Казачья сабля

Саня жил в центре шахтерского города, но часто бегал к своей бабке Пелагее Ашмариной, жившей в поселке. Иногда ездил на автобусе, до поселка всего-то три-четыре остановки. Он именовался поселком рудоремонтного завода, а старое название Тугайкульский почти забыли.

Поселок когда-то был казачьим. Охраняли казаки Оренбургского войска уральские земли от набегов степных кочевников кайсак-кыргызов. Потом в этих местах нашли «горючий камень» - уголь. Вырос большой шахтерский город. От казачьего поселка осталось несколько деревянных домиков. Сохранился и домик братьев Сорокиных, которые по преданию, первыми нашли уголь при рытье колодца. А неподалеку, наискосок, по улице Тугайкульской, стоял домик последнего казачьего атамана Ивана Федорова; в нем, правда, жили уже совсем другие люди – беженцы из Средней Азии.

          Бабка жила одна; её супруг, Иван Захарович, бывший шахтер, умер два года назад. Свой домик, неказистый пятистенник, дед обшил тёсом. Саньке деда жалко, попивать, правда, стал в последнее время, но с кем этого не бывает? Был он казацкого происхождения, чем очень гордился. Воевал в Отечественную, был контужен. А после войны работал забойщиком на ближайшей к поселку шахте «Красная горнячка». Её закрыли совсем недавно, уже при новой демократической власти.

Санька любил слушать дедовы рассказы про войну и про шахтерскую работу. Но особенно любил рассказы про казаков; он ведь тоже, получалось, был казачьего роду-племени.

Советская власть, как известно, казаков не чтила, казачество было изничтожено, и всё оружие у них отобрали. Новая же власть решила возродить казачество, и дед Иван вытащил из сундука припрятанную родовую саблю. Он повесил её на видном месте под образами. Сабля была потемневшей от времени, с изогнутым лезвием, с горбатой ручкой. На стальном лезвии красивой вязью выгравировано: «За Царя, Веру и Отечество!»

Дед снимал со стены саблю, гладил её пальцами с въевшейся в кожу угольной пылью, глаза его туманились. Он рассказывал:

- Вот, Саня, сабелька эта наша, родовая. Правильно, по-казачьи, она называется шашка. Мне эту шашку завещал мой отец родный Захар, а ему – его отец, Филимон. Наш прапрадед Ашмарин получил её за боевые заслуги от самого атамана Оренбургского казачьего войска. Давно это было. Я уже и не помню, в каком годе. Тогда, кажись, императором в России был Николай I. Наш предок в русско-турецкую войну много бусурманских голов этой шашкой срубил. А его сын, тоже Ашмарин, под командованием казачьего генерала Скобелева воевал. Боевой был генерал. Он моему деду самолично орден Святой Анны на грудь повесил. А дело было так. Переходили наши части через большую гору. А у них там, в этой Туретчине, одни горы, не как у нас. Ну и всё не могли эту проклятую гору одолеть. Сколько там голов наши положили, ужас как много, никто не подсчитывал. Тогда Федор Ашмарин вызвался: «Разрешите мне, господин генерал, маневр совершить!» - «Какой маневр?» Ну, генерал Скобелев выслушал Федора, усы свои генеральские подправил и говорит, подумав: «Разрешаю!» А Федор наш казачьей сотней командовал, сотник значит. И вот ночью он по ущелью пробрался в обход, в тыл к этим туркам. А под утро ворвался с сотней с тыла, с шашками наголо. Всех турков, бусурман этих, порубали как капусту…

Дед о чем-то долго думал, смотрел гордо и печально на саблю, потом вешал её на стенку под образами, грустно говорил:

- Вот эта шашка только и осталась от наших предков-казаков, ордена, медали – всё куда-то подевалось.

- Куда? Советская власть ваша отобрала – встревала в разговор баба Поля. – Ты шахтер, а туды же – в казаки лезешь. Ты, Ваня, шашки-то ведь в руке не держал.

Тут разгорался сыр-бор.

- Ты мне, старуха, брось тень на плетень наводить! – грозно кричал дед. – Я хоть и шахтер, но шахтер казацкого роду-племени! А ты как была бабой, так бабой и осталась!..

На эти слова взвивалась бабка.

- Я баба? Бабой сваи забивают! Я тоже казачка! И не какая-то там Ашмарина, а родом я Пшеничникова, это тебе известно!..

- Белогвардейцы твои Пшеничниковы! Твой дед к адмиралу Колчаку переметнулся, а мой за красным командиром Кашириным пошел!

- А у тебя за буржуев как будто никто не воевал!

- Было дело, - скреб затылок дед. – В семье не без урода.

У тугайкульских казаков история богатая. До революции поселок входил в Челябинский станичный юрт, в нем всего-то было полсотни дворов. Открытие угольного месторождения круто поменяло жизнь казачьего поселка. Землю у казаков стали скупать богатые промышленники, а через пару лет, в 1907 году уже работала первая шахта «Екатерина».

За шахтерский труд платили копейки. Стачки, забастовки, столкновения рабочих с казаками. На Копях были сформированы шахтерские красногвардейские отряды, которые захватили Челябинский арсенал. Казаков разоружили и сводный отряд отправился под Оренбург к красному командиру Каширину драться с атаманом Дутовым. Но белые тоже не дремали, помогли восставшие чехи – полуторатысячный отряд двинулся на Копи. Было арестовано более двадцати подпольщиков, восемнадцать из них были расстреляны в Уфимской тюрьме. Началась Гражданская война…

Как-то дед попросил Саньку почитать ему книжку про генерала Скобелева. Санька читал: «Казаки народ более развитой, чем пехотные солдатики, они обладают большей смышленостью, большей сметкой, поэтому всякое дело казак обделает и чище и лучше… Он, казак, может исполнить всякое поручение и скорее и вернее…»

- Верно говорил генерал Скобелев. Он, казак, может исполнить всякое поручение и скорее и вернее, - подтвердил дед.

- А вот еще, деда, слушай, - Санька читал дальше.

Дед внимательно слушал Санькино чтение, его тусклые глаза вспыхивали, когда внук читал про казачьи бои и удаль. Он наказывал Саньке: «Будь, Саня, настоящим мужиком. Бери пример с казаков. Эх, погубили казаков, погубили… - дед вздыхал, кряхтел, ругался. И просил: «Читай ещё».

Подвыпив, дед хвастался, что один его предок воевал с самим Наполеоном и брал Париж в 1812 году, а другой – с генералом Платовым и чуть было не отрубил башку самому турецкому султану.

- Да прекрати ты свои страшилки рассказывать! – увещевала бабка. – Мальчонка спать по ночам не будет. Убрал бы ты саблю подальше с глаз долой. А он, гляди-ко, под образа её повесил.

- Пусть слушает о подвигах предков! – говорил упрямо дед. – Вырастет настоящим казаком, а не фифочкой женского воспитания.

- Фифочкой женского воспитания! – передразнивала деда бабка Пелагея. – Пошли, старый, дрова пилить!

Дед бушевал, но бабка его быстро успокаивала, щелкала по лысой макушке.

- Эх ты, казак лихой, орел степной!..

Благодаря деду, Санька знал, что казак казаку брат, и своего товарища он никогда в беде не бросит. А самыми верными друзьями казака были, конечно же, конь да острая шашка. Казачьи заповеди он запомнил на всю жизнь. Вот они: «Умирай, но не сдавайся; казак конем красен; казак без коня, что солдат без ружья; сам не ешь, а коня накорми; бейся с врагами не на живот, а насмерть, коли ты его не побьешь, так он тебя побьет; атаману первая чарка и первая палка…»

Не с кем стало Саньке рассуждать о делах казацких, баба Поля не шибко-то разговорчивая. Она хотела убрать было саблю подальше в сундук, но внук её отговорил – пусть висит, есть не просит.

Помянуть деда приходили поселковые старики. Березкин принес допотопную казацкую фуражку с синим околышем, её положили на стол рядом с фотографией, зажгли свечку, поставили стакан водки, накрытый кусочком хлеба. А баба Поля достала дедовы фронтовые и шахтерские награды, разложила рядом.





Саньке у бабки хорошо. Здесь как в деревне – огород, банька, рядом болотце, заросшее камышом – это пересохшее озеро Тугайкуль. За огородом заросли крапивы и колючего татарника, где Санька со своим другом Серегой играли в казаков-разбойников. Раз! Два! – взмах самодельной сабли и падают отрубленные красные головы татарника-бусурманина.

- Бей их! Казаки идут!.. Ура-а!.. Вперед!.. – кричал Санька.

Серега подхватывал:

- Казак честен и смел! Казак ничего не боится! Вперед!..

Поселковый друг Серёга побойчее и похулиганистей, чем он, Санька. А Санька, вообще-то говоря, «мамсик» - маменькин сынок, его мать – бухгалтер одного из заводов, эвакуированного на Копи в войну. Но мальчишки к нему тянулись – он был начитанный и справедливый.

В домике неожиданно появился бабушкин племянник Петр. Немолодой, худосочный, с лукавыми глазками на несвежем, небритом лице. Он сразу же стал клянчить у тетки деньги.

- На бутылку не дам! - заявила бабка. – Чего, всё пьешь? Залить свое горло не можешь?!

- Тетка, кто тебе наболтал такую глупость?

- Врешь, что не пьешь. За уши льешь!

- Тетка, о чем речь? – хитро лыбился Петро. – Мы, казаки, люди пьющие, тебе ли не знать.

- Какой ты казак! – ругалась бабка. – Не казак ты, а алкаш подзаборный.

- Казак никогда от чарки не отказывался!

- Не отказывался, да. Но он еще работал как проклятый, детей воспитывал и с бусурманами воевал! А ты? Работать не хочешь, детей своих бросил. Если завтра война начнется, то тебя в армию-то не возьмут. Кому ты нужен такой? Не годен ты уже никуда. Эх, Петька, Петька…

- Войны никакой не будет, - бурчал Петро.

- Как не будет? – возражала неграмотная бабка. НАТА вон опять свои войска стягивает к России. Югославию разбомбили, братьев-славян всех поубивали. Америка на Россию зуб точит…

- Америка это наша подруга, а Ельцин лучший друг Клинтона! – хохотнул Петро и добавил уже зло: - Да пошли они все на фиг! Мы их, тетка, шапками закидаем, шашками зарубаем!..

- Ты зарубаешь, алкаш чертов…

Петро укладывался спать, а тетка еще долго брякала чугунками, тарелками, возилась по хозяйству и думала о своей нелегкой доле, о непутевом племяннике.

…Сабля, висевшая в простенке под образами, вдруг исчезла. Бабка на время уходила к соседке, потом к болотцу за козой Дунькой, а когда вернулась в домик, глянула привычно на простенок и обомлела – нет сабли! Метнулась в горенку – пусто, выскочила на ограду, Саньки тоже нет. «Господи, куда же девалась шашка? Наверно, мальчишки утащили играть», - подумала баба Поля.

Вернулись мальчишки, она набросилась на них.

- Где шашка?

- Да не брали мы! - стали оправдываться те. Божились и уверяли бабку, что саблю они не трогали.

Пропажа сабли всех расстроила. Особенно расстроился Санька. Стали гадать, куда же она подевалась.

Первым высказал предположение Серега:

- А не племянник ли ваш, баба Поля, её стырил?

Баба Поля не поверила в это предположение, но призадумалась: «Нет, надо поспрашивать, может кто-то из соседей заходил или какой воришка в дом забрался. Металл вон в поселке весь собрали, из домов все металлическое тащат. Из закрытой «Красной Горнячки» вон кабеля прут, электропроводку, рельсы…Неужели и их родовую казачью саблю в металлолом сдали?»

Мальчишки облазили весь поселок, ходили в приемный пункт металлолома, а баба Поля опросила соседей. Нет, никто ничего не видел.

…Через несколько дней Петро вернулся. Помятый, опухший от пьянки; хитрые глазки зыркают из-под набрякших век. Баба Поля устроила ему допрос.

- Брал саблю? Неужель ты своей родной тетке правду не скажешь? А-а?.. Ну скажи, ради Христа, Петька.

- Ни в коем разе, тетя, - заплетающимся языком ответил Петро. – Тетя Поля, неужели я, казак, позволю себе саблю пропить. Да никогда в жизни!

- А побожись что не пропил! Перекрестись. Если врешь, накажет тебя Господь Бог. Ох накажет, Петька!..

Но креститься Петро не стал, сославшись на то, что в бога он не верит, потому и креститься ему не следует. А у Саньки возникла мысль о том, что его родной дядька врет, что-то он юлит и говорит как-то неискренне.

- Был бы жив дед, он бы тебе башку отрубил саблей! – кинула племяннику сгоряча баба Поля.

- А-а!.. Кончай, тетка, свою трихомудию! Не брал я никакой сабли! – разозлился Петро.

Разговора не получилось, и Петро, качаясь и насвистывая, пошел из ограды.

- Давай последим, куда он пойдет, - предложил Санька.

Петр Ашмарин поковылял по Тугайкульской, свернул к поселку РМЗ. Там он повстречал своих друзей, и они гурьбой двинулись за спиртным.

- Гляди, целый мешок набрали, - сказал Серега. – Теперь надолго загуляют.

Купив спиртного, мужики пошли на «хату» к одному из них. Пацаны за ними.

- Надо запомнить адрес, - сказал Санька. – Неплохо бы установить наблюдение за алкашами, вдруг сабля у них.

Откуда-то сзади, из-за угла, появились два алкаша и набросились на пацанов:

- Чего тут шнырите? Чего вынюхиваете?

На шум выскочил Петро. Увидев Саньку и Серёгу, немного смутился, но быстро взял себя в руки. Подскочил, начал орать, обзывать воришками.

Серега не выдержал первым.

- Сам ты вор! Это ты саблю украл. Ты!

- Ах ты тварь! – дядька метнулся к Сереге, но тот сумел увернуться. Запыхавшийся дядька подскочил к Саньке, пнул его несколько раз под зад. - Ты тоже так считаешь!?.

- Тоже. Ворина ты! И саблю родовую ты спёр и кому-то продал! – не испугался малец.

- Ах ты щенок! – дядька больно уцепил Саньку за ухо. – Родного дядюшку в воровстве обвиняешь! Во, блин, полюбуйтесь на него! – обратился он к своим друзьям-алкашам.

- Да напинай ты ему как следует!

- Врежь, Петро, гадёнышу!

…Мальчишки установили наблюдение за домиком, где жил, как оказалось, одинокий мужик Ческидов. Но ничего подозрительного они не обнаружили. А раз бойкий Серега залез в окно, когда хозяин спал без задних ног, Санька же стоял на шухере. Сабли в домике, более похожем на грязную сарайку, не оказалось. «Значит, где-то в другом месте сабельку прячут» - решили мальчишки.

…Луна заглядывает в маленькое оконце. Тявкает где-то надоедливо собака. Саньке не спится. Он ворочается на жесткой постели, смотрит в оконце, где блином повисла огромная желтая луна, размышляет: «Казак казаку брат, - говорил дед. – А что же получается? Казаки, говорят, и раньше сильно пили. Но чтобы пойти на воровство и пропить родовую казачью саблю?.. Нет, такое в голове не укладывается…»

Как-то Санька разговорился с бабой Полей о подлецах и предателях. Санька хлопал своими большими чистыми глазенками и спрашивал:

- Баба, ну он же, дядя Петро, получается, негодяй?

- Ишо какой негодяй, - соглашалась с внуком бабка.

- А как же с ним бороться? Надо же как-то бороться с негодяями.

- Ну как ты будешь с ним бороться? Его родная жена вытурила, детки не признают, а ты – бороться… Поборись с таким… - вздыхала баба Поля.

- Тогда его надо воспитывать. Как в школе.

- Эх ты, чудак-человек, - бабка Пелагея потрепала Саньку по вихрастому затылку. – Как алкаша воспитывать? Их, алкашей этих, воспитывать бесполезно.

- Их надо в ЛТП сдавать! – нашелся Санька.

- Чего?!. – бабка Пелагея аж подпрыгнула то ли от удивления, то ли от возмущения. - Они после этого ЛТП выходят и ишо пуще пить начинают. Вон у Авдотьи Кривой сын-алкаш вернулся из ЛТП этого, а чего толку? Пьет, как с цепи сорвался.

Санька задумался и твердо сказал:

- Их, алкашей этих, в тюрьму надо сажать!

- Господь с тобой, Саня. Жалко их. Люди ведь они.

Баба Поля потеряла всякую надежду найти саблю. Она каждый день молилась и просила помощи у Николая Чудотворца.

- Баба, мы с Серёгой поможем саблю найти, - успокаивал бабу Полю Санька.

«Придется, видимо, в милицию обращаться» - решила баба Поля. Об этом она поведала соседке Вере. Та подняла её на смех.

- Поля, да менты сами её украли. Нашла, к кому обращаться. Всю страну разворовали, а ты – милиция! У моего Димки гаишники каждый день деньги вымогают. (У соседки сын «лохматил» на стареньких Жигулях, то есть занимался частным извозом). На заработок выезжает – плати «штуку» инспектору. А инспектор платит дальше своему начальнику, а тот платит другому начальнику. Счас такие правила. Абрамович, вон, передавали по радио, яхту купил за пятьсот миллиардов! Где такие деньги-то взял?

- Где? Наши деньги, народные… - поддакнула баба Поля.

- Сейчас в городе все шахты, говорят, тоже хочет скупить какой-то делец… Вот ведь жизнь пошла! А ты про какую-то железку переживаешь. Плюнь, Поля, и забудь!.. – соседка не успокаивалась. – Ты видела по телевизору, опять какого-то генерала милицейского арестовали за взятки. Вот тебе и новая власть. Те были плохие, и эти не лучше!..

Баба Поля приболела, и Саня старался помогать ей во всем, делал всякую работу по дому. Как-то в домик ворвался возбужденный Серега.

- Сань, я утром видел, как ваш родственничек нес что-то длинное, завернутое в тряпку. Вроде сабля. Я незаметно проследил, куда он пойдет. А пошел он на автобусную остановку. Вскочил в автобус и уехал в город. А я не успел. Я шел на расстоянии от него.

- Думаешь, шашка? – насторожился Санька.

- Она! Длинная, завернута в тряпку.

- Шашка, - подумав, сказал Санька. – Только, Серега, ничего бабе не говори, ладно? Расстроится она.

- Ладно, не буду, - пообещал Серега.

Санька стал обдумывал план действий. А Серега предложил:

- Чего тут много думать! Я знаю, что надо делать. Пошли к Воронину, милиционеру. Он ещё казачий атаман. Он поможет.

Санька колебался.

- Пошли. Нечего рассусоливать. Воронин мент хороший. К тому же казак.

Санька подумал: «А не будет ли это предательством с его стороны по отношению к дядьке, если он пойдет к участковому?»

- Чего надулся! Пошли к менту.

- Ладно, пошли, - согласился Санька.

Дверь в кабинет участкового была на запоре. Старая бабка ругалась у подъезда:

- Никогда этого участкового не застанешь! И где он, этот Воронин, шляется!

- Бандитов ловит, где! – хохотнул её спутник, тоже пожилой, сморщенный старикан.

Бабка в сердцах сплюнула:

- Да они, менты эти, сами первые бандюганы… Эх, к кому идти жаловаться, прямо не знаю…

- Чего тогда поперлась, если бандюганы, - заметил её спутник.

Старики удалились, а Серега сказал:

- Я знаю, где Воронин живет. Пошли к нему домой.

Когда подходили к силикатному дому Воронина, то увидели милицейский газик у подъезда, и Серега заметил:

- Дома Воронин. На обед приехал.

Мальчишки поднялись на третий этаж четырехэтажного дома. На звонок открылась дверь, из неё высунулась худенькая белобрысая женщина.

- Милиционер Воронин дома?

- Дома, - любопытные глазки ощупали мальчишек. Женщина крикнула: - Воронин, к тебе!

Вышел Воронин. Сбитый, крепкий мужик в милицейских брюках, рубахе, без кителя. Волнистый, пшеничного цвета чуб падал на его крутой лоб, задиристо топорщились небольшие усы.  Лицо у атамана, как показалось Саньке, было очень красное и очень сердитое.

- Ну, чего вам? – пробасил Воронин, поглаживая усы.

Серега выступил вперед и бойко сказал:

- Дяденька Воронин, тут такое дело. Ну короче, вот его дядька, - Серега ткнул пальцем в Саньку. – Короче, его дядька саблю казацкую украл!

- Где украл? Как украл? – лицо Воронина стало ещё грознее. – Да вы, хлопцы, проходите, проходите…

Мальчишки прошли на кухню, где Воронин обедал. Перед ним стояла тарелка с борщом. Милиционер стал хлебать ложкой борщ, заметив: - Да вы рассказывайте, рассказывайте, не стесняйтесь! У меня уши не заняты…

Пацаны, перебивая друг друга, рассказали о пропаже сабли. Воронин доел борщ, жена угодливо придвинула ему яичницу на сковородке; Воронин принялся заглатывать яичницу, слушая мальчишек. Кончив обедать, вытер ладонью рот, на что его худенькая жена заметила, подав полотенце:

- Ваня, ну полотенце же есть!

Уходя из дома, милиционер надел свой китель, застегнулся на все пуговицы, кинул из коридора супруге:

- Ну-ка, Маша, нагайку дай!

Жена безропотно принесла из комнаты казацкую нагайку. Пацаны с любопытством уставились на неё.

- Чо, нагайку не видели?

- Не-а…

Милиционер рассмеялся, щелкнул нагайкой по ноге.

- Не помешает для разговора!..

Воронин распахнул дверцу «газика», пацаны быстро шмыгнули на заднее сиденье. Сам сел за руль.

- Говорите, куда ехать!

…А дядя Петро спал. Его губы чмокали и что-то бормотали. На стуле стояла пустая бутылка, на грязном полу валялись железные банки из-под пива и консервов. Рядом на полу среди банок дрых дядькин собутыльник – Мишка Ческидов из поселка РМЗ. Назюзюкались они в стельку.

Воротца в оградку были закрыты на щеколду, никто на грозные крики Воронина не отзывался.

- Сигай через забор! – приказал Воронин Сереге.

Тот быстро перелез через забор и открыл задвижку.

 Дверца в домик была не заперта. Зашли в сенцы, потом внутрь.

- Фу, фу! – сказал Воронин, зажав нос толстыми пальцами. – Нерусским духом пахнет!.. – Он пинком раскрыл дверь пошире и очутился в полутемной комнатке, где дрыхли собутыльники. Те и ухом не повели – храпели.

- Так, так!.. – сказал Воронин, осматривая убогое жилище. – Картина знакомая. А это кто, если не секрет? А это, кажись, самый главный алкаш – Ческидов!

Милиционер подошел, пнул пустые банки, потом пнул несколько раз Ческидова. А тот хоть бы хны – хрюкает во сне. Мальчишки с любопытством выглядывали из-за спины милиционера – что же тот будет делать дальше? А Воронин вытащил из кармана нагайку, посмотрел на пацанов хитрым глазом, размотал плетку.

- Ну как, казачата? Приступим?

- Ага! – не понимая, о чем это он, выдохнули оба и закивали головами.

- Этот что ли твой родственник? – ткнул нагайкой Воронин в безмятежно спящего дядю Петра.

Санька кивнул.

Воронин размахнулся и что было силы врезал плетью лежащему на полу дядьке. Тому всё нипочем – спит как убитый.

- Хорошо паразит наклюкался! – Воронин стеганул ещё раз. Без толку. Тогда он врезал плетью собутыльнику Ческидову. Тот оказался почувствительнее, что-то пробормотал во сне и перевернулся на другой бок.

- Ах ты, паскуда! – рявкнул Воронин и врезал еще раз нагайкой Ческидову по лицу, у того образовался кровавый рубец. Он очумело подпрыгнул, вытаращил глаза на стоящего над ним милиционера с плетью, плохо соображая. Наконец врубился.

- Ты чего!?.

- Подъем! – рявкнул Воронин и угостил алкаша еще раз.

- Ты чего?..

- Вставай! Буди собутыльника! – грозно приказал Воронин приходившему в сознание Ческидову.

Ческидов с трудом поднялся, сел на полу.

- Буди собутыльника! – Воронин ткнул несколько раз нагайкой в безжизненное тело дядьки и вышел во двор, зло кривя губы.

Он сел на полешко в маленькой оградке, расставил широко ноги, закурил и стал смотреть на дверной проем, из которого стали наконец-то выползать «герои». Первым вылез Ческидов, вторым – дядя Петро. Они зябко поёживались под суровым взглядом милиционера.

- Ну, рассказывай, зачем украл саблю? – грозно спросил милиционер Петра Ашмарина.

Петро начал что-то лепетать – мол, никакую саблю он не воровал, что это какой-то поклеп на него, честного трудягу. И всё зыркал на пацанов своими вороватыми цыганистыми глазами.

- Ты давай не прихеривайся! – сказал Воронин, угрожающе помахав нагайкой. – У меня с вами, алкашами, разговор короток будет!

 Петр Ашмарин мучительно соображал: кто же это донес Воронину о пропаже сабли и вывел милиционера на след.

Воронин, будто прочитав его мысли, сказал:

- Пацаны тут ни при чем! Будешь отпираться?.. Ну ладно, вы, бухарики-мазурики, трезвейте пока. А завтра чтоб были у меня в участке. Жду вас в полдесятого. Чтоб оба были с паспортами. Повестки выписывать?

- Да зачем повестки?.. Мы без повестки придем…

- Жду в полдесятого. Не придете – пеняйте на себя!

После этого Воронин окинул грозным оком собутыльников и пошел к калитке. Ребята двинулись следом.

Мальчишки вылезли из машины и пошли в огород. Сели под корявым тополем у забора и принялись обсуждать произошедшее.

- Никуда он не пойдет! – горячо прокомментировал событие Серёга. – Он чего, совсем дурной, твой дядька? У него, наверное, и паспорта-то нету.

А Санька, возражая ему, говорил, что дядька его не такой уж конченый тип. И к участковому он придет.

Баба Поля пошла поливать огурцы и, заметив мальчишек, спросила:

- Ну, где были? Чего выходили?

Пришлось бабе Поле всё рассказать. Она выслушала рассказ и сказала, горестно поджав губки:

- В лэтэпэ его нужно сдавать, дурака. На принудительное лечение. А лэтэпэ, говорят, закрыли. Жалко…

Затем пацаны помогли полить бабе Поле огурцы, загнать строптивую козу в сарайку. И всё гадали: сознается ли дядька в совершенном преступлении или нет.





Ровно в половине десятого двое помятых собутыльников появились в кабинете участкового. Воронин был строг. Он посадил перед собой не совсем протрезвевшего Ашмарина; друга Ческидова не пустил, велел подождать в коридорчике. Положил свои кулачищи на стол, нагайка рядом. Пристально вгляделся в сидящего перед ним хилого Ашмарина.

- Пришел с чистой совестью или как?

Ашмарин отвел глаза в сторону, смолчал. Потом выдавил:

- А чего говорить-то?

- А ты чего, и говорить со мной не хочешь?

- Да неохота чего-то…

- Скажи честно: ты украл саблю?

- Да чего ты, Воронин, ко мне привязался? Сабля, сабля!.. Да не видал я никакой сабли.

- Видеть-то ты её видел, допустим, у своей тетушки Пелагеи Ашмариной. А вот как она из дома исчезла – это уже другой вопрос. Сабелька-то родовая, и ты, конечно, отношение к ней имеешь. Продать родовую казацкую саблю – это, Ашмарин, ба-а-льшое преступление. Между прочим, кое-кто видел, как ты эту сабельку, завернутую в тряпку, на автобусную остановку волок.

- Кто это видел? – встрепенулся Ашмарин.

- Знаем кто, но не скажем, - усмехнулся в усы Воронин. – Мир не без добрых людей. Давай колись!

 Ашмарин сидел насупленный, делая вид, что ему все до фени.

- Работаешь где? – спросил милиционер. – Болтаешься без дела, а деньги на бутылку находишь. – И сухо добавил: - Придется протокол составить о задержании.

- Я что виноват, что «Красную горнячку» закрыли? – протянул Ашмарин.

- Ладно, давай колись, где сабля?! – не вытерпел Воронин. – Деньги где берешь, тунеядец хренов? Говорят, вторую неделю не просыхаешь!

- Да какое твое дело. Где беру, там уже нет.

В комнату зашли два казака, ребята крепкие, бывшие шахтеры «Красной горнячки».

- Вот, братья-казаки, полюбуйтесь на выродка, родовую казачью саблю пропил и не сознаётся в этом, - милиционер ткнул нагайкой в сторону Ашмарина.

- А мы тебе, атаман, поможем в дознании, посчитаем ему рёбра, - усмехнулся один из пришедших.

Петро Ашмарин зябко поёжился и уставился в окно.

Милиционер встал из-за стола, нервно походил по тесной комнатенке-кабинету. Встал напротив, уперевшись крепкими короткими ногами в пол.

- Тебя что, в горотдел отправить? Там с тобой быстро разберутся!

- Ваня, зачем его в горотдел везти, - пробасил один из пришедших казаков. – Отдай его нам. Мы с ним сами поговорим.

- Мы сделаем так, - грозно сказал Воронин. – Соберем казачий круг и постановим выпороть потомка казака Ашмарина. Всенародно! Нагайками! Ты, Ашмарин, понял?!

- Понял, - бормотнул тот. – Но я не казак.

- Ты потомок казака! И должен подчиняться казачьим уставам. Я – атаман станицы Тугайкульской. Понял?!

- Понял.

- Мы возрождаем традиции государства Российского. Тебе зачитать Указ Президента Ельцина? Не надо?..

- Да чего с ним много говорить, - опять влезли в разговор бывшие шахтеры. – Выпороть всенародно и разговор короток! Пора наводить порядок в России!

- Вы наведёте!.. – фыркнул Петро.

- Не вякай! С тебя и начнём!

В глазах Петра Ашмарина тоска беспросветная – бывшие друзья и соученики не понимают его. Дело худо, насели как на врага народа. Он представил, как снимут с него штаны и будут стегать нагайками. Позор. Петро зажмурил глаза, вновь открыл, увидел перед собой уверенные взгляды казаков. Поежился под их взглядами.

- Ну, говори, где сабля! – прикрикнул нетерпеливо Воронин, постукивая нагайкой о свою широкую ладонь. – Признавайся кому продал! Имя, фамилия!..

Ашмарин вздохнул и начал потихоньку рассказывать.

- Саблю я продал одному коллекционеру в городе.

- Кому?

- Доктору Рафаловичу.

- Он что, коллекционер, этот Рафалович?

- Сказал коллекционер.

Доктора Рафаловича в городе знали. Уважаемый человек был – хирург-кардиолог.

- За сколько продал?

- Да я уже и не помню.

- Да за пару бутылок! – усмехнулись казаки.

- Ванька, - спросил тоскливо Ашмарин Воронина, - чего ты так на меня взъелся, а-а?.. Мы ведь с тобой в одной школе когда-то учились. Ты, наверное, мне простить не можешь, что Верка Крысова ко мне переметнулась? Дак она, падла, в последнее время совсем скурвилась…

- Где, кстати, она? – спросил Воронин.

- А кто её знает. С детьми куда-то умотала, стервоза…

- А ты поэтому и запил? – съехидничал Воронин.

- Может и поэтому… - тоскливо протянул Ашмарин.

- Ладно, давай про саблю. Дело тут не совсем простое. Дело это с политическим душком. Не понимаешь? А ещё казак. Тупой ты, казак.

- Ладно, хоть казаком признал…

- Протокол, Петро, всё же придется составить, - вздохнул Воронин. – Давай рассказывай всё и поподробней. – Милиционер подобрел, но вида не подал. Вынул бланки протокола из кожаной папки, достал ручку, начал писать. Видя, как мучается с похмелья бедный Ашмарин, он отложил ручку, достал из кармана потертый кошелек, вынул из него пятидесятирублевую бумажку, протянул её одному из казаков.

- Сбегай, принеси ему лекарства.

Тот понял и мигом умчался в магазин за пивом.

Ашмарин, выпив пива, расслабился, нервы его, расшатанные алкоголем, успокоились. Он всё рассказал милиционеру и даже расписался в протоколе в двух местах.





Яков Михайлович Рафалович начинал свою карьеру простым врачом. По окончании ординатуры стал специализироваться на сердечных заболеваниях, делал на сердце сложные операции, затем возглавил городское кардиологическое отделение. Он очень удивился, когда в кардиологии неожиданно раздался телефонный звонок из милиции. Рафалович выслушал милиционера Воронина и вежливо попросил его перенести встречу в нерабочую обстановку, а короче – пригласил домой.

Дверь открыл сам – элегантный, полнеющий, с большой потеющей лысиной и вежливой, будто приклеенной, улыбкой. Квартира большая, стильно обставлена, с высокими потолками, в самом центре – «сталинка». Недавно известная дизайнерская фирма сделала доктору евроремонт, и милиционер Воронин, выросший в нищенском поселке, почувствовал себя почему-то неуютно.

- Проходите, проходите, не стесняйтесь, - доктор был в хорошем расположении духа, у него было жизненное правило – всегда улыбаться и быть приятным людям.

Доктор проводил милиционера в свой кабинет со стеллажами с книгами, усадил в широкое модное кресло.

- Чем обязан, Иван Михайлович?

- Да тут такое дело, - Воронин не знал, как получше начать разговор о пропавшей сабле. (По телефону он не сообщил о цели визита). – Тут такое дело, пропала сабля старинная. Казачья. Из поселка рудоремонтного завода, точнее, с поселка Тугайкульский. Раньше этот поселок был казачьим, знаете… Потом нашли уголь…

Доктор Рафалович снисходительно слушал милиционера, не прерывая.

- Так в чем же заключается моя роль? – невинно спросил он, улыбаясь приклеенной улыбкой.

- Дурак, который продал саблю, показал на допросе, что саблю продал вам. А сабля была родовая, передавалась из поколения в поколение…

Доктор помолчал, поскреб лысину, деланно улыбнулся, но ничего не сказал, хмыкнул что-то неопределенное.

Внутренне Воронин приготовился к самому худшему – доктор Рафалович ничего не скажет. Если он и купил саблю, то чего же тут противозаконного? Коллекционеры люди странноватые, и человеческие страсти им не чужды. Но Воронин, начитавшись всяких книжек про масонов и роли евреев в революции 1917 года, заранее не верил тому, что будет говорить доктор. Он будет, конечно же, врать и изворачиваться.

- Вы проводите расследование? – спросил Рафалович.

- Нет, ну какое расследование. Я простой участковый. Возглавляю казачий совет станицы Тугайкульской.

- Уголовное дело не возбуждено? – поинтересовался доктор.

- Пока нет, - сухо ответил Воронин.

- Понимаю, понимаю, - заулыбался Рафалович. – Казаки, казачья сабля… Это очень интересно, знаете ли… История. Революция... Одни за белых, другие за красных. – Взгляд доктора затуманился. - Реки крови... Россия... У России трагическая судьба, как и у евреев. Да, да, история, кровавая штука…

- Яков Михайлович, а можно вопрос задать?

- Разумеется, можно, Иван Михайлович.

Милиционер крякнул и спросил, немного тушуясь:

- Яков Михайлович, ну зачем вам эта казачья сабля? Я вот слышал, что вы уезжать собрались то ли в Израиль, то ли в Америку.

- Какая глупость! Это неправда! – вполне искренне воскликнул доктор Рафалович. – Вот люди, что за люди! Кто это вам сказал? Ну, вы сыщики, с вами-таки невозможно, всё-то вы знаете. – Он позвал: - Софа, Софа!..

В кабинет вплыла дебелая и красивая жена Рафаловича Софья. Она была в цветастом ярком халате, черные смоляные волосы уложены кольцами.

- Софа, принеси нам, пожалуйста, по чашечке кофе. Сделай одолженье. Только, пожалуйста, того самого, да-да…

Жена Софья величественно удалилась. Через некоторое время она снова вплыла в кабинет, неся поднос с заваренным кофе. Она элегантно разлила кофе в крохотные фарфоровые чашечки.

- Угощайтесь, Иван Михайлович, не стесняйтесь. Будьте как дома.

Воронин неловко взял крохотную чашечку, сделал глоток.

- Великолепное кофе, - похвалил он. – Какой аромат!

- Это кофе не тот, что продается в магазине. Это самый лучший в мире кофе, - рассмеялся доктор. – Нет, серьезно, это хороший кофе. Его нужно пить понемногу и из маленьких чашечек. Прислали по большому блату из-за рубежа. Кстати, ваш коллега, бывший начальник Трушковский. Из Хайфы. Из Израиля…

«Как же вести разговор с хитрым доктором? – размышлял Воронин. Человек в городе известный, его нахрапом не возьмешь. Если и купил у Ашмарина саблю, то сделка эта вполне пристойна. Всё в рамках закона…»

- Давайте по коньячку! – предложил Рафалович. Он откуда-то со стеллажа достал плоскую бутылочку, пару маленьких рюмочек. Налил.

- При исполнении, - попытался отказаться милиционер.

- По тридцать капель, - улыбнулся Рафалович.

Выпили по рюмочке.

- Яков Моисеевич, придется все же вернуть саблю, - сказал Воронин, скрывая раздражение.

- Меня зовут Яков Михайлович, - поправил Рафалович, криво улыбнувшись.

- Извините, Яков Михайлович. (Милиционер изучил биографию доктора и пробил его данные по компьютеру. Отчество у доктора было Моисеевич. «Да Бог с ним, Моисеевич, Михайлович», - подумал Воронин.)

Рафалович умело ушел от разговора о сабле. После выпитого коньяка он начал философствовать и рассуждать об истории. Доктор был человеком эрудированным и историю вообще и историю Челябинских копей, в частности, знал хорошо.

- История, конечно, повторяется. Только в новом качестве на новом своем витке. Когда-то вас, казаков, большевики разбили вчистую, а сейчас вот казачество возрождается и царя-батюшку Николая в ранг святых возвели. – И неожиданно поинтересовался: - А вы из каких казаков будете? – В глазах Рафаловича, черных и влажных, ничего нельзя было прочесть, губы же улыбались.

- Я из простых бедных казаков, - ответил Воронин. – Мой дед Федор Кузьмич Воронин пошел в шахтерский отряд Медведева, воевал с беляками, прошел боевой путь от Урала до Ферганы. А второй дед, по линии матери, воевал в армии маршала Блюхера. Сгинул в сталинских лагерях.

- Да-да, маршал Блюхер был послан на Урал для освобождения Челябинска от белочехов и белых банд генерала Дутова. Он, Блюхер, крестьянин по происхождению, выполнял волю тогдашних вождей. Получается, Иван Михайлович, что вы из трудового красного казачества.

- Получается так.

- Ну, а я тогда из комиссаров, получается, - заметил, улыбаясь, Рафалович. - Мои предки вместе с Яковом Михайловичем Свердловым в Свердловске советскую власть устанавливали, сейчас он Екатеринбург. Вот она, история, как закручивается.

- Они, случайно, царя не расстреливали? – не подумав, брякнул Воронин. – С Шаей Исааковичем Голощёкиным и Юровским?

- Ну что вы, Иван Михайлович! Они вообще никого не расстреливали, - вновь улыбнулся Рафалович. – Они по медицинской части после революции пошли.

- Простите, это коньяк, - извинился Воронин. Он опять поймал себя на мысли, что он необразованный чурбан, мент поганый, и с культурными людьми разговаривать не умеет.

- Кровавое время было, чего говорить. Сейчас другие времена наступили. Очень хорошие времена, - сказал Рафалович, потирая пухлые ручки. Он процитировал по памяти приказ Ленина: - Строго секретно. Председателю ВЧК товарищу Дзержинскому. Задача органов ВЧК заключается в том, чтобы слово «казак» исчезло раз и навсегда из русского языка. Советская власть должна беспощадно и повсеместно уничтожать и карать казачество как враждебный пролетариату класс. Чей указ? Вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Выходит, ошибался, Ильич.

«Все знает. Умный, собака», - подумал казак Воронин. И ещё он подумал, но не сказал, конечно, о том, что это благодаря им, еврейским комиссарам, тысячи казаков сложили свои головы.

- Давай, Иван Михайлович, тяпнем по малюсенькой. Ты Михалыч, я Михалыч. – Рафалович оживился, масляные глаза стали еще маслянее. – Я полная тезка Якову Михайловичу Свердлову, кстати. Тоже один из инициаторов расказачивания.

                Мы на горе всем буржуям

                Мировой пожар раздуем,

                Мировой пожар в крови -

                Господи,  благослови!

Прочитав Блока, доктор предложил:

- Давай еще по коньячку! – взял бутылку, посмотрел её на просвет. – Чего уж зло оставлять! – разлил по рюмочкам. Добавил с твердостью в голосе: - Еврейский вопрос трогать не будем. Советская власть лично мне дала многое. Ну, а что касается новой, буржуазной власти, то… Давайте, не будем об этом, - он поднял рюмочку. Резкая складка легла на переносье, как удар сабли.

Воронин цепким взглядом всмотрелся в доктора. «Рюмашечки маленькие, а действует коньяк», - подумал он, цепляя рюмочку коньяка крепкими пальцами. Он понял, что пора уходить.

- Софа! – крикнул в дверь Рафалович. – Софа, сообрази нам ещё по чашечке кофе. Сделай, Софочка, милость.

- Нет, нет, спасибо, Яков Михайлович, - попытался отказаться казак, но Рафалович бурно запротестовал и пришлось остаться.

В кабинет опять вплыла дородная Софья, и вновь ароматный запах кофе заполнил кабинет.

- Вот вы, Яков Михайлович, делаете операции на человеческом сердце, - Воронин сделал ударение на слове «человеческом». – А знаете ли вы, что для нас, казаков, сабля это не только оружие, средство, так сказать, лишить жизни одним субъектом другого субъекта, то есть другого человека. Не знаю, как бы поточнее выразиться… Это нечто святое. Потерять казаку саблю – всё, смерть. Казак без шашки не казак, а, как бы покультурнее выразиться, - баба. – Воронин усмехнулся, держа в руках миниатюрную чашечку. Он осмелел и перестал стесняться.

- Я вас понимаю, - серьезно поддакнул Рафалович. – Сабля для казака это, допустим, как для хирурга скальпель.

- Точно! – встрепенулся милиционер. – Это опасный хирургический инструмент. Но сейчас, конечно, раритет, не более того.

- Нет, нет!- запротестовал хирург. – Это символ. Очень большой символ власти. Раньше сабли государям дарили. Это был и есть политический инструмент.

Так, смакуя коньячок, и кофе, мужчины прощупывали друг друга. И оценили каждый по-своему: доктор Рафалович понял, что казак Воронин, хоть и прямолинеен и грубоват, но далеко не дурак, настырный, и от своего не отступит. А Воронин понял, что доктор Рафалович свой человек, хоть по национальности и еврей. Хитрован, конечно, как все евреи.

- До чего же мы договорились, Яков Михайлович? – поставил вопрос ребром Воронин. – Сабля, как я понял, хранится не у вас. (Он больше не оговаривался и не называл Рафаловича Яковом Моисеевичем).

- Сабля находится в надежном месте у надежного человека, - уклончиво заявил доктор.

- С этим человеком можно встретиться?

- Лучше не надо. Большой человек. Не допустят. Фамилию называть не буду.

Рафалович пообещал, что обязательно завтра же созвонится с этим таинственным господином, у которого находится, якобы, сабля. А Воронин, глядя на гладко выбритого, холёного Рафаловича, подумал: «Ага, жди, казак, у моря погоды. Ничего ты от этого Рафаловича не дождешься. Хитрая рыбина этот хирург. Уйдёт сабелька в Израиль или США». И он спросил:

- Шашка не уйдет за бугор, господин Рафалович?

- Иван Михайлович, во-первых, я не господин, а что касается сабли, то постараюсь. Думаю, что сабля или, по-вашему, по-казачьи, шашка, никуда не уйдет.

Рафалович клятвенно пообещал сам позвонить Воронину. На этом и расстались.





Как ни странно,  но доктор Рафалович сам позвонил милиционеру, сдержал слово.

Милиционер приехал за саблей на милицейском газике. Воронин перед этим узнал у Ашмарина, за какую цену он продал саблю. Сумма была небольшая – несколько милицейских зарплат. При возвращении сабли Воронин попытался вернуть эту сумму доктору, но тот категорически отказался принять деньги. (Деньги Воронин собрал среди казаков, так как все деньги за саблю Ашмарин пропил).

Передавая саблю, Рафалович с грустью сказал:

- Возвращаю вам раритет, Иван Михалыч, как от сердца отрываю, – Рафалович смахнул вдруг набежавшую слезу. – Господи, сколько же на ней человеческой крови…

Милиционер не был таким сентиментальным, но принимая саблю из рук доктора, выдохнул:

- Да-а!..

А поселок Тугайкульский гудел – наконец-то единственная казачья шашка вернулась домой. Собрали казачий круг, где показали саблю всем казакам. И тугайкульские казаки поклялись нести казачью верность народу и государству, как несли их предки. Санька и Серега тоже были на этом круге, потом рассказывали бабе Поле об этом со всеми подробностями.

Саблю пока оставили в милицейском участке. Атаман сам ходил к бабе Поле и просил об этом - не дай Бог, еще кто-нибудь сопрет сабельку. Баба Поля, повздыхав, согласилась.

А что же её непутевый племянник Петро? Он бросил пить, благодаря стараниям того же атамана и его дружков.

Из казаков был создан отряд по охране любительских садов, которые нещадно грабили бомжи и воры. Туда и пошел работать Петро. Пить перестал, но надолго ли? Его тетка молилась Богу, чтобы её непутевый племянник остепенился и взялся за ум. Доктор Рафалович как-то позвонил Воронину и предложил свои услуги: «Иван Михайлович, присылай своего алкоголика. Мы его подлечим. Новые препараты получили». Воронин с удовольствием сообщил доктору, что Ашмарин пока не пьет, держится.





Саньке привиделся сон: будто сотни казаков несутся вскачь на горячих конях; в их руках сверкают шашки, а лавина всадников несётся и несётся, сметая всё на своем пути. Звучали выстрелы, взрывы, падали кони и люди. Увидел себя. Нет, он не был впереди, он скакал в самой гуще лихих рубак. А впереди воинства летел с шашкой в руке и перекошенным от ярости лицом атаман Воронин. Многосотенное «ура!» катилось впереди казачьей лавины…

«Видеть войну – это к большим трудностям и испытаниям, - так разгадала сон баба Поля. – Одну трудность мы уже пережили». Не угадала сон бабка. Наоборот, случилась у Саньки большая радость – история с саблей получила неожиданный поворот.

В городе открылся новый краеведческий музей. Он был перенесен из старого здания в новый многоэтажный красавец по проспекту «Коммунистический», где когда-то проходила железная дорога, соединявшая шахты, где стояли когда-то бараки и жалкие шахтерские лачуги. Со временем он стал главным и самым красивым проспектом.

Санька и Серега первыми прибежали на открытие музея. Они встали среди приглашенных, поближе к сабле. Её повесили при входе, в начале экспозиции, под прозрачным колпаком с сигнализацией; два бравых казака встали по бокам от неё. Атаман выстроил своих подопечных в вестибюле.

Мальчишек распирала гордость – это благодаря им сабля висит в новом музее. Они выслушали уже множество «спасиб» от простых жителей и даже директор нового музея поблагодарила их за спасенную саблю.

…Произнесены речи, и сам глава города, открывая новый музей, не забыл упомянуть про казацкий поселок – станицу Тугайкульскую, с которой и начался шахтерский город. После того, как он перерезал алую ленточку, казаки дружно и мощно гаркнули казачье:

- Любо!.. Любо!..

Мальчишки не утерпели и тоже весело заорали:

- Любо!.. Любо!..