подробностями.

С девушкой у неё было шапочное знакомство. И совсем неудивительно, что та не узнала Маринку.

Странным и необъяснимым образом «опознав» девушку, прозревшая Маринка стала безразлично и поверхностно размышлять о её судьбе.

Сначала она удивилась тому, что не узнала её при рассматривании в упор, а узнала уже на изрядном отдалении, в сумерках и со спины – по общему силуэту.

– Представляешь, Наташ, – рассказывала она мне позже, – стою я и думаю: «С кем это она гуляет в таком положении по вечерам? Замуж, наверное, вышла».

В Маринке проснулось женское любопытство, и она принялась размышлять, за кого, собственно, могла бы выйти «шапочная» знакомая красавица. Истомившаяся в ожидании транспорта или, в конце концов, Бори подруга моя вспоминала общих знакомых, прикидывала, предполагала.

И тут в Маринкиной голове произошло озарение.

Она вспомнила, за кого год назад красавица вышла замуж, и потом уже чисто механически догадалась, кто был спутником её знакомой.

Проблема состояла в том, что это было большим потрясением в той Маринкиной жизни, а заодно и причиной её печали, грусти и депрессии.

– Представляешь, Наташ, – говорила она мне после, почти всхлипывая, с надрывом и сбиваясь на беспомощный писк, – стою я и думаю: «Так это он?».

Короче, не узнала бедная самовлюблённая Маринка, подруга моей беспечной юности, предмет своих боли и драматических воздыханий, отчаянных и безнадежных, горьких и безысходных, мучительных и безотрадных, безутешных и отравивших ей целый второй курс института.

Не узнала, но догадалась.

Более того, фыркнула и отвернулась!

«Никто ничего не отнял! Мне сладостно, что мы врозь», – в ужасе по-цветаевски оглушительно подумала отставленная красавица Маринка.

Ждать Борю Жужуткина ей окончательно расхотелось.

Она была потрясена и огорошена экстравагантной выходкой своей зрительной памяти.

«Скоро ты забудешь обо всём, и всё, в свою очередь, забудет о тебе», – пытаясь успокоиться, процитировала она себе по прошествии некоторого времени Марка Аврелия.

А тут и трамвай подошёл.

Но Маринка в него «не влезла», не могла она в транспортной давке толкаться.

И уехала она даже не следующим, а уже третьим трамваем.

И куда Боря дел свою метровую розу, её уже не интересовало.

А он её привёз к Маринкиному дому. Но она к незадачливому поклоннику не вышла, сославшись на плохое самочувствие. Маринка была огорошена и вдребезги разбита инцидентом возле парка.

– Представляешь, Наташ, – потрясённо говорила она мне впоследствии, зачерпывая ложечкой мороженое с орехами и шоколадом из розетки в нашем любимом кафе на Домской площади, – не узнала! И не до Бори мне было. Да ну его!

А мне казалось, что главная причина была в том, что неузнанный молодой человек был на голову выше Маринки. И когда она в своё время смотрела на него снизу вверх, нерв зажимало, импульс не шёл и в голове что-то включалось. Или всё-таки выключалось? Наверное, это называлось любовью.

И «ларчик просто открывался»!

Бедный Жужуткин!


(«Портреты, прелести, причуды», Рига, 2014.)