Кутузовы. Дед

Мобилизованный на мировую войну, дед служил в самокатной роте. Он был экипирован складным велосипедом французской фирмы ПЕЖО, который складывался пополам и переносился за спиной. В окопных боях самокатчикам делать было нечего, и деда использовали в качестве связного между воинскими подразделениями, для доставки срочных грузов. Приходилось ходить в разведку, перевозить раненых. Приобретённый на войне разнообразный опыт помог Кутузову наработать организационные навыки, сноровку и распорядительность.
     В 1917 г. он находился в Петрограде и был захвачен вихрем революции: участвовал в демонстрациях, митингах, слушал выступления Ленина и его соратников с балкона знаменитого особняка Кшесинской. В Крутинское дед вернулся убеждённым большевиком и влился в местную большевистскую группу.   
   
 Сибирские крестьяне встретили враждебно диктатуру Колчака, они не собирались снова идти на фронт и проливать кровь в братоубийственной войне. Массовые порки и расстрелы, повальные обыски и грабежи ещё больше озлобили сибиряков. В доме деда хранились в тайнике ружья и револьверы, а сам он уговаривал односельчан саботировать распоряжения властей и уклоняться от мобилизации. Осенью 1919г. на постое у Кутузовых жил солдат из карательного отряда, присланного омскими властями. Тогда Колчак объявил мобилизацию 22-х возрастов от 18 до 43 лет, и в Тюкалинском уезде намечалось призвать до 20 тыс. человек, чтобы пополнить белые части и остановить наступление Красной армии.
 
Постоялец Ванька, прозванный Палачом за лютый нрав, был дюжий толстогубый мужик с юркими глазами, от его прелых портянок несло такой вонью, что бабка на второй же день подарила ему кусок чистого полотна. Ванька быстро освоился в кутузовской избе. Он подбрасывал на руках годовалую Наташу и признавался бабуле, что шибко скучает по своим малышам. Без всякого смущения солдат хватал из чугунка картошку, отпивал из кринок молоко, а перед уходом на службу совал в карман ломоть хлеба. Бабуля только морщилась от такого нахальства, а дед хмурился и успокаивал: «Чёрт с ним, пускай жрёт напоследок. Недолго им осталось командовать».
 К хозяину Ванька был настроен миролюбиво, но однажды спросил, почему он не торопится на призывной участок. Дед не стал хитрить: «Я своё при царе отслужил. А вот ты кому служишь?» Солдат заученно гаркнул: «Законному Верховному правителю России. И ты, Андреич, обязан исполнять его приказы». Дед не сдержался и принял вызов: «Ну, какой он Верховный… Самозванец. Смотри, Ванька, не прогадай, одумайся, пока не поздно, с кем тебе воевать». Солдат ничего не сказал, затянул ремень потуже и вышел из избы. А ночью Петра Андреевича арестовали по доносу и посадили в каталажку – крутинскую тюрьму. Не избежать бы ему пули на сельском кладбище, да товарищи подпоили охрану и выпустили заключённых на свободу. Объявленная на сентябрь мобилизация мужского населения в Тюкалинском уезде была сорвана: тысячи призывников скрылись и ушли в леса партизанить.
 
Дед свято верил в Ленина и Советскую власть – «самую правильную для трудового народа». В горнице висел на видном месте большой портрет Ильича в добротной самодельной раме, а под ним – альбом вождей Октябрьской революции. Отец часто листал альбом и объяснял детям: «Это Лев Давидович Троцкий, а это – Анатолий Васильевич Луначарский…» Нередко он устраивал экзамен, и мать, как правило, безошибочно называла имена на портретах. Прямой и бесстрашный, Петр Андреевич болезненно воспринимал любые злоупотребления, чванство, произвол местных коммунистов и открыто их критиковал, а на партийных собраниях при исполнении «Интернационала» вызывающе пел: «Кто был ничем, тот стал никем».
 Дед был художественно одаренная и деятельная натура. В первые послевоенные годы он организовал драматический кружок и объединил голосистых сельчан в народный хор. Однажды Пётр Андреевич привёл в хор 17-летнего Костю Борисова, любимого племянника, и наказал ему: «Слушай старших и подстраивайся». По примеру деда и другие родители стали водить в хор своих детей. Клуба ещё не было, и спевки, репетиции проходили в каменном особняке бывшего магазина купцов Вольф. Пели старинные и революционные песни, играли пьесы Островского и водевили Чехова. Как-то раз в горницу набилось столько народу, что затрещали и просели половицы. То-то было смеху, когда взрослые и дети бросились врассыпную Бабушка тоже не чуралась общественной жизни села: постоянно выполняла поручения женсовета, была народным заседателем в суде.
 Пожилые крутинцы вспоминали, что Кутузовы охотно помогали вдовам, многодетным и бедным семьям: бабушка делилась домашними припасами и сажала за стол рядом со своими чужих ребятишек; дед пахал огороды, точил косы, подшивал пимы… Заядлый рыбак и охотник, он часть добычи всегда отдавал соседям. Из грибов особенно ценил грузди и знал укромные лесные места, где они водились в изобилии. Дед никогда не повышал голоса, не впадал в гнев, не раздавал пустых обещаний. Посмотрит выжидательно строгим взглядом, и горлохват, бездельник, пьяница прикусит язык, отведет глаза и примется поправлять испорченную работу. Степенностью, немногословием, скрытой внутренней силой дед заметно выделялся среди земляков и пользовался у них непререкаемым авторитетом. В родной семье его любили и уважали безгранично. Стоило матери напомнить об отце, как расшалившиеся подростки успокаивались и принимались за свои дела. Их останавливал не страх: отец не умел злиться и наказывать. Его требовательные глаза, скупые жесты и замечания пробуждали у детей  чувства  вины   и  раскаяния.
 После гражданской войны бывалый сибиряк энергично занялся личным хозяйством и быстро приобрёл авторитет успешного крестьянина-середняка. Одним из первых Кутузов поддержал кооперативное движение в районе. 15 февраля 1928 г. собрание сельских домохозяев под председательством деда принимает решение об учреждении Крутинского машинного товарищества. 27 февраля Крутинский райисполком зарегистрировал устав товарищества под № 39. Пятнадцать крестьян вступили в кооператив и избрали членами правления Петра Кутузова, Степана Пузырева и Петра Селюткина. Своему кооперативу мужики присвоили название «Батрак». Многие из них привыкли батрачить в чужих хозяйствах, а теперь собирались работать на себя.
 Накануне полевых работ дед предложил создать производственную артель и получил поддержку товарищей. 11 апреля 1928 г. общее собрание под председательством Кутузова постановило «перейти из простого машинного товарищества в машинное товарищество по совместной обработке земли». Вновь председателем правления единогласно избирается мой дед. Собрание уполномочило правление делать займы в Крутинском кредитном товариществе и подписывать векселя на сумму до 1000 рублей.
 
Новый ТОЗ сразу подал заявку на приобретение 2-х сенокосок в комплекте с граблями и 2-х плугов. Из «Списка имущественного и семейного положения членов товарищества «Батрак» можно узнать, что семья Кутузова из 6 едоков имела в собственности дом, избу малую, баню, телегу, лошадь Воронко, 5 коров и две головы мелкого скота[1]. Интересно, что из всех пайщиков только Кутузов держал свинью; в сибирском селе особенно ценились и преобладали коровы. Общая стоимость имущества составляла 500 рублей, и наряду с А. Клевакиным дед числился самым зажиточным артельщиком. У остальных стоимость имущества колебалась от 200 до 450 рублей. Это были однолошадные середняки, хозяйства которых обслуживались личным трудом. Крестьяне, не имевшие лошадей, выбыли, и 11 членов ТОЗа располагали имуществом на сумму 3650 рублей, в среднем 332 рубля на двор. Размер небольшой, если учесть многодетный состав большинства семей. Нужда толкала крутинских мужиков к сложению своих сил и средств.
 
Правление «Батрака» заседало обычно в доме деда: Иван Сугатов, Красиков, Николай Праздничков, родственник Александр Борисов. У пышущей печки-голландки, сложенной хозяином, прихлёбывали чай и обсуждали хозяйственные заботы. Последнее слово оставалось за председателем – он всегда избегал поспешных необдуманных предложений.
 
Укрепиться на перспективном направлении хлеборобы не успели:  началась массовая коллективизация и ликвидация единоличных крестьянских хозяйств. Весной 1929г. тозовцев заставили вступить в колхоз и обобществили их имущество. Коммунист Кутузов подчинился нажиму и отвел угрозу раскулачивания от семьи, но его непокорный нрав проявился в полную силу. Он пришел в райком партии и со словами: «Не за это мы воевали», – сдал партбилет. Мне понятно: мой дед, как один из  вдумчивых и совестливых тружеников, пережил глубокую личную драму – крушение веры в справедливую народную власть. На его глазах его родная партия организовала избиение и ликвидацию лучшей части сибирского крестьянства – с этим он смириться не мог.
 
Дерзкого коммуниста немедленно исключили из партии, последовал первый арест и краткосрочное заключение в местном застенке. В районе разворачивалось колхозное строительство, и поступок деда не повлёк серьёзных последствий: понадобился его огромный хозяйственный и организаторский опыт. Петра Андреевича назначили десятником в Крутинский райземотдел, и за несколько лет он построил в селах и деревнях десятки амбаров, складов, мастерских, коровников. Открыли первую МТС и снова обратились к Кутузову, поставили мастером по ремонту сельхозтехники.
 
 Гром грянул в 1934 году. В один из осенних дней дед пошёл в контору МТС и домой не вернулся. Никто из местных не знал, куда он пропал, только догадывались: должно быть, поплатился за смелый язык. Бабушка была в смятении; у неё на руках осталось двое малолеток, а старшие дети учились в городе. Она немедленно отправила письмо в Омск и вызвала Наталью домой. В то время студенты строительного техникума работали в совхозе на уборочной и получали в сутки по 600 граммов овсяного хлеба с миской похлёбки. 1 декабря в совхоз прислали машину и повезли молодежь на траурный митинг. Так мать узнала сразу две печальных новости: об убийстве Кирова и аресте отца.
Она жила в общежитии на Тобольской, рядом с городской тюрьмой, и не раз ей приходила мысль: может, и отец томится там? Преподаватели настойчиво уговаривали девушку остаться в техникуме: «Ты способная, Ната, тебе учёба даётся легко, с твоим характером ты далеко пойдешь». Но мать бесповоротно решила ехать домой.
 
В Крутинке ей предложили закончить курсы учителей в Исилькуле и работать в школе колхозной молодежи. Предложение устраивало семью, и мать согласилась. С путевками РОНО две подруги, Наташа и Маша, отправились в Омск. На вокзале предстояла пересадка на поезд до Исилькуля. Маша заняла очередь в кассу, а Наталья сидела на чемоданах и разглядывала разношерстную толпу. На её глазах открылась дверь, и в зал ожидания вошёл отец с узелком в руках. «Ты что тут делаешь?» – спросил он, и тотчас договорились вместе возвращаться домой.
 По дороге, в поезде до Называевска, отец рассказал дочери, как на допросах пытались выбить из него признание в антисоветской агитации, но он держался стойко, отверг все обвинения и предлагал вызвать свидетелей из Крутинки. Надежды не было никакой, каждый день из камеры выкликали заключенных, и они исчезали бесследно. Наконец он услышал: «Кутузов! С вещами на выход». Попрощался с такими же бедолагами и пошел за конвоиром. Его доставили в кабинет следователя, и тот впервые обратился по имени-отчеству: «Петр Андреевич. Мы решили отпустить вас домой». – «Этим не шутят, – воскликнул Кутузов. – Зачем вы так, гражданин следователь?» – «Почему не верите, Петр Андреевич? Мы установили, что вы действительно не виноваты. Время сейчас сложное, мой вам совет: уезжайте куда-нибудь подальше». Деду вручили документы и деньги на дорогу. До конца жизни он был уверен, что вышел на свободу благодаря порядочности следователя и заступничеству односельчан: ни один из них не сказал дурного слова об арестованном
   
     Кутузовы быстро распродали имущество, начальник почты снабдил их адресом родственников, и зимой 1935 г. семья выехала на Кубань.  Купили домик в станице Ладожская, дед устроился жестянщиком в местный совхоз. Жили скудно, как все станичники: зарплату задерживали по 2-3 месяца, за хлебом выстаивали длинные очереди. Сын Евгений прислал письмо. Он работал фоторепортёром в редакции Усть-Канской газеты и звал родителей на Алтай, где жизнь была более обеспеченная. Так и сделали. Дом продали и получили комнату в Ойрот-Туре. На Кубани осталась одна Наташа, которая поступила в педагогическое училище. Когда Женю перевели в Онгудай, то за ним последовала и семья: отец, мать, Нина и Георгий.
   Следующий удар нанесли по старшему сыну. Ещё в 1933 г. органы НКВД, вопреки фактам, обвинили Евгения Кутузова в «хищении социалистической собственности» и арестовали в первый раз. Тогда парня посадить не удалось, и в 1937-м предъявили новое вздорное обвинение в мошенничестве. Начальник Крутинского райотдела НКВД подписывает 29 июля 1937 письмо в г. Ойрот-Тура: «Крутинское РО НКВД просит арестовать Кутузова Евгения Петровича как крупного афериста. Намечен к изъятию (ещё до суда! И.К.) по I категории. Проходит по групповому делу. Проживает у своего отца. Отец Кутузова, б. член ВКП(б), в 1929 г. нами репрессирован за к-р деятельность. По освобождении из-под ареста продал имущество, выбыл из Крутинского района»[1]. В стране разрастался массовый террор, и сталинские палачи в погонах по спущенной сверху разнарядке расправились с сыном непокорного отца. По постановлению «тройки» при УНКВД по Омской области Евгения Кутузова без суда расстреляли в Омской тюрьме 31 марта 1938 года.
 
Я не мог примириться с совершённым преступлением. В  конце 2006 г. я и мой адвокат направили надзорные жалобы в Верховный Суд России. В сентябре я послал  Председателю Верховного Суда В. Лебедеву письмо-напоминание: «Прошла целая эпоха от бессудной расправы над моим родственником до попытки, пока безуспешной, восстановить попранную справедливость и признать его жертвой государственного террора. Я полагаю, что в год 70-летия массовых репрессий дело Е.П.Кутузова имеет право на более внимательное и заинтересованное изучение Верховным Судом демократической России, без дальнейших отказов и отсрочек». 27 февраля 2008 г., после 13-месячной переписки и ожидания, последовало Надзорное определение коллегии по уголовным делам Верховного Суда. Коллегия ещё раз переквалифицировала действия Кутузова со ст. 169 ч.2 (оконченное преступление) на ст.ст. 19, 169 ч.2 УК РСФСР (покушение на преступление) и назначила 3 года лишения свободы. Высший судебный орган государства отказался признать достаточным основанием для реабилитации незаконный расстрел моего дяди и «наградил» его посмертно тюремным заключением! Суд есть – нет правосудия. До сих пор государство молчаливо признаёт законность внесудебных расправ сталинского режима.
 После ареста сына Кутузовы вернулись на Кубань, в станицу Усть-Лабинскую. Нападение гитлеровской Германии и начало войны вызвало у деда чувство обреченности. Он хорошо знал врагов и по мере их наступления все чаще высказывал тревогу: «Как бы нам, мать, под немцем не оказаться. Никого не пощадят». Предчувствия сбылись полностью.  Петра Андреевича начали таскать на допросы в комендатуру и допытываться, где скрывается дочь-коммунистка. Голод, издевательства и нравственные страдания сломили организм старика. Он умер осенью 1942, не дожив до освобождения.