15 из 62. Общежитие в Москве

         Всю дорогу от Ялты Лёшка надеялся, что отец догонит поезд, но чуда не случилось, в Москву они прибыли без отца и остались в столице, чтобы проведать мамину сестру и брата. Огромный город оглушил их с первых же минут. Всё в Москве было удивительно: многоэтажные каменные дома до неба, метро с лестницами, которые двигались сами, тысячи автомобилей на дороге и тысячи пешеходов на тротуарах. Людской поток сносил в сторону Лёшку и Любочку, но они крепко держались за мамину юбку.

Тётя Зина, одинокая мамина сестра, жила в центре, в коммунальной квартире на шестом этаже. Войдя в подъезд, Лёшка подался к лестнице, но мать повела к шахте лифта, нажала на какую-то кнопку, и тотчас высоко вверху взвыл мотор, ожили провода, свисавшие в шахте, как щупальца гигантского осьминога. Спустилась деревянная кабина, забрала Шатовых и поплыла вверх. Любочка испуганно прижалась к матери. Лёшка улыбался, изучая лампы в потолке, зеркало на стене, дубовые двери с окошками, кнопки с номерами этажей… Какая замечательная штука этот лифт! Так бы весь день катался вверх-вниз! В зеркале отразилось усталое лицо матери. Она явно не разделяла Лёшкиных восторгов. Вот и шестой этаж, большая лестничная площадка и квартирная дверь. На косяке были закреплены таблички с фамилиями жильцов, и против каждой чернела своя цифра. Нина хотела позвонить один раз, но в запальчивости дважды нажала на кнопку звонка. Раздались шаркающие шаги. Дверь приотворилась настолько, насколько ей позволила цепочка, и высунулась женская голова. Женщина обвела настороженным взглядом незнакомцев, их большие перетянутые ремнями чемоданы.
— Вам кого?
— Зинаиду Зорину…  Я сестра её.
Помедлив немного, женщина скинула цепочку и впустила гостей.
— К Зориной три звонка.
— Хорошо-хорошо… С юга едем. Из отпуска. Хочу детям показать Кремль, Царь-пушку, мавзолей… — говорила Нина,  следуя за женщиной, облачённой в длинный шёлковый халат с широкими рукавами и воротником. — Давно с сестрой не виделись. Она дома?
— Дома. В Москве орудует шайка. На Авиамоторной уже две квартиры ограбили. Кошмар! Люди боятся на улицу выйти. Вам сюда. — Соседка ткнула пальцем в одну из дверей в конце коридора.

Встреча была холодной. Зинаида уже ждала их.
— С кем это ты разговаривала? — спросила она у сестры, косясь на своих племянников.
— Чернявая такая, в халате.
— Сара Исаковна. Ни слова при ней. Слишком длинный язык у этой еврейки.
— Мы ненадолго, — сказала Лёшкина мать, Нина, опустив чемоданы на пол.
— А этот твой — где?
— Николай? У него дела.
— Да брось ты, Нина. Знаю я, какие у него «дела», — Зинаида многозначительно щёлкнула себя по горлу.
Нина потупилась. Лёшка рассматривал тётю Зину. Она была старше и выше его матери, худая, некрасивая, с пучком волнистых волос на голове, с передними зубами, выступавшими из-под верхней губы. Сёстры были неуловимо похожи: глаза у обеих серые, широкие скулы, носы с плоскими ноздрями. Впрочем, у матери нос был, скорее, как шило, а у тёти Зины, как картошечка. Затем Лёшка осмотрел комнату. Она была узкая, точно пенал. Стол, кровать и платяной шкаф сдвинуты к одной стенке, чтобы можно было пройти к окну.
— Мам, здесь тесно, — заметил Лёшка.
— Я вас не приглашала, — вскинулась вдруг Зинаида. — И тем более твоего разлюбезного. Как можно жить с таким…  с таким… — Она осеклась, заметив Лёшкин взгляд, и продолжила: — О себе не думаешь, так хотя бы о детях своих подумала! Разводись!
Нина вспыхнула, подхватила чемоданы и, толкая перед собой Лёшку с Любочкой, вышла вон.

Эскимо на палочке и метро отвлекли их от мрачных мыслей. Вечерело. Через час они были уже у мамина брата, в семейном общежитии близ Казанского вокзала.
— Оставайтесь, сколько хотите, — с ходу предложил им Анатолий. — У нас тут по-простому.  Общая кухня, газ, холодная вода. Раскладушку для Лёшки я принесу. Николай-то знает, где вы?
— Нет. Зато мы знаем, где он.
Нина хотела пожаловаться на мужа, но брат остановил её.
— Потом потолкуем. Отдыхайте! Мы с женой у своих поживём, у друзей.
Через несколько минут, поставив в закутке раскладушку, он ушёл. Лёшка проводил его восхищённым взглядом. Дядя Толя — такой улыбчивый! Он, должно быть, сильный и смелый, раз работает на железнодорожном кране! А вот жильё у него было простое — закуток, огороженный простынями, а по периметру — шкаф, стол, кровать и стул. Общежитие представляло из себя огромный зал с высоким потолком. Зал был поделён на ячейки, в которых за ситцевыми занавесками, ширмами и фанерой, жили семьи рабочих. Шум стоял, как на вокзале. Верещали грудные младенцы, кричали дети, гонявшие мяч, перекликались взрослые.
— Товарищи! Кто кости ставил? Вода выкипела!
— Бегу!
— Сосед, одолжи галстук. Фотографировать будут.
— На Доску почёта?
— На партбилет.
— Танюша, не поделишься солью? А то я свою просыпала.
— Плохая примета, к ссоре!
Поверху, через перегородку передаётся галстук, соль и прочее. Всеобщий гам захватил Лёшку. Ему тоже хотелось кричать, прыгать, бегать.
— Пасуй, Петька! — раздался мальчишеский голос совсем рядом.
Последовал удар, занавеска колыхнулась, из-под неё вылетел резиновый мяч и, прокатившись по полу, остановился перед Лёшкой.
— Подарок! — обрадовался Лёшка, протягивая к нему руки, но тут вбежал раскрасневшийся крепенький мальчик и выпалил: — Мячик верните! — Забрав мяч, он умчался.
— Дикий ребёнок, — фыркнула Нина и продолжила разбирать с Любочкой чемоданы. Лёшка стоял в замешательстве. Наконец глаза у него вспыхнули задорным блеском. Он сорвался с места и, бросив на ходу:
— Мам, я сейчас! — выбежал вон.
Вечер задался! Подружившись с местной детворой, Лёшка гонял мяч, играл в салки, горланил «Цыплёнка жареного», смотрел, как горит газ на кухне… К концу вечера силы иссякли, ужин из московских тонких молочных сосисок с зелёным горошком сморил его окончательно. Он уснул, едва прикоснувшись к подушке, и не слышал, как по залу, цокая коготками, бегал ёжик, подаренный Петьке родителем.
Среди ночи Лёшку разбудили. Кто-то сильными пальцами тормошил его за плечо и говорил приглушённо:
— Лёшка! Проснись!
Голос был знакомый. Лёшка решил, что он на вокзале ждёт поезд и его будят на посадку.
— Не поеду… Спать хочу… — ворчал он, мотая головой, не в силах разомкнуть веки.
— Не спи, Лёшка! — настаивал тот же голос, похожий на голос отца.
Раскрыв, наконец, глаза, Лёшка увидел перед собой Николая.
— Послушай, — торопливо и виновато говорил отец, — мама хочет разводиться.
Мать сидела рядом, на краешке кровати, и тихо плакала, утираясь носовым платком. 
 — Лёшка, — продолжал Николай, — ты хочешь жить без отца?
Лёшка не понимал, о чём говорил отец, однако отметил, что тот называет его по имени. Подлизывается. Никогда отец не обращался к нему по имени — только «ты» да «эй».
— Что ты молчишь, Лёшка? — домогался Николай. — Хочешь остаться без отца?
До Лёшки дошло наконец, что тут происходит: мать разводится с отцом! Прежняя жизнь рушится. Сердце его содрогнулось. Лёшка бросился к матери, обнял её и заговорил взахлёб:
— Мама, мамочка, папа хороший! Не бросай его! Папа хороший! Прошу тебя!
Плакали все трое. Мама простила отца. И долгие годы Лёшка наивно считал, что это он спас своих родителей, свою семью.