Звезда утренняя и вечерняя

   Если Виктор работал в первую, то вставать приходилось рано. Стараясь не шуметь, второпях проглатывал завтрак. Чмокал еще спящих детей. Они спали так уютно – двое на одной кровати, младшая – Юленька, старшая – Маша. Жена совала «тормозок» за пазуху – выскакивал из дверей.

Лифт, как всегда, не работал. Перепрыгивая через ступеньки, несся вниз со своего девятого этажа.

На шахту шел напрямик, автобусом не пользовался – экономил деньги. Вначале через свой микрорайон, мимо панельных коробочек, потом через старый шахтерский поселок мимо заброшенного, поросшего травой разреза.

Когда шел, всегда почему-то поднимал голову и ощупывал взглядом небо. Если небо было чистым, то она всегда горела над шахтой, чуть сбоку. Много лет так было. Это уже стало привычкой. Поищешь её глазами, найдешь, и сразу спокойно так на душе становилось, тепло. Горит его звездочка, горит его Венерочка.

Мать рассказывала: когда она родила его в муках под утро, то взглянула на небо – начинало светать, чисто-чисто, звезды угасли, растаяли в молочном пространстве, только она, одна-одинешенька, сияла тихим ласковым светом. И так, рассказывала мать, стало ей радостно, что сына родила, так хотелось жить, что не выдержала и расплакалась счастливыми слезами…

«Ты, сынок, - говорила мать, - родился под счастливой звездой. Звезда эта называется Пастушечья, и приносит она счастье…» Позже Виктор узнал (рассказал один умный парень, Коля Замятин, погибший потом в Афганистане), что звезда эта по-научному называется Венерой. Венера, с древних времен – Богиня Красоты. Второе название – звезда Утренняя и Вечерняя. Звезда Пастушечья – это по-народному. Раньше всех звезд она зажигалась и позже всех гасла. Пастухи скотину выгоняют раным-рано – она горит, домой вечером гонят обратно – светло еще – она уже зажглась, висит в небе, помаргивает.

Красивая звезда. Добрая. Ласковая.

Виктор прошел свой микрорайон, пошел по железнодорожным путям, мимо разреза, потом через шахтерский поселок в низине. Старые выработки сели, образовалась ложбина, в которой доживали свой век ветхие домишки, оставшиеся еще с тридцатых годов. А наверху, над ними, возвышался бурый силуэт родной шахты. Торчал копер, крутилось колесо подъемника, и огрузлым овином темнел иссеченный ветрами старый террикон; чернели над копром пятиконечная звезда и большие объемные буквы на здании шахтоуправления «Слава шахтерскому труду!» Раньше звезда и буквы горели всю ночь. Сейчас – нет. По терриконам шахт когда-то шустро бегали туда-сюда вагонетки. Потом перегоревшую породу (горелик) стали ссыпать в отработанные разрезы, в низины, образовавшиеся от усадки почвы – так называемая «рекультивация земли», и привычный силуэт города с треугольниками терриконов стал исчезать.

Свежил и бодрил утренничек, голубело небо, а снизу, из-за горизонта, лезло на небо бледно-розовое солнце, и звездочка на небе стала почти невидимой, почти исчезла, и шахтные надстройки, копры, краны лесосклада стали жесткими, словно вырезаны были из жести.

В палисадниках возле домов уже налились яблоки. Они падали на охладелую за ночь землю. Было много червивых в этом году. Виктор поднял одно, упавшее под ноги яблоко, стал жевать на ходу.

Биография у парня простая. После школы загребли в армию. Демобилизовавшись и отдохнув у матери в деревне немного, укатил к дядьке на угольные копи. Закончил курсы, стал работать на шахте «грозом» - горнорабочим очистного забоя. Женился, дали комнату в семейном общежитии. Хотели с женой дочку – появилась Маша. Родили второго ребенка, и снова дочка. В бригаде подначивали: «Ты, Стрельцов, плохой стрелок. Мимо стреляешь!» В шахте работа, известное дело, тяжелая и опасная. Приходилось делать все: и уголек «лопатить» (кидать всю смену), и шпуры бурить для отпалки, и крепь крепить, и рештаки двигать. Шахта. Тут всякое может случиться. Жди: то кусок породы в полтонны весом на голову свалится, то газ-метан ухнет, то… Был случай у них в бригаде три года назад: пошел молодой шахтер забой после отпалки  зачищать, ну и попал случайно обушком по «отказу» - неразорвавшемуся патрону с аммонитом. Подорвал себя. Два года как из армии пришел. Женился. Дочка-кроха осталась…  А вот такое случилось…

Для матери и сестры Верки работа в шахте казалась чем-то жутким. «Сынок, бросай ты её, эту шахту. Чего ты к ней пристал? Придавит, не дай бог», - писала раньше в каждом письме мать из деревни. Но Виктору нравилась его шахтерская работа, хоть тяжелая и опасная, но интересная и денежная. Работа по шесть часов, два выходных, чего еще надо?

Добывать уголь здесь начали еще до революции. Но особенно разрослись копи в тридцатые годы, когда хлынули на них в поисках счастья тысячи деревенских мужиков, когда понагнали раскулаченных, зэков. Дядька Стрельцова также прибыл сюда из деревни. Отработал на шахте четверть века, ушел на пенсию и уехал обратно в деревню. Во время войны на шахте мантулили трудармейцы, выселенные немцы с Поволжья, военнопленные, украинцы, татары, узбеки…

Город рос хаотично. Возле каждой строящейся шахты возникал «самострой»: землянки, мазанки, бараки, превращаясь со временем в благоустроенные поселки. Город получился разбросанным, растянутым на десятки километров: шахта – поселок, шахта – поселок…

Уголь у них бурый. Большая зольность. Бурый уголь был особенно нужен, когда бегали паровозы. От каменного моментально бы сгорели колосники в топках. Именно об уральском угле Ленин сказал: «Уголь – это настоящий хлеб промышленности». Со временем шахты укрупнялись, другие закрывались. Из тридцати шести шахт осталось всего-то пять, и судьба их была неизвестной. Поговаривали о закрытии. Но куда девать такую массу шахтеров? На каждой шахте работало по 1,5-2 тысячи крепких мужиков.

Несколько лет с начала реформ шахту, на которой работал Стрельцов, лихорадило. То не было леса, которого шахте требовалось сотни кубов, то крепежных металлических арок, то бетонных затяжек, то подводила устаревшая техника – причин много, современная шахта – это сложнейший организм. А самое главное – не было у шахты денег, чтобы рассчитаться с поставщиками и с самими шахтерами. Кто знал, что Перестройка обернется для шахтеров такой трагикомедией: самому передовому и самому сознательному рабочему отряду, тем людям, которые привели правителей к власти, не платили месяцами зарплаты.

Это был абсурд, это было уму непостижимо.

Впрочем, у остальных жителей шахтерского города положение было не лучше. Зарплату не платили по полгода и больше. Бардак был не только в угольной отрасли. Он был по всей стране.

Шахтеры, хоть народ и организованный, акций протеста не устраивали. На забастовки, хоть их и подбивали коммунисты, не шли. Верили, что президент, правительство, областная администрация, глава города, наконец, вспомнят, что это они, шахтеры, привели их к власти. Но власти, похоже, забыли про них.

Были случаи – не выдерживали люди. Рассказывали, что на соседней шахте один шахтер, отчаявшись, бросился в ствол и разбился насмерть.

А недавно, придя на свою шахту, Виктор узнал, что одиннадцать шахтеров объявили голодовку. Рома Завьялов, пробегая мимо в полной амуниции из ночной смены, округлив глаза, выпалил: «Слыхал, Стрелец?! Наши голодовку объявили!..» У Ромы от волнения прыгали глаза и мелко-мелко дрожали губы.

Горняки, поднявшись на поверхность и, как были чумазые, не сдав робы и самоспасатели, прошли в красный уголок и улеглись на пол. На дверях на бумажке повесили свои требования. В голодовке принимал участие и земляк Виктора – Юрка Ческидов, тот самый, с которым они приехали из деревни.

Прежде чем спуститься в шахту, Виктор пошел поглазеть на взбунтовавшихся. Возле двери кучкой сбились шахтеры, тихо шушукались, точно за ней был покойник. Заглянув в помещение, увидел Ческидова: тот лежал с закрытыми глазами, на скрип двери устало приоткрыл их. Виктор махнул ему рукой, Юрка в ответ прикрыл глаза. Тут же, в красном уголке, были начальник участка и профсоюзный деятель. Начальник участка что-то возбужденно доказывал профсоюзнику.

По коридору пробежал со свитой директор шахты Ратанский, маленький, энергичный и волевой человечек. Лицо растерянное и злое. «Забегали!..»

Виктор поспешил в раздевалку. Он переоделся в спецовку, в ламповой получил светильник, самоспасатель, в табельной – жетоны, двинулся к клети. Пока ждали клеть и летели вниз на свой «горизонт», все удрученно молчали. Только молодой Толя Буянов, сжав губы, выцедил: «Вот суки п-поганые!..» Кто это был, уточнять не стали. Было и так понятно.

  Работы толком не получилось. Полсмены просидели,  пробазарили – полетел двигатель у комбайна, и «грозы», сбившись в кучку у стенки лавы, обменивались короткими злыми фразами, костерили начальство.

- Ну и чего они добьются своей голодовкой? Думаете, что-то выиграют? – спросил кто-то из темноты.

- Ты что, в футбол играешь? – откликнулся Буянов. – Выиграют… Не выиграют…

- Да-а, привели паскудников к власти. Для них мы – рабочая скотинка! – это сказал неразговорчивый и хмурый Худяков. Он хоть и был в годах, но работал простым «грозом».

- Тут, братцы, корреспонденты нагрянули на шахту, - начал рассказывать другой. – Ратан их не пустил к забастовщикам. А одна шустренькая бабенка пробилась все же. Микрофон сует Пашке Визгунову прямо в рот: «Почему вы не работаете? Почему вы голодаете? Чем недовольны?»

- Ну и чего Пашка ответил?

- Да чего ответил? Я, говорит, не люблю предателей.

- Каких предателей?

- Ну тех, говорит, что у власти.

- Ни фига загнул!

- А это как с бабой. Ты её любишь, кормишь-поишь, а она с другим трахается. Так и начальство. Благодаря нам они к власти пришли, и нас же кинули через х…

Толю Буянова интересует история с микрофоном, он ехидно подначивает:

- Ну дак засунула она ему свой микрофон в рот или нет?

- Откусил бы ей микрофон с голодухи! – слышится реплика другого шахтера.

«Грозы» хохочут. Им лишь бы позубоскалить, народ шахтеры грубый, да и стесняться в лаве некого.

В разговор вступает электрослесарь Гриша Веселов, весельчак, хохотун. У него фамилия под стать его характеру. Волнистый чуб из-под каски выбился.

- Братцы, загадка! Сколько получает наш любимый директор Ратанчик?

- Да пошел ты со своими загадками!

Сколько получает директор и его замы никто из «грозов» не знал, это была тайна за семью печатями. Ходили слухи, что очень много. Ведомости у начальства отдельные, и никто их не видел.

- Ну ты, акционер долбаный! – не отступал Гришка Веселов. – Ну ответь, давай!

- Меня это не колышет. В чужих руках, знаешь, хрен всегда толще…

- Не интересует, значит?! А напрасно! Наш Ратанчик получает аж 100 миллионов.

- Да брось ты, Веселый, заливать!

- Точно! Мы ноль целых, хрен десятых, а он сто миллионов. Его замы, те, конечно, поменьше. Мне бухгалтерша, краля одна, выдала это по большому секрету. Не говори, говорит, никому, а то меня с работы в два счета выкинут. С нее подписку взяли о неразглашении тайны.

- Вот тебе и демократия! – наивным голосом воскликнул простоватый Худяков.

- А чего ты хочешь?! За что боролись, на то и напоролись!

Директора шахты Ратанского работяги называли по-разному: Ратан, Ратанчик, иногда Карликом за его малюсенький рост. Шуток по этому поводу было много. «Иду раз на шахту, белая «Волга» выруливает, над рулем башка ратанская торчит. Подъезжает, смотрю, а это наш Карлик, стоя, рулит. Да-а, братцы, стоит на сиденье и так, стоя, рулит!» Эта хохма Гришки Веселова про Ратанского долго веселила шахту; автора забыли, как фольклор она стала.

Ратанский после «Волги» пересел на «Мерседес», и зубоскальств и злопыхательств простых шахтеров стало еще больше. Говорили, что катает он на своем «Мерседесе» златокудрую красавицу-экономистку, у которой ноги растут прямо от ушей, благо что в директорском «Мерседесе» стекла дымчатые, попробуй угадай, кто там за стеклами прячется. Про него разное болтали: и что уголь он продает одной посреднической фирме, где заправляет его жена, и что деньги через его руки проходят огромные. Женился Ратанский в свое время выгодно – на торговом работнике, начальнице ОРСа (отдел рабочего снабжения), до этого поработал в Монголии, оттуда и «Волгу» личную привез. Мужик, в общем-то, крученый, верченый. А начинал с простых работяг, с «грозов», потом техникум горный закончил, институт в Свердловске.

Стрельцов далек от зависти, каждому – свое. Деньги, конечно, шахта да и объединение крутят громадные, а только где они, эти «мани-мани»? До них, простых смертных, они не доходят.

- Все сырье разбазарили: нефть и газ за границу качают за доллары, золото, скоро и до угля доберутся, - говорит тоскливо один из шахтеров.

- Кому он на хрен нужен! Пускай продают, лишь бы бабки платили, - лениво отзывается кто-то из угла.

- Нужен! – возразили ему. – Они из всего деньги научились делать… Рынок, мать его в тряпочку!

Толя Буянов басит:

- Читали в газетке статью «Шахтерские бароны»?

Как оказалось, статью почти все читали. В ней рассказывалось о том, что шахтерское начальство строит для себя шикарные коттеджи и облицовывает их белоснежным коелгинским мрамором.

«Грозы» стали обсуждать резкую статью в местной газете, а Веселов заметил:

- Пришьют журналистика! Как пить дать, пришьют.

- Шахты в загоне, а они, козлы, мраморные дворцы себе строят, - протянул кто-то зло и мрачно.

- Тут один пенсионер сторожем у Ратанчика работал, сам он бывший строитель, подсчитал все, до кирпичика. Говорит: на несколько миллиардов тянет один коттедж. Где нахапал столько, а-а?

Никто не отозвался, только молодой Буянов бросил:

- Взял бы да спросил на собрании акционеров. Чего, слабо спросить-то?! Так мы все смелые.

Шахтер тяжко задумался; резко в свете лампы обозначился бугристый лоб, глубокие впадины щек, узкий щелястый рот. Вынырнула откуда-то крыса, она села напротив людей, нисколько не таясь. В шахте крыс полно, сейчас стало намного меньше, «тормозки» с собой брали скудные, а то и вовсе не брали, объедков не оставляли. Кто-то направил на крысу светильник, и глаза у нее вспыхнули рубиновым светом. Крыса не испугалась, доверчиво потянула острым носиком воздух.

- Что, Лариска, жрать хочешь? – спросил Веселов.

Крыса противно пискнула. Кто-то швырнул в нее кусок угля, и крыса, обиженно и громко запищав, исчезла в черноте забоя.

Молчаливый Худяков опять не выдержал и грубо выругался в адрес начальства, сверкнув белками глаз и мрачно добавив с растяжкой:

- Из дерьма вылезли, как и мы, а сейчас они ба-ро-ны… Крысы они поганые!..

На Стрельцова что-то этот мрачный голос, прозвучавший в темноте в мрачном подземелье под многометровой толщей земли, и эта голодная крыса подействовали угнетающе. Вспомнилось вдруг, как два года назад они, шахтеры, совершали свой поход на городскую власть.

Придя утром на шахту, почуял он что-то неладное. Бегали по шахте встревоженные люди; собрали всех в раскомандировке; работу под землей отменили. Выстроились в спецовках и полном обмундировании на шахтном дворе возле подъемника; тут из клети стала выходить ночная смена и присоединяться к ним.

Разбились на колонны и двинулись в город. По пути к ним присоединялись колонны с других шахт. Впереди колонн шагал энергичный Родюк, шахтерский заводила. Шли молча, по четыре человека в ряд, при полной амуниции – в касках, с аккумуляторами на боку. Люди на улицах останавливались, провожая шахтеров удивленно-встревоженными взглядами; гудели встречные машины, уступая дорогу. Маленькая и скрюченная старушонка на обочине испуганно вскрикнула: «Война, сынок, штоль?!» Стрельцов обернулся назад, колонна как раз разворачивалась на изгибе дороги, он удивился: «Какая силища идет!» Грозная колонна шахтеров, действительно, чем-то походила на колонны защитников Отечества, которых показывали в кино или по телевизору.

Пройдя через весь город, остановились на центральной площади «Красных партизан», напротив трибуны с памятником вождю пролетариата. Стояли молча. Из здания бывшего горкома, а теперь администрации города, к ним никто не вышел. Замелькали в окнах тени, испуганные мутные лица.

Уселись на площади прямо на асфальте, сняли каски, стали стучать. Сотни глоток рванули в такт каскам: «Ель-ци-на!.. Ель-ци-на!..»

…Двигатель к комбайну наконец-то доставили и поставили. Комбайн опробован.

- Мужики, подъем! Хватит дрыхнуть! – заорал благи матом бригадир «грозов».

Все быстро повскакивали с мест. Гриша Веселов нахлобучил каску поглубже, выматерился и пошел в лаву к грохотавшему комбайну, запев:

- И в за-пой отправился парень мо-ло-дой!..

Пошел уголек, пошла запарка. Тут, как говорится, все в чести, особенно главные «пупковые» инструменты «грозов» - лом, лопата, кирка. Вместо одной смены получилось две. Раньше такого не было. Это было полнейшим нарушением шахтерской дисциплины труда и техники безопасности. Да кого это сейчас волновало?

Моясь под душем и переодеваясь, Веселов и Буянов все спорили о шахтерских проблемах и власти. «Ну вот, привели они Ельцина к власти, а что толку? – думал Виктор, прислушиваясь к дебатам рабочих. – Денег как нет, так и нет. И вряд ли что изменится к лучшему. Всё обещают свет в конце тоннеля, а где он, свет этот? Сплошной мрак. Сплошная темнота».

Наскоро сдав жетоны и помывшись в душе, поспешил домой, выбирая дорогу кратчайшим путем.





Одиннадцатиэтажное общежитие видно издалека. Поискал глазами свое окно. Оно как раз выходило на шахту. Подумал: «Интересно, что моя старуха пожрать приготовила? В доме – шаром покати.» (Виктор иногда жену называл шутя-любя «старухой»). Он старался уйти от грустных мыслей, которые мучили его в последнее время, настраивался на веселый лад.

Только собрался свернуть с асфальта, чтоб напрямик через поселок в котловине пройти до дома, - вывернула невесть откуда взявшаяся машина, в нескольких сантиметрах прошел бампер от ноги. Подумал: директорская, но ошибся. Машина модная, красивая – иномарка серебристого цвета с поднятым задком.

Хлестанул мат. Машина лихо спятила назад, бесшумно опустилось затемненное стекло, высунулась голова водителя.

- Ты, козел, ослеп что ли? Чего под колеса лезешь?!.

Виктор приготовился было к отпору, собрался в комок, поискав взглядом по земле: булыжник хоть какой бы подвернулся… Ясно – из «новых русских» товарищ. Знал он этих наглых качков в «адидасах», коротко стриженных, с повадками уголовников. Да, собственно, они и были таковыми…

Морда у водителя перекосилась от злости, готов, кажется, убить. Глаза – махонькие, глубоко запрятанные, сверкают яростью. Ну чего так из-за пустяка расстраиваться? Дорогу, видите ли, не там перешел. Но это надо еще выяснить – кто виноват.

Глазки ощупали, появились лучики по краям век. Ба-а, морда-то знакомая! Где-то он видел ее. Стрижка короткая, на макушке волосики дыбком торчат. Глаза у стриженого потеплели, рот вытянулся в улыбку.

- Стрелец, ты что ли?..

Вот теперь он его узнал. Генка Махнин, Махня. Махнин вылез из машины, типично «новый»: куртка кожаная, короткая, спортивные широкие штаны с красными лампасами, как у генерала. Подошел вразвалочку, подал небрежно руку.

- Надо же, чуть другана не задавил. Давненько не виделись, давненько…

Пока Махня лениво цедил слова, Виктор рассмотрел его получше. Изменился – состриг шевелюру, раздобрел. Как кабан стал. Глазки кабаньи туда-сюда суетливо бегают, ощупывают исподлобья собеседника. Что-то неспокойное было в этом взгляде. А ухмылочка его. (Махнин всегда улыбался неискренней, какой-то кривой улыбочкой).

- Чего стоим? – встрепенулся Махнин. – Тебе куда, кстати? Садись – подвезу.

- Да я дойду, мне недалеко. До общаги, - попытался увернуться от предложения Виктор. Хотелось побыть одному.

Черт бы его побрал, этого Махню. Хотел прогуляться через разъезд, подышать воздухом. Он совсем не рад был встрече. Ну, встретились и встретились…

- Не уважаешь, начальник, - протянул Махнин, показав на машину. - Денег не беру за проезд.

- Ладно, уговорил! – злость у Виктора прошла. Что ж, прокатится он на иномарке. Ни разу не ездил.

Иномарка, конечно же, машина классная: мягкая, бесшумная, не катится, а плывет по дороге. «Посадка только низковата», - отметил про себя Виктор. Махня ткнул клавишу магнитолы – из колонок сзади полилась музыка.

Ехали, обмениваясь фразами.

- Хорошо живешь, смотрю. Твоя, что ли?

- Моя подружка.

- Как называется?

- Ауди…

- Красивое имя.

- Немецкая модель, - с гордостью сообщил Махнин. Спросил: - Как ты живешь? Все на шахте горбатишься? Не надоело?

- А где больше? Со смены иду. А ты где?

- Я-то? Да так… катаюсь вот, - замялся Махнин. Отпустил руль, развел ручищами. – Свободный купец. Там купил, здесь продал. Здесь купил – там продал. Сам знаешь, какая сейчас жизнь… На Севере, в Нижневартовске пять лет отпахал на буровой. Заработка тоже не стало – сраная перестройка. Пачками бегут. Я эту лайбу, когда уезжал, по дешевке у одного хохла купил.  На Украину везти – себе дороже.

- Возвращаться на шахту не думаешь?

- Чего я в ней забыл? Нет, парень, я еще пожить хочу. А шахта – дело дохлое. Это раньше уголь – хлеб промышленности. Вам, кротам, дают хоть бабки?

- Дают. Полгода не получал.

- Вот так. А ведь горы обещали! – сплюнул Махня и по-нехорошему сощурился. – Я тоже на мели… Кури! – он протянул пачку «Кэмэла».

- Хороша мель! – заметил Виктор, с интересом разглядывая сигареты. – «Кэмэл» куришь…

- Перебиваюсь…

Махнин был скрытен и жаден до денег. Правду у него никогда не узнаешь. «Харю-то отъел на Севере. Ты не переработаешь. Знаю я тебя как облупленного, - подумал Виктор, глядя на цепкие руки парня. – Все в дом волокешь. Все для себя…»

За разговорами незаметно подъехали к общежитию. Сидевшие на лавочках бабки с любопытством рассматривали приехавших. А соседка по секции, тетя Дуся, ехидно спросила:

- Што-о, Витя, чай, иномарку купил?

- Да на какие шиши, тетя Дуся, - отшутился Виктор.

- Тут как бы с голоду не сдохнуть, а ты, Дуся, про иномарку, - рассмеялась тонким смешком одна из женщин.

Махнин, ощупав глазками обшарпанные стены общежития, заметил:

- Да, не густо, Витек, живешь. Комнат-то одна или две?

Виктор, стараясь скрыть раздражение, ответил:

- Одна. Кухонька, правда, есть.

Махнин хохотнул.

- Чего это я про комнаты? Ясно, что одна. Общага, она и есть общага. Помотался я по ним.

У Виктора опять начало клокотать внутри. Его почему-то раздражали самоуверенность и апломб Махни.

- Почему? Бывает и две, - сказал он.

Махнин вроде бы не заметил его настроения.

- Ну ладно. Полетел я. Комната какая? Заеду в случае чего.

Не хотел приглашать в гости, но все же крикнул вслед:

- 930. Девятый этаж…

Иномарка, блеснув серебристыми боками, уехала.

Стоял, курил на крылечке, облокотившись на перила. Давненько этого хитромудрого не было видно, лет эдак семь. Рассказывали, что Махня появлялся пару раз в городе. Кутил, сорил деньгами. С ним это иногда случалось – любил пустить пыль в глаза людям. Махнин работал на шахте недолго. Он уволился сразу после того, как подорвался Коля Суханов в их бригаде. Шахтер из Махни не получился. И на Север он матанул, конечно же, не за туманом и не за запахом тайги. Любит деньги, ничего не скажешь. Да, сейчас наступило их время, любителей больших денег. Но видимо и на Севере дела несладко обстоят, коль вернулся.

Докурил сигарету, бычок придавил ногой. Забыл, что хотел сохранить. Он складывал иногда бычки в спичечный коробок на черный день. Хотел бросить курить, да как бросишь с такой жизнью? Сколько раз видел, как мужики, зыркнув по сторонам, незаметно подбирали окурки на автобусных остановках или прямо на улице. Стыдно, но куда денешься: курить-то хочется, а купить не на что.

Привлек внимание пожилой опустившийся мужчина, бродивший возле мусорных баков. На давно не бритом лице какая-то серая безысходность. Что-то нашел, затолкал в полиэтиленовый мешок, пошел искать дальше, кинув на Виктора тяжелый невидящий взгляд. «Дожили. По помойкам стали рыскать люди. Да когда это было?!» Собирала и раньше бутылки алкашня на опохмелку, - санитары, как их называли, - это одно дело. А ведь сейчас рылись в поисках пропитания нормальные люди, трудяги. Жизнь повернулась к ним спиной. Не смогли они приспособиться к рынку, противостоять натиску капитализма. Слабы оказались.

- Ви-тя-я, я седня на «Санта-Барбару» приду! – пропела соседка.

- Приходи, тетя Дуся.





Дела на шахте по-прежнему шли ни шатко, ни валко. План, разумеется, никто не стремился выполнить как раньше – кровь из носу, а план дай! Добытчики черного золота, похоже, смирились со своей участью, уголь у них беден и никому не нужен. Была работа – работали, нет – лежали, травили баланду. Бассейн объявили неперспективным и подлежащим закрытию. В соседнем городишке уже закрыли две шахты, и ставку делали на открытую добычу. Начальство раздавало обещания, а конкретного дела не было. Опять чехарда с поставкой материалов, непонятная возня с перекупщиками, а денег как не было, так и нет. Ратанский уже в открытую возил на «Мерседесе» свою златокудрую примадонну с длиннющими ногами, но на это никто не обращал внимания. А шикарные коттеджи на берегу озера росли как грибы после дождя.

Шахтерский лидер Родюк организовал на шахте филиал независимого профсоюза горняков (НПГ), что-то пытался делать, призывал шахтеров отстаивать свои права, подавать иски в судебные органы на невыдачу зарплаты, чем вызвал ярость у городских и «шахтерских баронов». А рабочий добычного участка Вася Бармин как-то приклеил на дверь шахтоуправления самодельный плакат, на котором нарисовал толстых господ, а над ними разъяренного шахтера с отбойным молотком, и надпись написал крупно: «Россия – это мы!»

Ратанский, приехав утром на шахту на своем сияющем «Мерседесе», пришел в невиданную ярость от этого плакатика. Он сорвал плакат, изорвал его в клочья и дал задание своим шестеркам разузнать, чья это работа.

Забастовщиков, которые устроили голодовку, попытались с помощью милиции выдворить из красного уголка, но из этого ничего не вышло – шахтеры встали стеной за них, и милиции пришлось ретироваться. Виктор частенько заходил в красный уголок проведать друга Ческидова. За время голодовки тот похудел, осунулся, но духом не падал. «Ничего, мы своего добьемся! – говорил он тихим голосом, печально улыбаясь. – Мы ребята сельские, мы ребята ушлые. Своего добьемся!» Но творилось что-то непонятное – голодающим обещали выдать зарплату, но так и не выдали. Многие шахтеры же привыкли к голодающим – ну лежат себе и лежат.





Махнин появился вновь. Он приехал не в общежитие, а на шахту, подвернул к самому копру.

Выехав на поверхность, Стрельцов сразу же узнал его «немочку». Хотел было пройти мимо, но Махнин засигналил что есть силы мелодичным прерывистым сигналом.

- Мойся, я подъеду! – бросил Махнин.

Махня, как и обещал, ждал его у входа.

- Поехали в кабак! – предложил Махня. – Я угощаю, не бойся.

В кабак, так в кабак. Возражений не последовало. Впрочем, ни ресторанов, ни столовых в городе не осталось. Вместо них появились многочисленные ларьки, пивнушки, бары-забегаловки.

Ресторан «Горняк» в городе не работал. Торчали сиротливо облупленные стены с выбитыми окнами, сорванными дверями, где пацаны постоянно чего-нибудь да жгли. Мелькнули в черных проемах шахтеры с панно на стене. Махнин ткнул пальцем в сторону «Горняка»: «Погудел я там!» Ресторан «Горняк» когда-то был гордостью города. Двухэтажный, отделанный мрамором и красным деревом; во всю стену сграффито на тему шахтерского труда. В начале Перестройки его приватизировал, как говорили, какой-то кавказец через подставное лицо – русскую бабенку. Итог плачевный: загадочного кавказца нет, и знаменитого «Горняка» нет. Все растащили: и мрамор, и дерево, и шикарные люстры – остались одни шахтеры на стенке со своими шахтами.

…Примостились в одной из многочисленных забегаловок. Рослая и упитанная девица за стойкой бара подняла глаза на вошедших; угодливо расплылись в улыбке толстые щеки.

- Наполеончика дернем? Или Петра Первого? – схохотнул Махнин. – Выбор колоссальный. Как в лучших домах Лондона. А может чашечку бразильского кофе? – Махнин, как всегда, уверен в себе, хитро зыркают маленькие глазки из-под тяжелых надбровий.

В глазах рябит от бутылок разных сортов и наименований. «Водки – море, только денег нет», - тоскливо подумал Виктор, разглядывая меню и стойку. И, глядя на суетливо мельтешащего Махнина, опять подумал: «Чего ему от меня надо? Чего-то надо».

Махнин не заставил себя долго ждать. Выпив «Наполеона», разомлев и раскрасневшись, он спросил прямо, без обиняков:

- Стрелец, заработать бабки хочешь?

Виктор задумался на секунду. Сказал, ощущая на себе сверлящий взгляд маленьких глаз Махни:

- Хм… Кто не хочет? Хочу.

- Есть такая возможность.

Выпили еще по одной, но Махнин не раскрывался. Виктор, немного опьянев, спросил:

- Где? Как?

- Да ерунда! Пустячок. Сгонять надо в Курганскую область. В сельскую, так сказать, местность.

- Зачем?

- Вопросец. Хм, - Махня хитро сощурился. – Дельце есть небольшое. Ты же ее хорошо знаешь. На родину твою сгоняем. Как штурман у меня будешь. Годится?

Махнин так толком ничего и не объяснил. Но пообещал, что если Стрельцов съездит с ним и поможет провернуть одну операцию, то он, Махнин, в долгу не останется и Стрелец на этом хорошо заработает. Деньги платит наличными. И если он, Стрельцов, согласен, то он, Махнин, и авансик готов подкинуть.

Махня щедро рассчитался за кофе и коньяк, а уходя из забегаловки, шлепнул перед упитанной барменшой ассигнацией, подмигнул ей и по-хозяйски потрепал ее за толстый бок. Барменша была готова раствориться от любви к Махне.

По дороге домой он рассказал Стрельцову, что со своей женой-крысой он давно не живет, снимает «двушку» (двухкомнатную) в городе, с бабами проблем никаких, снимай любую и вези на «хату». Сейчас у него обитает одна молоденькая, но он ее не балует и в «свет» не выводит. «Она у меня, Витек, для хозяйства и для постели», - заявил Махнин, плотоядно отрыгивая. На вопрос, не боится ли он ездить за рулем выпивши, Махня, скривившись, ответил: «Да он, мент поганый, за стольник все продаст и забудет, что он мент!»

Перед общежитием Махнин вручил Виктору несколько пятисотрублевых хрустящих бумажек. У Виктора не хватило сил отказаться.

- Бери! Не отказывайся. Денег у тебя нет. Знаю – лапу сосешь. Нинке своей привет передай от предпринимателя Махни.

Нина напустилась было на мужа, но увидев у того деньги в руках, застыла на полуслове и с изумлением выдавила:

- Витя, зарплату выдали, что ли?

- Дали немного, - не решился разочаровывать супругу Виктор.

- Ой, как хорошо! Как здорово! Наконец-то! – запрыгала от радости Нина и чмокнула Виктора в щеку.

- Дали не полностью, так, для поддержания штанов! – пытался шутить Виктор, усаживаясь ужинать.

Опять пришла соседка тетя Дуся, и они все, Нина и дети, уселись на диван и уставились в телевизор смотреть бесконечно-приторную «Санта Барбару». А Виктор пошел курить «Кэмэл», которым угостил его Махня. Разорвал осторожно золотистую ленточку, вынул запашистую сигаретку, понюхал, помял пальцем, закурил. Он любил стоять вечерами на маленьком балконе, курить, смотреть на город, распластавшийся внизу. Снизу долетал уличный шум, крики и визги детей; из комнаты проникала на балкон темпераментная речь то ли бразильских, то ли аргентинских героев фильма; он так и не уяснил, чей это фильм. Не любил он эту бодягу.





Грузовичок, крытый тентом, шустро несся по направлению к соседней области. Грузовичок российский, обыкновенный «газончик». За рулем Махня. Обе его руки свободно лежат на баранке. Грузовичок, как пояснил Махнин, его знакомого Лехи Крученого, который ему и доверенность дал на пользование, чтобы гаишники не привязывались.

Махнин заехал за Стрельцовым рано, почти ночью. Затемно добрались по плохой, разбитой дороге мимо старых терриконов до Сибирского тракта. Дорога трактовая отличная, асфальтовая… Наматываются километры Сибирского тракта на колеса, летит грузовик на Восток, навстречу еще не вставшему из-за горизонта солнцу.

Жена Нина не возражала против поездки, тем более что Махнин обещал деньги. «Ладно, езжай, хоть и противный он, твой Махня». На шахте Виктор взял отгул.

Остановились у развилки. Налево сверток в родную деревню Стрельцова Косулино.

- Давай, Гена, все выясним. Куда мы едем? Зачем? – Виктор упер взгляд в Махню. – Может, к нашим-то и заезжать не стоит? А-а?

- Стрелец, ты чего? – улыбнулся криво Махнин. – Едем мы с тобой за мясом. Я же говорил. Купим грузовичок мяса, толкнем – и поллимона в кармане.

- Мяса сейчас не купить. Рано еще. Надо ехать ближе к зиме, когда колоть начнут.

 - До зимы далеко. Надо сейчас. В этом весь фокус. А потом, когда сезон начнется, будет поздно. Там уже все схвачено. Знаем мы.

- Сейчас не продадут…

- Продадут! – усмехнулся Махнин. – Уговоришь своих земляков, родичей. Сельчане – люди добрые, отзывчивые. Мяса найдут. Матушку повидаешь, в конце концов.

При словах о матери и родичах у Виктора екнуло под ложечкой: «Как они там?»

Сестра Вера писала, что денег в бывшем колхозе давно не платят и жизнь у них с матерью неважнецкая.

- Думай, Стрелец, думай! – схохотнул Махнин, хлопнув ручищами по рулю.

Конечно, так хотелось в родную деревню, но что-то удерживало парня и, подумав, Виктор твердо сказал:

- Нет, Махнин, не поедем к родным.

- Как знаешь! – весело отозвался Махня, выворачивая на трассу и нажимая на «газ». – Поедем дальше. В глубь континента!

- Да у меня ни подарка, ни денег, чего ехать, - виновато произнес Виктор.

- Короче, едем дальше! – совсем не обидевшись, хохотнул Махня.

С трассы Махнин свернул на юг, в сторону Казахстана. Места здесь поглуше, селения пореже. Затягиваясь дорогой сигаретой и стряхивая пепел за окно, Махнин рассуждал:

- Мы, Стрелец, мяса раздобудем бесплатно. Твоя деревня для наших целей не годится. Ты прав. Мясо реквизируем у богатых…

- Какие богатые в деревне? Сейчас все бедные.

- Точняк. Нищета. Голь перекатная. Ладно, ты мне дорогу укажи в деревушку поглуше.

«Какая реквизиция?» - думал Виктор. Наконец он «врубился» и понял, зачем они едут: «Они же едут не покупать мясо, а просто украсть!»

Увидев пасущееся в стороне стадо, Махня ткнул пальцем:

- А вот и мясцо!

Пастух на лошади проводил их машину долгим взглядом. С ним две большие собаки. Место открытое, стадо большое, да еще два здоровущих пса.

- Едем дальше! – осклабился Махня.

Он жал на «газ», потом свернул с накатанной дороги и выбрался на проселочную. Проехали через березняк, густой осинник, мимо озерка выехали на возвышенность. Махнин оглядел местность, увидел в кустах несколько пасущихся животных.

- Деньжата пасутся. Доллары!

Махня загнал грузовик подальше в лес, самые заросли. Он вынул из пиджака плоскую бутылочку со спиртом, достал из «бардачка» кусок ветчины, стопарики.

- Давай перекусим! – Махнин выпил, налил Виктору. – Чего дрейфишь? Рынок, мой дорогой, рынок. Выживает сильнейший. Тяпни. И все будет о’кей.

Виктор выпил. Все стало ясно насчет Махни. Его, Стрельцова, как салагу, впутал в свои дела этот хитромудрый.

- Чего ты, Стрелец, сопли распустил? Деньги не пахнут. Сам знаешь, скотину сейчас никто не колет.

- Ты же хотел купить.

- Хотел да расхотел. Допивай стопарик и пошли на дело. – Он порылся в сумке, закинул ее за плечо. – Пошли!

Стадо небольшое, разбрелось по кустам. Деревушка в стороне, в несколько дворов, скрытых зеленью.

Пастух, немолодой хилый мужик, дремал под развесистой березой, нахлобучив кепку на самые глаза. Увидев подошедших, оживился:

- О-о, мать-перемать, откуда, мужики?

- Да туристы мы! – пошутил Махня. – Автобусы не ходят, а нам еще топать да топать.

- К родичам?

- К им самым.

- В нашу Копытовку?

- Да нет, мы дальше. Хотели напрямик, да с дороги сбились.

- Надо туды! – мужик указал пальцем на лес. – Там дорога. Может попутку поймаете. Да вряд ли… Сейчас редко ездют…

За разговором Махнин вынул бутылку белой.

- Будешь?

При виде бутылки у мужика радостно сверкнули тусклые глазенки и морщинистое лицо оживилось.

- Ну, мужики, обрадовали!

А Махнин доставал уже из большой сумки консервную банку с сельдью и лихо вспарывал крышку кривой финкой.

Мужичок выпил единым махом стакан водки, долго зачем-то смотрел в стакан, занюхал кусочком хлеба. После нескольких возлияний он был «готов» и завалился на бок, уткнувшись лицом в траву. Махнин же водку не пил, а незаметно выливал ее на землю.

- Слабак! – усмехнулся кривой усмешкой Махнин. Он долго тряс мужика, проверяя степень его опьянения, называл его Гришей, но тот не отзывался. Потом поправил ему кепку, накрыл мужичка брезентовой курткой. Глянул на Виктора: - Ну пошли!

Разбредшихся коров потихоньку загнали в лес. Но близко скотина не подпускала. Махнин пробовал подманивать буренок хлебом – не получилось.

Махня ловко крутанул финкой, матернулся. Да, крепко влип Стрельцов с этим Махней. Ясно стало теперь, почему этот хитромудрый интересовался, колол ли он скотину. Сам Махня перерезал на Севере много скотины: и оленей, и других животных, чем он и хвастался.

Пришлось сбегать к машине. Вернувшись, Махня развернул завернутый в тряпку обрез. Тряхнул обрезом, скривился:

- Как думаешь, услышит Гриша? Ни хрена не услышит. Я ему в водку сыпанул кое-чего. До утра не проснется. - Махнин переломил «ствол». - Жеканчик! Значит, Стрелец, так: давай потихонечку загоняй на меня. А я эту скотинешку встречу. Давай вон с тех! Гони их к кустам.

Отдельной группкой мирно щипали травку три животины: пятнистая корова с разбухшим выменем да пара молодых рослых бычков, почти быков.

- Ну, чего тянешь? Давай! – Махнин метнулся в кусты.

Виктор обломил вицу и шуганул бычков на затаившегося Махню. Молодой бык замер от неожиданности: прямо перед ним вырос человек. У быка недоуменно-вопросительный взгляд; что он подумал перед смертью, осталось загадкой.

Выстрел прозвучал негромко, как звук сломавшейся сухой ветки. Махня угодил быку прямо в лоб. Бык постоял секунду, ноги его подкосились, он зашатался и упал на колени. Постояв в такой позе, бычок утробно заревел и рухнул на землю. Глаза его стали мутнеть, по телу прошла дрожь. Бык дернулся пару раз и затих.

Из-за кустов вылез Махнин. Ткнул обрезом в живот убитому быку:

- Готов!..

Осторожно приблизился Виктор с вицей в руках. Рассмотрел животное. Кровь, пульсируя, вытекала из дыры во лбу, заливая бычью морду, белые яблоки глаз. Виктора мутило.

Махнин вынул из кармана плоскую бутылку, протянул Стрельцову; тот выпил прямо из горла, вытер рукой ставшее мокрым лицо.

А потом все было как в дурном сне: Виктор загонял очередную жертву, Махнин стрелял ее в лоб, и окровавленное животное падало на землю.

Они убили трех бычков и одну телку. Телочку убивать было жалко: наивное, глупое животное. Нерожавшее, не дающее еще молока. Бычков пристрелили удачно. С телкой пришлось повозиться. Пришлось бить в живот, после чего она и перестала дергаться.

Напоследок прикончили одну корову. Виктор хотел корову не трогать, но Махня зверем набросился: «Зря ехали, что ли?! Деньги пропадают, мать твою!..»

Вспарывали животы, выпускали кишки, отделяли внутренности, отрубали ноги. Шкуры снимать было некогда. Вооружившись обрезом, Махня периодически бегал узнать, как там пастух Гриша. Тот мертвецки спал под корявой старой березой, ни о чем не ведая. Махня боялся одного: кто-то вдруг придет из деревеньки и поднимет тревогу; тогда могла быть настоящая стрельба. Но никто не появился. У пьянчужки Гриши даже собаки не было рядом, что полагалось пастуху. Дело сделано, никто ничего не видел. Ухайдакались крепко: все в крови и грязи.

Скидали мясо в кузов «Газона», отъехали подальше в укромное место, смыли в болотце кровь. Одежду Махнин приказал сменить, в машине оказалась чистая.

Сидели в кабине до самой ночи. Пока солнце не покатилось за горизонт и на бледно-синем небосводе не появились первые робкие звездочки. Вот и она, Венера, звезда Вечерняя. Как всегда, она засветилась первой. На душе было мерзко, и Виктор молил Бога, чтобы быстрее кончился весь этот кошмар. Он пил, не пьянея, водку, марочное вино, коньяк, припасенные Махней. Голова была тупая, одна мысль сверлила мозг – быстрее уехать.

Махня не пил. Полоскал рот какой-то гадостью, чего-то жевал. Разговоров не вели. Махнин, правда, уверял, что дело сделано и ни одна сука не помешает им довершить операцию, тряс перед Виктором какой-то справкой с печатью, где черным по белому было напечатано, что мясо куплено в совхозе, по-теперешнему – в АО, за наличные деньги.

До дому добрались без происшествий. Прежней дорогой Махнин не поехал, хоть и была справка. Мало ли какая проверка могла быть на трассе. Поехал по диагонали, другой дорогой, другими местами. В город вернулись под утро с юго-востока. Проехали через «шестерку» - ИТК для «зэков», мимо мрачных заборов, вышек и колючих заграждений.

- Сидят, голубчики! – усмехнулся Махня, окидывая взглядом «зону». Он был совсем трезвый. Трезвел и Стрельцов.





Мясо Махня продал в тот же день. А на следующий приехал на шахту как ни в чем не бывало, посмеиваясь и похихикивая. Он дождался Стрельцова, вручил ему деньги – новехонькую целую пачку; он дал одну треть от выручки, рассчитался честно. Виктор даже зауважал его.

Когда он принес эти деньги домой, то Нина была без ума от счастья. Повиснув на шее супруга, задохнулась от переполнивших ее чувств и планов.

- Ну все, Витек, с долгами рассчитаемся! Нет, купим цветной японский телевизор. Японский. Только цветной и только японский!

Виктор пытался возразить:

- Один есть. Зачем еще?

- Витя! – набросилась на него Нина. – Это же черно-белый, допотопный. Что мы, хуже других? Все цветные покупают.

Бог с ней, с Нинкой. Ей видней. Она подсчитала: хватит и на телевизор и на детишек. Тетя Дуся поддержала жену: «Витя, покупайте цветной. Я буду ходить к вам «Санта-Барбару» смотреть».

Целую неделю ходили по магазинам выбирать телевизор. Нина была дотошной – поехали в Челябинск в фирменный магазин, ей надо было самый модный и самый лучший.

И вот он, цветной телевизор японской марки «Тошиба» стоит на месте черно-белого «Темпа». Дистанционное управление, лежи на диване, нажимай кнопочки на пультике, переключай каналы, а их аж тринадцать. Пришлось нанимать мастера по антеннам, и он соорудил на крыше общежития какую-то особую – параболическую. Качество – великолепное, цветопередача – изумительная, каждая поринка на лицах видна. Ничего не скажешь – умеют делать телевизоры япошки.

Свой «Темп» Стрельцовы подарили тете Дусе, но та часто приходила смотреть по цветному свою любимую «Санту-Барбару». И сидя рядком на диване – тетя Дуся, Нина и девочки – пялились на экран, громко обсуждая события фильма и восхищаясь красивой заграничной жизнью.

Рассказывать Нине про тот страшный день Виктор, конечно же, не стал; сказал, что помог Махнину купить коров на мясо, и все. А деньги, мол, Махнин отвалил ему за помощь при закупке. Нина в ответ на это заметила: «Уходил бы ты, Витя, со своей шахты. Надоело сидеть без денег. Может, поговорить с Махниным мне самой? Может, возьмет он тебя в свою фирму? Ты у меня такой нерешительный. Все ждешь чего-то, все на кого-то надеешься…»

Махня же, встретив Виктора в городе, расцвел кривой улыбочкой, раскинул руки, сверля глазками-буравчиками:

- Первую проверку ты прошел, Стрелец. – И «удочку забрасывает»: - Может, еще дельце организуем? Сгоняем в сельскую местность? А-а? Как смотришь?

Стрельцов отрицательно помотал головой - нет, в воровскую бригаду он не пойдет.

- На шахте деньги стали давать… - уклончиво сказал он.

- Да какие это деньги? Фантики. А дело, которое я затеял – прибыльное. Перспективное. Каналы поставки я наладил, только мясо вози. Где закупим, где реквизируем. Так что, Стрелец, не отказывайся. Станешь предпринимателем, бизнесменом. А то ходишь как ремок…





Умер Юра Ческидов. Две недели пролежал он в красном уголке шахты с голодающими и почувствовал себя совсем плохо. Вызвали «скорую». Стрельцов как раз был на поверхности, когда из здания шахтоуправления выносили носилки. Виктор протиснулся к двери, пытаясь заглянуть в лицо пострадавшему. И обмер, узнав в худом бледном парне Ческидова. Лицо было бескровным, глаза погасшими.

- Держись! – притронулся к Ческидову Виктор.

Тот мучительно улыбнулся, хотел что-то сказать, но только слегка кивнул головой. Ратанский со своей свитой появился на крыльце. Лицо его, как всегда, было непроницаемо. Кто-то крикнул:

- Довели, сволочи!

Ратанский поискал глазами того, кто кричал, но от комментариев воздержался.

Профбосс замахал руками, наступая на шахтеров:

- Расходитесь! Расходитесь! Чего, больного не видели?!

Шахтеры угрюмо молчали. Виктор приблизился к «скорой», помог затолкать носилки в машину. С воем «скорая» уехала. Шахтеры стали расходиться. Виктор поднялся наверх, заглянул в красный уголок. На полу все так же лежали голодающие; место, где лежал Ческидов, было пустым.

Вася Бармин, встретив Стрельцова, сказал:

- Деньги обещали завтра выплатить. В «Челябугле» наконец-то зашевелились. Бороться надо за свои права, товарищ Стрельцов. – И ехидно добавил: - Или ты уже тоже господин?

Чего ответить Бармину? Он, Стрельцов, не борец и не господин. Он, скорее всего, обыкновенная шестерка. Не смог вот удержаться от соблазна – пошел на преступление ради денег. А тут разговоры про какую-то борьбу.

- Пошел ты!

Ческидову сделали срочную операцию: у него что-то случилось с почками, какое-то воспаление, открылось кровотечение. Ночью он, не приходя в сознание, скончался.

Хоронила Ческидова вся шахта. Приехали по телеграмме родственники из деревни, говорили речи. А НПГэшники пришли на шахту с плакатами и устроили пикет. Виктор с горя крепко напился. Долго не мог прийти в себя. Как глупо все получилось! – Не в шахте завалило, не метаном разнесло, а умер в результате голодовки.

Деньги голодающим выплатили полностью, а остальным по двадцать процентов за февраль месяц. Но работали, спускались каждый день в шахту, добывали «черное золото». Голодовку прекратили. Деньги начальство пообещало выплачивать вовремя. Только Толя Буянов, как всегда, плевался, ругался матом и орал: «Врут козлы! Ишь, губу раскатали! Будет вам хрен да еще маненько!..»





Жизнь в городе стала невозможной. Соседка лежала в больнице, так туда надо идти со своими лекарствами, со своими простынями и даже ложками. А сколько бомжей расплодилось, воров, проституток, наркоманов каких-то!

Да и по телеку одно и то же, хоть он и цветной и японский: убийства, секс да похабщина. Прав, наверное, Бармин, который говорит, что надо срочно делать новую революцию, чтобы скинуть всех этих воров и невесть откуда взявшихся миллионеров.

На душе тошно. Кто он, Виктор Стрельцов? Да обыкновенный вор и убийца. Ради этих бабок пять душ замочил с Махней. Вспоминать об этом тошно. И он частенько, втихаря от Нины, прикладывался к бутылке. А есть ли душа у коров? Нина уверена, что есть.

Нина с детьми была сегодня у своей матери, ходила с девочками на огород. А Виктор ходил на поминки друга Ческидова. Сорок дней минуло со дня его смерти. Собрались шахтеры из бригады, вспомнили умершего, поговорили «за жизнь», о делах шахтерских. Денег на шахте по-прежнему не платили, отделывались обещаниями. Бегал Родюк из НПГ с призывами прекратить работу и начать забастовку. Другие предлагали перекрыть магистраль или, на худой конец, работать, но уголь никому не отпускать. Разговоров и предложений было много, но до дела пока не доходило. Вася Бармин на последнем профсоюзном собрании раскипятился, обозвал всех «быдлом» и ушел, хлопнув дверью.

Виктор ни за тех, ни за этих. Виктор – простой работяга и в шумные скандальные конфликты влезать не хочет. Хватит ему «эпизодов», насмотрелся. Страну всю трясет, «они» там «наверху» сделать ничего не могут, а что простые шахтеры сделают тут, на своей шахте? Его до сих пор мучил эпизод с Махней, но это стало потихоньку забываться, но нет-нет да вспомнятся «кадры» той страшной бойни: то привидится крутолобый бычок, с залитой кровью мордой, которого они убивали первым, то телочка с чубчиком, глаза у нее такие симпатичные и доверчивые…

А Нина, нет-нет, да и напомнит ему о Махне: «Сходи, попросись на работу…» У спящей Нинки безмятежное лицо, полуоткрытый пухлый ротик, девочки, те вообще как ангелочки…

По ОРТ шла передача «Как стать миллионером», по НТВ какое-то шоу, где полуголые девицы верещали что-то не по-русски и крутили бедрами, по «Восточному экспрессу» - «Легкие деньги»… Виктор перебрал все каналы, выбрал какую-то то ли порнушку, то ли боевик. Стал смотреть. Не трогало. Везде одно и то же – пошлость, грязь, убийства. Подумалось: «Для американцев этих человека убить – как два пальца обоссать».

Пошел покурить на балкон, убавив громкость. Лежит его шахтерский, многострадальный Копейск от слова «Копи», не от «копейки», как считали несведущие. Лежит, отдыхает, устал он за день, светится редкими огнями. А внизу, глубоко под землей трудятся его братья-шахтеры, вспарывают земле-матушке брюхо, чтоб работали электростанции, горел уголь в котельных и печках…

Что-то грустно стало Стрельцову. День сегодня невеселый, да еще поминки растревожили душу.

Спит жена Нина, спят дочки. Они сегодня умотались у тещи, легли рано, не до телевизора.

Виктор вырубил звук, пошел на кухню. Вынул заветную бутылочку, выпил. Вспомнилась деревня, родные: «Как они там?» Пошел проверить почту на площадке между этажами. Разбитые ящики висят как попало на исписанной хулиганскими надписями стене. Его ящик приличный, закрытый на замочек – Нинка заставила прибить как следует и замочек повесить. В дырках белело письмо. Пришлось вернуться за ключиком и открыть ящик.

С волнением распечатал конверт. Письмо было из дому. Он сразу же узнал Веркин почерк. Верка, она работала дояркой, писала:

«Дорогой брат! Чего-то ты долго не писал и не приезжаешь к нам. Как живешь? У нас в деревне совсем жизни не стало. Колхоз наш распался. Денег нам не дают вот уже три года. Дадут иногда то колбасой вонючей, то водкой, но в основном дают водкой. Мужики все спились, кто поумирал, кого поубивали…»

Виктор приостановился читать. Достал из шкафчика бутылочку, выпил.

«Раньше на ферме было полторы тысячи голов, сейчас осталось голов 200. Скотину прирезали и продали за долги. Скотники все разграбили, железо и шифер порастащили, даже полы и рамы оконные растащили. Жуть прямо, как после войны. Все как сдурели – воровство и пьянство кругом. И за что на нас напасть такая, брат?..

Мать все время хворает, а пенсию приносят с большой задержкой. Не получали вот уже два месяца. Да какая это пенсия? По-старому она получала 78 рублей, по нонешним ценам это должно составлять 780 тысяч, как мне объяснили бабы. А дают всего 230. Это по-старому примерно 23 рубля. Одних дров надо машину хотя бы кубов 5, а это 300 тысяч, а где взять эти тысячи?..

Не хотела тебе писать, не хотела тебя расстраивать. Но пришла к нам с мамой новая беда: нашу корову, кормилицу Красавку и ее дочку – красавицу Звездочку убили. Красавка была старая, отдаивала, ну вот мы и решили с мамой вырастить ей замену. Назвали Звездочкой, у нее на лбу белое пятнышко было – звездочка. Они вместе ходили пастись, мать с дочкой… одна от другой не отставали. Вместе их и убили. Нашли в лесу только рожки да ножки…»

- У-у! – застонал, как раненый зверь, Виктор. Он зажмурил глаза, на которые навернулись слезы, потряс головой, обхватив ее руками.

Замолчал, чтоб не разбудить спящих.

Он долго и тупо смотрел на письмо, написанное на листке из школьной тетрадки. Хмель, затуманивший голову, выходил. Встали перед глазами две коровьих морды: старой Красавки и молодой Звездочки.

Налил еще. Выпил. Сидел, мотая головой, как бы отгоняя от себя то дурное, о чем прочитал.

Ну не он же убивал Красавку и Звездочку. Не он! Все равно было мерзко, как будто застали его за нехорошим пакостным делом. Хорошо, что не поддался он тогда уговорам Махни и не поехал в родной район, в свое Косулино. «Какая разница: ты это сделал или нет? Мог быть и ты. Точно так же, по-зверски, ты убивал чью-то скотину!..» Завыть хотелось. «Будь все проклято!..»

Учительница в сельской школе рассказывала им, пацанам и девчонкам, что слово «доярка» пришло в Россию из Индии и означает оно «нянька» и «кормилица», и это запомнилось почему-то на всю жизнь.

«Нянька», «кормилица», - бормотал парень, шатаясь по кухне. Вышел покурить. Проходя через комнату на балкон, уловил краем глаза, как опять на экране нового телевизора кого-то убивали, терзали, лилась кровь.

Он жадно курил, стараясь успокоиться. Вспомнилось материно: «Ты, сынок, родился под счастливой звездой. Будь верен ей и людям». Виктор поискал глазами звезду, где она, его родная Венера, звезда Утренняя и Вечерняя? Не нашел. Небо неспокойно, несутся по нему рваные облака куда-то. Вот звезда появилась в разрывах облаков, испуская на землю серебристо-изумрудный свет. Все она знала. Все ведала.

Тоска взяла за горло, сдавила так, что нечем стало дышать. «Что делать?! Что делать?! - билось в мозгу. – Шагнуть в бездну? Прыгнуть? Раствориться в ночи?..» Мысль обожгла, словно полоснули бритвой. Стало страшно. Нет, это не дело. У него жена, маленькие дети…

Виктор поднял глаза к небу. Вот она, звезда его мудрая, сияет трепетным голубым светом в разрывах несущихся невесть куда облаков, то исчезая, то появляясь вновь.

- Помоги, звезда Утренняя и Вечерняя. Помоги, звезда Пастушечья! – взмолился он. – Дай совет!

Молчала звезда.

- М-м-м… - застонал опять Стрельцов, сцепив зубы. - Подлец он, какой подлец! Позарился на эти поганые деньги, чтоб им!.. Он зашатался, ухватился за перила.

Постоял молча под черным зевом ночи. Вслушался. Было тихо. Вернулся в комнату. Нина и дети спали, как  ни в чем ни бывало, счастливо посапывая. Журчал тихо телевизор. Шла очередная порнуха-чернуха, и юная красотка, повиснув на сытом и толстом господине, нежно ворковала: «Вот, дорогой, я и сделала вам оральное удовольствие…»

Эта фраза взбесила Виктора. «Оральное удовольствие!? Да вы, суки, всю Россию в рот!..» Он подскочил к телеящику, вырвал вилку из сети, схватил телевизор в охапку и, не помня себя, поволок его к балкону.

Поставив телек на перила, опять почему-то взглянул на небо и решительно толкнул ящик вниз. Тот полетел, кувыркаясь в чернильной ночи, вниз.

Телевизор ударился о землю со страшным грохотом и разлетелся на мелкие части.

И показалось Стрельцову – будто сто чертей взвыли в предсмертной агонии; будто выскочили из образовавшегося хлама десятки, сотни каких-то маленьких бесенят и поскакали в ужасе и с писком в разные стороны. А может, так оно и было?

А Венера опять показалась из облаков, мерцая своим далеким таинственным светом…