Переподготовка

Накопились воспоминания о службе на Флоте. Вернее о службе после службы, то есть на офицерской переподготовке. А, таких было несколько. После каждой повышали воинское звание. И вот в 1990 году переподготовки прекратились. Наша страна обрела независимость. В чине капитан-лейтенанта в свои сорок лет я «вышел в отставку».
     Обычным местом сбора переподготовщиков был Севастопольский экипаж. Ехали мелкими группами с разных мест Союза. Вечер коротали в плацкартном вагоне за нетрезвыми громкими разговорами. С утречка в городе Симферополе, перед посадкой в электричку до города-героя многие «заправлялись» крымскими винами до состояния вчерашнего вечера. У ворот флотского экипажа нас встречал строгий патруль.  Я обычно не употреблял, потому что вёз документы из областного военкомата на всю харьковскую группу. В экипаже мы получали черную офицерскую форму и погоны в соответствии со своим званием. Давали всё шерстяное, тёплое. В крымскую жару не хотелось одевать такую жаркую форму. Но, нас предупреждали (и не без оснований), что на кораблях бывает холодно даже летом.
     Нас четверых направили на военно-морскую базу в Донузлав, что недалеко от Евпатории. Кругом выжженая желтая степь. На дроге у КПП несёт службу, разморенный жарой и солнцем, матросик. Открывает шлагбаум для нашего автобуса. Патруль проверяет у всех пассажиров документы. Едем в закрытый район. А, выглядел он, этот район, очень прозаически. Голая крымская степь вдруг обрывалась и внизу по самый горизонт открывалось синее пресинее, искрящееся на солнце море. Прямо у  широкой бетонированной стенки в строгом порядке стояли пришвартованные кормой военные корабли. Их было довольно много. Но, бросалось в глаза то, что эсминцы были старой довоенной постройки. Основное вооружение – пушки среднего калибра, торпеды и глубинные бомбы. Миноносцы были законсервированы и годами ждали своей очереди на переплавку. Но, на каждом из таких кораблей-привидений несли службу в дежурном режиме по два-три матроса срочной службы. И по одному офицеру младшего офицерского звания, а так же проштрафившиеся. Поэтому были драки, побеги, самовольные отлучки и прочее недозволеное поведение. Один из  эсминцев на корме имел надпись «Озарённый». А на пластмассовом козырьке офицерской фуражки, которую мне выдали в экипаже, было нацарапано «Эсминец «Озверённый!». Вот такое совпадение вышло. Я уж подумал, что нас туда отправят на «перевоспитание». Но, стало по-другому.
     В штабе бригады дежурный офицер направил нас на борт большого десантного корабля «Константин Ольшанский».  Мы приободрились, так как этот тип кораблей нам был знаком ещё по срочной службе. У открытых аппарелей (железных ворот то есть) корабля, ведущих в его многоэтажное нутро, важно прохаживался вахтенный матрос в глухо застёгнутой шинели (в июне !) и в бескозырке. Вокруг него бегала малюсенькая собачонка. Она конечно не пропускала нас на корабль и переполошила своим визгливым лаем всю донузлавскую бухту. Потом на нас наконец-то обратил внимание тот самый вахтенный матрос. Долго думал, что с нами делать. Позвонил дежурному по штабу и вахтенному офицеру. Из тёмного чрева БДК наконец-то вынырнул дежурный офицер в белом кителе и с красной повязкой на рукаве. Представился, спросил наши документы. Провёл нас через весь огромный корабль, напоминающий многоэтажный дом, по нескончаемым трапам-лестницам, одновременно рассказывая его историю. В коридорах было много стендов, где на фотрографиях представлены походы десантников. Временно нас разместили в одной из офицерских кают на очень высоком этаже надстройки. Илюминаторы выходили посредине прямо над баком (передней палубой корабля).
     До вечера о нас, как бы забыли. Потом пришел вестовой матрос и провёл  на борт другого, но уже среднего десантного корабля без названия. Только номер на борту. Он был раз в пять меньше БДК и, конечно, ниже ростом. Как большой катер. Спереди сдвоенная автоматическая пушка, крупнокалиберный пулемёт.  Ниже под командирским мостиком располагались реактивные бомбовые установки (РБУ) для борьбы с подводными лодками противника. Вот и всё вооружение. Главная задача кораблей этого типа – доставить подразделение морской пехоты вместе с техникой к месту высадки и обеспечить при этом ему огневую поддержку. Такие суда в океаны не ходят. Сейчас есть намного более эффективные и современные по конструкции суда, которые используются в десантных операциях. Кстати, недалеко от стоянки нашего СДК, в километре, к «причалу» - ровной бетонированной площадке, плавно выходящей из моря,  - «подкатывали» суда на воздушной подушке. Это была база катерников, постоянно живших в кирпичных двухэтажных кубриках на берегу. А ещё дальше, на другом берегу озера-бухты Донузлав, у посёлка Озёрный приводнялись на свою базу военные гидросамолёты – гроза подводного флота. Вокруг нашего «середняка», как небоскрёбы, возвышались два огромных черно-белых корабля дальней космической связи, с причудливыми и тоже огромными надстройками в виде белых шаров и множества локаторов. Это были просто исполины. Их место работы – Мировой океан.
     Нас было четверо: по военной специальности – командир боевой части (БЧ-2) мой школьный друг Николай; командир БЧ-1 (штурман) из Ростова на Дону; командир БЧ-5 (старший механик) из Симферополя; и я – начальник химической службы (начхим) корабля. Люди были все очень разные. Каждый имел много чего рассказать. Телевизор был только в кают-компании. А туда мы попадали только во время приёма пищи. Что может быть лучше, чем вечером, после  вечернего чая покурить на баке (на носу), полюбоваться огромными южными звёздами, послушать плеск волны о борта, вспомнить родимый дом. Свежий корабельный хлеб, сливочное масло и крепкий настоящий чай ещё долго снились мне дома после переподготовки. А, дома было и хлеба много и масла, сколько душа пожелает. Но, не то…
     Кубрик на четверых имел выдвижной столик, встроенные в переборки (стены) деревянные ниши-кровати, задёрнутые ширмами. Вот и все удобства. Здесь можно было только спать. В первую ночь я проснулся в полной тьме и ощутил вокруг себя руками холодные деревянные стены. С ужасом подумалось, что лежу в ящике. Куда ни тронешься, кругом преграда. Наконец-то нащупал четвёртую сторону – ширму из ткани. Вспомнил – нахожусь на военном корабле. Ну, слава Богу, что не в ящике. Похрапывал старший механик, что-то говорил во сне командир артиллерии, ворочался  в постели штурман.
     Утро. «Подъём!» Команды матросов из разных судов, стоящих у стенки, строевым шагом,  с песнями, в форме «трусы-ботинки», строем бежали по необьятному бетонному причалу. Пора вставать и нам.
     На общем построении по случаю поднятия флага, нас представили команде нашего корабля с бортовым номером 17 и назначили дублёрами командиров боевых частей. Затем была экскурсия «по верхам и низам» СДК. При этом наш экскурсовод, капитан третьего ранга, так и сыпал специфичными морскими терминами типа: рангоуты, шпангоуты, переборки, бак, ют, шкафут, мостик, леера, кают-компания, банка, фал-реп, мин-реп, румпель, иллюминатор, клотик, кок, штиль и, конечно же, камбуз (корабельная кухня). У входа в каюту-музей золотом выгравированы слова:
     «Отважно сражалась морская пехота,
       Чтоб матери больше не слепли от слёз,
       И нет среди нас безымянных героев.
       Нам званье дано – Черноморский матрос».
Много интересного узнали мы о своём корабле. Совсем по-другому стали относиться ко всему, что нас здесь окружало.
     После общего построения ко мне подошел матрос в синей выгоревшей от солнца робе и в берете со звёздочкой. «Товарищ старший лейтенант! Я теперь ваш подчинённый. Заведую румпельным отделением, где хранятся дымовые шашки, химкомплекты защитной одежды и радиационные дозиметры для команды. Там моя «шхера» (кабинет значит). Раньше до службы на флоте, закончил Ленинградское хореографическое училище, работал в балетной группе театра. Потом захотелось романтики. Устроился сопровождать вагоны-рефрижераторы на железной дороге. Ездил аж на Дальний Восток». Матрос удивил меня своим театральным прошлым. «Имею честь вами командовать, моряк!» - браво воскликнул я. «Командуйте, не стесняйтесь, товарищ старлей!» Через несколько дней мне пришлось быть невольным свидетелем рукоприкладства  по отношению к моему подчинённому со стороны «дембеля». Вшивенький такой дембелёк. Но, зато какое самомнение! Как мне сказали потом, такая «практика» на этом корабле  негласно существовала всегда. Пришлось выручать «молодого» и впервые в жизни использовать воспитательные возможности своего офицерского  звания.
     С командирского мостика по громкой связи посыпалась целая серия команд: «Корабль к бою и походу приготовить! Баковым - на бак! Ютовым - на ют! По местам стоять! Отдать швартовы! Учебно-боевая тревога!»
     Нас развели по боевым постам. Мой пост «начхима» оказался на командирском мостике у прибора «КРАБ», регистрирующего уровень радиации в атмосфере. Палуба задрожала под ногами рёвом дизелей. Корабль начал выходить из бухты в открытое море.
     Тёмно-синие, почти черные, водяные горы то вздымались над судном, то куда-проваливались под него. Через несколько часов вышли в район учений, к песчаной косе, затерянной в синих морских просторах. На шлюпке отправили на косу троих матросов-корректировщиков артиллерийского огня. С ними вызвался идти в качестве старшего мой друг – дублёр командира
БЧ-2 Николай Лисин. К косе на вёслах они добирались аж пять часов. По рации доложили о прибытии. По кораблю снова объявили учебно-боевую тревогу. Было время ужина. Матросы и офицеры всё бросив на столах, помчались по своим боевым постам. Командир появился на мостике – «Корабельной артилерии – «Товсь!» Капитан-лейтенант Русанов включил панель управления стрельбой, начал набирать на диске кодовые цифры. Ещё минута и мощные реактивные струи с оглушающим грохотом вырвались из реакивных бомбовых установок. Снаряды уносились в сторону песчаной косы зелёными светящимися пунктирами на фоне вечернего неба. Через несколько минут ещё серия выстрелов. В бинокль можно было видеть на косе огромные вертикальные столбы черного дыма от взрывов. И так до наступления ночи. Как там наши корректировщики?
     «На баке пожар! Дежурному пожарному отделению – боевая тревога!» А, пожар то был хоть и малый, но настоящий. На носовой палубе загорелась груда ветоши, которую забыли убрать в попыхах палубные матросы, и которую зацепили реактивные струи. А, палубный настил состоял из сплава железа с магнием и поэтому могло быть возгорание. Тогда пожар уже потушить было бы не возможно. Пожарный расчет справился довольно быстро. Но, ощущение от происходившего осталось не приятным. Да ещё штурман (по секрету) сообщил нам, что в этом квадрате в шестидесятые годы  во время ходовых испытаний взорвался и затонул большой противолодочный корабль. Вся команда, состоявщая из курсантов Севастопольского военно-морского училища, погибла. Такой ужасный  случай дествительно имел место, но об этом в средствах массовой информации никогда не сообщалось. 
     Ранним утром к борту СДК пришвартовалась шлюпка с корректировщиками огня. В кубрике мой друг Николай Лисин рассказал, как реактивные снаряды ложились совсем рядом с ними, среди высоченной первобытной травы и огромных морских раковин – рапанов. Другие - со слоновьим рёвом улетали дальше. Страшно было сидеть в яме под летящими снарядами морской «Катюши». Но, ещё хуже было слышать ночью грозное  шипение и шелест  огромного количества змей, гнездящихся на этой, не хоженой людьми, косе.
     Наш корабль взял курс на Феодосию, где в военном порту принял на борт конструктора бинарных химических снарядов – большого седого старика в черном костюме со  звездой  Героя социалистического труда на пиджаке. Он был одет, как на театральную премьеру. Новое задание из штаба Флота – испытание химических боеприпасов в районе мыса Чауда. Это и была его премьера.
     И, вот неудача, при подходе к берегу у этого мыса корабль оказался на мели. Долго командир мучился, отдавал команды то полный назад, то полный вперёд, то машины враздрай! Полдня потратили на то, чтобы освободиться из этого песчаного подводного плена. Зато команда позагорала и покупалась всласть. Матросы набрали на память много больших рапанов.
     Во время ракетных стрельб седой старик-конструктор молча сидел в старинной кожаном кресле на палубе, в опасной близости от реактивных установок, и смотрел куда-то поверх, в даль. В нём было что-то величественное, не от мира сего. Казалось, он прощался со своим, смертельным для всего живого, творением, да и с этой прекрасной яркой земной жизнью. Все его химические реактивные снаряды попали точно в цель. За эти стрельбы наш командир объявил по громкой связи благодарность всей команде корабля.
     Ночью снялись с якоря и пошли к берегам Ялты. Мне досталась предутренняя вахта на ходовом мостике. Пригодились тёплые вещи и пуховый платок на поясницу, взятый у дежурного офицера. На мостик принесли из камбуза жареной картошки и крепкого чаю. Вкус не земной. На траверзе ночная Ялта, раскошная, курортная, вся в бриллиантах огней. Вот бы там отдохнуть. Но, мы шли на обеспечение ракетных стрельб большого противолодочного корабля Минск. Задача – создавать активные радиопомехи летящим с БПК над нами  ракетам. А, летели они довольно далеко - от Севастополя аж до Поти, что в Грузии. Мишенью служили две старые баржи. Несмотря на наши радиопомехи, попадание вышло просто ювелирное. Я видел эти баржи, которых буксировали в порт два катера, после стрельб. Пробоина в корпусе от ракетной болванки величиною с большой танк.
     Как оказалось, новое задание для нашего корабля предполагало многодневный морской переход в Средиземное море. А, нам до завершения срока переподготовки оставалось всего-то дня три. В военном порту Феодосии начфин выплатил нам денежное довольствие, а командир пожелал счастливого пути. Свою офицерскую форму оставили на корабле. По гражданке высадились «с вещами» на одном из причалов военного порта.
     Кому куда, а нам до Харькова. В купе фирменного поезда «Москва-Севастополь» ели (уплетали) с другом Николаем огромные крымские черешни, которые служили так же неплохой закуской, обсуждали всё то невероятное, что происходило с нами во время переподготовки.
     Прощай военный Флот! Не знаю, когда ещё свидимся. Скорее всего в воспоминаниях.