Артист

Маленький украинский городок неподалеку от Киева встал на уши: распространился слух, что мясник Войновский арестован. Войновского знали все. Во-первых, у него отоваривались лучшим мясом лучшие люди, во-вторых, он был мужчина очень представительный – этакий человек-гора. Идет Войновский по улице, и, кажется, земля трясется под его поступью. Настоящий богатырь. Мясные туши он разделывал шутя-играючи. И топор у него тоже был богатырский – огромный, блестящий, с длинным и прямым топорищем.

- Войновского арестовали… Войновского арестовали… - катилось по городу.

- Так и надо ворюге. Попался, наконец. Наша милиция не дремлет!..

Слухи по городу ползли разные. Говорили, что Войновского арестовали ночью, чтоб никто не видел. И увезли даже не в Киевскую Лукьяновку, а в Москву, в Бутырскую тюрьму как особо опасного преступника. Кто-то рассказывал, что самолично видел, как Войновского брали не ночью, а днем, в магазине, предварительно закрыв магазин якобы на санобработку.

- О-о, как брали Войновского, это надо было посмотреть! – рассказывал старый еврей с висячим носом и фамилией Тимофеев. – Это было кино. Это была гора трупов.

Тимофееву не верили.

- Ишь, уже и Войновского в свою сионистскую команду записал. Войновского, русского богатыря двадцатого века! – плевался хохол Недайборщ, директор вареничной, располагавшейся напротив магазина «Мясо». – Хотят из него великомученика сделать. А он же не еврей.

Какой бы национальности ни был Войновский, он все равно был всем нужен. Все хотят кушать мясо. Вегетарианцев в городе, кажется, не было. Встретятся старушки: «Где брали мясо?» - «Это мясо я брала у Войновского». - «О-о, у самого Войновского? Прекрасное мясо!»

Войновский был человеком добродушным и с чувством юмора. Нарубит мяса, подымет свои спокойные выпуклые глаза на покупателя:

- Косточку положить?

- Товарищ Войновский, мне бы сахарную…

- Вам, евреям, косточку и ту – сахарную…

Разворачивал поданную под мясо газету «Правда», удивленно восклицал:

- О-о, «Тель-Авивская правда»!..

Покупатель стыдливо прятал глаза:

- Вы все шутите, молодой человек…

Вот такой был Войновский . Город без Войновского осиротел. Приставали с расспросами к директору магазина Ивану Иванычу Кукушкину. Странное дело, но он почему-то находился на свободе. Все знали, что директор-то вор. Кукушкин матерился и говорил:

- Не знаю, где этот боров. Отвяньте от меня.

Скорей всего так и было, что директор не знал, куда подевался Войновский, потому что сам рубил мясо или нанимал алкашей за трояк. Приставали к лучшему другу Войновского – художнику-самоучке Борьке Пестрякову. Мазила – тощий, с длинными и жидкими патлами, в потертых джинсах – клялся и божился, что ничего не знает и не ведает.

И вдруг Войновский объявился. Шел по главной улице Ленина, большой и важный, как слон, в новой украинской сорочке и в соломенной шляпе-брыле на маленькой голове, хотя раньше не замечали, чтоб Войновский носил брыль. За ним растянулся хвост любопытных, заглядывающих под шляпу и азартно спорящих, обрили мясника или нет. Волос под шляпой не было видно – значит, обрили. И дело пахнет керосином, то есть тюрьмой.

Войновский прошел в свой магазин и надолго исчез за директорскими дверями. Вышел оттуда вместе с Кукушкиным, сияющий, как обручальное кольцо. Директор тоже был доволен.

Войновский, надев свой старый засаленный халат, похожий на парашют, принялся за привычное дело – рубить и продавать мясо. Разговоры утихли. «Откупился!» - говорили в городе.

Борька Пестряков, как только узнал, что объявился Войновский, тут же примчался в магазин с двумя бутылками «Веры Мутной» (так алкаши называли вермут). После работы они закрылись в бендюжке, похожей на камеру, с большими напольными весами и застарелым запахом мяса, - любимом месте их встреч.

- Рассказывай! – сказал Пестряков, открывая бутылку.

- А чего рассказывать?! – Войновский поднял брыль над головой, растянув рот в узенькую полоску.

Голова мясника была абсолютно лысой и круглой, как бильярдный шар, и весело блестела под лампочкой.

- Обрили! – ахнул Пестряков. – Да, Войновский, мне тебя искренне жаль. Влип ты. Ну, что и как было?

Выпили «Веры Мутной», и Войновский стал рассказывать.

- Я их давно приметил. Два дня они ошивались в магазине и возле. Присматривались, принюхивались. На третий день я не вытерпел, подошел к одному, чернявому, взял его за шиворот, приподнял и сказал: «Я готов, ребята. Если хотите, то забирайте сейчас!»

- Представляю, как ты мента за шкварник взял!

- Глазки у этого чернявого забегали туда-сюда. Извините, говорит, мы ассистенты режиссера. Ищем актера на роль в кино…

Борька Пестряков допил «Веру Мутную» и уставился на Войновского.

- Шо? Не мент оказался?

- Да какой я артист, говорю, - продолжил Войновский. – Я мясник. Я мясо умею рубить. Они давай меня уговаривать: «Да вы справитесь! У вас такая фактура…» То да се.

- Вот это дела! – удивился Борька. – А все уже решили: погиб мясник, пал ни за понюх табаку. Дальше рассказывай.

- Я сказал: спрошу у мамы. Как мама скажет, так и будет. Поехали к маме. Мама разрешила. Посадили меня в «Волгу» и повезли в Киев, на киностудию Довженко. Сказали, что только покажут режиссеру, а вот продержали целую неделю. Да еще обрили.

- А обрили-то зачем?

- Для роли. У них по сценарию герой лысый должен быть. Потом повели фотографировать. Фотографировали и так, и эдак. Чуб приклеили на лысину. В общем – замучили…

- Это фотопробы называются, знаю, как бы эскизы к будущей работе…

Войновский вытащил из широченных брюк пакет с фотографиями и стал показывать их Борьке.

- Да-а… - сказал Борька, рассматривая фотографии, – опередили меня, суки. Я ведь давно твой портрет собирался написать. Ну, Войновский, наконец-то и ты приобщился к искусству. Я очень рад за тебя. Наливай. Выпьем за твой талант.

Борька несколько раз со стаканом в руке крутанулся вокруг мясника, прицеливаясь с разных точек зорким взглядом художника.

- Фактура у тебя, Войновский, конечно, выразительная.

Из бездонного кармана Войновский вынул чуб, подаренный ему гримершей на киностудии, и смущенно приладил его к лысине.

- Я пас! – ахнул Пестряков. – Ты, Войновский, вылитый хохол. «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Репин. Фильм-то про что будет, кстати?

- Не Репин, а Гоголь. Николай Васильевич. «Вечера на хуторе близ Диканьки»…

- О-о-о! – застонал Борька. – Ты меня сразил. Великий Гоголь. Нет, это дело надо обмыть.

- Да еще неизвестно, будут снимать или не будут…

- Будут, - твердо сказал Борька, тряхнув жидкими патлами. – Моя школа. Я шо, зря старался, тебя к прекрасному приобщал?

Что правда, то правда. Любили они сидеть в этой задрипанной бендюжке и вести разговоры под «Веру Мутную» на темы искусства. Говорил в основном Борька, а мясник слушал. Пестряков рассказывал ему о нелегкой судьбе художников, которые, как правило, жили в бедности и рано умирали,  и становились известными лишь после смерти. И слова, малопонятные и красивые, как бабочки, порхали в этой бендюжке, пропахшей противным запахом мяса: этюды, графика, абрис, силуэт, контражур, композиция…

- Войновский, ты знаешь, что пьешь с гением? – орал Борька, напившись, и уточнял: - Несостоявшимся гением.

Войновский добродушно соглашался с художником, кивая головой.

- Я, Войновский, и пью, может быть, потому, что мне не повезло. В искусстве дорога тяжелая, надо от всего отказаться в жизни. А я не могу. Я слабак, - плакался Борька.

- Да на хрена мне твое искусство, - бывало, лениво отмахивался Войновский. – Я и без него прекрасно живу. Всегда мясо, всегда сало, всегда косточки… Нет, Борис, если я три кило мяса в день не съем, я чувствую себя несчастным человеком.

- Эх, Войновский, примитивный ты человек. Все про свое мясо да сало. Красота спасет мир. Красота! – размахивал длинными руками Пестряков.

Борьку после вермута все тянуло на философию.

- В поганое время мы живем. Ты, Войновский, раньше был бы богатырем похлеще Ильи Муромца или там Тараса Бульбы.

- Борис, ты прав, - соглашался мясник. – Жаль, что я не родился в свое время. Сейчас бы не рубил мясо, а рубался с монголо-татарами.

- С татаро-монголами, - поправлял всезнающий художник.

Борька все порывался работать, сделать что-нибудь значительное, но дальше благих намерений дело не шло. То краски пропьет, то нужных кистей нет, то времени. (Намалевал он, правда, вывеску на магазин и схему по разделке туш прямо на стене). Была у него задумка изобразить друга в образе былинного богатыря с громадным топором среди туш быков и коров украинской породы. Мясник возражал против такой композиции.

- Борис, я человек миролюбивый (Войновский всегда называл Пестрякова уважительно – «Борис»).

- Борис, ты изобрази меня на лугу среди цветов или возле цветущей черешни с любимой жинкой и малятками…

Войновский горько вздыхал: любимой жинки у него не было. Не было и маляток.

- Борис, ты бы мне лучше дивчину гарну нашел, - неоднократно просил он художника.

- Войновский, знаешь, почему камбала плоская? Ответ: она раньше жила с китом. Ну как ты с бабой жить будешь? Ляжешь ты на неё – она и лопнет под тобой, как воздушный шарик. Хи-хи-хи… - Борька смеялся тонким и визгливым смехом.

Хорошо в бендюжке. Поговорили душевно, и порешили не дразнить гусей и молчать как рыбы о том, что мясника пригласили сниматься в кино.

Через несколько дней в городке опять появилась белая «Волга» и остановилась напротив магазина «Мясо». Из нее вылезли двое чернявых и прошли в магазин. И Войновский, теперь уже с согласия директора Кукушкина, отбыл на «Волге» в столицу.

Весь городок загудел как пчелиный улей, когда узнал, что Войновского пригласили сниматься в кино. «Это еще неизвестно, будут ли Войновского снимать, - объяснял Борька Пестряков. – Надо еще фотопробы пройти, потом их должен утвердить худсовет, потом кинопробы, их тоже должны утвердить… Знаете, как у нас в искусстве – сплошная бюрократия. А потом уж кино начнется… киносъемка то есть». – «Ты-то, Борька, откуда знаешь?» - «Я все знаю!» - нагло отвечал Борька.

«Войновского утвердили на роль!» - покатилось по городку. А любопытные все выспрашивали, какую же роль доверили сыграть мяснику. Борька отвечал, что «это прерогатива режиссера». Войновский же загадочно молчал.

- А вы-таки не знаете, Борис, - приставал дотошный Тимофеев,- в каком фильме будет сниматься наш артист?

Пронюхав, что Войновский будет сниматься в фильме по повести Гоголя, Тимофеев радостно рассказывал всем:

- Наш Войновский так-таки будет сниматься в фильме по произведению Николая Васильевича Гоголя, нашего великого земляка.

- Не вашего, а нашего! – поправлял его Недайборщ, иронично поблескивая насмешливыми глазами и топорща запорожские усы. – И Войновский тоже не ваш, а наш!

Тимофеев не обижался, в дебаты не встревал.

Какую все же роль доверили Войновскому? Неужели самого Вакулы-кузнеца? Пестряков устроил мяснику настоящий допрос. Войновский долго вздыхал, кряхтел и выдавил:

- Роль эпизодическая. «Ночь перед Рождеством». Роль Пацюка.

- Это который вареники жрал?

Войновский робко сказал:

- Я хочу отказаться. Ну что это за роль? Если бы роль Вакулы…

- Да я бы сам её сыграл, - мечтательно отозвался Борька. – Вакула-кузнец был еще и хороший художник. Но здоровье не позволяет. Вакула был силач – пятаки гнул одной левой. Я не потяну. А Пацюк, который вареники лопал, был запорожец. Так что ты зря отказываешься. Надо зацепиться, а там дело пойдет. И не вздумай отказываться.

- А прозвище-то у него было – Пузатый… - опять завздыхал Войновский.

И съемки начались. Утром в городок приходила «Волга», Войновский еле-еле впихивал в машину свою тушу и уезжал на киностудию. Ему нашли временную замену – мясо рубил дохляк, тонкий и длинный, как макаронина.

Не будем подробно описывать, как проходили съемки фильма. Как рассказывал Войновский, дело это очень хлопотное и тягомотное. Один и тот же кадр снимали по десятку раз. Сцену, где вареники летят прямо в рот Пацюку, делали несколько недель. Вначале пытались кидать вареники «актеру» в рот, и Войновский весь измучился, учась ловить их ртом. Вареники летели мимо – в общем, из этой затеи ничего не получилось. Кто-то предложил положить по кусочку железа в рот Войновскому. «Актер откроет рот, магнит – раз! – и притянет вареник!» Напихали в вареники гаек. Из этого тоже ничего не вышло – магнит оказался слабым. Вареники срывались с блюда и падали, не долетев до цели. Привезли из секретного НИИ мощный магнит, но он оказался большим и не входил в рот. Его поставили сбоку, и вареники, начиненные гайками, как пули, летели к нему. Войновский пытался ловить их ртом, но они разбили ему лицо в кровь. Несколько дней мясник ходил в синяках и ссадинах, а режиссеру объявили выговор за нарушение техники безопасности при киносъемках.

Голь на выдумку хитра. Один мужичонка, из народных умельцев, предложил простой и надежный способ: привязать леску за коренной зуб и по этой леске, как по лыжне с горки, пускать вареники. Попробовали. Получилось.

Режиссер Перчик, кругленький, подвижный и злой, как турецкий перец, был вне себя от восторга. «Думать надо, балбесы», - кричал он на съемочную группу, глядя, как вареники один за другим исчезают в пасти Войновского. – Мы ведь так бомбежку Киева снимали на прошлой картине!» Дело в том, что при съемках сцен, где фашистские самолеты бомбят города, используют именно такой метод: пускают маленькие макеты всяких там «хенкелей» и «юнкерсов» по прозрачной невидимой леске на такие же игрушечные макеты. А на экране – полное впечатление: настоящие немецкие самолеты бомбят наши города и села.

Но и после того, как нашли способ забрасывания вареников в рот Войновскому, муки творчества не оставили его. Был случай, когда он отравился: вареники оказались несвежими. Неделю мучился животом. А эти бесконечные дубли! То вареник с лески сорвался, то не так в рот залетел, то Войновский не успевал проглотить один вареник, а тут уже другой летит. То кто-то чихнул во время съемок, то пленка кончилась, а оператор снимал пустой камерой – в общем, сплошные «муки творчества».

На эти мерзкие вареники, летящие ему в рот сплошным косяком, Войновский смотрел, как на фашистские бомбардировщики…

Бывало, Войновский раскисал, и тогда его друг Пестряков устраивал ему разгон:

- Терпи! Искусство – вещь жестокая. Бери пример с Ильи Муромца. Ты же Войновский. От слова «воин». Чего слюни-то распустил? Это твоя Судьба. Рок. Крест, наконец. Ты должен сняться в кино и показать этим алкашам, этим актеришкам, как надо играть в кино. Понял?!

- Понял, - вяло поддакивал Войновский. – А ты откуда знаешь, что они алкаши?

- Да все они алкоголики. Еще драматург Островский сказал про них: «Мы – артиз-ды. Наше место – в буфете!»

Войновский не спорил, знал, что Борька по части искусства дока. А в городке каким-то образом уже знали, что Войновский снимается в фильме «Ночь перед Рождеством» в роли прожорливого Пацюка Запорожца, или Пузатого. «Толпа искусства не понимает. Какая разница, в какой роли ты снимаешься? Маленьких ролей не бывает. Есть маленькие артисты», - поучал Пестряков.

Весь город следил за ходом съемок. Информация шла через художника. Борька Пестряков красочно рассказывал, со слов Войновского, о трудностях съемок фильма, не забывая и себя. Он болтался по городку, предварительно напившись «Веры Мутной», и хвастался, что это его, Борькина, заслуга в том, что мясника снимают в кино. «Моя школа! Мое воспитание!» - орал  Борька, поднимая бутылку на уровень глаз и проверяя, осталось ли что в ней.

И вот наступил день премьеры. Весь городок собрался в лучшем дворце - ДК  пищевиков. Пришли все блатные, которых отоваривал в свое время Войновский мясом, пришли директор Кукушкин, Тимофеев, Недайборщ, ну а Борька Пестряков – первым делом. Пришли пионеры и пенсионеры, два почетных жителя города и даже сам первый секретарь со свитой.

Наконец, приехала съемочная группа во главе с режиссером Перчиком. Делегация поднялась на сцену, и зал, увидев Войновского, разразился нескончаемыми аплодисментами.

Долго говорили о благородной роли кино в «деле воспитания нового человека». Постановщик фильма Перчик представил актеров: Степанца, черного, худого, со злой усмешкой на тонких губах, игравшего черта, актера Заполошного, игравшего красавца Вакулу, и, наконец, Войновского.

Его встретили бурей аплодисментов. Перчик попросил зал успокоиться, а «все восторги и вопросы – после просмотра фильма».

…Заметался волшебный луч, и ожили на экране сказочные герои бессмертного творения Гоголя: потели в мешках казак Чуб и дьяк, улыбалась черноокая красавица Оксана, творил свои козни Черт, а зал, затаив дыхание, ждал появления своего земляка.

И вот он появился… Зал взорвался аплодисментами.

Да, это было незабываемое зрелище: Войновский, их родной мясник, с настоящим хохлацким чубом-оселедцем и в запорожских необъятных шароварах, сидел в хате на земляном полу, а вареники, шмякнувшись сначала в миску со сметаной и описав дугу, сами летели ему в рот. Зал встал. Кто-то начал вслух считать вареники, кто-то закричал: «Ура Войновскому!» Начались продолжительные, как пишут в газетах, аплодисменты, переходящие в овацию. Фильм досмотрели кое-как.

Гордые пионеры прошествовали по залу с горном и барабаном: «Пу-пу-пу!..» Актеры снова вышли на сцену. Они явно ревновали к Войновскому: кривил губы Степанец, полыхал румянцем Заполошный… Когда на сцену поднимался Войновский, половицы жалобно пищали под его громадным телом. Актерам стали дарить цветы, и опять же Войновского не обидели вниманием – ему подарили самый красивый и самый громадный букет. Зал притаился, замер: все ждали, что скажет герой дня. А герой сделал шаг к залу, долго искал растерянными глазами мать в рядах, наконец, нашел её, махонькую, сухонькую старушенцию, и сказал, заметно волнуясь:

- Спасибо вам, мамо, что вы произвели меня на этот свит… Если бы не вы, мамо… - Войновский растрогался, он не находил слов. В горле появился комок.

Кто-то крикнул: «Маму на сцену!» Старушка с помощью шустрых пионеров поднялась на сцену, и Войновский вручил ей огромный букет со словами:

- Эти цветы я дарю вам, ненько…- заменив «мамо» на более ласковое «ненько».

Старушка прослезилась. Платочком вытерла слезы, поцеловала сына, которому пришлось с трудом согнуться, чтобы принять поцелуй, и душевно сказала:

- Спасибо, сынок! Под старость лет ты сделал меня счастливой…

Зал взорвался аплодисментами. Режиссер Перчик, чувствуя настроение публики, рассказал «об огромном трудолюбии актера Войновского» и даже о его «мужестве». Потом пошли поздравления. На сцену полезли первые люди городка: директор ОРСа, директор общепита, завотделом культуры, даже первый секретарь, с холеным и умным лицом, не побрезговал выйти на сцену и лично поздравить Войновского с «крупным успехом на поприще искусств». (Все они, конечно же, были клиентами мясника).

Посыпались вопросы:

- Дядя Войновский, ваши дальнейшие творческие планы?

- Сколько вы съели вареников за время съемок фильма?

- Почему Гоголь ничего не написал про наше мисто?

А хитрый Тимофеев влез с дурацким вопросом:

- Как вы считаете, в каком году будет окончательно построен коммунизм?

Артисты (артиз-ды, как говорил Пестряков), народные и заслуженные, были как бы лишними в зале. Слушая наивные и бесхитростные ответы взопревшего Войновского, они улыбались деланными, неискренними улыбками, явно лицедействуя.

После встречи со зрителями злой Степанец, запрыгнув в «Волгу», раздраженно кинул режиссеру-постановщику:

- Я не понял, Соломон Соломонович, зачем мы сюда приезжали? На бенефис этого жирного мясника?

Из зала Войновского вынесли на руках восторженные поклонники, они же его покупатели, и с криками и гиканьем понесли его по улицам городка к магазину «Мясо». Впереди с бутылкой вермута гордо вышагивал Борька Пестряков. Он был пока трезв. Он был искренне рад за своего друга, хотя тот и забыл упомянуть в словах благодарности его имя.



После премьеры работа в магазине закипела с новой силой. Войновский рубил мясо, как настоящий казак-запорожец рубил турок. Очередь выстраивалась в пол улицы. Все хотели купить мясо только у «нашего Войновского» и тут же просили у мясника-артиста автограф. Войновский расписывался, бывало, прямо на оберточной бумаге, лихо так: «Вой-нов-ский», и снисходительно бросал: «Следующий!»

«А Войновский-то обнаглел, - шептались злопыхатели. – Вчера недовесил одной старушке сто граммов свинины». Директор Кукушкин Иван Иванович явно завидовал популярности и славе своего подчиненного и частенько к нему придирался.

- Я – ар-тыст! – говорил мясник. – И отвалите от меня.

- Ты, артист, ну-ка иди мясо рубить! – нервничал Кукушкин.

- Сам руби! – Войновский неуважительно поворачивался спиной-горой к директору. – Я артыст! Я вас всех на одном месте видел…

Кукушкин бегал по магазину и по улицам, ругался матом и кричал:

- Этот артист меня заколебал!

Свою первую роль с другом Борькой Войновский обмыл особо – в своей любимой бендюжке. Борька принес мяснику в подарок и с большим намеком книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве». (Стащил, скорее всего, в библиотеке). Напившись любимого вермута, он, как обычно, орал и резал воздух тонкими руками:

- Войновский, ты теперь известный на всю страну. А если кинофильм покажут за границей, то и на весь мир. Роль Пацюка, хоть она и не совсем положительная, ты сыграл ге-ни-аль-но!.. Не опускай крылья, работай!

В городке долго спорили по поводу фильма.

- Ну что это за роль? – разочарованно говорила одна группа жителей. – Вареники жрать…

- Очень хорошая роль, - возражала ей другая. – Попробуйте, поглотайте. Сдохнете.

           Но после яростных дебатов пришли к выводу, что роль, действительно, ответственная, и Войновский справился с ней блестяще.

Шумела надоедливая пресса, задавая каверзные вопросы типа: «Как вы относитесь к режиссеру Антониони?» Или: «Что вы скажете по поводу фильма Андрея Тарковского «Зеркало?»

Войновский и слыхом не слыхивал ни про какого Антониони и не видел никакого «Зеркала», но с достоинством отвечал, что «Зеркало» - фильм прекрасный и Андрей Тарковский, конечно же, очень талантлив. А вот Антониони он не признавал, но что «художник он мирового масштаба, то это уж точно».

- А как вы относитесь к политике нашего государства на международной арене?

- Я верю, что все будет правильно.

Войновский понял, что искусство и слава действительно очень тяжелые вещи. Потяжелей, чем мясо рубить.

Делилась воспоминаниями учительница начальных классов, рассказывая по местному радио о том, каким добрым и старательным учеником был Войновский в школе, напрочь забыв о том, что тот был обжорой и лентяем. Пионеры пригласили его на торжественное собрание, посвященное юбилею Великого Октября. А сам первый секретарь думал о том, что пора Войновскому выписывать ордер на новую квартиру.

Городские власти заказали Борьке портрет первого и пока единственного киноактера города. Пестряков бросил пить и, вдохновленный примером друга, малевал портрет сутками. Он перепробовал десятки вариантов. Наконец, остановился на следующем: Войновский был изображен на белом богатырском коне в доспехах древнерусского воина, а фоном ему служил весь городок с памятником Ленина в углу. Ленин был с поднятой рукой и показывал на Войновского. Войновский хотел, чтобы Пестряков изобразил его на фоне магазина «Мясо» или, на худой конец, показал, как он ест вареники.

- Это примитив. Зачем тебе иллюстрация к фильму? Ты что, в памяти народной пожирателем вареников хочешь остаться?

Картине долго искали место – куда повесить. Потом нашли – в школе, в которой учился Войновский.



Жизнь полна неожиданностей. Ждешь одно, а получаешь совсем другое. Мясник изведал сюрпризы славы, а вот его начальнику – директору магазина «Мясо» явно не повезло. Как рассказывали всезнающие обыватели, Иван Иванович Кукушкин был увезен на милицейском воронке в столицу Киев и помещен в отдельную камеру в знаменитой Лукьяновке. На это событие острый на язычок мазила Пестряков откликнулся известной фразой из кинофильма: «Вор должен сидеть в тюрьме!» Мясника и артиста Войновского не тронули.

Через пару месяцев в городке снова появились двое чернявых – они приехали с предложением Войновскому опять сняться в новом фильме. На сей раз он должен был изобразить атланта, поддерживающего балкон богатого древнеримского патриция. Войновский, посоветовавшись с Пестряковым и любимой мамой, согласился. На студии его покрасили бронзовой краской, и он часами стоял под ослепительными лучами прожекторов, упершись мощными руками в нависающий над ним балкон. А вокруг суетились люди, десятки, сотни людей…

Войновский все же верил, что ему поручат сыграть роль, о которой он мечтал, - роль Ильи Муромца. Но, как говорится, мечтать не вредно. А пока он согласен и вареники глотать, и балконы поддерживать…