Однажды в райцентре
Взгляд ощупал панно-плакат, попрыгал по деталям, задержался на мощном сократовском черепе вождя, прошелся по его коренастой фигуре. Хорошо владеет техникой художник, ничего не скажешь, - экспрессия в фигуре, дана в развороте. Взгляд скользнул по указывающей руке, остановился на ладошке. Что такое?! Раз, два, три, четыре, пять… шесть. Шесть пальцев?! Не может быть! Вавилов начал считать снова. Опять шесть. Да что такое?! «Это, наверное, с пива у меня в глазах двоится, - подумал пенсионер. – А может от усталости? Целый день пролазил в райцентре» (Яков выпил пива в столовой ну и, как полагается, «сто грамм на посошок»). Яков зажмурил глаза несколько раз, вновь сосчитал. Шесть!
Толстомордая тетка, нагруженная кошелками, с интересом наблюдала за пенсионером.
- Чегось ты шепчешь-то? Молишься, штоль?
Вавилов отвернулся от толстомордой, отошел в сторону, поглазел на пустую площадь перед административными зданиями. Бетонная трибуна, маленький памятник Ленину над трибуной. Чин-чинарем, все как у людей. Успокоившись, посчитал снова. Выходило – шесть. Тогда он обратился вежливо к девице, стоявшей тут же на остановке.
- Что-то с глазами плохо стало. Ну-ка, молодая-интересная, помоги мне. Сколько пальцев у Ленина?
- Пять! – не задумываясь и не особо вникая о чем это он, ответила она.
- Да нет. Вон Ильич нарисован на картине. Что-то считаю – все шесть получается.
Девица стрельнула глазками на панно, на которое указал ей Вавилов.
- Шесть! – быстро сосчитав, сказала она, и глаза ее расширились от удивления.
Тут подошел местный автобус, девица и тетка уехали. А Яков Вавилов остался дожидаться своего.
«Да-а, интересные дела творятся… у вождя мирового пролетариата – шесть пальцев, а смотришь в целом – все нормально нарисовано…» Вторая рука вождя засунута в карман и сколько там было пальцев – не видно. «А вдруг там, в кармане, фига нарисована?» - с ужасом подумал Вавилов. Он стал размышлять об увиденном: «Висит на самом видном месте, на райкоме партии, никто не обратил до сих пор внимания. Как так?»
Автобус пришел с опозданием, и Вавилов уехал в свою Николаевку, село грязное и неуютное. Пока ехал в автобусе, все думал о Ленине. «Деньги-то немалые содрали художники, а нарисовали какое-то непотребство… Эх-х, разболтались вконец люди». Вавилов давно заметил, что люди стали совсем не такими, какими были они во времена его молодости. Не хотят работать, в начальники все лезут. У них в колхозе начальников развелось как собак нерезаных: инженеры, экономисты, бухгалтеры, энергетики, механики… Конечно, техника на поля вышла, о чем мечтал Ленин, люди грамотные стали, но ведь кто-то должен на земле работать? Сидеть за столом легче, конечно, чем на тракторе…
Приехав домой, Вавилов не стал распространяться об увиденном – мужик он был неспешный и рассудительный, с кондачка не привык делать. С женой, правда, поделился своими заботами. Баба Зина, выслушав его «рассуждения» о шестипалом Ленине, беззлобно заметила:
- Ну и што? Может, у него шесть пальцев и было, не как у людей. Он же человек был особенный. Вождь…
- Чего мелешь? Он был человек обычный. Только жизнь свою посвятил нам, простым людям. Оттого его народ и признал.
- Х-хе, народ признал!.. А ты што, не помнишь, как твоего отца раскулачили?
Все помнил Яков, и как отца раскулачили и выслали на шахты, и как рос он у родственников, свое голодное и сиротливое детство.
- Это, бабушкин (он любя иногда так называл бабу Зину – «бабушкин»), время такое было, чего сейчас говорить. А раскулачивал, между прочим, не Ленин, а Сталин.
- Да ну их всех, Яша. Чего тебе этот Ленин дался? Пять у него пальцев было или шесть, тебе-то што?
- Как што? – не соглашался с супругой Вавилов. Не дело это!
Мысли о Ленине не оставляли пенсионера. Он решил сходить к местному учителю истории. Можно было пойти к парторгу, парторги – они все знают. Как говорил его друг Минька Ерошкин: «Если хочешь узнать истину – шуруй к парторгу». Но колхозного парторга Яков недолюбливал за его заносчивый и высокомерный характер. Да и болтун и бабник был известный.
Учитель нисколько не удивился приходу Якова, разговор завел об истории и роли личности в ней, критиковал Брежнева за «старческую вялость и бюрократизм, за узколобость и за дочку Галину», - говорят, пьет она у него безбожно. Учитель был из самых бедных крестьян. Вавилов хорошо знал его покойную мать – бывшую активистку и организатора первой коммуны, которую потом преобразовали в колхоз «Труд». Юным ленинцам в школе она рассказывала, как боролись за Советскую власть в деревне, за выполнение лозунга «Ликвидируем кулачество как класс!», как вешали богатым мужикам позорное рогожное знамя на ворота. (Рогожное знамя – сшитое из грубой рогожи; это означало, когда его вывешивали, что богатей не признает Советскую власть и с ним надо бороться).
Яков незаметно повернул разговор к Ленину. Учитель был влюблен в историю и Ленина, показал Вавилову свою небогатую библиотеку, любовно гладил книжки по разноцветным переплетам. Он любил также поэта Маяковского и с жаром читал его стихи по памяти.
Но тленью не взять –
ни земле, ни золе –
первейшее в Ленине
- дело
«Большой человек был, чего там… Но сколько же было у него пальцев?» - думал Вавилов, слушая учителя. Спрашивать напрямую постеснялся – вдруг еще обидится на вопрос. Он рассматривал ленинские книжки, вынутые из шкафа, всматривался в фотографии. Руки у вождя крепкие… а вот пальцы сосчитать было трудно.
Распрощавшись с учителем, Вавилов отправился в библиотеку при клубе, думая: «Надо было спросить все-таки у историка насчет пальцев. Ну да ладно, правильно сделал, что не спросил, зачем ленинца расстраивать?»
Библиотекарша Валентина, худая и бледная женщина, натащила Якову книг и альбомов про вождя – целый стол, заметив при этом: «Что, Яков Захарович, Ленина взялись изучать? Никак под старость в партию решили вступать?..» Весь день сидел Яков в библиотеке. Нашел то, что искал. Вот Ленин за чтением газеты «Правда» - пять пальцев. А вот на фотографии, где Ленин и Сталин сняты в Горках и где Ленин сидел, сцепив руки на животе, не разобрать. Зато на других фотографиях, сделанных с кинопленки, все видно четко: вот Ленин поднял в приветствии руку к фураге – «Верной дорогой идете, товарищи», вот Ленин на Красной площади 7 ноября 1919 года с доброй улыбкой машет людям… Против факта не попрешь. С сердца как камень спал.
«Да, может, это ему подхалимы да лизоблюды подрисовали пять. Они, подхалимы, все могут. Было шесть, нарисовали пять», - заметила ехидно баба Зина, когда он сообщил ей приятное известие о «самом человечном человеке». Но чего с недалекой бабой спорить?
Засобирался в райцентр. Своей супруге Вавилов не стал объяснять, что поехал в «райен» именно из-за Ленина. Мужик Вавилов честный, всю жизнь трудяга, не потерпит он издевательского отношения к вождю. Не должен висеть шестипалый Ильич на виду у всего района. Своей бабе Зине придумал тысячу причин, что в «райен ему край необходимо».
Еще из автобуса увидел эту злополучную ладошку с шестью пальцами – с дороги даже видно. Походил по маленькой уютной площади, поглядел на панно с разных точек. Хороший плакат, ничего не скажешь, но эти шесть пальцев… Сходил к трибуне, его съедало любопытство: а у скульптуры Ленина тоже шесть? Художник и скульптор как сговорились – тут и там Ленин был изображен с поднятой рукой, второй рукой он держал книжку. Скульптура была маловата для площади, как отметил Яков, - карлик какой-то. Но пальцев на правой и левой руке было по пять.
Затем Вавилов отправился в райком. В трехэтажном, из силикатного кирпича здании полно организаций: тут тебе и райисполком, райком профсоюзов, финансовое управление и управление сельского хозяйства, районо и отдел культуры, спорткомитет… Походил по коридорам, позаглядывал в кабинеты. Все куда-то спешили, что-то делали, что-то писали, звонили телефоны, стучали пишущие машинки, важно ходили расфуфыренные дамочки. Решил, что шум подымать среди райкомовцев не стоит, а надо действовать незаметно, как Штирлиц во время войны. Пошел в Дом культуры искать художников, может они что-то знают.
Дом культуры – переделанный Храм Божий. Купола и колокольню снесли уже после Отечественной, укоротили, настелили новую крышу, стены оштукатурили и покрасили розовым колером – не догадаешься, что когда-то это был «очаг мракобесия» и в него ходили неграмотные людишки. У технички спросил про художников.
- Один у нас художник – Толька Пастухов.
Художник оказался невысокого росточку, с длинными жилистыми руками, быстрый в движениях, верткий как угорь и говорливый – тысяча слов в минуту.
- Из Николаевки? Давай твой портрет напишу!
- Меня рисовали. Хватит, - похвастался Яков. – Я раньше в передовиках ходил.
- Было такое дело, - согласился Пастухов. – Сухой кистью делали. Врастирочку. Сейчас на фото шлепают.
Художник показал Вавилову эскизы оформления площади, и пенсионер с интересом рассматривал их – не погасла в нем творческая жилка. Наконец, осторожно поинтересовался, не знает ли он, кто рисовал Ленина.
- Я делал, - отмахнулся художник. – Халтура. Я их, этих Лениных, сотни переделал.
«Понятно теперь почему ты шесть пальцев нарисовал», - подумал Яков. Он сказал художнику о неправильно нарисованной руке. Художника это нисколько не обидело. Захохотал:
- Д-да ты чего-о? Вот это фокус! К празднику прибежали из райкома – быстрей-быстрей, работы навалом… Вот и переборщил.
«Ничего себе – переборщил». Сказал незлобиво:
- Надо к работе ответственней относиться.
- Да ну их на хрен, не мы для них, а они для нас! – размахивая кисточкой, сказал художник.
- Но Ленина-то с шестью пальцами ты нарисовал, а не «они». А «они» это дело, если раскроется, так не оставят.
- Да-а? – задумался художник. – Правильно ты говоришь, Яков. И откуда ты такой разумный взялся на мою голову? Висел бы тихохонько себе Ильич и висел…
- Ты этим не шути. Это дело очень даже серьезное. Потом тебе отвечать…
- Ты посиди, я мигом! – Пастухов выскочил из комнатенки. Вернулся неунывающий. – Ты прав, с тебя пол-литра – шесть пальцев у Ленина. А-а, сойдет!.. Никто не заметил, кроме тебя. Глазастый ты, Яков.
- Раньше за такое дело тебя бы на Колыму упекли или в тюрягу упрятали – вздохнул Вавилов.
У Пастухова застыло на миг лицо и на лбу выступил мелкий пот.
- Верно говоришь. У меня дядька двадцать лет на этой самой Колыме отсидел. А делов-то всего – частушку спел. Приехал – ни одного зуба. Так… Что же делать? А ты, Яков, мне не поможешь? Панно надо снимать… Нет, это не годится. Слушай, а если с лестницы? Найти длинную лестницу, и я мигом подмалюю с нее.
- А если кто увидит? Спросят, что вы делаете без разрешения на стене райкома партии?
- А я скажу, - Пастухов быстро заходил по комнатушке, - скажу… галстук Владимиру Ильичу подправляю, нарисовал, мол, неточно.
- Ну, это вариант, - согласился Яков. Разоткровенничался: - Я ведь, Анатолий, сам когда-то рисовал. Красок тогда не было, кистей тоже… у всех свиней щетину с хвостов повыдергивал. А вообще-то, я всю жизнь на тракторе проробил…
- Ну и молодец, на тракторе – оно лучше. Спокойней. Помоги, Яков, лестницу принести, а-а? Я тебе бутылку поставлю.
- Да я и без бутылки тебе помогу. Такое дело…
Пошли к завхозу узнать про лестницу. Завхоз послал посмотреть на улице у задней стороны Дома культуры. Лестницы там не оказалось. Завхоз ругался: «Электрики, сволочи, уволокли, они тут проводку ремонтировали».
- Ладно, Яков, пошли искать лестницу, а потом будем думать дальше, что делать.
Обошли половину райгородка, но лестницы так и не нашли. Сходили и к электрикам. Одну, длинную, подсмотрели в гараже, но механик не дал ни в какую. Наконец, у одной из оград Яков увидел лестницу, сбитую из двух жердей. Договорившись с хозяином, поволокли её к райкому партии. Поставили рядом с панно, но… Во-первых, лестница оказалась коротковатой и не доставала до руки вождя, во-вторых, если бы и была длинной, то наклонив её на панно, продавили б материал. Эту мысль высказал Яков. «А ты сообразительный», - похвалил пенсионера художник. Как ни крути, а вариант с переносной лестницей отпадал. Вавилова осенила мысль:
- Давай, Толя, пожарную машину подгоним. Лестницу пожарник подымет, и ты с лестницы все исправишь.
- Да ты гений, Яков! – восхитился эмоциональный Пастухов. Но через минуту сник. – Кто нам пожарку даст? Это надо с начальством разговаривать. Вопрос в верхах решать. – И он ткнул пальцем в райком.
Возле них остановился любопытствующий старичок с авоськой.
- Пошли! Нечего сидеть! – решительно скомандовал художник, метнув сердитый взгляд на старика. Потащили лестницу обратно.
Расстроенный Пастухов после хождений по городку ничего уже не хотел делать. Ругался на «тупоумных партийных чиновников», обзывал их по-всякому и даже крыл матом. А Яков Вавилов решил не отступать и начатое «партийное дело» довести до ума. В душе он, как и Пастухов, был художником, но еще и бывшим комсомольским вожаком, и бывшим трактористом, гремевшим на весь район.
Толя Пастухов предложил попить пивка в пивнушке и забыть про этого «долбаного Ленина».
- Эх, парень-парень, посдержаннее будь! Погубишь свой талант, - сочувственно сказал ему Вавилов. – В пивнушку не ходи, иди на работу, а я чего-нибудь придумаю.
- Устал ты со мной, - посочувствовал художник. – Мотаешься с утра…
Пастухов остался в Доме культуры рисовать афишу на танцы. Вавилов же отправился на площадь. Забрался на трибуну, посмотрел сверху на городок – видно далеко. Представил себя на праздничном митинге. «Вот так стоят они под Лениным и машут нам ручками сверху». Яков Вавилов бывал на праздничных демонстрациях по большим праздникам в районном центре, когда был молодым и был передовиком. Его приглашали даже на трибуну как победителя в соцсоревновании. «А-а… Когда это было…» Тогда этой бетонной трибуны не было. Вместо Дома культуры – забитый досками храм Божий, вместо магазинов с большими окнами – жалкие лавчонки. А на месте теперешнего райкома партии красовалось болото, которое засыпали и построили трехэтажное здание.
В коридоре райкома к Вавилову подскочил неожиданно инструктор из отдела агитации и пропаганды Похлебаев. Обычно инструкторами работали люди молодые, а этот был уже в возрасте – подзасиделся что-то « в девках».
- Яков Захарович, какими судьбами? – удивленно вскинуты глазки, лучики-морщинки сияют возле них, как у Ильича.
- Да так, случайно…
- Как там Николаевка? Как живете?
Похлебаев был родом из Николаевки. Как Яков мог забыть про своего ученика? Когда-то он учил его трактор водить. Потом тот пошел на комсомольскую работу, потом на партийную. Представительный стал мужик, на голове лысина обозначилась. Мужик он неплохой. Яков, немного поколебавшись, решил довериться Похлебаеву. Отошли в угол.
- Беда… беда… - насупился Вавилов.
- Что случилось? С тетей Зиной что-то?
- Да нет, у нас все нормально. У вас тут…
- Что такое?
- Да вот Ильич… Владимир Ильич…
- Какой Владимир Ильич?
- Ленин…
Похлебаев раскрыл рот от удивления: «При чем здесь Ленин?»
- Пошли на улицу, - предложил Яков. Спустились вниз. Подошли к торцовой стене.
- Смотри.
- Плакат как плакат…
- Правильно называется панно, - поправил Вавилов. – Обрати внимание на руку.
- Рука как рука… Показывает куда идти…
- Внимательно смотри.
Но сколько ни таращил глаза Похлебаев, ничего понять не мог. «Эх, а еще работник райкома!» - ругнулся про себя Яков.
- Посчитай, Ваня, сколько у него пальцев.
Похлебаев начал считать.
- Один, два, три… шесть. Что-о? Шесть пальцев? Кошмар!.. - у инструктора зашевелились редкие волосы на голове. – Мда-а, то есть, нет… - сказал он задумчиво и испуганно осмотрелся вокруг. Рядом никого не было. Две девчушки прыгали на расчерченном мелом асфальте – играли в «классики» и были заняты сами собой.
- Ляп… Большой ляп… - задумчиво произнес Похлебаев, глядя на вождя. – Дело худо. Надо что-то делать. Яков Захарович, кто тебе этот факт сообщил?
- Сам увидел.
- Мд-а-а!.. Молодец, что не утаил и пришел, - сказал Похлебаев. – Я сейчас в отделе агитации и пропаганды… Из промышленного ушел. Это по моей части…
«Сколь бездельников сидит в райкоме и никто не видит», - буркнул негромко Яков.
- Ты поосторожней насчет бездельников, - Похлебаев стал думать, что же делать.
Взвизгнули тормоза – подъехала черная «Волга» первого секретаря Плешивцева, тучного, с лукавым и умным взглядом карих глаз. Похлебаев заглаза звал его «Борманом». «Борман» вышел из машины, заметив Похлебаева, бросил: «Зайдешь ко мне!». Взглянул на панно, возле которого стояли мужчины, пошел энергичной для его комплекции походкой в райком.
«И главный, кажется, ничего не заметил», - отметил Яков.
- Пронесло! – вздохнул Похлебаев, вытирая вспотевшую вдруг лысину и внутренне поеживаясь. – Ладно, я пошел к первому, ты меня подожди. Чего-нибудь решим.
Через полчаса он вернулся, девочки все так же играли в «классики», а Яков маялся возле трибуны.
- Борман ничего не понял, - заговорщически сообщил Похлебаев. – Слушай, Захарыч, а может так – мы ничего не видели, никто ничего не знает? – И подумав, немного погодя: - Нет, если ты увидел, то и другие увидят. Разузнают, развоняют… Борман пронюхает… Шум поднимут на весь район, головы точно полетят… Надо принимать меры. Вопрос первый: кто рисовал? Заезжие халтурщики или наши? А рисовал, по-моему, Толька Пастухов. Ну, этот хмырь болотный нарисует и восемь пальцев. Неуправляемый…. А может все-таки оставить? – засомневался он. – Пусть висит Ильич. Какая разница – пять пальцев у него или шесть? О-о, подожди, Яков Захарович! – сказал он, остановив взгляд на играющих девочках. – Сейчас мы спросим у деток. – Похлебаев подскочил к девчонкам.
- Здравствуйте, девочки!
- Здравствуйте! – в голос ответили девочки.
- Вы, девочки, пионерки?
- Да, дяденька, я уже пионерка, а Оксана еще октябренок.
- Вы дедушку Ленина знаете?
- Зна-а-ем! – которая было помладше и побойчее, ткнула пальчиком в сторону панно. – Вот он, дедушка Ленин… и вон тоже, - она показала на памятник над трибуной.
- Да, это дедушка Ленин, - подтвердил инструктор, - и вкрадчиво спросил: - Девочки, а вы считать умеете? Сколько пальчиков у Ленина? Ну-ка, кто сосчитает?
Девочки, перебивая друг друга, стали считать. И обе, не сознавая происходящее, заявили радостными голосами. – Шесть!
Лицо Похлебаева стало тусклым.
- Хорошо! Спасибо вам, девочки. Играйте себе… - инструктор потащил Вавилова на третий этаж. – Пошли ко мне в кабинет. Надо действовать. Устами младенцев глаголет истина. Говорят – шесть, значит, шесть пальцев у Ленина. Это безобразие, конечно…
В кабинете он сел на телефон, куда-то звонил, чего-то требовал. Потом позвонил в районный Дом культуры.
- Художника Пастухова в райком партии! Как нет?! Найти! Срочно!
Художник явился вскоре.
Вот ветеран труда Яков Захарович обнаружил факт…
- Да мы уже познакомились. Знаю, - хмуро ответил художник, не дослушав инструктора.
- Ты рисовал?
- Ну я…
- Как ты мог такое сотворить? Уму непостижимо! – начал отчитывать парня Похлебаев.
- А вы куда смотрели? – съехидничал Пастухов. – Направляющая и организующая… Работу комиссия принимала, отдел культуры, секретарь по идеологии Мазуль…
- Не оправдывайся. Хорошо, что еще никто не знает. Ни секретарь по идеологии, ни первый. А узнают – будет поздно и будет плохо и тебе, и всем нам. Я не думаю, что ты это сделал умышленно. Ищи краски и вечером, как закроют райком, подходи в полном снаряжении, с кистями, с красками. За мной организация и руководство…
Вавилов удивлялся способностям своего бывшего ученика, в молодости тот был рохля. Вырос сопливый Похлебаев. Воспитала партия, чувствуется бойцовский характер и хватка.
Потом Похлебаев звонил в пожарную часть начальнику, долго разговаривал с ним: «Нужна машина. Витя, только так, чтобы без шума. Мне нужна лично, на час, на два… Мы сейчас подойдем с товарищем к тебе…»
Вавилову было интересно наблюдать за всей этой возней, в нем говорил художник. Он потащился в пожарку с Похлебаевым, слушая как тот врал начальнику насчет того, что «в райкоме порвался какой-то секретный провод и что нужна пожарная лестница, с которой специалисты устранят данную неполадку». Витек, начальник пожарки, белобрысый лейтенант, все обещал сделать.
- С меня пирожок! – пообещал Похлебаев.
Потом Вавилов отправился в каморку к художнику. Помог Пастухову собрать и развести краски. Сходили в магазин, купили сиккатив, чтобы масляные краски быстрее сохли, и с разведенными колерами в баночках в сумке были возле стены, на которой висело злополучное панно.
Ровно в шесть часов, когда здание опустело, подошла пожарная машина. Художник намешал красок на куске фанеры и полез по лестнице наверх, а Яков с интересом наблюдал, как художник быстро и уверенно замазал ладошку колером телесного цвета – все, пальцев нет. Потом спустился вниз, пережидая пока подсохнет. Затем, размешав краску на самодельной палитре, тоном потемнее, полез рисовать пальцы. Через несколько минут все было сделано. Улыбающийся Пастухов бросил картонку сверху и шутливо сказал:
- Ну вот, а ты боялась!
- Отлично! Шито-крыто, абгемахт! – инструктор Похлебаев был доволен, потирал с удовлетворением руки. Якову тоже понравилась работа художника, а водитель пожарной машины констатировал, переводя взгляд с Ленина на маленького Пастухова:
- Талант есть талант. Ничего не попишешь.
Пожарную машину отпустили. Похлебаев наказал водителю держать язык за зубами о том, что видел. Ленин, как и полагалось нормальному человеку, хоть он и Вождь и Учитель, имел ровно пять пальцев на короткой мощной ладошке. Вот что значит Мастер, вот что значит Искусство! Пастухов еще критически осмотрел, прищурившись, свое произведение, зачем-то присел, посмотрел снизу, сделав рамочку руками, еще раз посмотрел и остался доволен.
- С меня причитается! – сказал он присутствующим.
Инструктор Похлебаев развел руками: «Все хоккей!» Он повеселел, был прост и доступен, хоть и партийное начальство, чего там – бывший тракторист, работяга. После успешно проведенной операции решили засесть в мастерской художника. «Это дело надо обязательно обмыть, - сказал импульсивный Пастухов. – А то еще чего-нибудь случится с Лениным». Инструктор был очень даже не против, а Яков Вавилов тем более. Свою миссию честного и порядочного гражданина он выполнил.
- К нам должна делегация прибыть из соседней области за партийным опытом работы, - сказал Похлебаев, потрогав начавшую лысеть голову. – Ты представляешь, Яков Захарович, что было бы, если бы они увидели Ленина с шестью пальцами? Позор, великий позор… Пресса бы подключилась, не дай Бог – КГБ, раздули бы этот факт на весь мир. Диссиденты бы подсуетились, всякие инакомыслящие… Хорошо, что все обошлось. Я выношу от имени райкома партии тебе благодарность, товарищ Вавилов.
Яков был польщен словами своего бывшего ученика.
- Эх, все были бы как ты, - вздохнул Похлебаев. – И такие бы, как товарищ Ленин… - проходили как раз возле трибуны. – Покрасить бы надо Ильича или побронзировать, а то скульптура какая-то темная… - Вгляделся в бронзовую фигуру, взгляд его нахмурился. – Не пойму ничего… Какие-то пятна бурые полезли… Или мне кажется?
- Есть немного, - подтвердил Яков.
- Обыкновенная эрозия, - махнул рукой Пастухов. – «Ничто не вечно под луной…» - как сказал поэт.
Двинулись было дальше, но Яков взглянул на низ живота вождя. Там, ближе к ногам, появилось какое-то белесое пятно. «Что за чертовщина? Еще недавно ничего не было». Художник прыснул со смеху: «Рожек не хватает!», но замолчал, поймав на себе выразительный взгляд Похлебаева.
- Окисление металла. Прошли дожди, процесс убыстрился. Сейчас дожди какие? Химические…
- Убрать можешь? – коротко и по-деловому спросил Похлебаев.
- Я все могу! – усмехнулся художник. – Деньги только платите.
- А без денег не можешь?
- Без денег неохота. Как говорил Ленин: «Нам нужны люди, умеющие все делать». А я, товарищ Похлебаев, из тех уникумов, которые все умеют.
- Болтун ты великий, это я знаю. Все вы такие, творцы хреновы. «Я себя под Лениным чищу, чтоб плыть в революцию дальше…» Ну, поплыли дальше.
Пастухов побежал за бутылкой в магазин, как и обещал, а Яков Вавилов с инструктором Похлебаевым стали наводить порядок на его столе, заставленном красками и всяким хламом.
- Напасть какая-то на нашего Ильича, - грустно резюмировал Похлебаев. – Я хоть и коммунист, и работник райкома, а в приметы верю. Что-то здесь не так, что-то нечисто…
Посидели нормально. Поговорили и о вождях, и о политике, и о своей нелегкой сельской жизни. Не обошлось без споров. Шебутной Пастухов пытался ехидничать по поводу шестипалого Ленина и подозрительного пятна на интересном месте:
- Предупреждение это вам, коммунистам, от Бога. Церкви поломали, революцию сотворили, вот вам Господь и дает знак. Соображайте!
Похлебаев его осек:
- Вождя не тронь. Не позволю!
- Это знак не Божий, а сатанинский, - не унимался художник. – Больше ни за какие деньги вождей рисовать не буду. Буду рисовать природу. Вожди приходят и уходят, а природа – вечна!
- Да замолчи ты, наконец! – не выдержал инструктор. – Давайте лучше о жизни говорить.
- У нас же свобода творчества! – шебутился Пастухов. – Хочу – нарисую пять пальцев, хочу – десять! Без вас, без партии – никуда прямо!..
- Ты не ехидничай! – урезонивал его Похлебаев и поучал по своей профессиональной привычке: - Ты народный университет имени Крупской закончил, так что не очень-то выступай. Тебе Ленин и партия дорогу в искусство открыли… А искусство, между прочим, не проходной двор и, как верно сказал Владимир Ильич, принадлежит народу.
- А художники – подручные партии, это мы знаем…
- Если бы знал - не исказил бы вождя. Вон Яков Захарович, он – народ, он – художник! – сразу подметил неладное… Искусство – вещь социальная, а художник – всегда политик. Даже в самой простой березке политики… ого-го… знаешь сколько?
На свой автобус Яков Вавилов, естественно, опоздал. Ночевать остался у художника. Тот всю ночь показывал ему свои этюды и картинки. Яков же делал замечания. Утром расторопный и заботливый Похлебаев прислал за ним быстроходный «газик». И Яков явился в родную Николаевку на машине, чем немало удивил бабу Зину и односельчан.
Зачастил Яков Вавилов в район к художнику Пастухову. Скульптуру Ленина художник все же покрасил бронзовой пудрой на олифе – никуда не делся. Успел к комиссии из области. Хохотал, показывая прокуренные зубы: «Партия сказала надо, художники отвечают – выполним!» Комиссия признала работу отдела агитации и пропаганды отличной и отметила в отчете инструктора Похлебаева.
А Яков Вавилов всерьез увлекся живописью. Пастухов научил его сколачивать подрамники и натягивать холсты на них, грунтовать. Он уже разбирался в терминах, для постороннего уха ничего не значащих: «лессировка», «пастозно», «колорит», «холодная гамма», «теплая гамма»… Это тебе не болты и гайки. Особенно ему нравилось почему-то слово «пастозно», то есть плотно, густо наложенная на холст краска.
«Лепка у тебя мощная. Вот так и пиши – по-мужски. Россия – страна мужицкая, а Ленин - вождь мужиков. И мы с тобой мужики», - учил его Пастухов. Хвалил за природное чувство цвета и говорил, что Вавилов далеко пойдет, если будет серьезно заниматься живописью.
Яков сколотил себе этюдник, соорудил большой зонт и складной стульчик, а Пастухов подарил ему набор масляных красок и помог достать редких колонковых кистей. Он сутками пропадал в полях и лесах, зарос щетиной, забросив работу по хозяйству. И рисовал, рисовал, рисовал… В родной Николаевке зубоскалили, приставали с расспросами к бабе Зине, - не рехнулся ли её мужик под старость лет? «Он у меня ху-до-о-ж-ник таперя. От слова «худо», - отвечала баба Зина со смешком. – Да пусть малюет. Чем бы дите ни тешилось – лишь бы не плакало…»
В Якове проснулось второе дыхание, открылось второе зрение. Живопись захватила его полностью, лишила сна и покоя. Не думал он, что в его невзрачной Николаевке так много красоты. Забирался подальше от деревни, находил какой-нибудь уголок с кустом дикой черемухи или пушистую березку и писал по нескольку раз одно и то же. Он нашел изумительно красивое место, где вертлявая речушка Чумляк делала крутой поворот и где он не один десяток лет пахал и сеял.
Мучился, переделывал, писал снова.
«Живопись – дело ахги-тяжелое, - грассируя и передразнивая Ленина, наставлял Пастухов. – Это тебе не на тгактоге ездить. Не гогюй, Яков. Как говогил дедушка Ленин: «Искусство – пгинадлежит нагоду!» Твоги!
Районная газета «По ленинскому пути» напечатала статью с фотографиями про «талантливого деревенского художника-самоучку, взявшегося за кисти в шестьдесят лет». В статье расписывались упорство и трудолюбие бывшего тракториста и говорилось, что помог ветерану встать на трудный путь творчества районный художник Анатолий Пастухов. Ну и, конечно же, не забыл корреспондент и имя Ленина упомянуть. Без Ленина и его животворных идей, мол, не было бы никакого искусства и творчества. Статья называлась «Не скудеет талантами земля уральская». Корреспондента, как догадался Вавилов, послал в деревню Похлебаев. Яков долго отнекивался от притязаний молодого настырного писаки, но все же сдался – рассказал кое-что о себе и о захватившем его увлечении. Ну, а о том случае с вождем – ни-ни. Получалось все-таки, если толком разобраться, что всему виной был вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин. Не нарисуй Пастухов шесть пальцев, и Вавилов вряд ли бы занялся живописью.
Баба Зина («бабушкин») всем показывала фотографии своего Якова в газетке и напевно говорила: «Вот мой дурачок-то… Поглядите… Ху-до-о-ж-ник…»
Стены бревенчатого дома она увешала этюдами своего супруга и если кто приходил в гости, то обязательно показывала их. И давала разъяснения. Говорила бойко уральской скороговоркой, не хуже любого экскурсовода.
Свидетельство о публикации №214112600792