Край земли

  Часть вторая

                …ГОД СПУСТЯ

В тишине вагона Леонида Суботу разбудил женский визг:
  - Мишутка, посмотри на чудо за окном. Домики утонули в воде.
  - Клёво, - прошептал пятилетний Мишутка.
  - Прелесть, - согласилась женщина.
  - Побойтесь Бога, - оборвал их мужской голос. - Люди потеряли дома, имущество, урожай, а вам прелесть. Какой чёрствый народ.
  - Но что здесь произошло? - виновато спросила мать Мишутки.
  - Наводнение. Вы не слышали? С края земли прибыли? Амурскую область и Хабаровский край топит, как никогда не топило. И ещё не пик, самое мрачное – впереди.
  …Пригородный мост, внизу Амур, он страшен, он бурлит, он грязный и злой. Реки, что люди, переменчивы в своём настроении.
  На вокзале паники нет. Субота сел в трамвай, уехал в город. На набережную его не пустили патрульные. Амур вот-вот выйдет из себя и ринется через парапеты на улицы. Зрелище не для всех.
  Леонид услышал знакомый голос. Яша!
  - Какая встреча! - изумился Субота. - Я очень рад.
  - Я тоже рад тебя видеть.
  Они обменялись рукопожатием.
  - Ты откуда и куда? - начал Леонид.
  - Ехал работать на космодром, думал всю зиму отпахать. Незаметно оказался в Хабаровске, при делах. Помогаю строить дамбы. Нет, я не строю, а готовлю мешки с песком. А ты чем дышишь?
  - Я возвращаюсь с Сахалина.
  - С рыбалки?
  - Так точно.
  - Много нарыбачил?
  - Мне бы одну-единственную золотую рыбку. Пока я не выловил её. Надо захотеть ещё разок.
  - Мутные речи. Проиграл свою рулетку?
  - Не проиграл. И не выиграл. Ничья.
  - Пойдём-ка, присядем, поговорим.
  Они сели на скамейку, закурили.
  - А ведь русский край земли не Камчатка, не Сахалин. Даже не Командоры и не Курилы, - сказал Субота. - Там люди заняты делом, рыбу добывают. Легально, нелегально зарабатывают. 
  - Но где он - край?
  - От Байкала до Амура наш край земли. Обширные пустующие дали. Кто будет жить в этих далях? Китайцы? Узбеки? Таджики? Россия не поедет сюда. Все валят в Москву.
  - Новый космодром вместе с БАМом и дадут начало здешнему развитию.
  - Два месяца назад, по дороге на море, я встречал людей из Благовещенска. Они боятся за здоровье своих детей. Не превратилась бы их малая родина в чёрную выжженную пустыню. Рухнет ракета – и сгорит всё живое на сотни километров вокруг. Местные не рады космодрому. Кто может – тот продаёт жильё и бежит. Но продать нелегко, его не покупают. Люди ждут роста смертности от раковых болезней, собираются писать Путину.
  - Но как-то надо расшевелить эту территорию. А ты красавчик. Не о себе твоя печаль.
  - За Родину обидно. Мы унижаемся на всю катушку, смакуем дешёвые штампы: сахалинская Флорида, байкальская Ривьера, северная Венеция, русский Давос, уральская Швейцария, сибирские Альпы… И не замечаем, не видим, сколь контрастна и красива наша страна.  Пусть они штампуют, а не мы. Пусть говорят: канадский Байкал, французский Сахалин, испанская Даурия, шведский Алтай, немецкий Эльбрус, английский Амур… Им нечего сравнивать. А у нас полно земель, красоты, богатств, а люди живут хреново.
  - И везде свалки мусора. Как же так? Есть железный закон компенсации… Почему в Москве добиваются успехов провинциалы, а не москвичи? Потому что у москвичей имеется главное: крыша над головой, прописка. Они расслаблены, ленивы. А приезжие запрограммированы на результат, они думают, пашут и отпихивают москвичей в спальные районы. Так и в мировом масштабе: у нас есть всё, можно швыряться и пить, а японцам нельзя лениться, они много работают.
  - Мы, значит, не работаем?
  - И хорошо, что мы работаем, но работаем-то мы плохо.
  - А здесь, в Хабаровске, наводнение вконец угробит людей. И ленивых, и неленивых.
  - Или, наоборот, на месте старья построят новые жилые дома. Не было бы счастья, да несчастье помогло.
  - Возможно, ты прав.
  - У Свободного тоже затопило. Там не Амур, там Зея разлилась.
  - И по дороге из Ванино кругом вода. Поля, дачные домики, столбы – всё в воде.
  - Вот туда-то, к Комсомольску, и пойдёт большая волна. Тебе повезло выбраться. Через неделю не проехал бы. Весь восток утонул. Но ты давай, рассказывай о Сахалине. Ты же не собирался.
  - Собирался. Мечтал.
  - Море поманило?
  - Не море, а дорога. Вроде зачем мне плацкартные и общие вагоны, грязь, сквозняки, пьяные пассажиры, блевотина в тамбуре, очереди в туалет, тёплый «кипяток», роллтоны и дошираки, вокзальная дороговизна? Наездился уж. Но в этих вагонах и есть жизнь. Угощения, откровения, беседы о политике, об истории, о демократии, о семье, о родне, о соседях, о даче, о картошке. Куда только народ не едет…
  - Как и мы с тобой.  И сколько людей бродяжничает по стране… Автостопом, с оказией, зайцами на электричках, в багажниках поездов, в трюмах кораблей, и пешком, и всяко-разно. И подростки, и взрослые, и старые. И мужики, и бабы. Как-то чем-то питаются. Как-то живут.
  - Бездомные?
  - Бездомные. Не люди, а души бездомные.
  - Ищут что-то...
  - Душевного причала ищут. Они философы, их слушать бы, слушать... Но хочу знать от тебя про Сахалин. Какая там природа? Удалась ли путина? Что за народ, климат?
  - Там и в майке не холодно, и в телогрейке не жарко. Отличный воздух. А из лосося одна горбуша, кеты меньше, кижуча и нерки ещё меньше. Зато природа богаче камчатской. Много лиственницы, пихты, кедра-стланика. И везде голубая ель. И целые поляны цветов и ягод. Раньше была ягода клоповка, её соком чистили даже трубы – так много в ней кислоты. Из неё делали лимонад «Горный воздух». Нынче клоповка исчезла. Местные шутят: японцы украли всю до корня. А на рыбе сидят корейцы, они – рыбные короли.
  - Медведи-то есть?
  - Обязательно. Где рыба – там и они. Собрали нас однажды в круг и предупредили: не ходите в лес по одному, будьте осторожны. И рассказали историю: на какой-то базе сколько-то лет назад сработала сигнализация. Была ночь, два сторожа связались по рации и пошли вдоль забора навстречу друг другу. На одного напал медведь-подранок, полоснул когтями по животу и выгреб все кишки… Но как ходили в лес, так и продолжили. Однажды утром дико заревел бык. Все соскочили с кроватей: медведь зашёл. Но нет, собаки спокойны, кони тоже. Кони же чуют медведя издали.
  - Кони откуда?
  - Они паслись рядом каждый день. Мы кормили их с рук. Мужики пытались затолкать жеребца в барак, в женскую комнату. 
  - Затолкали?
  - По-моему, нет. Он стеснялся, упирался. Не созрел до женщин.
  - Ты был на севере, на юге?
  - Между севером и югом. В пятистах километрах севернее Южно-Сахалинска, в разрушенном гарнизоне. Вышли из поезда на станции Смирных, от неё часа два ехали на машинах к Охотскому морю через горный хребет. Таёжные места! И миллионы комаров, толстых, рыжих, злющих, они жрут насквозь. Я не завидую тем советским пограничникам.
  - В Южно-Сахалинск заезжал?
  - Заезжал. Город как картинка, блестит, сияет. Даже бордюры выкрашены. По улицам бегают «хаммеры», «тойоты-тундры».
  - Во всех городах бегают.
  - Но в Южном их много. И иностранцев много… Богатый остров, нефтяной, газовый, рыбный. А мало кто из наших едет туда жить. Сезон-два – и домой на материк.
  - Почему?
  - Нефтедоллары с шельфа текут за бугор, в Москву и в Южный, а в стороне от Южного убогие посёлки, брошенные погранзаставы, дороги без асфальта. Но лет через десять-двадцать Сахалин, похоже, расцветёт. Советский Союз держал его в заначке, упаковал гарнизонами, те следили за Америкой, Японией.
  - Но чем люди жили?
  - Рыбалкой. И норковыми фермами. Частники тоже держали норку. В Охотском тонны кормов. Рыбы, крабов, кальмаров, креветок. Самое богатое в мире море. В 90-х годах фермы сдохли. Нынче эти участки земли заняты рыбзаводами, рыбцехами. Их больше, чем на Камчатке. Началась бурная движуха, но не рыбацкая, а нефтяная. Скважины, скважины, они пугают рыбу. …Аппетиты чиновников изменились. Ушли пограничники, уходит рыба, матерятся рыбаки, но падают на счета деньги. Половина денег – нерусские, чужие.
  - Снимут сливки, загубят остров и кинут его вместе с жителями.
  - Сахалинцы не позволят кинуть себя. Но кто знает? Оттого, наверно, материковый народ и не пускает там корни. От неуверенности. И даль несусветная.
  - Ты пустил бы корни?
  - Мне нравится Сахалин, но меня ждут дома. Всегда ждут.
  - Вы шли через Японское море?
  - Летают и самолётами. А мы добирались дёшево, но мучительно. Сутки ползли в общем вагоне от Хабаровска до Ванино, глядим – в порту люди томятся на сумках вокруг вокзала. Кто двое суток, кто и трое. Нет парома. Нам посчастливилось, в тот день паром дали,  набили в него битком народу, вывернули наши рюкзаки наизнанку – рыли коноплю, и целых семнадцать часов мы покоряли широченный Татарский пролив. Это Японское море. Сидели вперемешку на палубе, в коридорах. Везли как свиней. Но когда на горизонте выросли горы Сахалина – всё забылось. Вот она – опять Россия, опять большая земля! Часто слышно: нужен мост на Сахалин. А как построить мост в двести километров?
  - Сколько?
  - Двести. Если из Хоккайдо – но там немалый пролив Лаперуза. С нашего берега Японию не разглядеть. С Курил её видно, а с Сахалина нет. Может, речь не о мостах, а о тоннеле…
  - Ты и в Лаперуза успел?
  - Нет, не успел. Жалею, он же недалеко от Южного.
  - Говоришь-то со знанием дела.
  - Местные рассказали.
  - Объясни: почему пролив – Татарский? В чём заслуга татар?
  - Нет их заслуги. Русские казаки-первопроходцы всех аборигенов – нанайцев, дауров, гиляков, нивхов – звали татарами. Там была когда-то страна Татария.
  - И вот он, берег Сахалина…  Дальше куда?
  - В Холмске, прямо в порту, встретила дочь хозяина. Красивая, сама за рулём «Лексуса». Ласково встретила. Один из группы расстроился: «Чересчур хорошее начало. Не к добру»
  - Накаркал?
  - Ты же помнишь, на путине, как на войне: половина времени ожидание. То сутками работали, аж пальцы летали, то сутками выли от безделья. Море часто штормило. Или рыбаки левачили. Плавбаз караван, они приплыли с Камчатки. Туда подошли северные льды и разогнали всю рыбу.
  - Что за шутка: пальцы летали?
  - Снова один отсёк сам себе на головорубке.
  - По пьянке?
  - По неосторожности. Цех маленький, старый, тесный, скользкий, работа вручную, как сто лет назад, выработка мизерная. Этой базе, этому цеху уже лет пятнадцать. Но ни одного рабочего, приехавшего во второй раз. Все по первому. Какой вывод? Догадайся… Кто вложился – тот должен отбить затраты и поиметь доход. Жизнь твёрдо разделила людей на хозяев и батраков. Хозяин может заплатить батраку, а может и не заплатить. Не хочешь батрачить? Создай себя сам. Не умеешь, боишься на вольные хлеба? Батрачь на других. Арифметика проста.
  - Этот и скотину держит?
  - Держит. За коровами ухаживает бездомный старик. Хозяин пригрел его, поселил в хижине, кормит, но денег не даёт. Старик сжигает за зиму семь-восемь машин дров. Хижина-то летняя, а зимы серьёзные, снег трёхметровый. Туда волков привозили с материка, а не прижились они, вымерли. Не смогли охотиться по тому глубокому снегу. Без волков зимой даже коровы бесятся от тоски, два раза топтали старика, поддевали на рога. Тот кое-как выжил. Да и не старик он вовсе. Жизнь согнула, и бородой оброс.
  - Неужели не могут утеплить ему хижину?
  - Бродяге некуда идти, он будет жить в морозильнике, пахать за кусок хлеба и слова не скажет. Старик дал нам смешной совет: от медведя в гору не бегите. Догонит. А с горы убежать легче. Надо тормознуть, шарахнуться в сторону, и он пролетит мимо. Медведю не остановить свою же тушу. Точно, при встрече с ним ищи глазами гору. Пока найдёшь, залезешь на неё – он подождёт.
  - Но почему бы хозяину не автоматизировать свой цех?
  - Есть полстраны безработных – русские высокие технологии. Руками всё сделают. По колено в воде и рыбьих кишках – и хрен с ними. С нами, то есть. По ночам наш барак гудел будто госпиталь. Из всех комнат чихи, кашель, стоны, маты. Народ потихоньку терял здоровье.
  - Ты уже забыл прошлогоднюю путину? Там огромная забота о людях.
  Субота рассмеялся.
  - Какие мужики были с тобой? Какие бабы? Душ? Питание? - продолжил опрос Яша.
  - Все профессии съехались, даже учитель музыки, библиотекарша. Столовая и баня без толкотни. Шестьдесят человек – не триста. Всего всем хватало. И разнообразили жизнь как могли. Ни сотовой связи опять, ни газет, ни радио. Но морской берег, волны, прибой, вечерами уха на костре, шашлыки из горбуши, крабы, икра. За это дорого платят… Появились трое местных, сахалинских. Много чего нарассказывали. Приезжал на остров Хрущёв в 60-х годах. К его приезду чиновники завезли с материка яблони и розы, воткнули их вдоль дороги. Поздняя осень и молодые розы! Он поразился: у вас тут рай, вечное лето, и вам ещё северные надбавки? Живите-ка без северных… Один о Курилах наплёл всяких страхов. Вроде и не сочинил… На Итурупе, на Кунашире терпимо работать, а на Шикотане бардак. Охрана сидит на вахте, после одиннадцати вечера эти бойцы никого не пустят в общежитие и не выпустят на улицу, могут и отпинать. Что делать людям? Пить в комнатах или в кустах ночами. Пьют и мужики, и бабы. В магазине покажи паспорт и бери в кредит водки сколько хочешь. Каждую ночь пьянство, потом его последствия. Кидалово. Бомжевание. Беременные бабы.
  - Там сухой закон нельзя ввести? Хоть на время путины?
  - Какой сухой закон? Магазины принадлежат руководству завода. Все деньги остаются у них. Им надо, чтоб люди пьянствовали. Пока не вернут кредит продавцу – о теплоходе и не мечтают. Или пашут на них за долги, или бродяжничают. Из общаги их гонят.
  - И где ночуют?
  - У местных. Или в землянках. 
  - А ты, я понял, снова работал по-трезвому?
  - Да. Живут там несколько дикарей. Магазинов для них нет. Но как только наши мужики вырвались на свободу из той глуши – запили по-чёрному. И в ментовку их забирали, и с поездов снимали. От досады пили. А кто хуже? Те, которые бухают, или те, которые не платят? Да это звенья одной цепи, и её не разорвать. В России не разорвать. Очень крепкая цепь.
  - Нет заработков для мужика. Некуда приткнуться лишнему человеку. Осталось последнее: водка.         
  - И самое последнее: война.
  - Тебе разведка доложила?
  - Попахивает ей. Сколько денег тратится на нашу армию! Сколько оружия производят на наших заводах! И все за ним в очередь. Лет десять назад политики хоть для понта болтали о мире, а теперь Путин сказал открыто: если не мы, то нас. И кто же выйдет биться? Не за зарплату, а на совесть? Люди "из нашего двора", ты, да я, да мы. Голосистые, языкастые "гордые мужи Отечества", "прогрессивные умы русского общества" будут сидеть в десятках ток-шоу и орать в телекамеру о патриотизме. А воевать придётся нам. Хочешь-не хочешь – вперёд! Отказников объявят пятой колонной… В 41-м тоже, наверно, не с радостью бежали на фронт. От дома, от жён, от детей и стариков. Но была и общая идея, хорошая или не очень или полное враньё, но была, за неё и бились. А нынче нет ничего, нынче пойдут от безнадёги, от кидалова, от русского отчаяния. Один добровольцем, за ним второй, третий, восьмой потянутся. Кто уцелеет – тот вернётся к своей трудной жизни.
  - К трудной? По мне, к обычной. Другой-то я не ведаю. Ну смотрю на красивую жизнь в телевизоре как на фантастику. Да и у богатых много ли счастья? Много барства - да. Много страха – да. Много сволочизма – да. Но счастья – нет.
  - А у бедных оно есть?
  - Тогда чья жизнь лучше? Ты знаешь?
  - Скорее, не знаю.
  - И я не знаю. Душевно одинокие люди – не только мы с тобой.
  - После войны те же болтливые мужи откуда-то вынырнут, засядут в тех же ток-шоу, холеные, в генеральских погонах, увешанные орденами, и заведут старую пластинку. Нас тоже раз в год, в День Победы, будут чествовать, через полвека назовут могучим поколением, а проживём мы без жирка. Всё повторится.
  - Ну да, мы же не «люди», а «народ». Народу положено тащить на себе тяготы и войны, и мира, а «люди» нажируются в войну и в мир. Паразиты и откаты почётны в любое время. Выходит, война нужна всем?
  - Всем не всем, но это жизненная правда. В войну созревают солдаты-герои, национальный дух, великие полководцы. А патриотизм и сегодня жив. Он гулял вместе с нами по Сахалину. У лишних людей, у «народа» патриотизм в крови, в жилах.
  -  В прошлом году, в тундре я его не заметил.
  -  В тундре пахала половина бывших зэков с чёрствыми душами. А нынче мы были все как на ладони.
  - Ты что-то путаешь. Просто-напросто, человек без денег не имеет никакого выбора. Что суют – то и жуй. Что скажут – так тому и быть.
  - И всё равно он жив.
  - Это не патриотизм, а рефлекс. Рефлекс самозащиты.
  - Нет, это русский шовинизм. В смысле, "порвём и америкосов, и немчуру". Он же в генах, от широты территории, наша тяга к большим делам... А о полководцах… Им ставят памятники, их имена дают городам, улицам. Они заправляют мясорубками, их за мясо боготворят. Все полководцы – непременно великие. Потому жди опять наполеонов и тамерланов.
  - Но войны разные. Бывают и освободительные…
  - Кому как. Мы уверены, что мы освободители Европы во Второй мировой, а Европа трусливо обзывает нас оккупантами. Вот и разберись. Но ты почитай, посмотри, послушай военные книги, фильмы, песни. Всё лучшее в нашем искусстве – оно о войне. И не поспоришь.
  - Война – благо, что ли?
  - Не благо, а хирургия от перенаселения. Иначе жрать будет нечего. И пить тоже. Не водку, а воду. Питьевой воды на планете мало. Вода и станет причиной войн.
  - Не станет. Китайцы запустят промышленное производство пресной воды из морской. И завалят ей весь мир.
  - Тогда найдётся другой повод для войны. Японцы зарятся на наши Курилы, китайцы на весь наш восток. Им не хватает территорий, а мы зажирели, для нас это край земли. Задача без решения.
  - Оттого Россию и не любят? Никто не любит.
  - Но кого любят? Американцев? Евреев? Китайцев? Слабые ненавидят сильных. Сильные презирают слабых.
  - Год назад ты был проще.
  - Мудрею. А больше мудрости – больше печали. Ты ещё не дозрел.
  - Я дозрел до мысли: нынешняя мирная жизнь хуже войны. На войне всё понятно: убивай, или убьют тебя. В бою завалить неприятеля – честь. Зато мирная "демократия" – она подлая, злорадная, жестокая, холодная. Копия сериалов. После вечерних теленовостей я теряюсь. Мажор сбил насмерть школьника и скрылся. Врач запинал до смерти пациента. Клерк застрелил в офисе другого клерка. Гастарбайтер ограбил и задушил одинокую бабку. Педофил изнасиловал и зарезал малолетнего пацана. Муж в наркотическом припадке зарубил жену… И взрывы, пожары, катастрофы, аварии. Наш бесподобный отвратительный мир.
  - Значит, повоюем?
  - Повоюем. А сейчас ты домой?
  - Домой.
  - Билеты на поезд уже купил?
  - Нет, пока нет. А ты на космодром?
  - Немного погодя. Давай поможем укрепить городскую дамбу, а? Народ требуется. Уж не до высоких слов и технологий, нужна русская физическая сила. Песок в мешках будем грузить на машины. Много мешков. Амур большой.
  - А жизнь-то не всегда подлая. Есть же люди, готовые даром грузить мешки.
  - Есть такие, - они пожали друг другу руки…
 
                …ГОД СПУСТЯ
 
И опять дороги, дороги… Автобус приближался к Хабаровску, путинные рабочие дремали. Позади тысяча километров по Хабаровскому краю. Из рыбацкой деревни Сусанино они прибыли на курорт «Анненские воды», оттуда выехали в Комсомольск-на-Амуре. Там, в ночном городе, прямо на улице получили зарплату и двинулись в Хабаровск . Среди рабочих – Леонид Субота. Их судно стояло в Амурском лимане, избороздило Амур от Николаевска до Сусанино. Леонид пребывал в полном душевном комфорте. Не от полученных денег, не от тяжёлой работы, не от постоянного желания пожрать, не от надоевших сломавшихся нытиков. А от Амура, от его могучести, от его красивых берегов, от вала рыбы. И от лимана. Амурский лиман чудесен, чист. В том Малом море живут и лососевые, и осетровые. Иные калуги вырастают до трёх метров, а чёрной икры с них несколько вёдер… Но если поймают с подпольной икрой – век воли не видать. На осетровых – запрет. Есть квоты на вылов только для нанайцев. Сезонники трудились на лососе, на красной икре. Лиман непрост, непредсказуем – он с мелями и глубинами, проливными дождями, безумными ветрами, туманами, неожиданным ярким солнцем, радугой, приливами и отливами. В прилив вода в нём солёная, с Охотского моря, в отлив пресная, с Амура. Морская и речная воды не успевают смешиваться, у них разная плотность… Плавбазу прикрывал от штормов мыс Джаури с сопками, болотами, скалами, брусникой, морошкой, голубицей, кедровыми шишками. Простор и воля, как на Камчатке, как на Сахалине! Природа близка сахалинской. Он недалеко. В ясную погоду Сахалин был виден и с мыса, и с судна. А лиманский климат здоровее, целебнее. Ни у кого не появилось ни перхоти, ни нарывов, ни язвочек, ни простуд; порезы быстро заживали.
  В Хабаровске Леонида ждал Яша. После их прошлогоднего добровольчества он остался на Дальнем Востоке, строил дома для потопленцев.
  Яша первым увидел Суботу, отжимавшего руки путинным товарищам. Он подошёл, Леонид обернулся, они обнялись и ушли в сторону от толпы.
  - Припозднился ты нынче на рыбалке, - сказал Яша. - Поймал золотую рыбку?
  - Ты не поверишь, но я её поймал.
  - Вижу, тебе понравилось пахать в море.
  - Нет. Мне нравится большая вода, но пахать удобней на земле. В море простые вещи делаются трудно. Скажем, у нас была напряжёнка с питьевой водой – её набирали в бочки из ключа на берегу, везли бочки на лодках и перекачивали насосом в палубный бак. Полдня уходило. Или вывоз мусора на берег, его утилизация – большое дело. Или разгрузка муки, соли, приём рыбы – опять  большое дело. На воде всё шатается, туда-сюда кренится, везде смехотворные трапы – толстые корявые доски, полно открытых люков. В первые дни люди падали с тех трапов, проваливались сквозь люки в трюмы, обжигались гудроном, калечили руки, ноги, страдали поносом – командир курил, похахатывал и травил байки. И его терапия сработала безотказно. Через неделю никто не падал, не проваливался, не обжигался, не травился, не простывал. Даже когда целые сутки по пояс в воде и под дождём перегружали сто двадцать тонн горбуши с налетевшей на мель баржи, когда работали ночами на мощных сквозняках. Командир надевал непродуваемую куртку с капюшоном и весело хихикал. Весёлый мужик. Чего ему не веселиться? Поживал барином в каюте с душем, туалетом, спал до обеда, морду отъел, и на ней будто написано: «Я начальник – ты дурак». А если навещал хозяин – командир менялся в лице: «Ты начальник – я дурак».
  - Неважная плавбаза?
  - Карикатура. Бывший плавкран 50 на 20 метров с каютами, удобствами, камбузом, он стал никому ненужным, превратился в металлолом. Три года назад умные мужики из Комсомольска-на-Амуре решили сделать из него плавучий цех и зарабатывать деньги. Поставили длинные столы вроде конвейера, в грузовом трюме сколотили перегородки – вот тебе и каюты на десять-двенадцать харь, без иллюминаторов, без вытяжки, а про душ и туалет совсем забыли. Своё плавучее дерьмо назвали «Залив счастья», третье лето загоняют туда работяг, те мастерят временные сортир и мойку рядом с камбузом, другого места не найти. Тесный мешок из железа. Скотские условия. Ни санитарии, ни техники безопасности, ни медицинской аптечки. Без вытяжки, без вентиляции в каютах нечем дышать, от сырости сумки покрылись плесенью. А от шума двух дизелей мы почти оглохли. Люди не говорили там, а орали. Новейшие технологии! У этой фирмы есть и хорошие суда. «Ерофей» и «Гера» переоборудованы в плавбазы из туристских кораблей. Живи, работай. На «Заливе счастья» и неделю-то выдержать тяжко. Но так лишь кажется. Мы ишачили четыре месяца. Спаслись юмором. Человек десять сломались. Их вывозили лодками на берег без единой копейки. Как они выжили? Хрен их знает, о них тут же забывали. А на «Ерофее» и «Гере» людям грозили: «За нарушения режима и за проколы на работе отправим на каторгу, на «Залив счастья». Потому и не было нарушений, проколов.
  - Не повезло тебе.
  - Наоборот, повезло. Вот где сразу видно, кто чего стоит. Мои родственники мне говорят: чё ты ездишь, мыкаешься? А я не мыкаюсь, я живу. Главная ценность жизни – сама жизнь.
  - Но всю жизнь не наездишься.
  - Почему? Можно и всю жизнь ездить. Без поездок ты не почувствуешь этой главной ценности. Но не забывай свой путь домой, дорожи тем уголком, где тебя ждут.
  - Там север, там холоднее. Вас не отпускали?
  - Нет. Осенний ход кеты затянулся до десятого октября. После августовского зноя мы дожили до минус пяти градусов. Командиры оделись в пуховики и тёплые ботинки, работяги остались в летних хэбэшках и резиновых сапогах, кроссовках, тапочках. Но никто не слёг от простуды. Ни мужики, ни бабы. Там если ты слёг – о тебе не вспомнят, ты хлам. Болеть нельзя… Зато я нахватался морских терминов, стал моряком. Не крутым моряком, а матросиком. Все мы были немного матросы. Научились завязывать узлы. Привязать лодку к судну надо умеючи. Или вырвет штормом...
  - И палубу шоркали?
  - По пять раз на дню. До блеска. Морской закон. Мы и уборщицы, и дворники, и рыбаки, и слесаря, и плотники, и шкиперы, и грузчики. Плашки дырявые, им давно пора на свалку. То в одной течь, то в другой, а рыбу надо спасать. Мы грузили, перегружали, вычерпывали воду из трюмов, опять грузили, перегружали, вычерпывали. Достало до блевотины. Порой думали: «Когда же кончится наш идиотизм?» А командир похахатывал и похахатывал. Выкинуть бы его в воду. Но кто будет снабжать сигаретами? Сигарет он выдавал щедро. Иные накопили блоки «Явы», в Сусанино обменяли их у местных на самогон… Там же, в Сусанино, я купил на почте газету, в ней московский эксперт объясняет, почему наша красная рыба в магазинах дороже мяса. Мол, себестоимость рыбалки в разы выше, чем содержание быка или свиньи. Цена одного траулера – сто миллионов долларов. Этот эксперт никогда, видно, не был на море. Где там траулеры? Лосось добывается гнилыми сейнерами и такими же гнилыми кунгасами. Ладно, мы на плашках ближе к берегу, а рыбаки ежедневно среди волн. Нынче я порыбачил на кунгасе. Не в лимане, а по Амуру.
  - Жутко?
  - До первой аварии новичкам не жутко, любая вода по колено. И амурская волна меньше лиманской. А рыбаки и в море уходят на прогнивших, заштопанных судёнышках. Не в Малое, а в Охотское. В шторм их берегут два чуда: анекдоты и авось.
  - Но где-то рыбачат и траулерами, наверное. 
  - Наверное. А где? На Камчатке мы с тобой имели дело с убитыми мэрээсками, на Сахалине и на Амуре я опять не увидел траулера. Везде рыба ловится руками и старыми неводами. Вместо технологий – мужицкий авось и мужицкие мускулы. Или я не там смотрел?
  - Да ну их… Кормили-то вас прилично?
  - Вкусно, но не досыта. Хлеба в обрез, по кусочку, его негде печь, в камбузе теснота. До того теснота, что однажды повар перепутал кастрюли с ухой и чаем. В уху он вывалил сахар.
  - И вы ели сладкую рыбу? - повеселел Яша.
  - Несъедобно, - ухмыльнулся Субота.
  - А заплатили много, мало?
  - Ни много, ни мало, да по-воровски. Автобус пришёл в Комсомольск-на-Амуре среди ночи. К нам подъехал на джипе хозяин со свитой, быстро-быстро выдал и свалил. Чего-то боялся. Хорошо хоть, не науськал на нас бандитов. Те легко «обули» бы. Ночь, чужой город, октябрьский холод, толпа бедолаг с сумками, в летней одежде и обуви, все замёрзли до немоты – «обуть» бы ради смеха... Курили, курили напропалую, угрожали вслед хозяину, пока проезжий таксист не подсказал: в двух километрах есть кафе «24 часа». Наше спасенье.
  - Как там жизнь? Движуха или край земли?
  - Край. Выше Комсомольска редкие деревеньки советского типа, советские мотоциклы и велосипеды. Но везде сотовая связь, Интернет. И порядочные, незлобные жители. Все живут Амуром, рыбой. Кто не пьёт водку, тот покупает катера, машины. Кто пьёт – тот рыбачит только на пропой. Ещё недавно, лет десять назад, по Амуру ходили речные туристские лайнеры. Конфетки! «Ерофей» и «Гера» стали плаврыбзаводами. Но они дело делают, рыбу обрабатывают. Другие лайнеры распроданы по дешёвке за границу или порезаны на металлолом. А туристы, говорят, бились за места.
  - Разве нынче не путешествуют?
  - Нынче все ездят в Китай, в шоптуры. Чтобы возродить турбизнес на Амуре, нужен человек с мешком денег. Такого человека нет. Да если и найдётся, если построит новые лайнеры… Когда они окупятся? Люди привыкли верить быстрым деньгам. Ну зачем нашим турфирмам усложнять себе жизнь, придумывать экскурсии, культпрограмму, бронировать автобусы, гостиницы? Легче продать путёвки до Китая и не морочить собственную голову… А по Амуру идут тягачи с баржами и плашкоутами, бегают частные катера и яхты, раз в сутки мелькают пассажирские «Ракета» и «Метеор» на подводных крыльях – они возят людей из Николаевска в Комсомольск и обратно. Красивые очень, глядишь – будто самолёт плывёт. Да, про самолёты… в Николаевске расширяют аэродром, он примет даже «Руслана». Понятно, в военных целях. А кругом леса, леса и худые дороги.
  - Но народ-то какой был на плавбазе?
  - Обыкновенный. Разный. Стойкий. Не умеющий воровать миллионы. Чего-чего, а национального подъёма я не нашёл. Не до подъёма, когда хочется жрать. Некоторые молодые злобно смеются над своей страной. Дожили до двадцати лет и уже смеются.
  - А из телевизора нам твердят о небывалой волне патриотизма...
  - Кто твердит? Депутаты? Они - другая планета. Телевизор сильно отбивает патриотизм. Но его не отбить. На «Заливе счастья», в душных каютах, он не лез наружу, но и не пропал. Патриотизм не на языке, а глубже. Ты ответь на мой вопрос. Что лучше: жить в маленьком цветущем мирном уголке вроде Швейцарии, Гонконга, Сингапура, где хорошая медицина и социалка, где обеспеченность, отлаженность, где более-менее равноправие… Или в большой империи, которую боятся и ненавидят, которая веками в состоянии войны, у которой громадные расходы на вооружение, на космос, на атом, на политику, на братьев-славян, и где суетятся, точно куклы-неваляшки, забитые и бесправные «маленькие люди», где душат малый бизнес, где жируют прощелыги, где вечно грязь, бездорожье, воровство, беспорядок? Но эта империя не просит ничьих советов, ей позволено всё, или почти всё.
  - А что?
  - Как что? Вернуть себе Крым. Вонзить свой государственный флаг в самое дно Ледовитого океана и строить порты в Арктике. Принять в южном городе зимнюю Олимпиаду и сделать там мажорный спортивный курорт.
  - Ты был, что ли, в Сочи?
  - Пока не был. Буду… У империи амбиции, резервы. До подданных императору мало дела. Однако мы с тобой свободно путешествуем по стране, работаем вахтами. Сплошные пародии? Мелочи жизни. А деньги… Их сроду не хватает. Получим мы за сезон вахты двадцать-тридцать рублей – мало. Получим двести-триста – опять мало. Уже мечтаем о плавбазе в открытом море, где люди, по слухам, имеют в сезон по пол-лимона. Счастливчики! Но они где-то там, не здесь. А наше счастье не с ними, а рядом с нами.
  - Где? Покажи!
  - В доме нашего детства. Любящие глаза матери. Они всегда любящие. И всегда рядом, в России. А Сингапур далеко. Пусть он у себя за морями и останется.
  - Из тебя снова прёт заряд, позитив. И я стараюсь мыслить на твоей волне. Зачем мне Сингапур и Швейцария? Я хочу жить в России, на Родине, - Яша обнял Суботу.
  - Что такое порода? Сравни ромашку и розу. Ромашка умиляет всех нежностью и скромностью, радует глаз. Но ромашке далеко до розы. Безнадёжно далеко. Роза – порода, царственность. Так вот, и Россия – порода. Истрёпанная или мятая, но всё-таки порода.
  - В чём наша породистость? В нефти?
  - И в нефти, да. И много в чём, кроме нефти. В пресной воде. В морях. В лесах. В пашнях. В чернозёмах. В алмазах. В культуре. В истории. В юморе. В силе духа. Ты вспомни Олимпиаду в Сочи. Даже свои, самые смелые мечтатели, отводили России только третье место. Над мечтателями смеялись «знатоки». О первом месте никто и не пикнул. А что получилось! «Знатокам» заткнули рты. Мы умеем собраться с духом, умеем быть единым кулаком. Мы всю жизнь – народ-воин. Нашу территорию нам никто не дарил, мы завоевали её.
  - О русской розе я слышу впервые. Нас принято звать медведем.
  - Точно. Россия – как медведь в тайге. Стоит ему повернуться с боку на бок или хлопнуть лапой по мухе – тайга волнуется. Зайцы звонят из Европы деду Мазаю в Вашингтон: «Наводнение. Медведь виноват. Согласно Вашему приказу готовы к санкциям. Перекрыть ему, деспоту, кислород в берлогу». Через минуту звонят медведю: «Мы ценим союз с Вами, великим северным соседом, уважаем Ваши идеалы демократии». Медведь тяжеловат, неловким шагом он может растоптать какого-нибудь зайца. Зайцев полно, зубастых и пугливых. Они терпеть не могут медведя за его силу, за его превосходство. Зайцы кричат, грозятся, показывают кулачки, покусывают и прячутся за Мазая. Медведю осталось надеяться на одного себя, не навязывать никому свою дружбу.
  - А Гонконг, Сингапур далеко не зайцы…
  - Соловьи. Живут красиво, поют красиво, но они мелкие, их сожрёт кто угодно, им не выиграть Олимпиаду. Я за медведя. Русская душа тянется к большому, сильному. Русские дети с пелёнок любят медведей. Не плюшевых обезьян, а плюшевых медведей.
  - Мы запутались. Роза, медведь, соловьи, зайцы…
  - Жизнь очень путаная. Глянешь слева - она роза, глянешь справа - там застой. Нас всего сто сорок миллионов. На бескрайней территории! Хозяин с его деньжищами не спешит повысить зарплаты, обеспечить детскими садами. Нам вешают на уши лапшу, из года в год падает уровень жизни, надвигается бедность, люди покупают и покупают машины, строят и строят дома, в ресторанах, клубах, ювелирных магазинах, фитнес-залах нет отбоя от клиентов. Мы богатеем или беднеем? Вот кубик Рубика, его не собрать.
  - Соберём. Беднеют «маленькие», робкие, богатеют нахальные, таранные. Мы с тобой в золотой середине.
  - Я на волне… А ведь дай дешёвые кредиты предпринимателям и землю в дешёвую аренду – все кинутся выращивать поля картошки, моркови, помидоров, клубники. Мы отлично работаем тогда, когда знаем за что. Удружили дед Мазай и зайцы. Но мешают своя же бюрократия, московские эксперты, знатоки сельского хозяйства.
  - А твои-то планы какие?
  - Сроду я не видел и не хочу видеть жизнь глазами «маленького человека». Я не согнулся, не устарел, не опоздал для открытий.
  - Но ты ездил три лета батраком на Дальний Восток. Зачем? За каким открытием?
  - За золотой рыбкой. Ты не понял?
  - Что за профессия у тебя? Ты ни разу не сказал.
  - Ты ни разу не спрашивал.
  - И ты уверен в своих открытиях?
  - Я верю. Надо верить в своё дело. Или не делай, останься в батраках. Оно даже проще… Но ты расскажи о себе… Где нам перекусить?
  - У меня, конечно. И перекусим, и угостимся, и договорим, и ты отдохнёшь.
  - Сначала подышим свежим воздухом! Я чуть не прокис в автобусе.
  - Поехали-ка в городской парк!
  …В парке, с самой высокой точки Хабаровска, Леонид Субота засмотрелся на восток, на север. «Какие же необъятные они – русские пространства! Камчатка, Сахалин, Охотское море, Татарский пролив, Амур, лиман… Родина моя, Россия… »
            
                2013 - 2014 г.  г.               


               
               


 

 
               


Рецензии