Не туда зовет

Генка Малышев, в обиходе просто Малыш, открыл но¬гой дверь в пивнушку на автовокзале - он был слегка под¬шофе. До автобуса в родную деревню оставалось время - можно побаловаться и пивком. В пивнушке было жарко и гулко, как в бане. Возле самой двери, у входа, валялся пьяный, через которого пришлось перешагнуть. Тетя Фрося, буфетчица-толстуха, хриплым голосом увещевала мужиков:

- Материться-то хватит! Слушать надоело...

Малыш взял пива, пристроился в уголке возле мужич¬ка, сосредоточенно чистившего рыбу, вполуха вслушива¬ясь в пьяный гвалт хмельной публики. А говорили кто о чем: пожилой колхозник из Боровлянки рассказывал, как его облапошили на базаре в городе, кто-то жаловался на свою тещу - в общем, знакомый пьяный треп. Только мужи-чок, который чистил рыбу, ни в какие разговоры не встревал - рыба не поддавалась, и он методично лупил ею по краю стола. Мужики обсудили бытовые проблемы, разговоры пош¬ли на более высокие темы, заговорили о политике, переме¬жая свою речь заемными газетными словами.

- А этот, меченый-то, меченый, чего он говорит, понять не могу. Радиво включаю утром, слушаю-слушаю, ничего понять не могу. Новые реалии, новые подходы... Мужики, о чем он болтает? Кто объяснит? - вопрошал один из них с мохнатыми, как у Брежнева, бровями.

- Новые реалии не знаешь, что ли?

- Не знаю. Объясни, что это за штука такая.

- Нет, мужики, я вам вот что скажу: менять надо нашу жизнь, менять, - в разговор влез мужик с плутовскими быстрыми глазами. - Наша жизнь, как лысое колесо у ма¬шины: попало в яму и буксуй-не буксуй - не вылезешь! Менять надо все.

- Тебе-то зачем менять? Ты неплохо пристроился сторо¬жем на скотнике - молочко, комбикорма. Вечером доярки ушли - таскай-затаскайся, никто не видит. Всегда сыт, всег¬да пьян...

- Вот это ты напрасно. Я не вор.

- Да все тащат, все! Доярки идут с фермы с подойника¬ми, платками ведра закрыты. А ты подойди, поинтересуй¬ся, что несут, подыми платок. А там комбикорм. Молоко не тащат, молока у них дома навалом. Коровки-то колхозные голодные, а им до лампочки... Столяр из столярки идет - доску волокет, слесарь из МТМ - болт, гайку.

- Вот об этом и речь. Менять надо реалии, менять. И новые подходы искать. А колхозы ваши давно ликвидиро¬вать пора!

- Лихо рассудил. Ага, и фермеров, как в Америке, раз¬вести! Ты, что ли, фермером будешь? Дак ты как быдлом был, так быдлом и помрешь!

Буфетчица Фрося безуспешно стыдила выпивох со сво¬его места за прилавком:

- Что-то вы совсем обнаглели, мужики. Одно и то же талдычите и талдычите, хоть бы о чем-то стоящем поговорили. О любви, о дружбе. Все о своей политике. Остохерела она уже всем.

Мужики загоготали, а один, маленький такой, шибздик, съязвил:

- А без политики, Фроська, мужик, как без яиц, жить не может, особенно, когда выпьет. Или про баб, или про по¬литику.

Малышев выпил пиво, пошел к буфетной стойке, взял бутылку белой и снова вернулся на свое место. Буфетчи¬ца заметила при этом:

- Что, Малыш, не берет пиво?

- Не берет. Белую надо раздавить. Русский мужик до¬лжен белую пить, тетя Фрося. А пиво - пусть немцы пьют!

Который чистил рыбу, отломил кусочек Генке. Генка на¬лил ему водки.

- Дураки мужики, - сказал мужичок, обсасывая рыбу. (Ген¬ка заметил - у него ни одного зуба.) - В политику лезут... Де¬мократия... Вот она, демократия, - мужик осклабился, пока¬зывая беззубый рот. - Главное в жизни - не трепыхаться. По¬нял? А трепыхаться будешь - скушают.

- Ты-то сам откудова? - поинтересовался Генка

- Я-то? Оттудова.

- Понял, - сообразил Малыш. - Из заключения.

- Я вижу, ты мужик понятливый. Вот возвращаюсь в свою деревню. Десять лет не был.

После водки стало легче. Деньги в нагрудном кармане приятно оттопыривали пиджак. А слушать эти разговоры Генке порядком надоело. О политике говорит пьянь. Что мужики в ней понимают? Эх, если бы им рассказать то, что знал Генка, уши бы у них завяли сразу. Но нет, Генка не расскажет, слово дал себе помалкивать с тех самых пор, как побывал в городе-герое Волгограде.

А в пивнушке шли разговоры на политически-патриоти¬ческую тему:

- Россию жалко, мужики, Россию! - причитал с мохна¬тыми бровями. - За что мы, русские, кровь в войну проли¬вали? За что? Чтоб "лучший немец", друг Коля и Боба, Россию растаскивал? Не позволим! - И так ударил кулаком по столику, что пустой стакан опрокинулся и со звоном упал на пол.

- Горбачева не ругайте. Ругайте самих себя...

- Как это не ругайте? Да его, паскудника, надо под суд народов отдать. У меня сын на Украине живет. Так я те¬перь, видите ли, визу какую-то должен хлопотать! К сыну съездить не могу. Одно письмо аж две тыщи стоит. А под суд народов надо всех отдать, кто Союз разваливал! И президента нонешнего!

Досталось всем: и президенту СССР, и президенту Рос¬сии, и всем остальным президентам.

- Перебрали бояре, видать, в Беловежской Пуще, таких дров наломали. Кравчуку уже копец и этому, как его, Шуш-кевичу скоро копец будет. Ну, а наш-то крепкий, держится.

- На крепкий сук есть крепкий топор!

На мужика набросились:               

- Ты чо на президента волокешь? Голосовал на рефе¬рендуме за Союз?

- Я за Союз голосовал! Весь народ за Союз голосовал. Где он? В манде ваш Союз!

Мужики совсем раздухарились - чуть до кулаков не до¬шло.

- Да ты что, за коммуняк? На три буквы пошли твои ком¬муняки...

- Бросьте коммунистов винить! Смотреть надо дальше, туда, за океан. Что дядя Сэм скажет, так и будет! - веско заключил мохнобровый.

Малыш слушал этот пьяный сыр-бор, допил бутылку, взял еще. Настроение у него упало. Тут как тут появились двое прилипал. Генка не пожалел, налил им по полстака¬на. Выпили без закуски. Генка пьянел, но сдерживался, в дебаты не встревал. "Ладно, загадаю я им одну загадку. Пусть отгадывают. А потом домой поеду".

Отошел от столика, громко крикнул:

- Мужики, тихо! Послушайте меня. Хотите, я вам загад¬ку загадаю? Если отгадаете, ставлю ящик водки!

Генка сунул руку в карман, вынул пачку денег, для нагляд¬ности показал ее мужикам.

Посетители пивнушки смолкли и уставились на орато¬ра. Генку многие знали. Он обвел взглядом пивнушку: "Ну и рожи, что они могут понимать в политике, забулдыги. Еще что-то о России вякают".

- Значит, так, - начал он. - Все вы, конечно, памятник Родине-матери знаете в городе-герое Волгограде, бывшем Сталинграде, на Мамаевом кургане. Правой рукой она еще меч держит, чтобы врагов разить. Меч длинный, тридцать три метра аж, и сделан из сверхпрочной титановой стали. До этого из железобетона был, так его суховеи изглодали. Там, в степях этих сталинградских, суховеи свирепству¬ют...

- Да знаем, знаем, не тяни давай! - все нетерпеливо замахали руками. Пьяный мужик, тот, который лежкой ле¬жал возле двери, проснулся и повернул голову в сторону Малышева, соображая, о чем речь.

- Скульптура, между прочим, классная. Восемьдесят пять метров высоты, и стоит она на холме, который специ¬ально соорудили. Одной рукой она меч держит, я уже го¬ворил, а другой зовет на борьбу с захватчиками... Вопрос, между прочим, простой, - Генка вошел в роль и явно под¬ражал телеведущему из "Что, где, когда?"

- Нет, Малыш, дай честное слово, что поставишь ящик! - перебил загадчика один из мужиков. - Честно поставишь?

- Сказал, поставлю - значит, поставлю! - Малышев хотел даже перекреститься, но передумал и сказал: - Дедом своим клянусь, что поставлю, если угадаете. А дед у меня в сорок втором в этом самом Сталинграде погиб. А вопрос такой, му¬жики. Кого она, эта Родина-мать, зовет? И куда-а?

Что тут началось! "Да фигня какая-то! Кого зовет? Да ясно кого - народ за собой зовет. Родину защищать, кого больше. А зовет куда? Вперед, на врага!"

- Ну, кто скажет? - обвел толпу взглядом Малышев. Му¬жики смолкли, а мужичонка из соседней Яковлевки, дядя Тимоша, маленький такой, плюгавенький, но с громким голосом, сказал, как по железу стукнул:

- Кого зовет? Родину зовет, землю-матушку зовет, что¬бы на врага, значит, подыматься!

- Не угадал, дядя Тимофей, - рассмеялся довольный Малышев. - Не угадал. Попал пальцем в небо. Ну, ладно, мужики, я пошел на автобус, а вы думайте, соображайте.

- Нет, Генка, подожди! - заорали мужики. - Куда зовет, го¬воришь?

- За бутылкой, куда же больше, - сострил с брежнев¬скими бровями.

Мужики, отуманенные водкой и пивом, предлагали от¬веты один абсурднее другого. А дядя Тимоша глубокомыс¬ленно изрек:

- Тут какой-то подвох есть, а вот какой - надо подумать. А без бутылки не разобраться.

Беззубый зек придвинулся к Генке:

- Ты, паря, молоток. Я, как и ты, ухарь был. Только на¬счет Сталинграда... Мой тебе совет - не трепыхайся, ску¬шают. Понял? - и давай совать Генке своих лещей в его кар¬маны.

Толпа не отпускала Генку. Он расчувствовался:

- Родные мои, хорошие... - вынул деньги, положил на столик, прихлопнув ладошкой. - Это вам на опохмелку, хоть и не отгадали вы мою загадку. А я к любимой жене поехал, к любимым деткам.

Мужики довольно загалдели, а некоторые и зек пошли про¬вожать его на автобус. Генка уселся на продавленное си¬денье и думал, какой он молодец, не открыл тайну - куда зо¬вет Родина-мать, сдержался все же.

Несколько лет назад, еще в застойные годы, плавал он на теплоходе по Волге, побывал на Мамаевом кургане. До сих пор был под впечатлением от увиденного. Какая скульптура, какие вдохновенные лица у солдат. Да не отгадают зачуханные алкаши его загадку, сколько бы ни напрягались!

Он вывалился из автобуса в дупель пьяный, кое-как до¬брался домой, как был, в одежде, бухнулся на диван и провалился в сон. Жена Светлана укоризненно покачала головой, но ругаться не стала, знала, что с пьяным Малыше¬вым связываться бесполезно.

Утром он ушел на работу не поев, и Светлана отложила взбучку до вечера. На работе, а работал Генка слесарем в МТМ, деревенские мужики уже знали, что Малышев в район¬ном центре "отчебучил номер", и все допытывались, куда, все же, зовет Родина-мать? Он отмалчивался, отшучивался.

Но не такие деревенские жители, чтобы просто так пове¬рили. Малыш хоть пьяный и шебутной, но честный. Слово его - кремень. Если что-то сказал, значит - по делу. Но сколько ни приставали, Генка так ничего и не поведал. Он уже пожалел, что не сдержался в пивнушке на автовокза¬ле.

Светлана стояла на пороге дома и, как только Генка по¬явился в ограде, въедливо спросила:

- Так куда она зовет, Геночка? Родина-мать, куда зо¬вет-то?

"Вот твари, уже и Светке донесли. Деревня! На одном конце чихнут, на другом скажут: "Будь здоров!"

Ночью, прижимаясь к большому и теплому телу, Свет¬лана выговаривала мужу:

- Изменился ты, папочка Геночка. Как съездил по Волге, изменился очень. Что случилось-то, почему не поделишься? Я ведь тебе не враг какой, а жена твоя кровная, твоя полови¬на. Поделишься - легче будет...

- Да чем делиться-то? - наигранно отозвался Малышев. - Все о'кей! А про Волгоград я тебе уже рассказывал.

Чувствовала жена, что не договаривает ее Малыш, папоч¬ка Геночка, что-то не договаривает. И вообще стал он после поездки какой-то не такой. Как говорила ее мать, потерял себя. Уж не втюрился ли в кого там?

...Тихо посапывала Светлана, счастливо улыбалась во сне дочь Катька. Генка осторожно выбрался из теплой пос¬тели, пошел покурить в другую комнату. Курил, думал, всматривался в фотографии на стене. Здесь была и фото¬графия деда с бабушкой. Вот он, дед, морской пехотинец, вылитый Генка, смотрит с фото на внука. Такой же упрямый подбородок с ямочкой, такой же спокойный, уверенный взгляд.

Бабушка боготворила деда. Осколок снаряда, который Малыш привез из Волгограда, она завернула в белый пла¬точек и бережно хранила на божнице за темными иконами. "А вдруг, внучек, этим осколком мой Проша убит?" Вырас¬тила одна Генкину мать, замуж так и не вышла.

Рассказывала про деда, как он служил на Тихоокеанском флоте, в береговой обороне. Когда немцы прошли к самой Москве, Сталин был вынужден перебросить на защиту столи¬цы сибирские дивизии. Потом начался Сталинград, и опять спасла Россию Сибирь. Из Сибири, с Дальнего Востока дви¬нулись эшелоны. Днем и ночью шли. Дед дал телеграмму, что едет на фронт через Челябинск. Бабушка бросила все дела и, взяв дочку, Генкину мать, помчалась в город. Трое суток ждала на станции с маленькой девочкой, вглядываясь в лица проезжающих солдат, - мужа она так и не увидела. Бабушка вернулась домой, а через месяц получила письмо в треуголь¬ном конверте из Сталинграда: "Везли через Свердловск, во¬юем за Родину..."

Генка, когда был на Мамаевом кургане, два раза вста¬вал в очередь в Зал воинской славы, все хотел узнать, есть ли фамилия деда на мозаичных знаменах. Первый раз он не успел найти фамилию - очередь двигалась, фамилий - тысячи. Встал во второй раз - и вот она, родовая, деда и его, Генкина, естественно, - Ма-лы-шев... Малышев Прохор Ва¬сильевич, рядовой.

Когда вышел из темного зала, южное солнце ударило в глаза. Долго стоял, закрыв лицо руками. Хотелось поче¬му-то плакать. Пошел за монумент, сел в траву...

С товарищем из группы зашли в ближайшую стекляшку, выпили за деда. И тут к ним примазался один ханурик - при галстуке, в белой рубашке, но с несвежим воротнич¬ком, мужик по виду интеллигентный, но потрепанный.

- Плесните, мужики. Болею... - виновато попросил он.

Ему плеснули.

Выпили за деда Малышева и за всех павших.

- Парни, если еще одну бутылку возьмете, я вам такое рас¬скажу, чего не знает ни одна сволочь, не написано ни в од¬ной книге, вы мне понравились, - интеллигент в галстуке по¬казал на монумент Родины-матери, взметнувшей меч в бе¬лесом небе:

- Я такое знаю... Только, парни, не здесь. Здесь опас¬но. Лягавые шныряют.

Взяли несколько бутылок красного, укрылись в неболь¬шой впадинке в кустах, неподалеку от Родины-матери.

- Только так, парни. Вы меня не видели, не знаете, - предупредил интеллигент, жадно выпив вино, острый ка¬дык на худой шее дернулся вверх-вниз. - Земля здесь вся пропитана кровью... Солдаты называли курган "красным". Я преподаватель, историк... А вопрос сложный, философс¬кий даже. Касается этого монумента. Монумент, между прочим, полностью называется "Родина-мать зовет"... Поче¬му Родина-мать стоит вот именно так? И кого она зовет за собой?.. - глубокомысленно замолчал. По подбородку рас¬теклось багровое вино, похожее на кровь.

- Мы сегодня отплываем дальше, - заверил Малышев. - Никто ничего не узнает. Говори.

И рассказал им интеллигент такое, что просто в голове не укладывалось. Потом Малышев с товарищем еще раз ходили к Родине-матери, смотрели на монумент с разных точек, чуть на свой теплоход не опоздали. Да и поездка по Волге стала после этого не в радость.

...Подошла и бесшумно встала сзади Светлана, пере¬бив воспоминания.

- Чего не спишь?

- Не спится что-то...

Перехватив Генкин взгляд, устремленный на фотогра¬фию деда, сказала раздумчиво:

- Мама говорила, что она совсем плохо помнит отца.

- Я деда тоже не помню...

- Светает уже, - вздохнула Светлана. - Катерину пора в школу собирать.

Дед, как показалось Генке, неодобрительно смотрел на него с фотографии. Конечно, нехорошо получилось - сдуру последние деньги мужикам в пивнушке кинул. А Светлана ведь в райцентр посылала его за обувью: весна на носу, вся обувь прохудилась, дочке в школу ходить не в чем. Светлана молчит, пыхтит, но не ругает Генку. А чего ругать? Сам все понимает.

Приближались первомайские праздники. Обычно по всей деревне загодя развешивались красные флаги. Из земли лезла молодая нежная трава, деревья выкидывали лип¬кие листочки, окутываясь легким дымком. Флаги красиво смотрелись на фоне молодой зелени.

Светлана с утра наряжала дочку в белую блузку, повя¬зывала пионерский галстук и вела в школу за руку. Возле школы выстраивалась торжественная линейка, гремела музыка, люди поздравляли друг друга с праздником, пели песни, читали стихи, танцевали. В этом году - ничего. Даже флаги не вывесили - ни над конторой, ни над сельсове¬том, ни над школой. Сельсовет, тот вообще закрыли на замок, потому что советы ликвидировали. Власть в стране переменилась. Споров и разговоров по этому поводу было много, но каких-то выступлений или митингов не было - поговорят между собой и разойдутся. "Забились по домам, как крысы в норах, и каждый только о себе и думает. Эх, люди", - зло думал Генка. Всегда к первомайским праз¬дникам выписывали премии, награждали грамотами. В этом году - ни премий, ни поздравлений.

Встретил директора совхоза, высказал что накипело. Тот, мужик хоть и тертый, весь скособочился: "Ну, понимаешь, Ма¬лышев..." Первое мая никак не встретили, как будто и не было праздника вовсе. Вот этого Генка понять не мог. Думал, ну хоть День Победы власти отметят как следует. Но по всему было видно, что и День Победы как праздник новой властью не шибко признавался.

Обелиск воинам-односельчанам стоял напротив конто¬ры, по пути в МТМ, и был в запущенном состоянии - не побе¬лен, штукатурка местами облупилась, оградка поломана, а в надписи "1941-1945" отсутствовала цифра "5". Несколько раз за день проходил Малышев мимо памятника, а потом не вы¬держал - вырубил в МТМ из куска железа пятерку и сам при-делал ее. Встретил прораба, сказал, чтоб обелиск побелили хотя бы к празднику. Тот безнадежно махнул рукой: "А-а, из¬вестки нет. Да и рабочих нет. Рабочим платить надо, за так кто делать будет?" После такого откровения Генка сам побе¬лил памятник. И известки нашел, а надпись "1941-1945" пок¬расил пожарной нитрой. "Тебе что, больше всех надо?" - сер¬дилась Светлана, но было видно, что она одобряет Генкин поступок.

Девятого мая Малышев созвал всех родственников к себе домой. Пришли родители (Генка со Светланой сбега¬ли к ним утром, поздравили с праздником), бабушка, хоть и была совсем старенькая, жила она с Генкиной матерью. Пришел крестный, пришли тетки, из соседней деревни при¬ехал на "Ниве" дядя Коля, небольшой начальничек, детворы набежало.

Соседа Ивана Васильевича Нечаева, фронтовика, знав¬шего деда, посадили в красный угол. На пиджаке у него - целый иконостас. При малейшем движении ордена и меда¬ли тихо побрякивали, что приводило детишек в восторг.

Когда все уселись за праздничный стол (Светлана уж пос¬таралась!), дядя Коля, маленький, кругленький, встал из-за стола и произнес речь: "Учитывая исторические особенности нашей страны, героический опыт нашего народа..." Все во¬круг да около. А потом открыл бутылку шампанского. Сделал это ловко. Потряс, открутил проволоку и, наклонив бутылку под углом, оглушительно выстрелил пробкой в потолок, чуть не разбив люстру. Ни грамма вина не пролилось на белос¬нежную скатерть.

- С Днем Победы вас, дорогие! С великим праздником!

Все закричали "ура", а больше всех кричали и радовались пацаны.

Дядя Коля не воевал, но на пиджаке у него блестела юбилейная медаль "За победу над Германией". Мужик он был аккуратный и во всем любил порядок. Говорил много, как президент Горбачев, и слова у него были не совсем понятные. Говорит-говорит, камешки во рту ворочает, как бы проверяя свои слова на слушателях, а потом - раз! - и под¬ытожит. Вот тогда становилось понятно, что хотел сказать дядя Коля. И еще у него была манера такая: закончит пред¬ложение, пальчик кверху подымет, а сам внимательно свер¬лит собеседника глазками, сверлит. Но вообще-то его родня любила, никому он плохого не делал, а помогал многим, если не делом, то советом.

- Я как-то подсчитал, - рассказывал дядя Коля, подняв пальчик кверху, - только в нашей родне погибло на фрон¬те четырнадцать человек. Вот представьте, сколько бы они нарожали детей, а сколько бы их дети нарожали еще де¬тей. Это получается геометрическая прогрессия. Это полу¬чается очень много. Даже брать если по двое детей, то четырнадцать умножаем на два, получаем двадцать восемь, двадцать восемь умножаем на два...

- Давайте выпьем за наших отцов и дедов, что погибли на фронте! - поднялся крестный, здоровенный рыжий му¬жик, со стаканом в руке. - Я, Николай, не подсчитывал, родня у нас большая, не подсчитаешь. А народу полегло много. Вот за них, что на фронте полегли... Чтоб земля была им пухом!

Встали, выпили за погибших. После выпивки пошли раз¬говоры. Обсудили, почему войну растянули аж на четыре года. Обсудили "неправильную политику" Сталина. Родствен¬ник со стороны Светланы, рьяный спорщик, прозванный Де¬мократом, возбужденно махал руками и, встряхивая черны¬ми патлами, доказывал, что Сталин был "форменным придур¬ком".

- Границы на Западе открыты, а этот придурок все войска на Дальнем Востоке держал. Вот дядя Митрофан рассказы¬вал: одна винтовка на десять человек была... А ведь доктор Зорге доносил ему, что войны с Японией не будет, война бу¬дет с Германией! А потом НКВД доктора Зорге само же и под¬ставило. Это я у Волкогонова, кажись, вычитал.

- При Сталине порядок был, - тихо заметил фронтовик Нечаев. Все на него посмотрели. - А сейчас - бардак.

Его поддержал крестный, возбужденно забасил:

- Придурок войну выиграл. А сейчас, начнись война, кто за страну воевать пойдет? Армию обосрали, развалили, Жукова - обосрали, все обгадили, все развалили. Ракеты давай уничтожать, ядерный щит... Нет, это дурость, сплош¬ная дурость! А Волкогонов твой - обыкновенная сука. И предатель. И-эх, Россия!..

- Тост за Россию! - предложил энергичный дядя Коля. Выпили за Россию. Не отстал и Демократ, сказав: "За Россию я выпью". Фронтовик Нечаев тоже выпил. Когда он поднимал стопку, иконостас у него, как всегда, позвани¬вал.

Чей-то голос прозвучал за столом внятно и громко:

- Вся страна, весь народ надсажался, чтоб немца одо¬леть, а они с ним опять заигрывают. Совсем скурвились, паразиты. Прохор бы в гробу перевернулся, увидев такое. Да гроба-то нет.

Крестный все басил:

- А этому поганому меченому, чтоб ему ни дна ни покрыш¬ки... "Лучший друг Германии... Лучший немец..." Тьфу, мате¬риться хочется. Что, за Мишку-меченого умирать будете? Не будете. А за Сталина умирали.

- Ты не прав, дорогой, - поправил крестного умный дядя Коля, подняв пальчик. - Умирали за Родину. Вот за нее можно умереть. А что такое Родина? - обратился он к па¬цанам, вертевшимся тут же. - Ну, кто смелый?

- Родина?.. Это мы с вами! - быстро нашелся один из па¬цанов.

- Какой молодец! Ты прямо гений. Дай я тебя расцелую, - завыламывался дядя Коля. - Как просто сказано: "Родина - это мы с вами!"

Патлатый Демократ прицепился к дяде Коле:

- Дядя Коля, ты партбилет-то свой сдал или в землю зарыл?

- Какой ты противный, Володька, - сдерживая себя, от¬ветил дядя Коля. - Так под кожу и лезешь. Я партбилет не выкидывал и в землю не зарывал. Он у меня всегда в кармане, возле сердца. - Дядя Коля положил руку на грудь. По¬том достал партийный билет и показал его.

Все удивленно раскрыли рты, а ершистый Демократ ехидно заметил:

- Надо же! Так ты, дядя Коля, у нас красно-коричневый? А как насчет всемирного Интернационала?

- Мы не про Интернационал, мы про войну разговор ве¬дем! - ушел от прямого ответа дядя Коля. - Я вначале русский, а потом уж коммунист. А что касается Сталингра¬да, где погиб дядя Прохор, то там полностью уничтожили пять армий врага: две немецких, две румынских и одну итальяшек-макаронников. Тридцать две отборных дивизии! Это тебе не шутка!

- Дядя Коля, да наши оболтусы воевать-то толком не могли. Войну на четыре года аж растянули... Все командо¬вание перед войной расстрелял Сталин-придурок. По ра¬дио слыхал, что говорят?

- Смотрю я на тебя, Вовка, и думаю: русский ты или нет? - сощурился дядя Коля сочувственно. - Русский мужик завсегда хлебопашец и воин. Сколько наших полегло, зна¬ешь? Наших, русских мужиков?

- Да этот придурок, чтоб себя увековечить, готов был миллионы положить, как же - Сталин-град! - не отступал Володька Демократ. - Советские генералы солдат не жалели. Трупами немцев завалили, трупами. А Жуков хваленый?.. Сколько он солдатских жен вдовами сделал? А-а?

- Он тебя, дурака, защищал. Если бы не Сталин с Жуко¬вым да вон не дядя Прохор, ты бы где-нибудь в немецком концлагере давно сгнил. Вернее, наши родители. И нас бы на свете не было, - сказал дядя Коля, подняв палец. - Ты вон у фронтовика Нечаева спроси, как воевали и кто такой Жуков.

- Да мы всю жизнь, семьдесят лет, в концлагере жили! - тряхнул черными патлами Демократ.

- Дурак ты, Володька, - сказал дядя Коля. - Историю надо изучать, а не Волкогонова читать. Да, здорово тебе дерьмократы мозги прополоскали. - И продолжал: - Немцы страсть как боялись морскую пехоту. Они называли ее "черная смерть" (дядя Коля был начитанным). Американцы, конечно, люди меркантильные. Меркантильные означает хитрые. Они, эти хитрые американцы, предлагали из Сталинграда город-музей сделать, не восстанавливать. А новый Сталинград пос¬троить рядом. А из разрушенного, из руин, деньги качать. Ну, туристы там приезжали бы со всего мира и так далее. Но Ста¬лин город восстановил. А зачем же земли плодородные за¬нимать? Опять же, кто бы к нам поехал, ведь железный зана¬вес был. Сталин мудрый был, все предвидел.

... Телевизор работал на полную катушку, женщины за сто¬лом стали петь. А дядя Коля, стараясь перекричать женщин и телевизор, повысил голос.

- Докатились! - кричал он. - Смертность на Руси превы¬шает рождаемость, скоро вымрем!

- Так это вы Россию довели, вы, коммуняки красно-ко¬ричневые! - орал ему в ответ Володька Демократ. У него за¬висла капуста между губ.

- Капусту убери, Демократ, - сердито сказал дядя Коля. А крестный уже изрядно накачался и тыкал в портрет деда:

- У него надо спросить, у дяди Прохора! Он бы всех рас¬судил. Морская пехота - это, брат, великое дело!..

Володька Демократ только руками махал: "Ну, чего, мол, с дураками спорить!" Женщины под ручки увели его подальше от греха. Володька упирался и угрожающе тряс черными, как смоль, патлами.

- Праздник вот, - сказал дядя Коля, - а радости боль¬шой нет. Вспомните вы еще коммунистов! Вспомните! - Выпил, ладошкой прихлопнул стакан, сказал в сердцах: - И чего коммунисты вам плохого сделали?

Малышев забыл на время о своей навязчивой идее. Но разговоры про Сталинград разбереди¬ли его душу. А тут еще Светлана с дочкой вытащили фотогра¬фии волжские. Гости стали их с интересом рассматривать.

- Ну, ты, Геннадий, молодец! - ахал крестный. - Надо же, возле пушки снялся. А может, из этой пушки дед твой Прохор стрелял?

Его поправили.

- Он же морской пехотинец был. Чего мелешь?

- Морской пехотинец. А морская пехота, что, по-ваше¬му, только в атаку со штыком ходила? Нет, брат, морской пехоте на войне все приходилось делать. Даже из пушки стрелять...

С крестным согласились.

Генка стал рассказывать про Сталинград.

- Так что, новый город, Геннадий?

- Новый. Чистый. Весь белый. Только одну изуродован¬ную мельницу оставили как память. А в доме сержанта Павлова, который столько обороняли, сейчас люди живут. Детишки в песочницах играют.

- Да-а? - удивлялись гости. - Вот и наш дедушка где-то на этих улицах згинул. Слава ему вечная!

Дядя Коля вытащил брошюрку из вороха фотографий про Мамаев курган, нашел место и громко зачитал:

- В братских могилах на Мамаевом кургане захоронено тридцать шесть тысяч воинов...

Помолчал. От себя добавил:

- Но это, конечно же, не все. Поиск погибших продолжает¬ся... Это ведь страшно подумать - сколько народу полегло. Жуть!

Неугомонный Володька Демократ опять влез в разговор и стал, как всегда, ехидничать:

- Дак под приказом гнали: "Ни шагу назад!" За отказ - расстрел! Политруки сзади с пистолетами шли!

Гости зашумели. Кто-то был согласен, кто-то - нет. А дядя Коля возмутился:

- Вовка, не знаешь - не болтай! Политруки всегда впе¬реди шли! Расстреливали предателей и изменников.

- Да каких предателей?

- А что, мало их было? Отступать за Волгу было нель¬зя: потеряли бы Родину! Понял?! Пацан ты еще в таких делах разбираться! - дядя Коля не скрывал уже своего возмещения, покрылся багровыми пятнами.

Старик Нечаев своим негромким глухим голосом посетовал:

- Не пришлось мне в Сталинграде воевать, не пришлось. Все фронта прошел, а в Сталинграде не был...

А Генку распирала тайна, которой он владел и которую чуть было не выдал тогда в пивнушке. Нет, почему же он должен молчать, почему не рассказать хотя бы родичам? Ну, дал себе зарок никому ничего не рассказывать, но на¬род же должен знать правду. Его, Генку, в советской шко¬ле честности учили. Но это же нечестно - знать такое и молчать. От этих мыслей Генку в жар бросило. Ладно! Налил гостям, себе побольше, поднялся.

- За Сталинград! - прогудел крестный.

- Так, дорогие гости, - начал Генка, - сейчас я вам всю правду расскажу. А правда - она горькая.

У Светланы в глазах мелькнули беспокойные сполохи:

- Папочка, да обожди ты со своей правдой.

- Нет, пусть говорит. Правда - это великая сила. На прав¬де Русь держится, - сказал дядя Коля.

И Малыша понесло. Он сгреб на столе закуску в одну сто¬рону, кинул на стол голубой шарфик Светланы, к шарфику приставил выпитую бутылку "Советского шампанского".

- Вот река Волга, а вот монумент "Родина-мать", - тут Генка схватил тарелку с остатками винегрета, перевернул ее и для наглядности поставил бутылку на тарелку. - На холме стоит Родина-мать! Где Россия? Где Германия? Вот Россия, - махнул одной рукой Генка, - а вот Германия, -махнул он другой рукой. - Как известно, Волга течет с севера на юг. Вот у нас север, вот юг. Немцы на западе. Мы, рус¬ские, - на востоке. Значит, Родина-мать должна стоять лицом к Германии и звать за собой народ вперед, на врага! Немцы-то ведь с запада шли. А что получается? Она стоит спиной к Германии и рукой еще зовет немцев за собой. Куда? На-а Рос-си-ю!..

Гости уставились на стол, заставленный тарелками и бу¬тылками, вернее, на шарфик, который изображал Волгу, и на бутылку шампанского на тарелке, изображавшую памятник. Наконец-то до всех стал доходить смысл сказанных слов.

- М-да, - коротко и неопределенно сказал дядя Коля, выпучив свои рачьи глаза и вперив взгляд в бутылку из-под шам¬панского. - Нет, тут что-то не так. Вот Волга, вот памятник...

- Все правильно. Зовет Германию на Россию! - зашумел крестный, еще толком не разобравшись.

- Вот вам и коммунисты! - тряхнул черной головой Во¬лодя Демократ.

- Как же это? - растерянно произнес кто-то за столом. - Неужели это правда? Неправда, не верю! А дядя Коля отклеился, наконец, от стула:

- Ну, Геннадий, ты даешь! Это дело... Это дело... Поли¬тическое, - пальчик взметнулся кверху. Он задохнулся от негодования, подыскивая слова. - Это же, это же... Вре¬дительство!

Родители, бабушка сидели молча. Они, старые люди, ничего не поняли. Фронтовик Нечаев тоже не уразумел суть Генкиного рассказа. Он всего-то и понял, что рассказал тот о чем-то жутком. А Светлана, все сообразив, деланно-весело обратилась к гостям:

- Давайте лучше песни петь. Ну их, мужиков, с их про¬блемами!

- Правильно, праздник ведь! - загалдели женщины.

- Прости, дядя Прохор, прости! - рыжий крестный упал на колени перед портретом деда, по щекам покатились слезы. - Мы вот живем, радуемся жизни, а ты... Лежишь в сталинградской земле, и где могилка твоя, даже никто не знает... Прости нас, дураков... Прости...

Подошла бабушка, посмотрела на фото, перекрести¬лась. Строго сказала:

- Ну, будет вам. Прохор был веселый человек. Хватит рыдать-то.

Дядя Коля увлек Генку на кухню, плотно прикрыл дверь, заговорил, сдерживая волнение:

- Кто тебе все это рассказал? Откуда ты все это взял? Неужели своей башкой дошел? Это ведь такое дело, такое дело... Это же заговор. Империалистический заговор. Стоит, меч подняла, зовет... А зовет-то, оказывается, не туда. На Россию зовет! Да-а... Геннадий, говори, откуда это у тебя? Кто тебе эту тайну открыл? Кто?

- Мужик один.

- Какой мужик? Кто такой?

- Когда по Волге плавал. На Мамаевом кургане подошел один.

- Чокнутый?

- Да нет, нормальный вроде.

- Да они сейчас все чокнутые, а вроде бы нормальные. Вот послушаешь телеящик - с ума свихнешься. Да, дела...

- Я, дядя Коля, столько лет держался, никому не говорил ничего. А сейчас перестройка, гласность, плюрализм мне¬ний...

- Перестройка, гласность, плюрализм мнений! - сплю¬нув, передразнил дядя Коля - Ты не понимаешь, что нас окружают враги? Эти враги всегда зуб на Россию имели. Всегда войной шли. И перестройку эту хренову они затея¬ли. А сейчас что происходит? Не понимаешь? Это вон бабы, глупый народ, им простительно, а ты же в советской школе учился, сын пролетариев. Ты ведь по бесплатной путевке еще в Сталинград-то ездил, за счет советской власти. Сей¬час не поедешь, сейчас горбатиться на них, буржуев, бу¬дешь... Заговор против России. Заговор. Неужели не по-нимаешь?!.

- Понимаю.

- То-то, понимаю...- дядя Коля немного успокоился. - А этот мужик, который тебе рассказал, он, может, агентом КГБ был? КГБ, оно ведь везде было, везде свой нос сова¬ло. Но опять же - зачем им такие слухи распространять: мол, не туда зовет?

- Да мне кажется, он просто... Ему надо было выпить, вот он и ходил, сшибал бутылки. Историк, говорит.

- Нет, это он точно подметил, историк твой. Зовет-то она не туда...

Крестный ворвался на кухню с бутылкой:

- "...Порохом пропах, это праздник с сединою на висках... Это радость..." Давайте, мужики, выпьем!

Дядя Коля вежливо, но настойчиво выпроводил крестного из кухни.

- Карту надо, - сказал дядя Коля. - Проверим.

Позвали дочь Катю, похожую на матрешку с глазами-пуговками. У нее карты не оказалось.

- Ну-ко, глазки-пуговки, быстро, чтоб одна нога тут, дру¬гая - там! - приказал шутливо дядя Коля. - Найди нам карту. У подружки спроси.

Катя принесла учебник, в котором была карта. Учебник положили на стол. Дядя Коля впился глазами, тыкал пальцем.

- Так... Вот матушка Волга. Вот у нас север, вот юг, вот Ста¬линград. Значит, стоит, говоришь, она спиной к западу? Да, так и есть. Все правильно. Прав Геннадий, твой историк. Эх, я думал, может, ошибка. На Россию зовет, на Россию! - дядя Коля потерянно заморгал глазами. - Что делается! Понять не могу, как такое могло получиться? Партийные органы, КГБ, пресса... Ну, художники, скульпторы эти - гнилая творческая интеллигенция. Они больше всех о перестройке орали. Му¬зыканты еще долбаные... Ху-до-о-жники!.. - презрительно сказал дядя Коля. - Бездельники, пьяницы. Свобода им, ви¬дите ли, нужна. Свободы им все мало. И вдруг напрягся весь, догадка мелькнула в глазах. - Слушай, Геннадий, а фами¬лия скульптора как, который Родину-мать сотворил? Не помнишь?

- Вучетич.

- Ву-те-чич, - с трудом повторил он. - Не русская фами¬лия. Подозрительная...

- Да нет. Он в Германии памятник воину-освободителю еще сделал, в Трептов-парке стоит.

- С девочкой который? Знаю. Прекрасный памятник. Уби¬рать немцы хотят. А архитектор?

- Архитектор? Яков Белопольский, кажись.

- Тоже подозрительная фамилия...

- Он тоже в Трептов-парке Воина делал. Нам рассказы¬вали...

- Понять не могу. Это что же получается? Заслуженные советские люди, хорошие люди, а такую свинью подложили. Может, их купили?

- Да кто их купил?

- Кто-кто? Все в этом мире продается и покупается. Кто? Враги наши. Те, которые у нас сейчас демократию насаж¬дают. Разведка, наконец. ЦРУ, Моссад... - лицо дяди Коли из красного стало серым, глаза по-нехорошему заблестели. Он выдохнул:

- Масоны действуют! Их штучки!

Генка испугался за дядю. Чего доброго - еще кондраш¬ка хватит.

- Дядя Коля, кто такие?

- Эх, Геннадий... Читать надо больше. Масоны? Да ну их. Не твоего ума это дело, - дядя Коля горько крякнул. -Эт-та очень н-не-хо-ро-шие люди. За-го-вор-щи-ки...

Дядя Коля совсем расстроился. Обильная испарина вы¬ступила на лбу, но он не вытирал ее. Таким Малышев его не видел.

- А ведь столько лет верили, сколько лет голову моро¬чили. Обидно за Россию. Очень обидно.

- А мне, дядя Коля, не обидно? - расчувствовался Ген¬ка. - Я три года никому ничего не рассказывал. Все в себе держал.

- Ничего, Геннадий, ничего. Россия подымется. А все эти перестройщики, все эти гайдары, бурбулисы, чубайсы... Стряхнет Россия их со своих плеч.

Было так противно на душе. Муторно, гадко. Везде бьют и обижают русских. В Эстонии, в Латвии, на Кавказе... За что воевали? Как жить дальше? Что делать? А тут еще какие-то масоны...

- Э-эх, напиться хочется, - потерянно сказал дядя Коля, и глаза у него повлажнели. - Принеси-ка водки, Генка. Или крестного позови.

Крестный ввалился в кухню с бутылкой, он пел все то же:

- "...Порохом пропах, это праздник, со слезами на глазах..." Дя-дя Ко-ля-я...

Дядя Коля обнял крестного и Генку, и вдруг по его глад¬ким щекам покатились слезы. Крестный и Генка обалдело смотрели на родича. Но дядя Коля быстро собрался с духом: потер виски, подвигал лицом, сделал улыбку.

- Наливай по сто грамм фронтовых! - махнул он рукой. И, выпив "фронтовых", снова подвигал лицом и, хлопнув Генку по плечу, сказал:

- А теперь пошли к народу. Объясним.

А в соседней комнате-зале пир шел коромыслом. Жен¬щины пели голосисто. Так, что дрожали стекла в окнах. Демократ Володя смешно махал руками и плясал посреди зала в окружении женщин.

Одна из женщин, разбойная Дуся Пономарева, голоси¬ла частушки с "картинками":

                Перестройка, перестройка...

                Я и перестроилась –

                У соседа хрен побольше –

                Я к нему пристроилась...

Дядя Коля вышел из кухни, все разом примолкли и ус¬тавились на него. Демократ перестал плясать и, убрав с лица патлы, громко спросил, чтобы слышали все:

- Дак куда она зовет-то?

- Господа! - сказал дядя Коля и ощупал родичей хит¬рым, веселым взглядом. - Господа! Мы тут посовещались и пришли к выводу: Родина-мать зовет пра-виль-но. Она зовет за собой народ на врага. Она, Родина-мать, правильно зовет! Это тут Геннадий, понимаешь, напутал немного. Ну, выпил, бывает...

Крестный уже мало что соображал, но тем не менее гарк¬нул:

-Ура-а!

Все радостно подхватили, закричали, замахали руками.

- Тост за Родину!

- За нас с вами!

- За Победу!

- За Сталинград!

Потом они пели, танцевали. Спели "По долинам и по взгорьям", "Скакал казак через долину", "Растет в Волгограде березка", "На побывку едет" и многое другое. Отвели душу. День Победы отметили хорошо. Гости разошлись, разъеха¬лись. Дядя Коля уехал домой через день. Садясь за руль "Нивы", еще не протрезвев, поднял по привычке указательный палец квер¬ху, категорично изрек:

- Геннадий, запомни: никому, никогда не говори о чем рассказывал. Никому и никогда!

Тут, как назло, шел один рабочий, одетый, как и полага¬лось, по-праздничному. Увидев Генку, заорал:

- Эй, Не-туда-зовет, с праздником!

Хотел Генка врезать мужику за Не-туда-зовет, но дядя Коля замял конфликт, а Генку послал за вином. Тот вынес в круж¬ках. Тут же, на улице, выпили. И дядя Коля миролюбиво ска¬зал:

- Великий праздник, мужики! Дожить бы до пятидесяти¬летия Победы. Ох, погуляем! - выпил, вытер губы и поехал в свою деревню...

А дела в совхозе, да и в стране тоже, совсем "крутые" пошли: совхоз превратили в акционерное общество, зарпла¬ту перестали платить и не платили ее несколько месяцев - нечем. За неуплату долгов, бывало, отключали в бывшем совхозе электричество - сидели в темноте, жгли свечи. В школе, где работала Светлана, зарплату тоже выдавали с большой задержкой. Учителя организовали забастовку, постояли в пикете пару дней возле здания районной адми¬нистрации. Этим дело и кончилось. А совхозный детсад вообще закрыли. Столовая не работала, баня - тоже, гля¬дела пустыми глазницами выбитых окон. Раньше, если тащи¬ли стесняясь, то сейчас воровали в открытую все, что можно было. Особенно старалось начальство. Директор, сейчас председатель АО, скупил на подставных лиц всю технику и строил в райцентре шикарный особняк. На работу, по привы¬чке, иногда ходили.

Соберутся мужики на МТМ, посидят, побездельничают, потом сбросятся, гонца пошлют в магазин, а в магазине чего только нет, - пей не хочу, полный набор, вся заграни¬ца: "Черная смерть", "Бычья кровь", даже "Ельцин" с "Жириновским" и "Распутиным".

- Папочка Геночка, ты только не пей, - просила Светлана. - Держись. Пить будешь - пропадем.

Но Малышев не выдерживал, иногда напивался и куро¬лесил:

- Говорил я вам: не туда зовет она! Не туда! Не верили, аошники драные! Это же козе понятно - уделали нас капи¬талисты, сэ-шэ-ашники долбаные...

Некоторые понятливо кивали головами, другие возму¬щались:

- Чего мелешь? К демократии идем! К рынку! Скоро, как в Америке, жить будем!

- Какая Америка?! Тупорылые вы все! Никакого поня¬тия. Пейте водку и порнуху смотрите, вот ваш удел. Разорвут Россию на части. Спасать надо Родину...

- Тебя спасать надо, Не-туда-зовет...

Прозвище к Малышу приклеилось крепко. Первое вре¬мя Генка обижался, лез драться. Потом смирился. Даже Светлана, бывало, забудется и скажет Не-туда-зовет вместо папочки Геночки. А вот кто кого и куда зовет, в деревне не помнили. И не знали. И это было, наверное, хорошо, что не знали.