Медуза символ моря

Василий любил море, хотя никогда его не видел. Сколько читал про него, в кино смотрел, по телевизору. Наконец, в школе проходили. Море… Оно, конечно, большое, синее, ласковое и нежное.

И вот он оказался на море. А получилось все случайно и довольно глупо.

Василий жил в небольшом шахтерском городке на Южном Урале. Работал на угольном разрезе, который, как говорили, был самым глубоким в Европе. Громадная такая ямина – её день и ночь рыли экскаваторы.

Пошел в отпуск, но отдыхать было некогда – жил в своем доме. «Дом он хоть и невелик, а лежать-то не велит», - говаривала теща. С женой Людмилой разругался в пух и прах. Зудит и зудит: картошку полоть надо, угля на зиму привезти, крышу подлатать – стала протекать… А тут еще новая проблема – колорадский жук напал на картошку. Жука, учила Люська, надо собирать в баночку с керосином и сжигать. Одним словом, устал, осточертело все. Решил разрядиться. И, получив отпускные, домой не пошел, а с деньгами укатил к брату в Челябинск. Ночь пропировали. Утром брат уехал на работу, а Василий махнул в аэропорт опохмелиться. Стоял, с грустью смотрел на светлые лайнеры, которые садились на взлетную полосу или же стремительно взмывали в бирюзовую даль. И так захотелось куда-нибудь улететь, подальше от повседневных забот, надоевшей жены. Далеко-далеко, в какую-нибудь тьмутаракань, на море, к солнцу. А почему бы и нет?

Женщина-диктор объявила о регистрации пассажиров, летящих в Адлер.

- Адлер, это где?

- Это Сочи… - мечтательно отозвался толстяк, стоящий рядом. – Море… Бабы…

А дикторша еще, как нарочно, добавила четким механическим голосом, что есть свободные места и желающих просят пройти в кассу…

Василия как бес в ребро толкнул. Он и не понял, как очутился возле кассы и протянул в окошко деньги: «Один билет до Сочи. На сейчас».

Когда летел, вертелось в голове: «Как там жена Люська, сынишка Юрка, брательник? Потеряют ведь…» Он утешал себя тем, что только взглянет на это «самое синее в мире», ну искупается разок и опять обратно, в родное гнездышко.

…Долетели без приключений. И вот самолет уже подруливает к аэровокзалу.

Сошел с трапа – будто в бане очутился: жара, влажно. Мохнатые пальмы опустили свои ветви-листья к земле, не шелохнутся, придавленные густым горячим воздухом.

Василий был в сандалиях, в польском немнущемся синтетическом костюме. Пиджак он свернул и засунул в авоську, которую Люська всегда совала ему, приговаривая: «Карман не оттянет, а что-либо в дом принести – пригодится».

«Вот и пригодилась», - усмехнулся Василий. Рукава рубахи засучил и так, с пиджаком в сетке, пошел знакомиться с местностью.

По улицам ходили мужики в смешных коротеньких штанишка-шортах, а некоторые женщины, особенно молодые, разгуливали прямо в купальниках. Птиц не было видно, а воздух был заполнен мелодичным звоном, и от этого он, казалось, вибрировал. Василий крутил головой, не мог понять, откуда шел этот звон. Возле одной гигантской пальмы остановился и долго шарил глазами, выискивая невидимых музыкантов.

Взвизгнули тормоза, таксист-грузин в большой фуражке на длинной голове свесился из окна:

- Куда едэм, дарагой?

- Кто это поет? Что за птицы? – обратился к нему Василий. И показал вокруг себя.

Таксист прислушался, добродушно расплылся в улыбке. Понял.

- Слушай, дарагой. Это нэ птицы. Это цыкад.

- Что за цыкад?

- Ну, такой малэнкий-малэнкий насэкомый.

Во всеобщем этом звоне появились новые звуки. «Тыр-тыр, тыр-тыр», - неслось с дерева совсем не по-птичьи.

- А это? – удивился Василий.

Грузин опять рассмеялся и пояснил:

- Это тоже цыкад. Толка ба-а лшой цыкад. Ну, кузнэц, по-вашэму… Куз-нэ-чык.

«Ну, дела. Вместо деревьев – пальмы. Вместо птиц – какие-то цикады. А жара-то, жара…»

- Ты, дарагой, едэшь или нэт? – не вытерпел грузин.

Василий сел в такси, махнул рукой:

- До моря!

«Интересный народ эти грузины, - размышлял Василий, сидя в машине. – Носатые, как попугаи, горластые». Грузины торговали на Урале фруктами. Веселые, привязчивые – не хочешь да купишь.

- А попугаи у вас водятся? – спросил он у таксиста.

Водитель белозубо улыбнулся:

- Нэт, дарагой. Попугаи у нас в клэтках живут. Как и у вас.

Таксист вез лихо. Одной рукой небрежно крутил баранку – визжали тормоза на виражах, обрывалось сердце. Привез к самому морю. Василий щедро расплатился и пошел на пляж, купив плавки в киоске. Выбрал голубые, под цвет морской волны. Подумал, переодеваясь в кабинке: «Вот я и на море. Надо же».

Люди, словно мухи, облепили берег. Кругом, насколько хватало глаз, - полуголые тела. А само море – бескрайнее, сине-зеленое, спокойное. Вдали светлело и незаметно переходило в небо. Такая ширь! Такая необъятность!

Василий выбрал место, где было поменьше народу, зашел в воду по колено, подождал набегавшую волну и нырнул.

Потом бродил по городу. Красив Сочи, но уж больно большой скученности город. Для отдыха, по его мнению, он не годился. Расплавленный и вонючий асфальт. Длинные бетонные волнорезы, расчеркивающие море на квадраты. Узкие пляжи перегорожены заборами – каждый санаторий отделял свою территорию. А людей, людей – яблоку упасть негде, настоящее столпотворение. Конечно, на пляж можно было проникнуть через море, что и делали «дикари». Ему это не понравилось. Сунулся было в гостиницу – там тоже от ворот поворот. Швейцар, мордатый детина в ливрее с позументами, посоветовал ехать дальше. Мелькнуло, когда уходил: «Вот такого бы на карьер к нам. Поглотал бы пыли…»

И Василий, сев на «Ракету», очутился в небольшом курортном местечке за Гаграми. Хорошо: с одной стороны – море, с другой – горы, посередине – пляж. Народу не так много. Он не заметил, как наступила ночь: на юге темнеет моментально. А вот о ночлеге Василий не позаботился. Заметив на берегу несколько лодок, сваленных в кучу, залез под одну из них, подложив под голову свернутый пиджак. Где-то играл оркестр, доносились едва слышимые мужские возгласы и женский смех. А рядом тихо вздыхало, убаюкивало море. Не заметил, как уснул.

Разбудил его свет, лезший во все щели в лодку. Так же колыхалось и шуршало прибрежной галькой море. Оно казалось живым. Огромное солнце вылезало из-за горизонта, раскатав огненную дорожку до самого берега. У края воды маячила женская фигурка. Постояв в задумчивости, женщина скинула халатик и, как показалось Василию, осталась обнаженной. Тряхнув головой, распушила волосы – светлой волной они упали на спину. Подняла руки вверх, к небу, на мгновение замерев, подставляя лучам тело, потом медленно пошла в слепящую огненную полосу. Потрясающая картинка: огненное море, солнце, женщина…

Василий не решался вылезать из-под лодки, чтобы не вспугнуть нечаянно купальщицу. Лежал. Курил. Смотрел на море.

На пляже он познакомился со студентом, говорливым, ломким в движениях парнем. Тот повел Василия на квартиру. «Пойдем в наш курятник, будешь третьим».

В маленькой комнатке обитал еще один постоялец – Кузьмич. Он был с Северного Урала, из Воркуты, бывший шахтер. Мужик лет шестидесяти, жилистый, с простоватой физиономией. Узнав о том, что Василий земляк да к тому же горняк, неслыханно обрадовался. В доме, кроме них, было полно отдыхающих. С утра все на море, приходили только ночевать. Студент оказался изрядным бабником. Мог вообще прошастать, как мартовский кот, всю ночь. Одеяло в портфель – и пошел.

- Куда это он? – удивился Василий.

- На лону природы… - усмехнулся шахтер, тяжело закашлявшись. У него был силикоз – шахтерское профессиональное заболевание, которое он лечил морем.

Весь день Василий пробыл на пляже. Шумливую толпу он не любил, поэтому местечко выбрал поукромнее, недалеко от места своей первой ночевки. Ориентиром служила высушенная солнцем и омытая морской водой белесая коряга, торчащая из гальки, чем-то похожая на гигантского спрута. На нее можно было повесить одежду. И удобно – недалеко от «курятника». Рядом кафе на открытом воздухе, где всегда были шашлык с кинзой, сухое вино и играла музыка.

Она пришла на пляж чуть позже Василия. С голубым матрасиком под мышкой и голубым зонтиком. У нее все было в тон – голубое. Даже купальник. Зонтик поставила на песок и стала надувать матрац. Это получалось у нее плохо.

Пока женщина шла плывущей походкой и устраивалась на пляже, он рассмотрел ее всю и оценил. У нее была точеная, идеальная фигура. Длинные, чуть полноватые ноги, тонкие нежные руки, узкие покатые плечи. Осиный гибкий стан переходил в бедра, которые были явно шире плеч. Роскошные белые волосы.

Василий, прикрыв веки, незаметно наблюдал за женщиной. Где-то он ее видел. Что-то знакомое чудилось в ее облике.

Она беспомощно опустила матрасик, который не надувался, тряхнула головой, вспенив волосы, - сверкнули в ушах маленькие сережки-капельки.

Василий решился: «Не убьет, поди!» Заметил, как благодарно вспыхнули большие омутные глаза, когда он подошел.

Не помнил, как надувал матрац, как вернулся на свое место.

Присутствие красивой женщины волновало. Василий лежал поодаль на голых камнях – у него даже не было подстилки – мучился.

Он влюбился в нее сразу же, с первого взгляда. Да и как было не влюбиться в такое прелестное создание? Лежал на раскаленной гальке, думал: «Подойду и скажу: так мол и так, вы мне понравились…» Или просто: «Разрешите познакомиться?..» В общем, лезла в голову всякая чушь.

Ничего хорошего он не придумал. Ругал себя за нерешительность.

Женщина не спеша переворачивала изящным пальчиком страницы книги, прикрыв от солнца голову и плечи голубым зонтиком. Отрывалась от чтения и мечтательным взором смотрела вдаль. О чем она думала?

Ей не дашь больше тридцати. Интересно, кто она? Такая чистенькая, с накрашенными ноготками, волосы явно обработаны перекисью… А может, и натуральная блондинка… Учительница? Не похожа. Те – народ замотанный, по югам не шляются. Помнил он свою первую учительницу – вечно озабоченная, хмурая. Эта не такая… Веснушки весело разбежались по лицу. Они были у нее даже на шее, на плечах, маленькие такие, веселые солнечные капельки.

Отвлек от мыслей студент. Бухнулся рядом, раскинув свои худощавые руки-ноги в разные стороны. Уставил зеленые, как у кота, наглые глаза на соседку.

- Ничего товар. Но не в моем вкусе. Белобрысая, - и еще оглядел-ощупал, иронично бросил:

- Типичная бухгалтерша. Денег наворовала и на юг махнула мужиков ловить.

Увидев реакцию Василия, хохотнул:

- Понравилась? Да ты не смущайся, Вася. Буря и натиск… Бабы любят смелых.

Василий удивлялся способностям студента. Тот уже каким-то образом очутился возле незнакомки, плел какую-то несусветную ахинею. Ловко у него это получалось. И где только темы для разговоров находил? Сунул свою физиономию в книгу, тыкал пальцем, что-то буровил. Кольнуло неприятное чувство ревности. Василий так не мог. Но женщине студентик пришелся, видимо, не по вкусу – она отвечала сухо и сдержанно. Студент покрутился возле женщины и вернулся к Василию.

- Нас не поняли, - поправил сползшие с носа темные очки, нисколько не смутившись неудачей. – Пошли, уралец, купаться…

Прошел второй день на море. Василий подсчитал финансы. Если не шиковать, то хватит.

Вечером вдвоем с Кузьмичом сидели в комнате за бутылочкой, разговаривали «за жизнь». Пенсионер рассказывал о своей старухе, о Воркуте, о шахте, на которой проработал четверть века.

- И вот, Вася, заработал я в итоге силикоз. А все деньги. Все было мало… Нам на шахте хорошо платили. Скрывал от врачей… А когда болячек разных стало сверх плана, самого, как пустую породу, на-гора выдали…

Рассказал и Василий земляку, как он оказался на юге.

- Наплюй на все. Отдыхай, - рассудил старый шахтер. – Здоровье, Вася, ни за какие деньги не купишь… Домик, конечно, починить надо. А бабы – такой народ, им все мало. Моя тоже не сидит без дела ни секунды – все ей надо, надо… Давай, тяпнем, земляк. Мы с тобой горняки. Мы людей согреваем. А они… - Кузьмич подвигал треугольным вислым носом, поднял корявый палец вверх. – Шахтеру, который двадцать пять лет в забое отпахал, путевку не дали. Как это? В Сочи был? Санаторий «Шахтер» видел? Дво-р-р-ец! А проверь, кто там отдыхает – одни тузы да их ****и… Эх, Васюха, земляк… Давай за встречу и на боковую.

Пришел студент, молча разделся и лег. Кузьмич ворочался, скрипел кроватью. Черные южные ночи. В комнатенке темно, как в гробнице.

- Ну, студент, рассказывай, кого опять закадрил? – спросил Кузьмич, лежа на своей скрипучей кровати и натянув простыню до самого подбородка.

Студент для вида поартачился, но потом стал рассказывать смачно, с картинками.

- М-м-да! Где мои семнадцать лет? Где мой черный пистолет?.. – выдохнул Кузьмич и попросил: - Ну еще что-нибудь выдай, студент.

Тот рассказал очередную историю своих похождений. Василий, слушая его, верил и не верил россказням про женщин. Удивлялся: «Неужели все бабы такие? А студентик-то каков? Молодой, да ранний. А ведь смотреть не на что – хлипак хлипаком».

- Студент, про прокуроршу расскажи, - попросил Кузьмич.

Студент принялся рассказывать.

Кузьмич, прослушав историю про прокуроршу, восхищенно воскликнул:

- Как швейная машинка работала?.. М-да, интересно девки пляшут – по четыре в ряд! Прокурорши – они могут.

Студент завелся, вошел в раж. Язык у него подвешен. Трепаться мог часами, особенно про женский пол. Эти ночные разговоры пенсионер страшно любил, насмотревшись на пляже на женщин и нажарившись на солнце. Но делал вид, что осуждает «эти ****ские штучки», как он выражался.

- Миром правит секс, - заявил студент и хохотнул. – Либидо. По-научному – половая энергия. Она движет миром. Был такой Зигмунд Фрейд – он эту теорию выдвинул. Половая энергия может перейти в энергию творческую, политическую или просто в агрессивность.

- Как это агрессивность? – не понял Кузьмич.

- Ну как у Наполеона или Гитлера…

Василий осторожно вставил:

- А говорят, он того – не мог с бабами…

- Гитлер? Законченный импотент. У него половая энергия вся на завоевание мира ушла…

Кузьмича донимал сухой кашель.

- Ли-би-да, - проворчал он откашлявшись. – Надо же…

Студент прицепился к нему.

- Вот ты, Кузьмич, чувствуешь улучшение здоровья? Чувствуешь? А почему? Энергию потому что впитываешь. Солнечную и морскую. А энергия перерабатывается в либидо. Фурыкалка-то у тебя как? Функционирует? И процитировал: « И едут беленькие сучки на случку к черным кобелям…» А почему едут?

- Мясо потому что жрут твои черные. Отсюда и сила. Да еще виноград! – сердито парировал Кузьмич. На «фурыкалку» он не обиделся.

- А как черные бабы в постели, интересно? А, студент? Не пробовал? – и, увлекшись темой, покряхтел и мечтательно произнес:

- М-да-а, негритяночку бы попробовать под старость лет. Ты, студентик, случаем, негритянку не имел?

Все дружно стали смеяться. Кузьмич и сам засмеялся сказанному, а студент гордо ответил:

- Дали бы готовенькую – не взял бы!

- Это почему так? – удивился Кузьмич.

- А потому, пенсионер, что я патриот своей страны. Обслуживать черных считаю ниже своего достоинства.

Ответ студента понравился Кузьмичу. Но он не любил, когда его называли пенсионером.

- Студент, чтоб в последний раз!

Разговор от женщин незаметно перешел к знаменитостям – разным актерам и писателям. Студент терпеть не мог Чехова. Не любил, и все.

- Не знаю, чего им все восхищаются, - хорохорился студент. – Чехов… «Чайка»… «В Москву! В Москву! В Москву!..» «Я – Чайка! Я – Чайка…» От тоски сдохнуть можно. Баба его, эта актрисулечка, с гусарами путается, а он ей письма из Ялты шлет: «Моя любимая, моя единственная…»

- А Лев Толстой тебе как? – спросил Кузьмич. – Его тоже великим признали. Роман о проститутке написал. – Кузьмич иронии студента не улавливал, говорил на полном серьезе. – Забыл, как его… «Анна Каренина», во-о…

- Ну, этот – мужик. До тридцати пяти проразвратничал, прогусарил, а потом женился на семнадцатилетней и тоже давай моралитэ давить.

- Как морали-те? – не поняв, переспросил Кузьмич.

- Отпрыски великого графа по всей России бегают, - трепался студент. – А вот у французского писателя Жоржа Сименона любовниц было аж десять тысяч!

- Чего-о?! – не поверил своим ушам старый шахтер. – Десять тысяч? Ты, студент, наверное, загибаешь? Десять тысяч… Да как он их подсчитывал-то? – Кузьмич от волнения кашлял, скрипел кроватью. Предположил: - Наверное, бухгалтера специально держал. Да-а… Ну, французы народ развратный…

Василий представил, как у шахтера от изумления вытянулось лицо, как он растерянно моргает глазами. Ему стало смешно. Сам-то он не очень верил трепотне студента.

- А ты не смейся, земляк. Десять тысяч… - не мог успокоиться шахтер.  – Живут же люди! Ты, студент, тоже чего-нибудь написал бы. Про любовь, например. Либида у тебя есть. И опыт по части баб огромный.

- Напишу. Я такое напишу, что все обхохочутся.

- М-да, с вами не соскучишься, - устав от разговоров и зевнув, протянул Кузьмич.

Через минуту шахтер храпел, заглушая шум прибоя, доносившийся из открытого окна.

А Василий долго не мог уснуть. Лезли в голову всякие мысли. Люську свою вспомнил, женитьбу. Давно это было, но все помнится отчетливо. Пришел из армии – служил в Забайкалье. Мать одна пурхается, отец тогда тяжело болел, в семье кроме него – младшая сестренка да старший брат. Сверстники все разбежались-разъехались: кто в армии, кто на заводе, кто в институте. А он пошел на угольный разрез учеником бульдозериста. В то время и встретил её. Стоит чернобровая худенькая девчушка в потертой цигейковой шубейке, бровки ломает, воркует: «Это ты, что ли, Беляков? Не узнал – богатой буду…» Она училась в параллельном классе, и он не обращал на нее никакого внимания – заморыша голенастого. Сходили для начала в кино. Потом на танцы. И как-то незаметно привык к ней, полюбил. Люська была шустрой, властной девицей. Она сразу взяла верх над ним. А он скромник, тюфяк-тюфяком. Но парень видный – рослый, в теле. Отгуляли свадьбу – весело, лихо. И началась будничная жизнь.

После родов Люська расплылась, стала необъятной, мать называла её шкапчиком. Раньше, встречая женщин с такими безобразными формами, задавался вопросом: «И как с такими мужики живут?» А сам вот прожил десяток лет – и ничего. Да Бог бы с ней, с ее полнотой. Но Люська стала невыносимой из-за своего властного характера. Все ей было не так, все она делала по-своему. Недаром говорится: «Капризная девка – ворчливой женой будет». Упрется, и никаким бульдозером ее не своротишь. Обидные слова «трутень», «квартирант» то и дело слетали с ее языка. Руки в бока, где была когда-то талия, и давай ругаться: «Так, трутень, почему лежим? В саду работы полно. Мне квартиранты не нужны…» Купили сад за городом. Сад да огород – а Люське все мало. «Посмотри: у соседки – мужик маленький, плюгавенький, а пашет, как муравей, дом отделал – картинка! Баню построил, колодец выкопал…» Заведется – не остановишь. Мать ругалась: «Распустил ты её. Мужик ты или нет? Вот таких олухов, как ты, и ловят потаскухи, а потом изгаляются над имя…» Мать, конечно, не права. Люська была трудолюбива и чистюля.

А может, из жалости больше женился? Тогда у Люськи мать умерла. Он всегда ругал себя за мягкотелость. На женщину, как другие, орать не мог, тем более руку поднять.

Не однажды Василий собирался разойтись с Люськой. Но как представит себе, что надо бегать по судам, хлопотать о жилье, так руки опускаются. Да и сынишку Юрку он сильно любил. Что, без отца расти будет?

Так и жили. И любовь куда-то исчезла, испарилась, как весенний снег под лучами солнца. Любил он ее когда-то все-таки. Иначе б не женился.

А на море была благодать. Блондинка уже стояла на берегу, подставив лучам солнца свое тело. И как видно, поджидала Василия. Увидев его, заулыбалась. Василий собрался с духом, несмело подошел, помог надуть матрасик.

Женщина развернула тонкое покрывало, расстелила его на гальке.

- Это вам, - сказала она, рассмеявшись. – А то лежите на камнях… Наверное, все бока болят?

Василия это очень тронуло. Заботливая. Она ему нравилась больше и больше. И голосок у нее как колокольчик.

- А вы всегда такой молчун?

Потом незнакомка плавала на матраце-плотике. А он лежал на её покрывале, смотрел на море и на купающуюся женщину. Где-то в глубине души царапнуло: «Вот с такой бы жить. Это не Люська…»

И имя у нее оказалось красивое, морское – Марина. Приехала она из закрытого Североморска, где было холодное море и военные базы. Здесь жила у тетки. Тетка была вдовой военного.

- Это там, вон за кипарисами, - Марина показала тонкой рукой наверх. Василий увидел, какая у нее нежная, почти прозрачная кожа.

И Василий начал строить планы. Женится он на Марине. Бросит свой пыльный и грязный карьер… Хотя бросать карьер будет жалко. Работу свою Василий любил. Ну а Люську – побоку. Пусть ищет другого работника. Не муж ей нужен, батрак. Вот пусть с батраком и живет. Шкапчик. Сколько можно терпеть её выкрутасы?

Он представил, как он будет жить с Мариной. Ради любимой женщины он, конечно, будет пахать день и ночь. Но, кажется, особо пахать не придется: что Марина не из капризных – сразу видно. Характер у нее золотой. Вот что самое главное. С такими мыслями Василий уснул.

Еще не встало солнце, а он уже убежал на море. Кузьмич сказал, увидев мятую постель Василия:

- М-да, крепко, видать, эта Марина парня зацепила…

Вечером Василий со студентом сидели в кафе на берегу моря. Несколько легких пластмассовых столиков под зонтиками, деревянный помост-эстрадка. Студент углубился в меню:

- Люля-кебаб, шашлык… Да, негусто. Тэкс. Вина…

К их столику подошел рыхлый мужчина, спросил:

- Свободно?

- Занято, - ответил нахально студент, развалившись вальяжно на стуле.

Он оторвался от меню, уставился в угол кафе. Василий проследил за его взглядом. Возле столиков в светлом платье стояла Марина. Свет падал на нее сзади, серебристым облачком сияли в лучах солнца волосы, а платье казалось прозрачным. Два кавказца, сидевшие за соседним столиком, повернув свои орлиные профили, зацокали от восхищения: «Вах, вах!..»

Студент, улыбаясь женщине, помахал рукой, как старый знакомый. Ловко лавируя между столиков, Марина подошла к ним.

- Можно? – не дожидаясь ответа, осторожно опустилась на стул.

Василий недоумевал: «Она что, знала про кафе, или это случайное совпадение? Уж не студент ли подстроил, то-то он хитро улыбается».

Студент сделал заказ подошедшему официанту. А Василий глаз не спускал с Марины. Она показалась ему самой красивой из присутствующих.

Заиграла музыка. Это было обычное ресторанное трио: ионика, ударник, саксафон. Ударник с красной спившейся физиономией, на ионике – молодой улыбчивый парень. А на саксе выводил рулады пожилой – чернявый с томными глазами.

Публика за столами была разношерстной, но посетителей в шортах и купальниках, как днем, не было. Женщины – в платьях, легких кофточках, мужчины – в брюках. В основном, это была пляжная публика – многие лица Василий видел раньше.

Певец-грузин с эстрады пел что-то сентиментальное, на итальянском. Без слов было понятно, что пел он о море, о любви, о женщине. Певец смешно открывал рот, надувал впалые щеки и вращал белками, изображая страсть.

К эстрадке потянулись пары. К их столику стали походить мужчины и приглашать Марину. Но она скромно опускала глаза, отрицательно качая головой. Студент еле сдерживал смех, видя недовольные лица мужчин, получивших отказ. Пинал легонько ногой Василия под столом. Потом он отошел к музыкантам, шепнул что-то певцу на ухо. Тот понятливо кивнул головой с пролысиной, подошел к микрофону и объявил:

- Для наших дорогих гостей Марины и Василия исполняется старый добрый шлягер «Ма-а-рына!»

Василий покраснел. Марина тоже, но быстро справилась с этим. У нее весело искрились глаза. Она легко поднялась со стула. И все стали смотреть на нее.

- Приглашайте танцевать!

Василий окончательно смутился. Пытался что-то лепетать: «Да я плохо танцую…» Но отступать было некуда. Все мужчины – он это заметил – провожали их взглядами. В нем проснулась непонятная ревность: «Как они на нее смотрят?! Как голодные шакалы…» Василий взял Маринину руку в свою, вторую опустил на ее тоненькую талию, чувствуя, как женщина ему подчиняется. «Какое у нее податливое, послушное тело…» А над столиками гремело:



                Марина, Марина, Марина –

                Чудесное имя, друзья…



Танцевала Марина великолепно, предугадывая малейшее движение партнера. Скованность Василия быстро прошла. Когда возвращались на место, услыхал аплодисменты.

Студент поднял фужер, сказав при этом:

- Подымем бокалы, друзья. За очаровательную женщину Марину! Марина по латыни – морская!

И все трое дружно выпили.

- Нет, до дна, до дна! – шумел студент, обращаясь к Марине. А два кавказца, сидевшие поодаль, тоже подняли фужеры. Один из них подмигнул круглым глазом Василию и повторил вслед за студентом:

- За Марыну!

Василий смотрел, как Марина пьет вино. Осторожно, маленькими глоточками, не так, как обычно пили мужики и бабы на его угольном разрезе. Василий был в состоянии невесомости. Он это был, или не он? Наверное, все-таки он, Васька Беляков с карьера. И женщина, самая милая и самая красивая, - его. Он больше не ревновал ее к вертлявому студенту. Тот, кстати, нашел себе подружку. Девица была на голову выше его, и студент танцевал, положив ей голову на пышную грудь, а руки сцепив на её плечах, как на опоре.

Оркестранты перешли на более ритмичную музыку. Танцевали уже не парами, а сбившись в плотную кучку.

                О, море в Гаграх, о пальмы в Гаграх…

- закатывая глаза, пел вокалист с лысиной. Трио ему дружно помогало. Кавалеры уже не приглашали даму Василия. У них за столом образовалось равновесие – две пары. Студент перетащил все-таки свою дылду на пустовавшее место. Та нисколечко не стеснялась – она была уже «под кайфом», целовалась со студентом взасос и смотрела на всех невинными глазами.

Пили вино, заедая фруктами. Танцевали.

- А вы, Вася, обманщик, - улыбнулась Марина. – Вы хорошо танцуете.

Василию было тепло и уютно в этом кафе на берегу моря.

Мужики, правда, сделали попытку завладеть его Мариной – и откуда их столько набралось?! – оттерев его в танце, но он прикрыл её своим мощным корпусом, а одного легонько двинул плечом.

Куда-то исчез незаметно студент со своей дылдой. «Пошел, наверное, трахаться…» - беззлобно отметил Василий.

Ушли они до закрытия. Что понравилось Василию – не было пьяных. Один только ударник накачался, что было видно по его носу, который превратился из красного в лиловый. Когда уходили, ударник осоловелым взглядом осмотрел Марину и, подняв свою колотушку в знак прощания, громко ударил ею по барабану. Марина улыбнулась в ответ.

Большой, ярко освещенный теплоход бесшумно шел в море. И так же бесшумно исчез, растаяв в ночи.

Пошли к морю. Оно тихо плескалось у ног. Марина сняла туфли и стала бродить по воде, что-то напевая. Потом села на берегу и счастливо рассмеялась.

- Мо-р-е-е… Какое чудо! А ведь это просто вода…

Василий вспомнил вдруг свой Урал, сказал:

- А у нас тоже здорово. Урал – край голубых озер.

- Ни разу не была на Урале, - вздохнула женщина. Её взгляд погас, стал грустным. – Как бы я хотела здесь жить. Теплое море, домик, любимый человек. Что еще нужно для счастья? Как вы считаете, Вася?

Её лицо было рядом. Он чувствовал ее дыхание, смотрел на ее губы, но слова доходили как сквозь вату. Женщина рассказывала, что она замужем, но с мужем они совсем чужие люди. Муж – военный, самодур и страшно ревнивый. И она измучилась с ним.

Василий подумал: «Зачем она это все рассказывает?» Он сам запутался в семейной жизни. Если она не знает, как жить, то что мог знать он, простой работяга, который жизни-то толком не видел? Живет себе в своем шахтерском городишке, роется в угольном разрезе… А она – красавица, умница… Он-то думал, что таким живется легко. Порхают бабочками по жизни, собирая нектар… Чем он может ей помочь?

Она оказалась никакой не бухгалтершей, а воспитательницей в садике. Детей у нее не было.

- Я очень люблю детей, - сказала Марина, и ее большие глаза наполнились грустью. – А вы любите, Вася?

- Люблю, - сказал Василий, вспомнив своего сына Юрку.

- Это такие смешные маленькие человечки, такие лапушки, - сказала Марина и стала рассказывать про свой садик.

Она была открытым и нежным человеком. Это чувствовалось по всему.

Гигантская огненная стрела, то ли молния, то ли какой-то сполох, перечеркнула небо.

- Ой, что это? – она прижалась к нему.

Нежность охватила его. Он взял ее руку в свою, привлек к себе, зарылся лицом в мягкие волнистые волосы, пахнущие морем.

- Вася, ты будешь меня любить?

Вместо ответа он стал ее целовать. Она не сопротивлялась….

Всю ночь они купались. Валялись на берегу. Разговаривали. Молчали. Слушали, как вздыхает море. Горели звезды. Марина сказала, глядя на усеянное ими небо:

- На какой-нибудь звезде вот также лежат двое и смотрят на нас…

Уйдя из кафе, Василий прихватил бутылку сухого вина и гроздь винограда. Вино пили прямо из горлышка, заедая виноградом. Марина вновь стала веселой. Казалось, она обо всем забыла. Были только они вдвоем. Ночь и море…



- М-да-а, - многозначительно крякнул Кузьмич, когда Василий появился в комнатке под утро. – Интересно девки пляшут… Где, земляк, пропадал? Студентик говорит: с какой-то Мариной остался. Ну и как?

- Кузьмич, помолчи, а, - оборвал его Василий.

- Уработался!? – рассердился Кузьмич. – Ты, парень, на него не равняйся, - ткнул пальцем в разметавшегося во сне студента. – У тебя семья, ребенок. Думать надо бестолковкой-то… Мотри, окрутит тебя баба… Ли-би-да-а…

А Василий, лежа на узкой неудобной койке, мысленно возвращался к Марине и строил планы. Думал о том, что с Люськой все-таки придется разводиться. И женится он на Марине. Все будут страшно удивлены в его городе, особенно напарник Мишка Жмаев. Много чего лезло в голову, потом все куда-то отодвинулось, и он увидел сон: идут они с красавицей Мариной под ручку по своему родному городу, и все показывают на них, радуются вместе с ним привалившему вдруг счастью, и Мишка говорит: «Ну, Василий – этот парень с головой. Он все может. Такую бабу отхватил…»

Поспав немного, Василий опять поспешил на море. Марины не было. Его охватила тоска. Когда, наконец, она пришла, будто солнце вышло из-за туч. Сразу стало весело и просторно на душе. Ее вид был немного уставшим, но чувствовалось, она полна счастья. И, как всегда, улыбалась.

Снова валялись на пляже. А потом, надув матрац, плавали в море. С пронесшегося мимо катера им прокричали в рупор: «Заплывать далеко в море – опасно для жизни!»

…Лежали на матрасике, тесно прижавшись друг к другу. Василий целовал её нежно, чтобы не оставлять следов на коже.

Вода и небо. Их двое в большом безбрежном море. Иногда Василий нырял в глубину, открывал глаза и рассматривал подводный мир, бойких диковинных рыбешек, подымал со дна ракушки. Все было хорошо.

Но, как сказал ушлый студент, счастье длинным не бывает. Все рухнуло в один миг.

Снова Василий надувал матрасик. Марина трогала пальчиком его крутые бицепсы, смеялась колокольчиковым смехом.

В обед Василий и Марина сходили в кафе, побаловались шашлыками и сухим вином. А потом опять – море. На этот раз они заплыли далеко, так что берег казался узенькой полоской.

- Смотрите, Вася! – закричала Марина и показала рукой на воду.

Огромных размеров медуза быстро, толчками двигалась в воде. Она была прозрачной и почти невидимой в морской пучине.

- Давайте догоним, - предложила Марина.

Они стали грести ладошками, но плотик-матрасик шел медленно. Марина азартно смеялась: «Нет, догоним!» Медуза уходила. Василий спрыгнул с плотика и преградил ей путь. Медуза, как было видно по ее расслабленному студенистому телу, растерялась – беспомощно и судорожно зашевелились щупальца.

Василий впервые в жизни видел медузу, да еще так близко. Она походила на огромный гриб с фиолетовыми краями и плавала шляпой вперед, отталкиваясь щупальцами, как торпеда. Василий кругами плавал вокруг, не давая ей выйти из плена. Медуза перевернулась шляпой вверх, угрожающе задергались щупальца, задели по рукам – будто крапивой обожгло.

Марина сидела на плотике и восторженно ойкала: «Какая громадная!» И тут чернильное облако скрыло медузу из виду. Василий нырнул в это облако, догнал медузу и погнал ее к матрацу. И опять резкая боль обожгла все тело, а на месте прикосновений с щупальцами загорелись красные пятна. Но он терпел, виду не подавал.

- С-сей- час мы ее на плотик!..

- Жалко, Вася. Такая красавица… - Марина спрыгнула с матраца и с испугом отплыла в сторону.

«Кра-са-ви-ца?» - Василий ловко поддел медузу руками и зашвырнул ее на матрац. Та студнем растеклась по нему, и было непонятно, как она еще минуту назад могла так мощно и быстро двигаться в воде.

Жизнь медузы исходила. Она истекала на глазах, опадало ее тело-студень. В середине этого студня, как в мешке, находился десяток мелких рыбешек, частично переваренных. Были еще и живые, трепыхавшиеся в агонии. «Вот тебе и медуза. Дак она рыбу жрет», - удивился Василий. Раздвинул брезгливо щупальца, заглянул внутрь студня, увидел судорожно сжимающийся рот-щель и какие-то бугорки вокруг него. От этих выпуклостей что-то исходило, и даже показалось что они, как глаза, смотрят на него. Василию стало не по себе.

Тело горело, особенно под плавками, и Василий рукой, покрытой ядовитой слизью медузы, незаметно от женщины почесался. И вдруг почувствовал острую, пронзительную боль. Терпеть больше не было мочи. Марина, увидев его исказившееся лицо, неподдельно испугалась. А Василий не мог понять, откуда взялась эта боль. Отскочил от матраца, предварительно перевернув его, и медуза, это морское чудовище, перебирая щупальцами, стала медленно погружаться в морскую пучину. Боль не отпускала, ногу перехватило судорогой, и Василий поплыл к берегу, успев крикнуть: «Марина, доплывешь?» Выскочив на берег, бросился бежать, наступая на тела отдыхающих. Сделал несколько кругов по пляжу, нырнул в колючий кустарник, расцарапывая тело. Скинул плавки. Ноги, руки, живот, да все тело, были в волдырях, словно ошпарены кипятком.

Боль не уходила. Подвигал ногой. Ногу, кажется, отпустило. Обожгла страшная мысль: «А вдруг Марина погибла?» Все, что угодно, можно ожидать от этой чертовой медузы. А он, подлец, вместо того, чтобы спасать любимую, бросил ее и убежал, как последний трус. Отыскал глазами плотик, он двигался к берегу, но Марины не было видно, и опять тревога сжала сердце. Но вот плотик приплыл к берегу, и Марина (она, оказалось, толкала плотик сзади) вышла на берег. Покрутила головой, высматривая Василия. С ней, слава Богу, ничего не случилось. Но возвращаться к ней в таком виде было мучительно стыдно. Мозг сверлила мысль: «Бежал, бежал, как последний трус и подонок, оставив женщину одну в море…»

Марина посидела с потерянным видом немного на берегу, обхватив руками колени, и стала собираться домой. Сняла свою голубенькую шапочку, распушив белокурые волосы, выпустила из матраца воздух, скатала его, накинула платье и пошла от моря своей плывущей, гибкой походкой. Василий хотел было остановить ее, но промычал что-то невразумительное. Выбрался из кустарника, поковылял было за Мариной вслед, но вернулся к коряге. Стянул брюки, рубашку и поплелся, прихрамывая, на квартиру.

Мучительно соображал, что же произошло. Утешал себя тем, что завтра они увидятся вновь.

- Кто тебя так уделал? – всполошился Кузьмич.

- Медуза.

- Как? Медуза?

- Да так…

Разговаривать не хотелось, лег на кровать.

- Ну, дела-а… - округлил глаза Кузьмич. – Надо «скорую» вызвать.

- Не надо.

Шахтер, несмотря на протесты парня, побежал к хозяевам звонить.

- Ну, рассказывайте, молодой человек, - доктор был большой, рыжий, с веселыми глазами под толстыми линзами очков.

- Чего рассказывать… Вот укусила. Медуза.

- Да она не кусается. У нее, слава Богу, зубов нет. Она обжигает. Хорошо она тебя поцеловала.

- Доктор, жить-то буду? – грустно спросил Василий.

- Раз не помер, значит, будешь, - заметил весело доктор.

- Что, и помереть можно? – полюбопытствовал Кузьмич.

- Запросто, - хохотнул доктор. – Но от наших не помрешь. Наши относительно безвредные. Вот в Атлантике есть медузка: небольшая такая, как коробочка, прикоснется к телу – и с копыт долой. Через четыре секунды человек мертв. Кубомедуза называется.

- Ничего себе! – ахнул Кузьмич. – Откуда что берется. Это же вода?

- Вода, - подтвердил доктор. – На девяносто пять процентов медуза состоит из воды. Я удивляюсь: или медуза заплыла какая-то особенная, или у молодого человека такая реакция. Ну-ка, удалец, снимай штаны! Когда Василий снял плавки, доктор закатился смехом. У него весело искрились глазки, дергались пухлые щеки, и он только повторял: - Да, вот это номер…. А под плавки-то она как забралась?

Василий хмуро смотрел на хохочущего доктора. Тот смерил температуру, давление, поставил два укола и уехал.

- Ну вот и догулялся, - сказал безобидно Кузьмич, садясь возле Василия и рассматривая его волдыри. – Болит?

Пришел студент и опять стал травить свои бесконечные пошлые «истории».

- Вот тоже была история. Ты, Вася, передний бампер повредил, а я задний. Примостился я, значит, с одной красавицей на скамейке. Тоже, кстати говоря, дело на пляже было…

Кузьмич недоверчиво посмотрел на студента.

- А дело было в Киеве, я там практику проходил. Ну а где с дамой встретиться? Квартиры нет, гостиницы нет. В общаге? Поплыли с ней на катере за город по Днепру, на лоно природы. На острове приземлились, уединились в кустах. А там отдыхающие все скамейки по кустам растащили. Вот мы одну и облюбовали… И от неловкого движения я с этой скамейки упал… В пылу страсти…

- Не со скамейки, скажи, упал, а с бабы, - сердито поправил Кузьмич. Он почему-то осерчал и недовольно смотрел на студента.

- С бабы, Кузьмич, с бабы. Упал и прямо на сучок. Такой острый сучок попался, из песка торчал. Я верещу, как заяц, сучок этот в заднице торчит, а раскрасавица моя бегает вокруг и причитает: «Ой, надо «скорую» вызвать! Ой, надо «скорую»…» А какую «скорую»? Вода кругом. Катер последний через час только придет… - студент приспустил брюки и показал ягодицу. – Вот, память на всю жизнь осталась…

На Кузьмича эта история не произвела никакого впечатления и смотреть на «бампер» студента он не стал.

- Хватит трепаться, студент. У человека горе, а ты со своими байками лезешь.

- Это тебе море отомстило, Василий, - сказал студент. – Не надо было медузу трогать. Медуза – это символ моря… Это еще та штучка. Горгона Медуза, по древнегреческому мифу, все живое превращала в камень…

- Медуза – символ моря! – вспылил Кузьмич, недовольно крякнув. – Поменьше надо чужих баб соблазнять.

Через сутки волдыри у Василия спали, и настроение поднялось. Он опять пошел на море.

Погода испортилась – штормило. По пляжу болтались одинокие купальщики. Море ярилось, в бессильной злобе накатывалось на берег. Василий пошел к своей коряге. Она стояла на прежнем месте, черная от воды. Сидел, смотрел на бушующее море, не вытирая соленых брызг с лица. Думал о Марине, ждал: а вдруг… Марины не было, а на пляже появилась молодящаяся старушка с собачкой – серо-голубым пуделем с набалдашником на хвосте. Пудель весело носился по пляжу, глотал белую пену. В конце пляжа показалось было голубое пятно, Василий весь напрягся – Марина? Но оказалось – нет, не она.

Два дня бушевал шторм. Два дня Василий ходил к морю, бродил по пляжу, искал Марину.

- Хватит тебе убиваться, измаялся весь, - утешал, как умел, Кузьмич. – Марина… Да мало этих Марин тебе еще встренется?

- Эх, Кузьмич, ты почему свою старуху вспоминаешь?

- Я со своей старухой тридцатник прожил. Она мне родная стала, как мать, как сестра. А ты эту Марину увидел – и сразу любовь, то да се…

- Ну, любовь. Есть любовь на свете или нет? Как ты считаешь?

- Не знаю, может, и есть. Ты вон у студента спроси.

Студент принес целый портфель «Хереса», и они втроем пили его, пережидая шторм. Своих «историй» он больше не рассказывал, воздерживался. Рассуждал о любви.

- Никто не знает, что такое любовь. Явление это до сих пор малопонятное. Был такой случай: в древней Греции скульптор один, Пигмалион, так влюбился в свое произведение, в свою статую, что она, эта статуя, от любви ожила. Галатея называлась. А есть факты, многочисленные притом, когда от любви умирали.

- Все из-за них, из-за баб. Она ведь из кривого ребра сделана, - соглашался со студентом старый шахтер. – Но моя – хорошая. Бывает, и напьешься, и подебоширишь, а ничего – отходчивая, все прощает. Как без них жить-то, без баб? Ну, а ты чего молчишь, скромник? – обратился он к Василию. – Баб-то много имел? Все свою Марину забыть не можешь? Эх, кобели вы, кобели… - укоризненно вздохнул, выдав сокровенное: - А я, мужики, скажу вам как на духу. Я за свою жизнь ни разу своей благоверной не изменил. Честно скажу – ни разу. Хотя баб всяких повидал. И возможности были. У нас на шахте во время войны и после мужики и бабы вместе работали и вместе в бане мылись.

Студент потрогал шахтера за лопатки:

- Кузьмич, так ты же скоро полетишь!

- Как полетишь? – не понял простоватый шахтер.

- У тебя, дорогой, крылышки уже прорезались… Святого…

- Тьфу, балабол ты, балабол, - плюнул Кузьмич.

А студент продолжил:

- Ты в шахту, а она к любовнику. Бабы – это же такие стервы… Им ведь одно надо: чтоб хрен стоял и деньги были.

Кузьмич не на шутку рассердился:

- Ты, студент, говори, да не заговаривайся. А то я тебя шабаркну по-шахтерски, что ни один доктор потом не соберет… Тебя, видать, какая-то девка крепко обидела в свое время? Что-то ты на них вызверился. Не по-людски это…

Кузьмич, видимо, попал в самую точку. Студент насупился, но уже через минуту, переменив тему разговора, философствовал о тайнах жизни, о загадках моря.

- Жизнь вышла из моря. Ученые сделали химический анализ крови человека и морской воды. И сравнили. Так вот, состав крови и состав морской воды идентичны. Одинаковы то есть.

- А почему же кровь красная?

- Много феррума. Железа. Только в этом и отличие.

- Так это что же получается? Можно… это… морскую воду заливать вместо крови? – разволновался Кузьмич.

- В твоей идее рациональное зерно есть! – хихикнул студент. – Может, человечество к этому придет еще. А человек? «Человек – это звучит гордо!..» А сунь его под пресс – один пшик останется. Вода! Что касается медуз, то это – сплошная вода. Вытащи её на солнце – и нет её, вся испарится…

- Да, студент, голова у тебя шурупит. И откуда ты все знаешь? Вот тебя бы, студент, к нам в начальники, а то у нас все начальники дуболомы необразованные…

Кузьмич все удивлялся учености студента:

- Надо же, феррум, - побалтывая темно-красный херес, задумчиво произнес он. – Выходит, чем больше человек этой краснухи пьет, тем больше в нем крепости? Получается так. Вон грузины эту гадость пьют, а посмотри, какие кони… А что такое «тормозок», знаешь? – задал он провокационный вопрос студенту и радостно гоготнул: - Ага, не знаешь?!

Студент морщил лоб, глубоко закатывал глаза, подражая грузинам, сдался:

- Нэт, да-ра-гой, нэ знаю!

Кузьмич победоносно посмотрел на студента, перевел взгляд на Василия, пояснил:

- Это, дорогой, у шахтеров еда, завтрак так называется. Пошел утром на шахту, затемно еще, а женушка любимая этот «тормозок» за пазуху толкает. В забое тормознешься, сядешь в уголке и перекусишь. Вот отсюда и «тормозок»… Великая штука – «тормозок»…

После шторма все трое пошли на море. Оно было спокойным и умиротворенным. Плавал всяческий мусор и множество изодранных в клочья, измочаленных медуз, похожих на листья капусты. Этой же «капустой» был усеяно весь пляж. Печальная картина. «Медузы – символ моря», - пояснил студент и пинал эту отвратительную серую «капусту».

Василий вспомнил Марину. Он пошел к заветному месту – коряге и долго сидел, вслушиваясь и всматриваясь в притихшее море.

- Слушай, старик. А почему бы нам к ней домой не сходить? А-а? – предложил участливо студент. Он уцепился за эту идею. – Может, что-то случилось с твоей подругой? Может, заболела? Выяснить надо. Где она живет-то, знаешь?

Василий показал на гору с кипарисами.

- Пошли-пошли! – студент решительно поднялся, подтянул потертые джинсы. – Если гора не идет к Магомету… Да я сам зайду, не боись!

Но подниматься к кипарисам не пришлось.

Мимо, из-за поворота, чуть не стоптав, вылетела «Волга» с шашечками. Завизжали тормоза. Сквозь заднее стекло увидел Василий такие знакомые льняные волосы, растерянные синие глаза. Рядом – неподвижные квадратные плечи в погонах со звездами. На толстой шее тоже квадратная неподвижная голова в фуражке.

Таксист высунулся в дверцу, длинная физиономия его расцвела в улыбке:

- Эй, уралэц! Привэт, дарагой! Зачэм под машину бросаешься?

Это был грузин, который привез Василия к морю. Таксист весело кричал что-то про море, про отдых. До Василия вдруг дошло: этот пожилой мужчина в военном кителе – это же муж Марины. Хозяин. Все кончено. У него её окончательно отобрали, и он никогда больше ее не увидит.

Он вдруг шагнул к машине.

- Товарищ полковник!

Военный повернул голову, поднял глаза. Боковым зрением Василий увидел сжавшуюся фигурку Марины, ее сникшее лицо. Стушевался, пробормотал:

- Извините…

Полковник ощупал глазками-буравчиками рослого Василия, щуплого студента, ждал.

Василий молчал. Таксист, почуяв неладное, тоже примолк. Глаза у него из круглых превратились в квадратные.

- Ошибся… Извините…

Властная рука в кителе тронула таксиста за плечо. Тот крикнул:

- Прощай, уралэц!

И «Волга», рванув с места, уехала. Марина обернулась – за стеклом растерянные глаза. Такой он её и запомнил.

- Старый козел!.. – ругнулся студент.

С отъездом Марины все потеряло свою прелесть: и море, и пальмы, и прочая экзотика. Заскучал по сыну Юрке. Засобирался домой.

Студент отговаривал, посмеивался:

- Вася, баб – море. Я тебя с такими чувихами познакомлю! Брось ты о своей Маринэлле страдать. Лозунг настоящих мужчин: «Противоядие от женщины – другая женщина!»

- Езжай к супруге, правильно, - одобрил Кузьмич. – А этого балабола не слушай. Помирись со своей. Баб жалеть надо.

- Ты мне, Кузьмич, денег на дорогу не займешь? Я тебе сразу же вышлю. Поверь уж…

- Эх, молодежь-оторвешь… Что, деньги-то все просадил?

Пожурил парня для видимости, но денег на дорогу дал.

Перед отъездом Василий накупался в море вдоволь. Нырял в глубину до боли в ушах, пока хватало сил. Со дна поднял ракушку-рапан на память. А плавки забросил в море.

 До автобуса в аэропорт провожал его Кузьмич.

- Передавай привет Уралу-батюшке. Скоро и я к своей старухе покачу. Лететь боюсь…

Прибежал откуда-то взбудораженный студент, сунул Василию запечатанный конверт, на котором круглым почерком было написано: «Василию Белякову». Глаза у студента хитро улыбались, смеялись.

- От кого? Где взял?

- От нее. Все дома обегал. Нашел дом. А письмо она у своей тетки оставила.

Подошел большой мягкий автобус. Василий плюхнулся на сиденье, разорвал конверт.

«Вася, дорогой мой! Что случилось? Я не нахожу себе места… Пришла домой, а дома сидит муж. Приехал за мной. Когда ты получишь это письмо – если получишь - я буду далеко-далеко. Хотела оставить тебе свой адрес, но решила – ни к чему все это. Спасибо, что ты есть! У меня все будет по-старому. Я – вечная пленница этого грубого и ревнивого дурака… Ненавижу…» А в конце письма стояло: «Целую. Твоя Марина».

Василий снова и снова перечитывал письмо, сглатывая подступивший к горлу комок. Дорога петляла по побережью. Как глупо все получилось! А ведь все могло быть иначе. Забрал бы он Марину и мотанул бы с ней куда глаза глядят. На Север, например. В Воркуту. Да и тут можно было остаться, на юге, в этом благодатном, щедром крае. Взяли бы с собой сынишку Юрку. Но Люська, стерва, вряд ли отдала бы его. Вспомнил о студенте – неплохим парнем он все-таки оказался.

Когда садился в самолет, все искал в толпе провожающих Марину, хотя знал – нет ее там.

Самолет разбежался и прыгнул в небо. Море линзой опрокинулось в иллюминаторе – самолет сделал крутой разворот и стал набирать высоту. Василий прильнул к стеклу – внизу виднелась бесконечная лента пляжей, на них маленькими букашками люди, люди, а потом все куда-то провалилось, и осталась одна голубая бесконечность. В ней плавали кудрявые белоснежные облака, чем-то похожие на медуз.

Прощай, море!

Самолет нырнул в облако-медузу, задрожал мелкой дрожью, иллюминаторы покрылись капельками влаги. Выскочил на солнце. Лучи раззолотили головы женщин, засияли на лысинах у мужчин.

Ему в голову пришла озорная мысль о том, что пассажиры, как и облака, похожи на медуз. Особенно бортпроводницы, вежливо предлагавшие воду в пластмассовых стаканчиках, - все такие гибкие, бесшумные – они свободно плавали в своем авиалайнере. Подумалось: «Все правильно: это тоже море, только воздушное…»



Дома он, конечно же, не стал объяснять супруге, где и почему пропадал неделю. Сказал, что прокантавался у брата, отдохнул немного.

- Пил, поди? – набросилась на него Люся.

- Нет, не пил, - ухмыльнулся Василий и выложил на стол пачку денег. Людмила обмякла, подобрела.

- Считай. Все целы, до единого рублика!

Деньги Василий занял у брата, часть выслал телеграфом Кузьмичу в Сочи, остальные, вроде бы отпускные, привез домой. Брату он тоже не стал говорить, что летал в Сочи. Не надо. Брат растреплется жене, а жена всему миру и обязательно Люське. А денег он накалымит за отпуск и долг вернет.

В работе, в заботах незаметно пролетело время. Вот уже завезен уголь на зиму и стаскан в сарайку, выкопана и спущена в подпол картошка. И снег нет-нет да и закружит белыми мухами в воздухе. Повеяло холодом.

Жизнь в семье наладилась. Людмила больше не пилила, а взгляд ее темных глаз светлел, когда она видела его усердно работающим по дому. Надолго ли? Гнездышко, которое она так заботливо плела, не разрушилось, слава Богу. Сынишка Юрка бегал в школу, и иногда Василий после работы встречал его. Люсе особенно нравилось видеть, как они идут по улице, в одной руке Василий несет Юркин портфель, а другой ведет его самого.

Как-то смотрели телевизор. Показывали «Клуб кинопутешествий» - всякие жаркие страны, теплые моря. Лобастый, круглоглазый сынишка впился в экран. Людмила вязала шерстяные носки к зиме.

- Юрка, ты любишь море? – спросил сына Василий.

И Юрка, который никогда не видел моря, ответил:

- Люблю…

- Ну, а про медузу что-нибудь знаешь?

- Про медузу, которая в море плавает?

«Надо же, знает про медуз. Грамотные дети пошли», - подумал Василий и сказал сыну:

- Ты там в школе, в библиотеке, спроси книжку про море, про медуз, ладно?

- Ладно.

На другой день Юрка, шелестя страницами, читал вслух:

- Медуза – отряд кишечнополостных, самые древние и низкоорганизованные организмы. Тело этих животных имеет вид мешка, внутри которого переваривается пища. Полость эта носит название кишечной или гастральной, отсюда и название – кишечнополостные. Второе название – стрекающие…

- А что это такое – стрекающие? – спросила Люся.

- Значит жалящие. Как крапивой, еще посильней.

Жена внимательно посмотрела на мужа:

- А ты-то откуда знаешь?

Василий понял, что проявил неосторожность, нашелся:

- В школе, поди, учился…

А Юрка бойко частил про медузу: «Стрекательные клетки – это грозное оружие для защиты и нападения. Животное, пораженное ядом, переносится щупальцами в рот и проглатывается».

- Дак кто она, эта медуза? Я понять не могу, - спросила Люся. – Она животное или растение?

Юрка полистал страницы: «А тут ничего не написано».

- Животное. Хычник. У нее, проклятой, щупальца есть, рот, желудок и даже зубы, - грустно пошутил Василий.

- Зубы? – удивилась Людмила. – Ну, Васька, ты заливаешь!

Юрка самозабвенно читал про загадочную жизнь моря, про медуз, про то, как от ее «укусов» гибли люди, и про то, как в Японии медуз обезвреживают и принимают в пищу.

А Василия мучил вопрос: есть ли у медузы глаза? До сих пор он помнил этот взгляд.

- Ну-ка, Юрка, про глаза найди. Есть у нее глаза или нет?

От нетерпения вырвал у сына книжку, полистал страницы. Нашел. Да, так оно и есть. «Рот медузы окружен многочисленными бугорчатыми глазами…»

Вот теперь понятно стало, отчего взяла тогда оторопь. Медуза смотрела на него своими глазами. И, наверное, умоляла не трогать ее, пощадить.

У Василия мурашки побежали по телу.

«Интересно все же устроен мир, - размышлял Василий. – У них там море, пальмы, цикады, медузы, а у нас березы, осины, надоедливые кусучие пауты, лягушки в болоте, а еще снега и трескучие морозы…» Вспомнились слова студента: «Жизнь вышла из воды. Медуза – символ моря…»

- Папка, поедем на море? А-а? – ласково заглянул в глаза Юрка, сунув свою мягкую и теплую ладошку в ладонь отца.

- Поедем, сын, поедем, - пообещал вдруг Василий.

- Ура-а, мы поедем на море! – завопил Юрка.

Людмила отозвалась, оторвавшись от вязания:

- А что? Давайте, серьезно, съездим на море в будущем году. Денег поднакопим и поедем. Нигде ведь не были.

… А жизнь катилась по привычным рельсам: дом, работа. Иногда накатывало: тоска брала за горло, хотелось напиться, учудить что-нибудь, но держал себя. Приходили мысли уехать куда-нибудь, бросить все. «Неужели так и буду жить в своем домишке возле болотца, обнимать нелюбимую жену-шкапчик и каждый день копать эту самую большую яму в Европе, чтоб заработать пенсию и силикоз?»

Семью Василий все же не оставил. Жалко было бросать Люську, десять лет все же прожито вместе, да и сына Юрку жалко: несмышленыш еще.

Часто вспоминалось море. Вспоминался серьезный неулыбчивый Кузьмич, балаболистый шустрый студентик. Чем они, интересно, сейчас занимаются? Кузьмич, наверное, греется возле своей старухи, а студентик читает умные книжки и бегает по бабам.

Вспоминалась Марина, ее рыжинки-янтаринки на лице, белые волосы, волной падающие на покатые плечи, распахнутые удивленные глаза, голубой зонтик, голубой матрасик. Ворочался в постели, не мог уснуть, вздыхал. Людмила, чутко спавшая, тревожилась: «Чего не спишь?» Василий закрывал глаза. И опять виделось синее море, слышались шум прибоя, надрывные крики чаек.

Иногда виделась медуза, голубой торпедой несущаяся в бирюзовой пучине, иногда снились ее студенистые щупальца и глаза, прямо-таки человечьи. Они смотрели на Василия с укором, заглядывали в самую душу. Опять просыпался, ворочался, стараясь унять непонятную дрожь в теле.