Поездка к дочери

Деревня. Раннее утро. Над изгибистой рекой стелется туман. Старуха набирает воду из колодца. Мужик гонит корову на выпас. Маленькая девочка с вичкой  в руках сопровождает гусей на речку. Ряд скворешен. Взъерошенный скворец сел на крышу своего домика и запел утреннюю песню… Крыши  деревенских домов блестят как золото под лучами вылезающего из-за края земли  солнца.

Дом Ивана Гавриловича новый, под оцинкованным железом, крыша блестит, аж глазам больно. Дом рубил сам, ну мужики помогали, естественно. Жена Галина хлопочет, суетится. Она провожает своего благоверного в город к единственной дочери Наталье, студентке университета.

­ Иван, ну-ка иди сюда. Померяй вот галстук. В город поедешь без галстука – нехорошо. Там люди культурные, при галстуках ходят… Как ты там будешь, пень деревенский, выглядеть-то? Засмеют ведь…
­
Иван Гаврилович примерил галстук перед зеркалом. Сделал серьезное лицо.

­ Фи, пан-барон какой-то! – фыркнул он. - Нет, мать, ни к чему мне эти петушиные хвосты.
­
­ Надевай, я тебе сказала! Ишь, пан-барон… А ты пан-барон и есть: дочка –то у тебя в университете учится. Не колхозница, от которой навозом воняет, а студентка государственного уни – вер – си – тета !..
­
    Галина приложила к груди мужа один галстук, другой…

­ Где взяла?
­
­ Да где, у бухгалтера. У него этих галстуков целый чемодан. Мне как жинка евоная показала – у меня глаза вразбег. Один красивше других! – частила уральской скороговоркой жена. – Ваня, а может этот попробуешь? – Она вынула еще несколько галстуков, стала прикладывать их к широкой груди Ивана Гавриловича.
­
Наконец, супруга выбрала широкий галстук на резинке и сама надела его на мощную шею супруга.

- Ну, Ваня, ты у меня прямо министр какой! – восхищенно сказала Галина. - Курточку еще одень. Курточку! – Она метнулась к шкафу, сняла с плечиков новую кожаную куртку с большими накладными карманами и помогла засунуть руки в рукава. Потом принесла небольшое зеркало с комода и Иван Гаврилович смог лицезреть себя со всех сторон.

­ Шляпу забыла! Шляпу надо! – супруга кинулась в другую комнату, принесла шляпу и водрузила ее на голову благоверному. Иван Гаврилович, который никогда не носил шляп, неумело натянул ее на самые брови.
­
­ Ну кто так делает? Вот так надо! Ну, Ваня, ты теперь похож на большого начальника – всплеснула руками Галина. – Ну вылитый главный бухгалтер! Ну красавец! Разбегайтесь бабы-куры!..
­
Расторгуеву к шестидесяти, но он еще крепок как ядреный груздок.   Кряжистый, немногословный, неторопливый в движениях.

Иван Гаврилович давно собирался к дочери, красавице и умнице,  в город, но никак не получалось – то денег не было, то другие причины. Ждали дочь к майским праздникам, но та не приехала. В бывшем колхозе «Красный партизан», нынче переделанном в ТОО, денег не платили уже три года. По весне Иван Гаврилович продал двух кабанчиков – появились деньжата и он, наконец-то, решил ехать в город к дочке.

После долгих хлопот и пререканий с супругой Иван Гаврилович собран в дорогу.

­ Присядем на дорожку, - сказала Галина, опускаясь на лавку. Супруг тяжело примостился рядом. Так и сидели, молчали, он в шляпе и при наряде, она – опустив натруженные руки на колени.
­
­ Ой, как там Наташка наша. Сердце все изболелось, - не выдержала молчания супруга. – Почти полгода писем не шлет. Ни весточки. Я уже думаю, Ваня, грешным делом: жива ли? Время счас вон какое. Окаянное время…
­
­ Да будет тебе. Затеяла…
­
­ По телевизеру опеть передавали: убили какого-то генерала… Найдешь Наташку, расспроси все обстоятельно: как живет, как учится, замуж собирается, аль нет. Внученочка, Ваня, страсть как охота! – у Галины навернулись слезы на глазах. – Единственная ведь она у нас, Ваня…
­
­ Ну, хватит выть, - строго заметил Иван Гаврилович. – Слезы утри да пойдем. Автобус, говорят, не ходит. Вот проблема…
­
­ Ну, с богом! – поднялась Галина. – Все, кажется, собрала. Гусь в синей сумке, сало там же. Пироги с груздями сверху. Не раздави пироги, смотри.  Огурчики, помидорчики отдельно. Смотри, не разбей банки. Ты у меня медведь сильный, да не ловкий… Ну,  пошли с Богом!
­
Иван Гаврилович взял тяжелые сумки в обе руки и шагнул за порог дома. Галина замкнула дверь на ключ и они двинулись к автобусной остановке. Лохматый Жулька возбужденным громким лаем провожал хозяина.

Сосед Николай копался в огороде. Увидев идущих, отставил лопату.

­ Ну чо, Гаврилыч, поехал?
­
­ Не говори. Поехал.
­
­ Удачной дороги! Наташке большой привет передавай!
­
Бабки, сидящие у ворот, увидев Расторгуева и его жену, загомонили:

­ Ой, Ванюша, собрался знать-то! Ну счастливого пути!..
­
    А бойкая Стюра, бывшая трактористка, громко напутствовала:

­ Наташке скажи: пусть учится ладом! Пусть университет-то кончат да в деревню опеть возврашшатся! Подымать надо сельско хозяйство! Совсем захирел колхоз-от…
­
Баба Зина горестно махнула рукой:

­ Да не говори! Одне воры да пьянисы остались.
­
­ Наташке-то своей скажи: пусть в колхоз возврашатся. Да мужика хорошего везет. Совсем мужиков-то нет! – опять крикнула бывшая
­
трактористка.

­ Нет, нет, не вернется Наташка в колхоз. Ково ей тут делать-то? Говны чистить у коров? Нет, им, ученым, колхоз ни к чему! – подытожила одна из товарок.
­
­ Дак где она у них, дочь-то?
­
­ Чо, неужто не слыхала? В ухниверситете учится. Это тебе не хрен собачий… Ухни – верси – тет…
­
Осторожно обходя лужи, добрались до автобусной остановки. Автобус ждали несколько человек,  здесь же баловались вездесущие пацаны. Иван Гаврилович прошел в будку, поставил сумки на сухое место.

­ Автобуса не будет. Напрасно ждем! – уверенно сказал мужчина в демисезонном пальто. – В автохозяйстве бензина нет. Сейчас в колхозную контору звонили – не ждите, говорят.
­
­ Ну, бардак! – ругнулся Иван Гаврилович.
­
­ А ты чего хотел? Дурака этого избрали президентом, вот вам и результат! – просипел простуженным голосом мужичонка в драной фуфайке. Он сидел на корточках и курил цигарку. – Бардак в стране, папаша. Беспредел.
­
­ Ну президент, допустим, за работу автохозяйства не отвечает, - вежливо возразил  в демисезонном пальто.
­
­ Президент, растуды его туды, за все отвечает! – сердито отрезал в фуфайке. Он встал и принялся ходить по тесной будке взад-вперед как в карцере.
­
­ Автобус уже три дня не ходит. Не знаете, чо  ли ?!. – крикнул звонко  один из мальчишек, катавшийся на велосипеде. – И сегодня тоже не будет!
­
Расторгуев нахмурился – поездка к дочери срывалась. Но тут из-за поворота вылетел бортовой грузовик со скамейками и веселый колхозный шофер Колька Завьялов, свесившись из кабины, заорал:

­ Кому до района – прыгай в кузов! Баксы готовьте. Баксы!
­
Тетка с мешками ткнулась к шоферу:

­ Коля, довезешь?
­
­ Баксы есть- довезу! – Нет – извини подвинься! Ладно, на бутылку дашь – домчу с комфортом.
­
Тетка с мешками полезла в кузов.

­ А ты чего, Иван Гаврилович, рот раззявил?! Сигай в кабину. Нет, нет, только в кабину. Я тебя Иван Гаврилович, очень даже уважаю, потому прошу в кабину!
­
­ Коля, да у нас сумки вон какие! – встряла жена Галина.
­
­ Прошу садиться в кабину! – распахнул дверцу Колька. – Ну чего, механизатор, медлишь?  А сумки свои в кузов поставь.
­
Сумки поставлены в кузов, укрыты соломой. Пассажиры расселись на

скамейках, Иван Гаврилович залез в кабину. Жена погрозила ему пальчиком и, смеясь, наказывала:

­ Береги себя, Ванюша. Водку не пей. На сторону с городскими – ни-ни! Найдешь Наташку – дай ей взбучку. Почему не пишет…Ну ладно, айдате, поезжайте!.. Ну счастливо, счастливо!.. Водку, Ванюша, не пей… Себя береги…
­
 Галина притянула  Ивана Гавриловича и чмокнула в щеку. В глазах показались слезинки, она смахнула их платком.

Расторгуев смутился и захлопнул дверцу.

­ Не на фронт провожаешь…
­
­ Ой – ой – ой! – запричитала Галина и мелко перекрестила кабину.
­
­ Вот бабы. Мокрохвостки. Ну никак не могут без слез! – сказал Колька, выжимая сцепление и включая скорость.
­
      Машина пошла между избами, выехала на мост, стала подниматься на затяжной угор.

­ Чо, Иван Гаврилович, в город намылился? – обернулся шофер. – То я гляжу: прифрантился. К Наташке, чо ли ?
­
­ В город. К  ней, - скупо ответил Расторгуев.
­
­ Куртяк где такой клевый отхватил? Денег, видать, кучу заработал или наследство получил?
­
­ Три года зарплату не получаем, какие деньги. Как будто не знаешь. Двух кабанчиков продал. А  куртку на Наташкины деньги купил. Заработала, писала, на уроках. Детей богатых в институт готовила…
­
­ А мне жаловаться грех! – тряхнул лохмами Николай. – Я на машине всегда заработаю. Калым всегда есть. Меня вон председатель за сватами послал. Дочку свою, страхолюдину, решил замуж отдать. Ну умора! Его Нюрка – страшнее атомной войны. Далеко ей, конешно, до твоей Натальи… Далеко… Красотка Мэри у тебя Наташка. Я, грешным делом, Иван Гаврилович, тоже на нее зуб имел. Но куда нам с нашим рылом-то? Не по зубам нам твоя Наташка…
­
Расторгуев усмехнулся:

­ Да ничего у тебя рыло… Отмыть тебя да приодеть…
­
­ Ну вот и приехали! – заорал шофер, вылезая из кабины. – Станция Березай, кому надо – вылезай! Кому куда, а мне в другу деревню!..
­
Расторгуев выбрался из кабины. Ему подали тяжелые сумки из кузова и он, взяв их в обе руки, отправился к вокзалу.



2

 Приехав, Иван Гаврилович первым делом пошел в камеру хранения – чего по городу мотаться с кошелями, вдруг приедет в общежитие, а там нет дочери,

да, может, и не живет она в общежитии, адрес писала университетский.

Удивился нововведениям на вокзале – вход платный. Сунулся, было в туалет – плати деньги. Заплатишь, коль приспичит.

Давно он не был в городе – все изменилось. Яркая, пестрая реклама, много не на русском, будто попал в иностранное государство: “пепси-кола”, “кока-кола”, над крышами домов торчал ковбой на лошади-мустанге, в широкополой шляпе, с кнутом в руке, вопрошая: “Ты купил Мальборо?” Налетели настырные цыганки, предлагая узнать судьбу. Иван Гаврилович не стал связываться – знал он эту породу людей.

Возле стен вокзала разложили свой нехитрый товар старушки - божьи одуванчики да мужики с помятыми физиономиями: ранний лучок, картошка-моркошка, семечки… Одна тетка заговорщицки спросила, придвинувшись вплотную: “Дешевая водка не нужна?..” Слышал Иван Гаврилович, что покупать с рук опасно, – сколько вон мужиков, рассказывали, поотравлялось. Отказался.

Поодаль, за трамвайными путями, скучились ряды разномастных киосков и прилавков. Потолкался в толчее покупающих и продающих. Чего только здесь не было! Тут тебе и всевозможные вина, и коньяки, водка всех сортов и наименований, диковинные заморские фрукты: бананы, апельсины, ананасы, и уж совсем редкие, про которые он и не слыхал сроду – манго, киви… Товару много – бери не хочу. Все ярко, броско. Валяются повсюду ящики и коробки с иностранными наклейками, между которыми бродят в поисках пропитания бездомные собаки. Грохочет музыка. Мужик на хитроумном станке вытачивает тут же, при заказчике, ключи для замков. Шныряют в толпе вездесущие пацаны, на ящиках мужики пьют пиво и несколько подозрительных личностей играют в карты; предложили сыграть Ивану Гавриловичу, он отказался. Какого только люду здесь не было! Бродят бомжи и бомжихи, просят подаяния черные, как головешки, в полосатых халатах и босиком беженцы из Средней Азии с кучей таких же черных детишек… “Наши бывшие братья”, – подумалось Ивану Гавриловичу. Узкоглазые, похожие на местных татар, крепкие, низкорослые китайцы продают мелкое и яркое барахло, лица кавказского типа шумно зазывают покупателя к фруктам…

Поболтавшись на мини-рынке и перекусив шашлыком – не удержался! – Иван Гаврилович сел на трамвай с рекламной надписью во все тело: на одном вагоне “пепси”, на другом – “кола”, и доехал до центра. От центра несколько остановок на троллейбусе. Щупал в карманах – целы ли деньги и бирочки от камеры хранения.

Рекламы полно, она на каждом шагу. Ею уляпаны магазины и транспорт. Снуют кургузые иномарки, узкие, как стамески, и прижатые к земле.



3

Постоял, полюбовался красивым многоэтажным зданием университета с колоннадой и лепниной наверху, поинтересовался у студентов, куривших на крылечке, не знают ли они Расторгуеву Наташу.

– Нет, не знаем.

Присел на удобную, изогнутую под тело скамейку возле памятника писателю

Горькому с книжкой в руке, задумчиво смотревшему вдаль. Полюбовался девушками и парнями, входящими и выходящими из здания. Хорошо одеты, наглаженные и начищенные. И лица такие умные и независимые у всех. “Ишь, как горделиво девахи несут себя, туфельки так и цокают по асфальту… Цок, цок… Кобылки нестреноженные…”

Опять поинтересовался у молодых, сидевших рядом, насчет своей дочери. Не знали.

– А вы из деревни?

Удивился: как определили? Ведь одет он, вроде бы, по-городскому, по-модному. “Ну, они нонче грамотные и умные. Насквозь человека видят…”

После некоторых колебаний вошел вслед за группой молоде¬жи внутрь. Покрутился возле гардероба, снова поспрашивал. Ему по¬советовали обратиться в учебную часть, там должны знать – так объяснили ему. Вызвало удивление, что помещение универси¬те¬та и студентов охраняют дюжие молодцы в камуфляжной фор¬ме. “Кому эти бедные студенты нужны? Господи, их-то от кого охранять?” Снова посидел на скамеечке в фойе, разглядывая входивших и выходивших, ждал: может, появится его Наташка. Не появилась. Тогда он все-таки решился пойти в эту самую учебную часть. Сдал куртку и фуражку в гардероб, причесался перед зеркалом и направился к беломраморной лестнице.

– Вы к кому? – охранник в желто-зеленой пятнистой форме преградил путь.

– Мне нужно в учебную часть…

Вмешалась дежурная, сидевшая на входе за столиком. Она расспросила про дочь Ивана Гавриловича, куда-то звонила, потом сказала:

– Идите наверх, на третьем этаже – учебная часть. Кабинет номер 315.

Навстречу поднялась сухопарая, строгого вида женщина в очках.

– Проходите, проходите. Присаживайтесь…

– Дочка моя у вас учится. Расторгуева Наташа…

Очкастая женщина внимательно выслушала Ивана Гавриловича, долго рылась в каких-то бумагах.

– Курс какой? Факультет? Ну, группа…

– Не знаю. Кажется, последний или предпоследний. А-а, вспомнил. Четвертый. Курс четвертый…

– Вы знаете, у меня их – тысячи. Я что, всех помнить должна? Расторгуева… Расторгуева… – она двинулась к шкафам, вынула оттуда несколько журналов, снова села за стол, поправила очки, полистала страницы.

– А учится она на ученого, на преподавателя… –  не без гордости стал рассказывать Иван Гаврилович. – Память у нее – ой-ее…В школе сельской училась, так эти задачки в учебниках щелкала как семечки.

– У нас все на ученых учатся да на преподавателей, – криво улыбнулась очкастая. – Только не все ими становятся. – Уткнулась в журналы, зашелестела страницами.

В кабинет вошла другая женщина. Полная, представительного вида, в темном костюме и белой блузке.

Очкастая обратилась к ней:

– Вера Анатольевна, не знаете, на каком факультете Расторгуева учится?

– Расторгуева? – женщина строго и внимательно осмотрела Ивана Гавриловича, в глазах ее что-то мелькнуло. – Фамилия очень знакомая. Расторгуева … Расторгуева… – Она, кажется, вспомнила, так показалось Ивану Гавриловичу.

– Да вот отец дочь свою ищет, а ни группы, ни факультета не знает…

– Они, родители, сейчас ничего не знают. Чем живут их дети, чем занимаются… Надо вам сходить в отдел кадров, поинтересоваться в архиве…

Иван Гаврилович никак не предполагал, что его дочку могут не знать в университете. Конечно, сотни их тут учатся… А, может, и тысячи…

Женщина кивнула на дверь, приглашая за собой очкастую. Они вышли, а Иван Гаврилович остался сидеть один на стуле, рассматривая кабинет, столы, шкафы, забитые книгами, журналами и папками.

Очкастая вернулась  с ворохом бумаг. Опять уселась важно за стол, стала перебирать бумаги.

Наконец-то нашла то, что ей было надо. Воскликнула, как будто ее чем-то сильно обидели, и,  сверкнув стеклами очков, сказала:

– Так она же не учится!

– Как? – застряли слова в горле у Ивана Гавриловича. – Как это не учится?

– Расторгуева Наталья Ивановна… Физико-математический факультет… Вот… – очкастая стала водить сухим тонким пальчиком с ярко наманикюренным ноготком по странице журнала. – Отчислена из университета… – уперла свой умный и ироничный взгляд в собеседника. – Так вот, дорогой папаша, дочка у вас уже два года как не учится.

У Ивана Гавриловича потемнело в глазах. Все куда-то поплыло. Он покачнулся на стуле, но усидел.

– Ой, да вы что, не знали? – напугалась женщина, выскочив из-за стола. Она схватилась за графин с водой. Он оказался пустым.

– Не знал, – глухо выдавил Иван Гаврилович.

Как обухом по голове. Он ничего не мог понять. Как, его дочка, его любимая Наташка, которая училась в университете, умница и красавица, и вдруг – не учится? Быть такого не может!

Женщина зашелестела страницами журнала, очень громко, как показалось Ивану Гавриловичу, стала объяснять, тыкая наманикюренным пальчиком в строчки.

– Вначале она взяла академический отпуск. Вот ее заявление лежит: “Ввиду трудного материального положения прошу предоставить мне академический отпуск на год…”

“Ввиду трудного материального положения прошу предоставить… – повторял мысленно за очкастой Иван Гаврилович. Что за “академический отпуск”? Ввиду какого “трудного материального положения”? Ведь не писала

ничего! Неужели не помогли бы ей университет закончить? Да в доску бы расшибся он, зная ее такое “трудное материальное положение”…

– Год она не училась, – была в академичке. Мы ей поверили, – будет учиться. Через год вернулась на меньший курс, опять на третий. Но вновь принялась за старое. Пропускала лекции, занятия, грубила преподавателям. Мы разбирали ее и на собрании и лично беседовали… Вообще, знаете, ее моральный уровень…– женщина не договорила, дернула головой, будто стряхивая с себя что-то невидимое и неприятное, зажмурила глазки под стеклами; сняла очки, подышала на стекла, протерла белоснежным платочком, снова нацепила их на узенький носик. Достала лист из папки, тряхнула им. – Лишили стипендии. Решение об этом есть. Вот оно… А потом она вообще перестала ходить. Университет бросила. Вот приказ об отчислении, подписанный ректором, профессором Мельниковым: “Студентку третьего курса университета физико-математического факультета Расторгуеву Наталью Ивановну отчислить из университета за систематическую неявку на лекции…”

– Какой же у нее моральный уровень? – совсем растерялся Иван Гаврилович.

– А это вы у нее спросите! – опять тряхнула головой очкастая. – Вам лучше знать.

Иван Гаврилович не стал больше приставать с расспросами – все и так ясно. Под конец беседы он потерянно задал явно глупый вопрос:

– Дак где же теперь ее искать?

– Не знаю… не знаю… Это ваши проблемы, – сухопарая нервно забарабанила пальцами по столу, давая понять, что разговор окончен и не стоит ее беспокоить дурацкими вопросами.

– Может, какая-то ошибка? – выдавил из себя Расторгуев.

– Никакой ошибки быть не может, – сухо резюмировала женщина. Она вдруг прониклась сочувствием к родителю и произнесла уже помягче:

– Бывает… Все бывает в наше время…

Иван Гаврилович, оглушенный неприятной новостью, вышел из кабинета и двинулся по нескончаемому коридору. Поблуждав по лабиринтам коридора и увидев спасительную табличку с буквой “М”, толкнул дверь. Открутил кран, с жадностью припал к струе воды. Сполоснул лицо. Долго стоял, смотрел, как вода, крутясь и вспениваясь, с бульканьем исчезает в раковине. Покурив и поразмышляв, вышел из туалета и двинулся дальше по коридорам. В голове стучало: «Отчислить за неявку на лекции…”  Спустился с третьего этажа.

- Ну что, узнали про дочку? – участливо поинтересовалась дежурная и

осеклась, увидев сконфуженный вид мужика.



4

Он долго сидел на одной из удобно изогнутых скамеек в тенечке под ветвистыми деревьями, собирался с духом. Да-а, преподнесла ему любимая дочка сюрпризик, ничего не скажешь.

Захотелось найти ее, расспросить, разузнать: в чем же дело, как это она, Наташка, бросила у-ни-вер-си-тет? Почему? Что такое случилось с ней, что за напасть? И великий писатель Горький молчит, пытливо вглядываясь вдаль, подперевшись тростью. Спросить бы у него, великого “буревестника”, что делать ему, простому “пролетарию”, да не спросишь – ничего не скажет он.

Девушки, сидевшие поодаль, жующие жвачки и курившие “Мальборо”, кидали любопытные взгляды на грузного мужчину. Уже пронесся слух, что это “отец той самой Расторгуевой, которую выгнали”.

“Неплохо живут студентики. “Мальборо” курят, не какую-то там вонючую “Приму”. Дымят как паровозы, паразитки”, – без особой злости мелькнуло в голове, раскалывающейся от дум.

 – Девочки, вы на каком курсе учитесь? – с безнадегой в голосе поинтересовался Иван Гаврилович.

– Так это вы Натаху ищете? – оторвалась от своих разговоров одна из девушек, черненькая, востроносенькая такая пичужка, по-деловому стряхивая пепел в коробок из-под “Мальборо”.

– Я-а-а! – встрепенулся Иван Гаврилович.

– Знаю я ее. Клевая девчонка. Мы с ней в одной общаге, в общежитии то есть, жили. А потом она на квартиру ушла. Может, кто в общежитии знает?

Узнав, как добраться до общежития, Иван Гаврилович отправился туда.

Вахтерша, выслушав расстроенного отца, воскликнула:

– Как же, знаю Расторгуеву, милок. Она еще полгода у девчонок жила без прописки, когда ее из университета вытурили. А вот где она сейчас обитает, не знаю. Приходи завтра, милок, я тут у девчонок вечером поспрашиваю.

“Из университета … Вытурили!” – рушилась последняя надежда. И слова-то какие обидные говорит эта неказистая вахтерша.

Иван Гаврилович посидел на потертом диване, поглазел в окно. Он решил съездить на вокзал, взять гостинцы в камере хранения, чтобы вернуться сюда снова.

Догнала “востроносенькая пичужка”, как он окрестил черненькую девушку.

– Подождите. Я вам адрес другого общежития дам, мужского. Сходите туда. Там ее друг живет. А впрочем, подождите минутку, я вас сама к нему провожу. У нас общежитий – четыре. Можете не найти.

“Пичужка” привела Ивана Гавриловича в мужское общежитие. Из распахнутых окон доносилась музыка, в фойе толклась шумливая молодежь. Иван Гаврилович присел возле общежития на скамейку, стал терпеливо ждать.

Из общежития “пичужка” вышла с парнем в очках, в тонком застиранном свитерке, с книжкой в руке. Подал Ивану Гавриловичу руку:

– Алексей.
–
– Дядя Ваня… Иван Гаврилович.

– Чем могу служить, Иван Гаврилович?

– Алеша, я же тебе все объяснила, – нетерпеливо пискнула “пичужка”. – Это

отец Наташи Расторгуевой… Ладно, вы разговаривайте, а я полетела. До встречи!

Иван Гаврилович поблагодарил девушку, и она упорхнула, помахав на прощанье.

Алексей стал сосредоточенным. Слова никак не шли из него. Иван Гаврилович покряхтел, вынул пачку “Примы”, предложил сигарету.

– Спасибо, я не курю.

– Молодец, что не курите, – похвалил Иван Гаврилович, обращаясь к парню на “вы”.

Сидели. Молчали. Иван Гаврилович курить тоже не стал. Мял в руках сигарету. Алексей, наконец, выдавил:

– С вашей дочерью, Иван Гаврилович, все кончено. – Невесело пошутил: – Любовная лодка разбилась о быт…

– Вы, Алексей, как я понял, друг Наташки?

– Был, – грустно вздохнул парень.

Иван Гаврилович насторожился. Отметил про себя, что парень, как он и ожидал, оказался очкариком. И, видимо, неплохим парнем. Глаза за стеклами очков печальные. Допекла его, видать, крепко девка. Вон как переживает – по нему видно.

– А сейчас что?

– Расстались. Как в море корабли. Без слез и рыданий, – вновь попытался пошутить паренек.

– Вы, Алексей, не знаете, где она сейчас? – помолчав, спросил Иван Гаврилович.

– Нет.

– Да-а, плохо дело. А я тут, понимаешь, в гости к ней приехал, а где вот искать ее, не знаю. Мне тут такое сообщили про нее…

– Ну, Наталья, – она человек непредсказуемый. Импульсивный…

– Алексей, вы знаете, что ее из университета выгнали?

– Знаю, конечно. Все знаю. Только ее не выгнали… Сама напросилась… Сама того захотела. Все можно было поправить. Но, знаете…

– Строптивая… Удила закусит – ничем ее не остановишь, – поддакнул отец. – Где ее искать – ума не приложу. Вот ведь какая оказия получилась.

Алексей молчал.

– Так вы не знаете, где она?

– Не знаю, – с надсадой выдавил парень. – Знаете, Иван Гаврилович, вы, пожалуйста, не “выкайте”, называйте меня на “ты”. Я как-никак ваш несостоявшийся зять… А вы, следовательно, несостоявшийся тесть…

– Вот как. Что же случилось? Почему не поженились?

– Да так… – поморщился парень и потрогал себя за грудь. – Долго, отец, рассказывать.

А Иван Гаврилович отметил про себя, что зять был бы у него неплохой.

Парень, видать, умный, очкарик… Да-а, с его дочкой, Наташкой, не соскучишься.

Они посидели еще некоторое время на скамейке. Алексей не выдержал, вынул одну сигарету из пачки, неумело закурил. Чертыхнулся, – обжегся. Пожевал губами, вздохнул. А Иван Гаврилович подумал, что вот нет у него сына, только одна дочка, а ведь неплохо было бы в жизни и сына, и дочку иметь.

– Жизнь, Иван Гаврилович, сами знаете, какая стала.

– Ты сам-то откуда? – перешел, наконец, на “ты” Иван Гаврилович.

– Я издалека. Из Казахстана, из Кустанайской области… – улыбнулся Алеша. – Деревенский я. В армии здесь, на Урале, служил. А после армии  в университет двинул.

– Ну и на кого ты учишься?

– Да так же, как и ваша дочь, на физмате учусь… На будущий год закончу вот…

– Родные-то есть?

– Мать, отец в совхозе работали. Сейчас мать не работает. Отец тоже. Работы нет. В Казахстане русских из домов выгоняют, стреляют, убивают. Перестройка, – опять замолчал, уставился на треснувшие носки своих кед.

– Родные-то помогают хоть?

– Нет, не помогают. Откуда у них деньги? Дом хотели продать да в Россию уехать, так дома сейчас никто не покупает. Казахи силой отбирают. У нас немцев полно было, так они сейчас пачками в Германию рвут. Машины, дома бросают…

– Да-а, вот жизнь, язви ее в душу, наступила. Мы в своем колхозе уже несколько лет на трудодни ничего не получаем…

– Иван Гаврилович, мне идти надо, – смущенно произнес Алексей. – А Наталья, она, знаете,… – замялся. – Извините. – Он еще что-то хотел сказать, но не сказал. Опять замкнулся.

– Ладно, извиняй, Алексей, что побеспокоил тебя. Но, знаешь… Дочь родная… Приеду домой и сказать матери нечего. Где Наташка, что с ней…

Алексей, слушая Наташиного отца, опять погрустнел, поморщился, завздыхал.

– Иван Гаврилович, давайте так сделаем: приходите завтра. Я попытаюсь что-то сделать для вас. Может, что-то узнаю про Наталью. Ладно?

Договорившись о встрече, Иван Гаврилович еще долго сидел на скамейке, наблюдая студенческую общежитскую жизнь. По¬том решил ехать на вокзал. Родных и знакомых в городе не бы¬ло, куда деваться, где ночь провести? Конечно же, на вокзале, решил он. Наташка была бы – она все бы устроила. Но, увы и ах…



5

До ночи еще далеко. Иван Гаврилович пошел бродить по го¬роду. Город

удивлял его. Он был совсем другим, каким он его пом¬нил. Появилось множество модных магазинчиков, встроенных в жилые дома и богато отделанных, с яркой рекламой, модерновых красивых киосков, не таких разномастных и зачуханных как на вокзале, в которых продавалось все – от жвачки до ви¬на и журналов. Останавливался, рассматривал импортные то¬ва-ры и печатную продукцию. Заграничные, да и наши, в ярких глянцевых обложках, с полуобнаженными и обнаженными красотками. Да-а, заграница! Купил жвачку, попробовал. Она ему не понравилась. Бяка какая-то. Вспомнилась жвачка, которую ва¬рили раньше в деревне. Вот то была жвачка так жвачка. Вари¬ли ее из бересты. Пацаны жевали ее с прищелкиванием, смачно.

В магазинах тоже было все. Все! Полное изобилие тряпок и жратвы. Но… цены! Цены кусачие, а кое-где товары еще и в долларах.

На скамейках и прямо на асфальте люди разложили свой нехитрый товар: одежонку, обувь, мотки электропроводки, радиодетали, краску – продавали кто что может. Оказывается, трудящимся не платили зарплату на предприятиях, а на некоторых вместо денег давали продукцией, вот и продавали люди все, что можно было продать. В сторонке женщина обложила себя красивыми гравюрами на стали – производство знаменитого златоустовского завода “Булат”. Им, рабочим, выдавали зарплату гравюрами. Два молодца окружили себя картонными объявлениями: “Покупаю тэнге”, “Покупаю валюту”, “Обмениваем рубли на доллары”, “Куплю квартиру”…

Такого вот тоже не было раньше: на открытом воздухе стоят разноцветные, легкие пластмассовые столики со стульями под большими зонтами – пей кофе, чай, кока-колу, хочешь – пиво. Тут же можно и водочки взять, и коньячку. Пива полно везде. В бутылках – наше, импортное – в железных банках. На любой вкус. Даже на разлив, в киосках. Почему же, думал Иван Гаврилович, коммунисты до такого не додумались, хотя кричали: “Все для блага человека, все во имя человека”?

Еще поразило его обилие нищих на улицах. Они стояли на каждом углу. Маленькие пацанчики приставали к прохожим, выпрашивая подаяния. Особенно много нищих было на ступеньках подземных переходов: ободранные старики и старухи с безысходной тоской на лицах. Даже женщины с грудными младенцами сидели тут на холодном бетонном полу.

У одного из переходов, что в самом центре, ведущего к площади, где раньше проводились первомайские и октябрьские демонстрации, к нему подошли смуглые мальчик с девочкой и на ломаном русском языке стали клянчить милостыню, протянув ладошки:

– Да-дэнька, дай на булощку хлэба…

Столько мольбы было в их глазах и голосе, что Иван Гаврилович не выдержал, полез в карман и дал им по сотне. Да еще мелочи положил, видимо, их матери, сидевшей поодаль на мраморном полу на драной подстилке, вывалив смуглую грудь наружу и прижав к груди младенца. Припав к груди и закрыв

глазки, спал крохотный “черный” человечек. Иван Гаврилович подумал о том, что вот у них, этих бедолаг, горе так горе. Сидят на грязном полу на чужбине, оборванные, голодные, грязные… Его беда, по сравнению с их бедой – это так, комариный писк…

В переходах тоже продавали все подряд. А вверху, на главной площади, площади Революции, было торжище. Здесь устроили базар-ярмарку. Машины приезжали на ярмарку отовсюду: из районов, ближайших областей. Торговля шла прямо с машин и с временных лотков и навесов. Базар заканчивался. Галдеж утихал. Торговцы собирали товар, разбирали навесы, отъезжали и гудели машины, были слышны крики и мат мужиков. А сверху наблюдал за этим с гранитного постамента бронзовый Ленин.



6

На вокзале Иван Гаврилович не утерпел, взял в киоске бутылку краснухи и пошел в привокзальный скверик, где полно обычно всяких бродяг, “синявок” (спившихся, опустившихся женщин), проституток. Он уединился в кустах, примостился на поломанной скамейке и стал пить прямо из горлышка маленькими глотками. Выпьет немного – поставит в карман. Сидел, размышлял о превратностях жизни. Почему вот так получается в жизни: одним полное везение, а другим – черная дорога? Кто успел нахапать, тот живет припеваючи, а кто не может воровать и хапать, тот влачит жалкую жизнь. Вон сколько их, горемык этих, он увидел сегодня.

Одиночество нарушил потрепанного вида, с красным лицом и возбужденными глазами мужик. Он вывалился из кустов, где мочился, с бутылкой в руках, бухнулся на край скамейки, хлопнул рукой по бутылке.

– Будешь, батя?

– Да я уже… – Иван Гаврилович показал на пустую бутылку.

– Давай засандалим. Не привык один.

Иван Гаврилович отрицательно покачал головой.

– Ты, батя, не отнекивайся.

Мужик открыл зубами пробку. Вынул из кармана пиджака помятые, сложенные друг в друга пластмассовые стаканчики, разделил их. Налил водки. Он не стал ждать соседа. Выпил. Смачно крякнул:

– Хорош-ш-шо пошла, р-родимая!

Достал из кармана пирожок, разломил его, стал жевать. Бутылку поставил аккуратно к ноге скамейки.

– Кто-то ведь не зря ее, собаку, придумал.

– Русский мужик и придумал, кто еще, – поддержал мужчину Иван Гаврилович.

– Веселие Руси есть пити! – расхохотался мужик, глаза у него блеснули в начинавших заползать в кусты сумерках. – Ты, отец, откуда? Если не секрет. Приехал, что ли?

­ Из деревни…
­
– По делу в город-то?

– К дочке приехал, – не стал скрывать Иван Гаврилович. Говорить ему особо не хотелось.

– Дочка-то чем занимается? Коммерцией?

Иван Гаврилович не стал делиться своим горем. Решил похвалиться перед мужиком. Соврал:

– Она у меня в университете учится.

– З-зачем? – горько хохотнул мужик. – На хрен он кому нужен сейчас, университет этот. Я вон два учебных заведения кончил: техникум, а потом политехнический. А чего толку? Все заводы в городе стоят… – Мужик вскинул руку. – Инженер Сироткин. Сейчас безработный.

Инженер? Да-а? На инженера мужик что-то не походил. Больше походил на бродягу и пьяницу.

– Сегодня ящики торгашам таскал, на бутылку заработал. Вот радость и осталась – злодейка с наклейкой… Жизнь – псу под хвост… – мужик трясущейся рукой поднял бутылку с земли. Налил в стаканчик. Долго смотрел в него. Спросил:

– Как вы там, в деревне, своей, живете? Не сдохли еще? Ну, в деревне не сдохнете, а вот в городе…

– Ни копейки не получаем уже сколько лет…

– Ну, у вас свое хозяйство. Земля прокормит. А вот как нам, горожанам, жить? Зарплату, какие-то копейки, и ту не платят. Суки…

Инженер посидел, скрипнул зубами. Налил еще. Бутылку поставил опять под скамейку. Испуганно заозирался по сторонам:

– Здесь опасно. Менты облавы делают. Я, знаешь, батя, все думаю: зачем мы живем, зачем небо коптим? Ну, зачем? Сколько от этой перестройки ждали. А толку? Ни-ка-ко-го… Давай-ка, батя, тяпни. Не отказывайся. За развеселую нашу жизнь!

Иван Гаврилович все-таки решил поддержать компанию. Да и хотелось забыться. Напиваться он не будет – впереди ночь в малознакомом городе. А сейчас, говорят, в городе разбой сплошной да убийства.

Выпили. Видя перед собой мужика серьезного, бывший инженер принялся рассказывать возбужденным голосом и нервно жестикулируя:

– Всю жизнь проработал на знаменитом тракторном. Пацаном начинал. И ты представляешь, завод сейчас стоит. Завод-ги¬гант стоит. Гордость Советского Союза, гордость России. Угро¬били завод. Все разграбили, все растащили… Цеха пустые стоят. А какой завод был… Торгаши поганые!.. Р-рынок!.. Сейчас там генеральным директором Васька Кичерди, – ругнулся: – Мразь! Пер¬востатейный мошенник. Акции скупил, своих людей везде на-садил, половину завода поувольнял… – в пьяных глазах инженера за¬блестели слезы. – А ведь кто был-то? Официантишко! В вагоне-ресторане раньше водкой спекулировал, пьяных

обсчитывал. За¬тем столовой заведовал… А сейчас – генеральный директор! На кривой кобыле не подъедешь… А ведь в детстве в одном ба¬раке росли.

– Почему же этих воров не судят? – по наивности спросил Иван Гаврилович.

– Кто же их судить будет? Наивный ты человек. Да они все воры, директора-то… Господа стали… Вон каких коттеджей понастроили. И суд, и милиция у них куплены… Васька вон церквушку построил возле проходной на наши деньги – ходите, быдло, молитесь за его здоровье. В-ворюга…

Инженер хотел налить еще Ивану Гавриловичу, но тот решительно прикрыл ладошкой стаканчик.

– Хватит!

Конечно, он поддержал бы инженера, и настроение было подстать. И поговорил бы с ним и о политике, и о жизни. Но не сейчас. Еще попадешь в какую-нибудь историю.

Инженер уже прилично опьянел.

– Воры пришли к власти! Воры! – орал он. – А назвали себя “демократами”. Кто такой Ельцин? Коммуняка продажный. Алкаш. Видел, как его пьяным по телеку показывали?

Из-за кустов вывернулась “синявка”. Была она поддатая. Остановилась напротив мужчин, нашла глазами бутылку.

– Иди отсюда, паскуда несчастная! “Синева” поганая… – инженер стал грубо и громко на нее ругаться.

А Иван Гаврилович поспешил на вокзал. Тем более, что увидел, как в скверике появились люди в милицейской форме. Послышались крики, ругань, отборный мат. Замелькали дубинки. Истошно завопила одна из “синявок”:

– Менты поганые!..



7

В здание вокзала Ивана Гавриловича не пускали поначалу. Сказали, чтоб купил входной билет или показал купленный билет на поезд. Он порылся в карманах, нашел использованный. Тогда его пропустили, но с неохотой.

Это был красивый вокзал. Его когда-то спроектировал киевский архитектор, за что получил какую-то государственную премию.

Красивое стремительное здание с тремя куполообразными крышами, взметнувшимися ввысь. Окна во всю стену, с цветными витражами на темы труда. На первом этаже кассы, служебные помещения, буфеты. На втором – просторные залы ожидания с потолками-сводами и ресторан.

Иван Гаврилович долго маялся от безделья: сходил в буфет, попил чаю, потом стоял у витражей, смотрел на город. Опять ходил по залу, рассматривал пассажиров, прислушивался к разговорам, стараясь отвлечься от невеселых дум.

За огромными окнами тихо угасал вечер. Кое-где загоралась неоновая реклама. Ее яркий свет перешибал синее небо. Лениво, как жуки, ползли внизу редкие троллейбусы. Самоуверенный ковбой над домами стал черным пугающим силуэтом, неразличимым в деталях. Загорелись оранжевые окна

домов. Их становилось все больше и больше со временем. И вот уже гигантское поле сверкает за окнами вокзала. Где-то там, в этом волнующем море огня, должна быть и его дочка Наташка…

Иван Гаврилович пошел в угол зала. Но и там свет с потолка и окон не давал ему успокоиться и уснуть. Нашел местечко возле бабки, спящей на сиденье, в изголовье которой сидела моложавая женщина, оберегающая ее сон. Видимо, дочь. Она поправила сбившийся платок на голове спящей и уставилась в окно. Мертвящий свет рекламы отражался в ее глазах. Иван Гаврилович посидел, затем стал укладываться на узком жестком диване. Новые ботинки он снял и положил под голову на всякий случай, чтоб не украли. Снял куртку и укрылся ею с головой, переложив предварительно все из карманов поближе к груди. Хотелось укрыться, забыться и не вспоминать то, что обрушилось на него за прошедший день.

Но не спалось. Лезли в голову всякие мысли: о Наташке, о доме, о Галине. Забылся только под утро. Бабка с молодой женщиной уже сидели и с любопытством разглядывали Ивана Гавриловича. Он спохватился – целы ли его новые ботинки? Целы ли деньги? Все цело.

– Думал, украли? – шутливо спросила бабка, причесываясь гребенкой. – Моя дочка всю ночь охраняла нас с тобой.

– Город…

– Как спалось?

– Нормально, – отмахнулся Иван Гаврилович.

­ А мы из Казахстана приехали. Ночевать негде. Беженцы мы. Дом бросили, все бросили. И вот с дочкой поехали новое гнездо вить. Как перелетные птицы, - грустно  сказала женщина. – Думаем ехать дальше, в глубь России. Тут у нас пересадка. А вы чегось в город-от?
­
­ Да я тоже проездом, - соврал Иван Гаврилович.
­
­ А далеко?  -поинтересовалась словоохотливая бабка.
­
­ До Свердловска. К брату еду, - опять соврал Расторгуев.
­
Начинали делать уборку. Верещали электрические полотеры, уборщицы подымали пассажиров с сидений, суетились отъезжающие. За окнами занималась заря.



8

До встречи со студентом полно времени, и Иван Гаврилович ус¬пел облазить весь центр. Думал: “Может, Наташка встретится…” Бил в глаза контраст между богатством и нищетой. В перехо¬дах и на улицах так же стояли нищие, так же продавались шмотки и продукты. На площади вовсю гудел базар. Особенно его порази¬ли подземные переходы к главной площади города, площади Рево¬люции, мраморные их стены увешаны трусами и майками, бюстгальтерами, платьями и костюмами, штанами и пиджаками… – вся¬ческими шмотками на вешалках, которые висели на дюбелях, без¬жалостно вбитых в белоснежный мрамор. Эта

дикость его боль¬но кольнула. Так же приставали с просьбой что-то купить на-стырные уличные торговцы, а пацаны-побирушки просили “копе¬ечку”. Бренчали на гитарах музыканты, маленькая девочка играла на скрипке, положив перед собой шляпу. Пел слепой певец. Пес¬ни он пел жалостливые, из давнишнего послевоенного репертуара ни¬щих и блатных. А женщины и старухи, выстроившись в ряд, пред¬лагали цветы. Цветы, это хорошо.

А вот мимо этих продавцов Иван Гаврилович пройти не мог, так как стариком себя еще не считал и был мужик как мужик. Продавали порнографические журналы и газеты. В открытую. Продавцы, молодые парни и девки, ни капли не стесняясь и перемежая свою речь словечками, которые резали неподготовленное ухо, зазывали проходящих покупателей. Порнухой был устлан мраморный пол в переходе, заполнила она и стеллажи возле стен – откровенные позы, голые попы, вывороченные п… Прохожие торопливо проходили мимо этого бесстыдства, кто-то замедлял бег, а группки парней и мужиков, которые посмелее, с ухмылками, с похотливым блеском в глазах разглядывали “шикарные картинки”. Кто-то покупал. Иван Гаврилович долго глазел на греховный товар, завезенный “свободным Западом”.

Седой старик, сладострастно рассматривавший журнальчик, обернулся к Ивану Гавриловичу: “В-во дают, д-девочки!..” Ивану Гавриловичу почему-то стали противны этот старик и это место. “Дело-то потаенное… Зачем же так, в открытую? Вон детишки мимо идут, кидая любопытные взгляды… А где же милиция? Она-то почему не пресекает это непотребство…”

Поодаль старый поэт в потрепанном пальтишке и с лысиной, усеченной копной седых волос, вдохновенно читал свои стихи. Они были о Любви, о Родине… На груди поэта болталась табличка: “Книга из рук автора!”, которая подпрыгивала в ритм читаемых стихов. Слушателей было мало.

Иван Гаврилович послушал и поэта. Но стихов покупать не стал, хотя они ему понравились. Не понимал он этого дела.



9

Алексей ждал его возле общежития. Первым подал руку.

– Я кое-что узнал, Иван Гаврилович. Дали тут мне один адресок. – Он вынул адрес, записанный на бумажке. – Может, мне с вами поехать, а-а?

– Конешно, конешно! – радостно согласился Иван Гаврилович.

– Может, вначале чайку попьем? Зайдемте ко мне…

– Можно, – настроение у Ивана Гавриловича поднималось. – Эх, надо бы в камере хранения гостинцы забрать.

– Хорошо, что не взяли, – сказал Алексей, когда они поднимались по лестнице к нему в комнату. – Вдруг не найдем. Да мало ли что...

Комната небольшая, на двоих. Скромно обставлена: две койки, стол, полки с книгами. Расторгуев с любопытством осмотрел ее – ему было интересно знать, как живут студенты. Алексей  поставил чайник на кухне, а через некоторое

время, попив чаю (за сахаром Алексей сбегал к соседям), они отправились искать девушку в новый микрорайон, что на самом краю города.

Типичный спальный район. Дом новый, панельный. Многие окна, как и в центре, забраны решетками. Перед домом немного постояли. Иван Гаврилович заметил, что парень заметно нервничает.

– Пошли! –  решительно сказал тот, шагнув первым в подъезд многоэтажки.

Дверь была металлическая, тяжелая, сверху покрыта ламинированной ДВП, смотрелась солидно. Что дверь металлическая, Иван Гаврилович, конечно же, не подозревал. В глазке что-то мелькнуло, послышались глухие шаги. Голос мужской, басовитый:

– Кто там?

– Нам бы Расторгуеву Наталью...

– Нет такой.

– Как нет? Нам дали адрес.

– Кто дал?

Студент подумал и сказал многозначительно:

– Усманов Рафаил Шавкатович.

– Кто-кто?

– Ус-ма-нов Ра-фа-ил Шавкатович, – повторил по слогам студент.

Брякнули засовы. Дверь со скрипом поползла. В проеме стоял здоровенный детина в белой сорочке, в черных брюках-бананчиках, узких длинноносых туфлях, коротко стриженный – типичный “новый русский”. Он хмуро оглядел звонивших. Коротко спросил:

– По какому делу?

– Отец к Наталье приехал...

– Ее нет. Ладно, передам, – и захлопнул дверь.

Алексей покрылся красными пятнами. Позвонил требовательно снова. Здоровяк открыл, зло сверкнул глазами:

– Ты мне надоел. Я сказал, – передам.

– Отцу ночевать негде. На вокзале ночь провел.

– Не знаю, где она. У меня другие функции... Все? – закрыл дверь.

Третий раз звонить Алексей побоялся. Иван Гаврилович ничего понять не мог – почему такой “прием”? Студент посмотрел на дверь, рука его было потянулась к звонку, но опустилась. Чертыхнулся с досады.

– Бесполезно, Иван Гаврилович... Я постараюсь связаться с Рафаилом Шавкатовичем. Он-то уж точно знает, где Наталья. Он у них главный. Босс.

 “Что за ерунда? Какой босс? Кто такой этот Рафаил Шавкатович?” Он спросил об этом Алексея.

– Да так, – замялся тот. – Деятель один. Он Наталью содержал.

– Что значит содержал?

– Ну кормил, значит.

– Что значит “кормил”?

Но Алексей замкнулся и ничего не стал рассказывать. А у Ивана

Гавриловича совсем упало настроение, но с расспросами к парню приставать не стал, – сам все расскажет, если нужно. Спросил все же:

– Наташка в этой квартире живет, что ли?

– Жила когда-то...

Рядом приоткрылась дверь, и в образовавшуюся щель высунулась голова женщины в кудерёшках. Она с явным любопытством оглядела обоих мужчин, спросила:

– Мальчики, вы кого ищете?

Расторгуев посмотрел на поникшего Алексея, шагнул к женщине.

– Да дочку ищу свою. Расторгуеву Наталью... Случайно не знаете такую?

Женщина окинула проницательным глазом мужчин, распахнула дверь.

– Заходите давайте. Потолкуем.

Мужчины нерешительно потоптались, зашли в тесную прихожую.

– Клавдия Андреевна. Заслуженная артистка. Сейчас безработная. На пенсии то бишь, – она с кокетством подала каждому сухую ладошку.

– Да вы проходите, проходите, не стесняйтесь. Я хоть и одна живу, но воровать у меня нечего. Я – бедная. Вижу – вы люди порядочные. Старушку убивать не будете, надеюсь?

Клавдия Андреевна, тараторя, увлекла их в свою однокомнатную квартирку. Квартирка небогата, но уютна. В клетках попугайчики и канарейки щебечут, на телевизоре котяра лежит. Со стен, с серванта и шкафа глядят на вошедших куклы: Петрушка с озорной мордашкой, с плутовской –  Буратино, Карабас-Барабас, сеньор Помидор, а из-за Бегемота на серванте высовывалась злая морда Бабы Яги...

–  Вы их не бойтесь! Это мои защитники и друзья! –  Клавдия Андреевна щелкнула по длинному носу Буратино, озорно рассмеялась. Ловко сдернула с серванта страшного Карабаса-Барабаса, сунула ему руку внутрь и Карабас-Барабас, разевая огромную пасть, страшным голосом спросил:

– Так кого вы ищете? А-а? Я вас спра-ши-ва-ю!..

Иван Гаврилович невольно улыбнулся: уж больно страшен и одновременно смешон был Карабас-Барабас. А артистка посадила “разбойника” на сервант, щелкнула его по лбу.

– Не баловать! Сидеть!

Она стала серьезной. Уселась на диван-кровать.

– Расторгуева... Расторгуева... Ой, да много их тут перебывало... – поймав вопросительно-настороженный взгляд Ивана Гавриловича, осеклась, перевела его на Алексея. Тот опустил голову.

– Так вы отец одной из девиц, как я поняла?

– Отец...

– А какая она из себя?

– Ну какая... Красавица. В бабку свою...

– Да вы и сам мужчина интересный, – сделала комплимент артистка. – Есть в

кого.

Это смутило Ивана Гавриловича, он даже покраснел.

– И давно вы ее не видели?

– Да, наверное, года три уже. Как в университет поступила, так и не видел.

– В университет? Ну-у!.. – артистка сделала восхищенное лицо, тоненькие выщипанные бровки полезли наверх.

Алексей пришел на помощь:

– Клавдия Андреевна, она похожа на артистку, э-э... Элину Быстрицкую в молодости... Нет, скорее на Незнакомку. Знаете, картина есть художника Крамского. Портрет Незнакомки.

– У нее такая стрижечка короткая, у Натальи вашей? Под мальчика, да? –   спросила Клавдия Андреевна. Она вспушила на затылке свои седины.  Засуетилась. – Д-да... Хотите кофе?

Иван Гаврилович уловил какую-то фальшь в ее словах. Со студентом он тоже не был согласен: его Наталья была высока и стройна. А Аксинья, которую играла Быстрицкая и которую он видел в фильме “Тихий Дон”, была полнее и бабистее. Вот разве лицо – тот же разлет бровей, та же горячность во взоре.

Артистка, перехватив взгляд Алексея, решительно поднялась.

–  Поставлю кофе!

Расторгуев сделал робкую попытку отказаться. Ему было не до кофе. Но бойкая Клавдия Андреевна убежала на кухню, оттуда послышался ее зов:

– Молодой человек! А-ле-ша! Помогите мне тут.

Алексей нехотя поднялся и ушел на кухню. Его долго не было. А Иван Гаврилович рассматривал кукол, – интересно все же. Надо же, куда он попал, к самой артистке, хоть и кукольного театра. Попугайчики назойливо чирикали, канарейки заливались неугомонным щебетаньем, но сквозь эту трескотню Иван Гаврилович уловил краем уха разговор на кухне. Разговор был какой-то! Что-то резко говорила артистка, иногда вставлял слово студент. А вот эту фразу он услышал отчетливо: “Да шалман этот давно пора разогнать...”

Алексей появился в комнате сумрачный. Сел на пуфик, поиграл желваками на худых скулах.

– Ничего не знает она. Так, трепология одна...

Следом появилась Клавдия Андреевна с пунцовыми щеками, неся в руках кофе в чашечках. Алексей кинулся ей помогать. Пили, обжигаясь, горячий кофе. Артистка сказала, помешивая ложечкой напиток:

– К сожалению, Иван Гаврилович, ничем помочь не могу. Не знаю я вашей дочери Расторгуевой Натальи...

... Вышли из квартиры, поблагодарив за угощение. На прощанье артистка сняла со стены веселого Петрушку и, озорно подмигивая, голосом куклы-паяца сказала:

– Спасибо, спасибо. До свидания. Приходите в гости... Обязательно приходите. Будем, Иван Гаврилович, искать вашу потерявшуюся дочку! Вы нам

верьте. Мы ее обязательно найдем! Мы, куклы, не обманываем!

Что-то невыносимо грустное послышалось Ивану Гавриловичу в словах Петрушки. “Найдут они ее. Жди”.



10

Иван Гаврилович вконец расстроился: дочери он, видать, не найдет. Может, лежит его дочка в больнице, может, убили, и валяется ее тело где-нибудь в канаве, а мать с отцом знать ничего не знают. Он хотел было плюнуть на все и уехать домой, но что-то удерживало. Может, в милицию обратиться? Подать на розыск? Студент успокаивал: “Да не расстраивайтесь, Иван Гаврилович. Найдется ваша Наталья. Жива она и здорова, никуда не девалась...” Решил еще остаться ненадолго в городе. Чувствовал Расторгуев, что Алексей что-то недоговаривает, что-то скрывает. Да и артистка Клавдия Андреевна как-то странно себя вела при встрече: будто знает про Наталью, а молчит... И в университете очкастая женщина что-то про моральный облик заикнулась  было...

Студент еще куда-то бегал, куда-то звонил. После неудачных поисков съездили на вокзал за гостинцами. Привезли варений-солений в общежитие – не пропадать же добру. По пути прихватили спиртного. А Ивана Гавриловича все мысль мучает: “Знают они про его дочь, только сказать не хотят...” Выпив пару рюмок водки, устроил студенту “допрос”. Припер, как говорится, к стенке.

– Говори, Алеша, в чем дело? Что вы от меня скрываете?

– Да ничего не скрываем, Иван Гаврилович. С чего вы взяли? – а у самого глазки за очками погрустнели и боязливо ушли в сторону.

Подошел вплотную к студенту, как танк надвинулся, поймал его взгляд.

– Я не отстану, парень, – сказал жестко. – Говори.

 Алексей вывернулся из-под массы Расторгуева, забегал кругами по комнате. Сел на кровать, обхватил голову руками. Соскочил, лицо судорога перекосила, поднял руку, опустил в отчаянии, выкрикнул:

– Д-да п-проститутка она! Самая настоящая п-проститутка!..

– К-как?! – Иван Гаврилович растерялся, не зная что и подумать. –  Ты чего сказал?!. Ты чего сказал?!.

Крепко ударил словами студент – под самое дыхало. Сильный удар. Иван Гаврилович долго сидел с безжизненным лицом, собираясь с мыслями. Очухавшись от слов Алексея, попросил:

– Ты от меня ничего не скрывай. Все рассказывай... Как есть...

Студент подошел к Расторгуеву.

– Извини, отец... Сорвался...

– Все рассказывай. Как на духу...

Алексей налил судорожно водки, выпил. Утер взмокшее от волнения лицо. Он пожалел, что ляпнул такое. Мучительно, с паузами заговорил.

– Началось все с мелочи... Стипендии – нищенские, да и ту не выплачивают...

а тут еще платное обучение ввели... Ну и занялись девки кто чем, чтоб деньжат подзаработать: кто косметику продавал, кто колготки импортные, кто в Башкирию за медом ездил, кто сковородки “Тефаль” распространял... Ну, а кто и проституцией занялся... Выходили на улицу... Стоит такая... хорошенькая... вроде бы подвезти ее надо... Ну и богатенькие, кто на машинах, – клюют... Сядет молодая-красивая в “мерседес”, ну, а там уж, как говорится, дело техники... и способностей...

– Ну-у! – подтолкнул его Расторгуев рассказывать дальше, с ужасом подумав: “О чем он говорит? Кошмар какой-то...”

– Мы тогда с Натальей жили в одной комнате, заявление подали в загс. Я вечером в магазине грузчиком подрабатывал, ну а она... исчезать стала... дома не ночевала... У нее другой метод, на дорогу не выходила... – Алексей зло усмехнулся. Продолжил: – Она полюбила всякие злачные места: бары, рестораны, ночные клубы... Богатеньких “снимала”... А тут еще неподалеку от нашего общежития казино открыли... В казино стала ходить...

– Что это? – хмуро спросил Иван Гаврилович.

– На деньги играют всю ночь... Ну, а там, естественно, контингент какой? – все эти “новые русские” – воры да мошенники... Какой уж тут университет... Наталья же физик-математик... их азартные игры щелкала как орехи. Сама не играла, но советы давала... Вот там, наверное, и спуталась с Рафаилом Шавкатовичем... А до этого у нее один старик был...

– Со стариком спала?

– Не знаю... За ноги не держал, – дернулся студент. – Шмотки модные, заграничные появились. Вначале мелочевка: то колготки, то лифчик, потом курточки, платья... Я, естественно, стал выяснять. Отделывалась отговорками. Врала. Наталья всех лучше в университете хотела выглядеть, всех наряднее. В университете друг перед другом щеголяют, кто плохо одет – смеются. Приходит как-то под утро, на пальце колечко дорогое сияет. “Откуда?” – спрашиваю. “От верблюда!” – а сама хохочет... Не в моде сейчас бедные, сейчас в моде богатые... Телевизор смотрите, знаете...

Расторгуев смолчал.

– Зазомбировали людей... Им, девчонкам, внушают, что тряп¬ки да деньги – главное, и это большое счастье – иметь богатого лю¬бовника. Вот и хвастается какая-нибудь певичка по ТВ сколько у нее манто, автомобилей или хахалей... – студент был бледен, глаза горели ненавистью. – Детей, поганцы, развращают. Си¬дит жирненький пацанчик-гайдарчик и рассуждает о том, как он любит деньги и что когда вырастет, то обязательно станет бо¬гатым, и у него будет много-много этих самых денег. Про-тивно... Глаза затмили им эти деньги, мозги вывернули. “Ты хочешь стать миллионером? Ты хочешь заработать миллион?” Тоска зеленая... Вначале всех ограбили, а теперь развращают. Про¬ституция да деньги... Вот что страшно, Иван Гаврилович...

“Справедливый и рассудительный парень. Правильно рассуждает”, – отметил

Расторгуев. Он и сам не любил рекламу и похабщину, лившуюся с голубых экранов. Неужели его Наташка стала похожей на этих девиц? Студент вернулся к разговору о дочери.

– Я с ней вначале по-хорошему: объясни, мол, в какие ты игры играешь? Молчит или смеется. Раз не выдержал, – ударил, а она мне все лицо в кровь расцарапала.

– Да-а... – вздохнул Иван Гаврилович, невесело слушая Алексея.

– Ну и пошло-поехало. Разговаривал и по-плохому, и по-хорошему – бесполезно, – Алексей примолк, посмотрел виновато на Расторгуева.

– Эх, парень-парень... – Расторгуев не находил слов. – Худо дело... Давай-ка выпьем...

– А что я мог сделать, Иван Гаврилович? – потерянно спросил Алексей, выпив. – На лекции ходить перестала, из дома ушла... А я, Иван Гаврилович, не мог без нее, не мог. Представляете, караулить стал, выслеживать. Ей-богу, стыдно об этом вспоминать...

– Стыдного тут ничего нет, – сказал Расторгуев. Помолчал. – Мы-то с матерью думали – учится наша девка. А оно, вишь, как обернулось...

Иван Гаврилович верил рассказу Алексея, не мог он врать. Круги плыли перед глазами, сердце готово вот-вот остановиться. Его дочь, красавица Наташка – проститутка?!

– ... Друг у меня есть, Вольдемар. Чечню прошел, был ранен, еле выжил. Я его подключил. Парень отчаянный. Вот он все и разузнал про Наталью, все ее связи установил. С мужиками она встречалась на квартире, где мы были. Квартиру купил Рафаил как под офис. А оказалось – бордель натуральный. Девочек красивых туда возили. Делишки свои обделывали. Потом Рафаил это дело прекратил – девочек возить, выбрал Наталью... Она у него то ли любовница, то ли сожительница, то ли секретарша – черт знает кто. Делишки проворачивать ему помогает, правая рука, так сказать, – Алексей нервно засмеялся, засуетился, налил в стаканы. – Давайте, Иван Гаврилович, выпьем за то, чтобы все было хорошо. Дочь ваша найдется, я верю, что все будет нормально. – Алексей явно хотел смягчить то, о чем поведал. – Наталья ваша – она нигде не пропадет...

Иван Гаврилович не прерывал студента. Сидел грузный, нахохлившийся, внезапно постаревший.

“И-и-эх!” – вырвалось у него из груди. Он заскрипел зубами и, не сдержав себя, так ударил по столу, что подскочили тарелки.

– Кто же этот Усманов? – спросил он, справившись с яростью.

– Бывший партаппаратчик. У него старые связи, знакомства... Человек в городе могущественный.

– Татарин, что ли?

Студент передернулся, фыркнул:

–Черт его знает! То ли еврей, то ли азиат какой! В 1917г. они власть в России захватили. Царя и его семейство убили. Сейчас зовут в новое светлое будущее.

Им из Америки приказ вышел…

      Иван Гаврилович плохо понимал студента. Какая еврейская революция? Какой приказ?

- Все захватили: банки, прессу, телевидение. А недавно помощник ихнего президента Бжезинский очень ясно выразился:  “Мы развалили СССР, развалим и Россию!” Сейчас в стране 20 ты¬¬сяч проституток, малолетних в это дело втягивают. Есть нече¬го – мать гонит дочек на панель: “Идите, зарабатывайте!” Хотят из России вторую Америку сделать, вот и сделали: бандитизм, проституция, наркомания... А Наталья, что Наталья, – студент тоскливо вздохнул. – Ей деньги тоже глаза застили, вот и свя¬залась с мразью... Этого Рафаила она не любит. Она любит его деньги. Она считает, что только деньги дадут ей свободу и счас¬тье. Но это же ложь! Никогда деньги не принесут человеку счас¬тья, хоть ты его долларами, золотом осыпь. Знаете, Иван Гав¬рилович, моя бабка говорила: “Счастье, Алешенька, не на селе, а в себе”, – студент прикоснулся к груди. – Я много думал, что такое счастье, что это такое, с чем его едят... – он задумался.
-
– И что же это такое?

– Не знаю, – улыбнулся тихо студент. – Знаете, какой-нибудь монах в старые времена был счастливее нас. Сидел в своей келье, глодал корочку хлеба, молился за нас Богу – и был счастлив... – он опять погрустнел, помрачнел. – Да, действительно, счастье не на селе, а в себе...

“Хороший ты парень, – подумал Иван Гаврилович. – А дочка моя, конечно же, – сука!” Встреться она ему сейчас, поговорил бы по-мужски, не посмотрел, что дочь родная. Алексея ему было жалко.

– Хороший ты парень, Алеша, – сказал он.

– Подлец я, Иван Гаврилович. Подлец... – у Алексея навернулись на глаза слезы. – Я ведь вашу дочь... убить хотел. Вольдемар уже пару боевых гранат где-то раздобыл. Узнал номер “мерседеса” Усманова, изучил места стоянок. Иногда Усманов ездил без охранников. Хотели подорвать обоих гранатой... Потом что-то остановило...

“Жуть прямо! Что он рассказывает?!”- подумал Расторгуев.

– Решил: хватит нам смертей. Хватит крови. Вольдемар орет: “Нет, прикончим гадов!” У него жена, пока он в Чечне воевал, с другими путалась. А потом, оставив ребенка бабушке, укатила с мужиком в неизвестном направлении. Теперь он женский пол ненавидит прямо, – Алеша криво улыбнулся. – Получается что мы с ним друзья по несчастью...

– Тварь! – вырвалось у Расторгуева. – Жена его –  тварь.

– А Вольдемара я все-таки отговорил от убийства. – Вот и вся любовь, Иван Гаврилович...

Было жарко и душно. Иван Гаврилович в мокрой рубашке. Рассказ Алексея его сильно расстроил, он давно уже приготовился к самому худшему, но утешал себя мыслью: “Была бы жива Наташка, а остальное – устроится”. Из рассказа

студента явствовало, что дочь его, скорее всего, жива и здорова и живет неплохо. Очнувшись от раздумий, спросил у студента:

– Наташку любишь после всего?

Студент часто-часто заморгал близорукими глазами, весь сморщился, покраснел и ответил, с трудом выдавив одно слово:

– Люблю...

Пили за любовь, за то, чтобы “этот бардак, устроенный врагами России, прекратился”, чтобы, наконец-то, настали хорошие, счастливые времена. Расторгуеву вдруг показалось, что сидит он не за этим убогим студенческим столиком, а за столом, накрытым белой скатертью, и его дочь, красавица Наташка, весело хлопочет возле; Алексей сидит не в этой драной рубашонке, а в дорогой, чистой, при галстуке, в роговых солидных очках, какие носит их колхозный бухгалтер; Иван Гаврилович рядом. А Наташка, его говорливая Наташка, говорит умные и нежные слова.

...Ночью ввалился – легок на помине! – друг Алексея Вольдемар. Патлатый, черный, несдержанный на слово парень.

- Куринной! – протянул он свою жилистую руку Ивану Гавриловичу.

Расторгуев подал свою.

– А-а, так это ты отец этой ****и? Ну воспитал дочку! – беспардонно бухнул Вольдемар Куринной, крепко стиснув протянутую руку.

Расторгуев еле сдержал себя, чтобы не вспылить.

– Не дрейфь! – хлопнул парень по плечу Расторгуева. – Весь мир бардак, все люди – ****и! Не знаешь, что ли? Не расстраивайся, батяня, скоро и ты богатым будешь! Твой зятек – богатый падла. Он твою дочку осчастливит и тебя не забудет. – Вольдемар говорил зло, слова вылетали из него хлесткие и обидные. – Жаль, что не придавил я его в свое время. Вот этот тип не дал! – парень ткнул рукой в студента, тряхнул патлами. – У него, видишь ли, – лю-бо-овь, течка.

– Вольдемар, перестань! Зачем ты так? – пытался урезонить друга Алексей.

Куринной помешанный какой-то: шумит, орет. Увидев на столе деревенские разносолы и румяного, еще не начатого гуся, завопил:

– О-о-о, елки-моталки, так вы миллионеры! Налетай – подешевело! – он уселся за стол, не ожидая приглашения, стал метать соленые огурчики, помидорчики. Налил себе стакан водки. – Ну, погнали наши черномазых!

Выпив, Куринной развыступался еще больше.

– Я этих черножопых многих жизни лишил. Они нашего брата не жалели. На моих глазах кишки выпустили пятерым из моей роты, видел как живым парням головы отрезали. Ты, Ваня, видел человеческую кровь, ты видел человеческое мясо?.. Ты видел человеческие кишки?..

Студент дотронулся до вздрагивающей руки парня.

– Успокойся. Прошу...

– Лешка, ты провел политинформацию с колхозом “Красный лапоть”? – со смешком спросил Вольдемар.

– Поговорили...

– Ну молодец, физик. Жаль, сорвал ты операцию. А какой бы фейерверк

получился, ты представляешь?! Огонь, зарево в полнеба, “мерседесик” – на мелкие части! Руки-ноги летят, головы летят...

“Кошмар какой-то!” – Иван Гаврилович с тоской слушал парня. У Вольдемара большие горячие глаза, по лицу нет-нет да и пробежит нервный тик, по всему видно – парень отчаянный, похож на чеченца. Смеется зло, показывая полный рот железных зубов.

– Фуфлыжники поганые. Знаю я этих гнид. Ты, Ваня, с ними породнился! – Вольдемар смеется, щуря свои злые черные глаза. – Да-а, влип ты! С захватчиками породнился!.. С предателями земли Русской!..

– Попробуйте гуся. Моя хозяйка коптила, –  предложил Расторгуев. Ему не хотелось ни о чем ни говорить, ни спорить.

– Хорош гусек! – нахваливал Вольдемар, отрывая гусю лапу. Ел он жадно, глотая большими кусками. – Вкуснятина, ничего не скажешь. Передай бабе своей благодарность от защитника Отечества! Как её зовут-то, бабу твою?

- Галина.

- Вот передай Галине преогромное спасибо за отлично приготовленного гуся.

– На яблоневых веточках коптила жена, – похвастался Расторгуев. – Она у меня мастерица.

Вольдемар, кажется, успокоился, вытер руки тряпкой. Но через минуту опять тряс своими черными патлами, возбужденно сверкая глазами, ехидничал и почем зря крыл женщин и всех подряд.

– Ништяк, Ваня! – хохотал Вольдемар. – Дочура у тебя, конечно, стервозка, но ты носа не вешай. Жизнь свою она устроит. Это очень даже хорошо, что прибрала она этого Рафика к рукам. Не он ее, а она! Пустит она Рафика по миру с сумой! Пустит, как пить дать!.. На “мерседесе” еще не катался? На кобыле только? Ну еще покатаешься... Ха-ха-ха!..

Расторгуев метнул на парня разгневанный взгляд – злой, ехидный парень. И шутки у него злые и непонятные.

– Иван Гаврилович, не обращайте внимания. Он после Чечни таким стал, – сказал студент.

– Ага. После нее. Мы там жизни свои клали, а Усмановы мошну набивали,  наших девочек сношали... Сучки двуногие, подстилки поганые... – Вольдемар рассвирепел, не находил слов. Его трясло. – Я из мертвых воскрес! Я не для того воскрес, чтобы знать как шалавы эти, пока меня убивали, с чужими кобелями трахались! Мы за Родину гибли, а эти крысы своей мандой доллары зарабатывали!..

– Ну ладно, хватит тебе. Развыступался! – прикрикнул студент. – У отца горе...

– Какое горе?! Какое горе?! Россия вымирает, а эти козлы “мерсики” покупают... Всех бы этих воров, всех бы этих тварей... – Вольдемар заметался по комнате, вскинул руки, прицелился в воображаемую цель “калашниковым” – Ту-ту-ту!.. Ту-ту-ту!.. Всех этих генералов бездарных, вместе с главнокомандующим и его зятьком Грачом, всех этих политиканов... Голосуй, а то проиграешь!..

– Пить тебе, Вольдемар, нельзя. У тебя крыша едет.

– У меня крыша едет?! Да у всего народа крыша едет, у всей страны! – захохотал по-дьявольски, тряхнул патлами. – Наливай, посмотрим – у кого крыша едет! Эх, Америка-разлучница, масонская страна!..

– Вы в какой-то партии состоите? – спросил было Расторгуев, обращаясь на “вы”.

– Как же, состою! – весело отозвался Вольдемар, сверкнув цыганскими глазами. – В партии русского народа!

– А что это за партия?

– Партия русских дураков. Бей врагов, спасай Россию!

Устал Иван Гаврилович. Разговаривать и слушать этого больного не хотелось. От студента не укрылось его состояние.

– Устали, Иван Гаврилович?

Алексей помог снять ботинки и устроиться на койке.

– Россия – баба! Россия – это баба, Леха! – орал Вольдемар. – Раскоряченная баба, которую все сношают – кому не лень!..

Парень после бурного всплеска замолк, пришипился и Алексей. “Все плохо, все плохо, – думал Расторгуев, ворочаясь на койке. – Вот денек...” Сон не шел, долетали обрывки шумного спора про “врагов и чмошников, что у власти”, про таинственных “жидомасонов, захвативших полмира”, про “баб-дур, проголосовавших как один за этого козла”...

Привиделась Наташка – красивая, с распущенными волосами, потом появилось какое-то чудище возле нее, похожее на человека; у него сине-красная морда, оно голое и лысое, поросшее редким жестким волосом, на загривке волос подлиннее и погуще, как у хряка; чудище обнимает и тискает его Наташку, хрюкая от удовольствия; язык у него длинный и толстый, ласкает ее тело своим мерзким языком, засовывает его в рот...



11

Проснувшись, Иван Гаврилович не застал в комнате Вольде¬ма¬ра. Тот ушел неожиданно, как и появился. Студент спал на со¬сед¬ней койке, вздрагивая во сне. Спал чутко, тотчас проснулся.

На столе кавардак, остатки гуся. Перекусив, отправились в город. Зашли в один шикарный магазинчик, другой. Алексей подходил к служащим, о чем-то говорил с ними, те переводили взгляд на Расторгуева, отрицательно качали головами.

– Говорят: уехал хозяин Усманов, – сказал он. – Так что где искать Наталью – прямо не знаю.

Проходя мимо одного ресторана, студент пояснил: “Это тоже его”. Возле ювелирного бросил: “Туалет раньше был, сейчас золотом торгуют. Все захватили барыги. В туалет негде сходить”.

В центре мало что изменилось: яркие и пестрые витрины, мусор на улицах,

разложенное и развешанное повсюду шмотье; толпы людей с сумками на колесиках, тележками, мешками; приставучие азиатские детишки, выпрашивающие денежку. В подземном переходе так же читал свои стихи седой поэт, девочка-скрипачка играла на скрипке, и пел свои жалостные песни слепой певец.

Роскошь и нищета. Прохаживается возле новеньких телефонных аппаратов пожилой мужчина с усами как у таракана, повторяя: “Телефончики, телефончики... Берем телефончики...”

Прошли мимо рядов с порнографией. Иван Гаврилович показал головой на чтиво.

– А-а! – махнул рукой Алексей. – Такого добра навалом!

Откуда-то появился патлатый Вольдемар, как будто только что расстались, захохотал:

– О-о колхоз “Красный лапоть”, привет! Ты, батяня, в “Интиме” не был. Там тебе такое предложат! Искусственные члены, искусственных баб... Купи резиновую и наслаждайся. Тампоны “Олл Вейс” – лучшие тампоны в мире!

– Тьфу! – плюнул в сердцах Иван Гаврилович.

Старенький мужикашка играл на гармошке, две пожилых женщины пели озорные частушки, прихлопывая в ладоши и подухивая:

                Всё прошло и пролетело

                Времячко веселое.

                А таперя наступило

                Времячко тяжелое!..

                Ух, ух, ух!..



                Перестройка, перестройка

                Вот я и перестроилась:

                У соседа хрен поболе,

                Я к нему пристроилась!..



Возле женщины, торговавшей чугунными статуэтками, Расторгуев остановился: он увидел коней. Кони – всякие: вот вороной поднял голову и чутко прислушался; другой летит во весь опор, разметав по ветру гриву; а вот парочка: кобыла с жеребенком... Умеет русский мужик чудо из железа сотворить, ничего не скажешь. Женщина жаловалась:

– Такую тяжесть из Каслей везла. Не берет никто. Берите, дядечка... Вместо зарплаты дают вот железяками... До чего дожили, как после войны.

Поразмыслив, Расторгуев решил сделать подарок жене Галине. Коней он любил, за свою жизнь перековал их сотни, да и Галина будет рада подарку, не с пустыми же руками возвращаться. Студент поддержал его. Коня завернули в бумагу и поставили в сумку.

На углу площади, на которой шумел-гудел базар, кучка потрепанных жизнью людей: ветераны, старые женщины, несколько парней. Над головами развеваются флаги: один красный, другой черно-желто-белый. На столике разложены газеты.

– Привет красно-коричневым!

– Привет, Чеченец!

Вольдемар, как было видно, многих тут знал. С ним здоровались за руку. Короткостриженный белобрысый парень в короткой кожаной курточке раздавал прокламации, он тоже поздоровался с Вольдемаром за руку.

– Здорово, Белобрысый! Пора оружие раздавать, а ты бумажками трясешь...

Из кассетника одного из парней неслась хриплая и горькая песня Игоря Талькова:

                А золотые купола

                Кому-то черный глаз слепили.

                Ты раздражала силы зла

                И, видно, так их доняла,

                Что ослепить тебя решили...

Два  пенсионера – у одного грудь в орденских планках – спорили между собой:

– Я бы этих козлов, что засели в Кремле, шибанул ракетой. Отсюда, с Урала, из ракетного центра запустить ракету прямо в Кремль – и все! Все будет кончено, режим падет!

– Как рассудил?! А Москва, а мавзолей Ильича? Нет, так не годится. Пострадают невинные люди...

– Москва? Да черт с ней, с Москвой этой поганой. Она давно уже не столица России, а столица колонии под названием “Россия”!

Расторгуеву интересно послушать городских людей, настроены пенсионеры воинственно: вон две старушки зажали в угол тучного мужика, размахивают газетками у него перед самым носом, что-то доказывая. В рваной куртке и в штанах с пузырями на коленках говорил, брызгая слюной:

– Какая демократия?! Вы что, офонарели? Демократия – это власть народа: демос – народ, кратия – власть. Я – народ, он – народ, она – народ, – мужчина ткнул пальцем в Расторгуева, – он  – народ... Нет у нас никакой демократии. У нас бандо-кратия! Власть воров и жуликов.

– Верно говорит. В России власть захватили бандиты, – подтвердила старушка.

Ее напарница, сделав круглые глаза, добавила:

– А президент, слыхали? – агент Америки... И фамилия у него вовсе не Ельцин, а Эльцер!

– Соображает бабка! – усмехнулся Вольдемар.

На него заоглядывались. Вольдемар засмеялся. Его белобрысый и короткостриженный знакомый встал на ящик, валявшийся под ногами.

– Власть захватили подонки. Кучка жирных котов морит и грабит страну, растаскивает по кускам. Каждый год нас становится меньше на 1,5 миллиона человек...

– Гады-ы!.. – застонал, как от зубной боли, стоящий рядом с Расторгуевым ветеран.

– ...В стране 12 миллионов беженцев, 20 миллионов безработных. Терроризм, нищета, война – вот атрибуты так называемой демократии. Хватит смотреть, как убивают наших братьев! В 1612 году, во времена великой смуты люди объединились вокруг 17-летнего паренька – князя Пожарского... Надо воевать не с Чечней, а с антинародным режимом...

– Это провокация! – взвизгнула толстая любопытствующая женщина в брючном костюме. – Хватит нам войн! Хватит потрясений!

– Ну тебя трудно сотрясти! – бросил ей Вольдемар. – Ты что, жирная, против

 революций?!

Женщина метнула в его сторону ненавидящий взгляд, подхватила своего такого же жирненького супруга, и они, испуганно оглядываясь, двинулись к торговым рядам на площади.

– Пошли пиво пить. Ну их всех на х...! – сказал Вольдемар. – Митинговщики!..

               Тебя связали кумачом

               И опустили на колени.

               Сверкнул топор над палачом,

               А приговор тебе прочел

               Кровавый царь, великий гений...

                Рос-с-и-я!.. Рос-с-и-я!..

–  хрипел Тальков.

Сели за пластмассовые столики на улице.

– Я беру! – Вольдемар метнулся к шатру из пластиковой ткани, принес янтарного пива в больших бокалах. Пиво вкусное.

На здании напротив реклама: красотка вонзила белые зубки в голое мужское плечо, мужик довольно улыбается. Надпись: “Пепси! Бери от жизни все!” Вольдемар показал пальцем: “Не твоя?”

Мимо текла толпа, в основном женщины. Вольдемар цедил пиво, ощупывал колючим взглядом каждую проходящую, презрительно кривил губы, отпуская злые реплики: “Во, бля!..”, “Ух, ты!..”, “Во-о, телка!” Алексей не обращал внимания на его грубые шуточки.

Прелюбопытный народ эти бабы. Вот идет в штанишках в обтяжку, наподобие трусов, и в легкой блузчонке, тоже в обтяжку, молоденькая, совсем ребенок, на больших черных платформах, и невинно опустив глаза; вот прыгает “кузнечик” на тоненьких ножках в коротенькой, обнажая задницу, юбчонке; вот идет длинноногая девица, играя станом, и тоже голяком: в майке на животе вырезана дыра в виде сердца, в которой соблазнительно мелькает ее смуглый живот с пупком; вот идут, воркуя, мама с дочкой, у мамы мраморная длинная шея и стриженый затылок “под мальчика”, такая же длинная шея и стриженый затылок у дочки; вот проплывает важная пузатая матрона, колыхая перед собой грудой громадных титек; тощий зад, как у молодой, обтянут белыми штанишками, ноги жидковаты для такой массы...

– Свиноматка! – фыркнул Вольдемар.

Вот ползет тощая и длинная, как швабра, седая старуха и – надо же! – тоже в белых, в обтяжку, коротеньких брючках-бриджиках.

– Дурдом! – комментирует Вольдемар. –  Это старая демократка, бывшая ленинка.

По- деловому спешит юная особа со скрипичным футляром в руке, ей как будто нет никакого дела до людей; а вот группка пья¬ных парней обступила ярко

накрашенную девицу, не стесняясь особы, ругаются матом, та и ухом не ведет, ведет себя принцессой.

Мужики не лучше баб – одеты кто во что горазд: кто в широченных “адидасах”, кто в трусах-шортах, у многих разноцветные кепи с длинными козырьками, иностранные словечки на майках и даже трусах, у одного на майке целующаяся парочка, у другого – небоскребы со статуей Свободы; а вот идет парень в каких-то огромных, полосатых, как арестантских, трусах, мошня до колен болтается. Присмотревшись, Расторгуев понял, что это звездно-полосатый американский флаг.

– О-о, там ему и место! На жопе! – радостно кричит Вольдемар. – Америка-разлучница, масонская страна... Мужик, поссы на флаг!

Парень удалился, не отреагировав. “Не мужики, а черт те что...” – удивлялся Иван Гаврилович.

– Америка – это говно! – мрачно сказал Вольдемар, сплюнув сквозь железные зубы. – А америкашки – шизики. Им только жрать да сношаться. Говенная страна. Это не я сказал. Это господин Лимонов. Эдичка. Читал такого писателя, господин колхозник? Да зачем тебе читать? –  Его глаза полыхнули яростью. Он выпил залпом пиво, пошел за новой порцией.

Глаза смотрят, уши слушают разноголосый шум улицы. Что-то Иван Гаврилович тоже начинает ненавидеть эти откормленные рожи, этих размалеванных, ярких, как бабочки, девиц.

– Во-о, крыса!

“Крыса” обернулась, показала язык.

– Минетчица! – плюнул Вольдемар. – И откуда только эти мрази повылезали? Да вон оттуда! – показал пальцем между ног проходившей женщины.

“Нет, надо уезжать из города, – подумал Иван Гаврилович. – Уйти бы сейчас в поле, в тишину, упасть в копну сена, зарыться, вдыхая аромат трав, не видеть ничего и не слышать...”

Идет нараскоряку немолодой амбал, трусы длинные, ноги кривые и волосатые, в одной руке железная баночка, к которой он иногда прикладывается, другой – по-хозяйски обняв юную особу, тоже полураздетую, в блестящих эластичных лосинах, обтягивающих упругий задок и выпячивающийся лобок. Она тоже сосет на ходу пиво из алюминиевой баночки.

“Стыд и срам. Ходят как на пляже”.

– Мафиозник гуляет! – сплюнул Вольдемар. – Да какой мафиозник? Так, фуфло... – позлорадствовал: – Ваня, а твоя дочура пешком не ходит. Она на “Мерседесе-600” ездит.

Расторгуева уже не трогают реплики парня, студент же разозлился:

– Перестань!

– Все, все... Не буду. Дали бы мне “калашникова”... Ту-ту-ту-ту... – У Вольдемара затряслись руки и налились кровью глаза.

Мимо протащилась старуха в каких-то отрепьях, с мешком на плече; старуха шла медленно, погасшим взглядом ища бутылки. Возле столиков остановилась,

пошарила в пластиковом ведерке; найдя бутылку, сунула ее в мешок, двинулась дальше, оставляя после себя какой-то гнилостный мерзкий запах.

– Фу-фу! – зафыркал Вольдемар. – Жертва перестройки. Жертва заговора. Эй, старуха!..

Старуха обернулась.

– Бабка, подь сюда! Ну чего, не слышишь, что ли?

Старуха тихо двинулась обратно.

– На! – Вольдемар шлепнул об столик тысячу. – На похмелку.

Старуха уставилась на купюру, беззвучно взяла, зашамкала:

– Спасибо, спасибо, родненький... Дай Бог тебе здоровья... – и пошаркала с мешком дальше.

Напротив их столика примостились девицы. Сидят нога на ногу, курят, весело болтают, потягивая что-то из ярких баночек. Расторгуев ничего не мог понять: в носу одной торчит маленькое золотое колечко (с кольцами в носу дикарей он видел по телевизору), взглянул на вторую – тоже колечко из носа торчит. Черт те что! Алексей перехватил взгляд Расторгуева.

– Это сейчас модно.

Алеша не хотел, чтобы девиц видел Вольдемар: увидит, прицепится, нарвется на скандал. Но тот уже поймал взгляд девиц.

– Ка-кой обезьянник! – сказал он громко, захохотав. – Какой обезьянник! Мартышечки. Какие хорошенькие мартышечки!..

– Вольдемар, пошли. Заберут.

Вольдемар перестал паясничать, допил пиво. На лице плясал нервный тик. Он унял лицо, серьезным тоном сказал:

– Ладно, двинули...
–


12

Два дня прокантовался у студента в общежитии Иван Гаврилович. На третий, очухавшись немного, постарался взять себя в руки. Встал рано, побрился, умылся.

– Поехали! – решительным тоном сказал он Алексею.

– Куда, Иван Гаврилович?

– На эту блат-хату...

...На звонок долго никто не реагировал. Наконец-то дверь открылась. На пороге стоял тот же самый упитанный “бычок”, что и в первый приход.

– Слушаю вас.

Расторгуев, глядя в мёрзлые глаза парня, спросил:

– Наталья не звонила?

– Че-го-о?

– Я спрашиваю: дочь моя, Наталья Ивановна, не звонила?

– Чего ради? – парень закрыл дверь перед самым носом.

Иван Гаврилович рассвирепел, – заколотил кулачищем по двери. Дверь вновь

открылась.

– Мужик, я что-то не понял. Какая дочь? Какая Наталья Ивановна?

У Расторгуева глаза полезли из орбит: чего он, издевается?

– Да дочь моя Наталья! Которая с твоим хозяином Рафаилом живет! – закричал Расторгуев.

– Ты чего, мужик, орешь? Не знаю никакого Рафаила. Еще позвонишь, – убью! Понял? Как букашку придавлю. Это частное владение. Нет тут никакой Натальи и не было. Усек? – он попытался закрыть дверь.

Иван Гаврилович успел поставить ногу между дверью и по¬ро¬гом, “бычок” прижал дверь, стало больно. Расторгуев всей мас¬сой навалился на дверь, поймал молодца за ворот рубахи, притянул к себе.

– Это ты напрасно...

Молодец оставил дверь, перехватил руку Ивана Гавриловича, пытаясь сорвать ее с себя. Не тут то было – рука стальная. В глазах “новорусского” мелькнул испуг.

– Звони своему боссу! –  сказал Иван Гаврилович.

– Сей-час! – ехидно процедил парень. Ловким приемом сорвал с себя руку, ударил коротко снизу.

Иван Гаврилович не удержался и, нелепо махая руками, полетел от двери по лестнице вниз, ударился головой о железный мусоропровод. Алексей с криком “Иван Гаврилович!” бросился следом. Из разбитой головы закапала кровь. Алексей не сдрейфил, с перекошенным от ярости лицом бросился наверх к двери, но та захлопнулась.

На шум приоткрылась дверь соседки-артистки. Глянула на студента, увидев на полу Расторгуева, выскочила наружу, с аханьем спустилась вниз к лифту. Вдвоем с Алексеем помогли мужику подняться и зайти в квартиру.

– Скот! На отца руку поднял! Уголовники чертовы! – возмущалась она. Достала йод, смазала ранку, приложила ватку.

Иван Гаврилович грустно улыбнулся артистке:

– Спасибо... Спасибо... До свадьбы заживет...

Вот так номер. И что за напасть такая на него в городе – то одно, то другое. Сидел в кресле. Молчал. Перед артисткой было неудобно. Дочери своей, как понял Иван Гаврилович, ему не найти. Надо возвращаться домой в деревню, хватит ему неприятностей, сыт по горло. Решил все же спросить про свою дочь у артистки. Мучительно выдавил:

– Клавдия Андреевна, вы мне скажите честно: вы знаете мою дочь?

Артистка помолчала, сомкнув бровки на переносице, сухо ответила:

– Да, знаю, Иван Гаврилович. Знаю...

– Это правда, о чем рассказал мне Алеша и его друг Вольдемар? Ну что она... это... Ну, шлюха... Проститутка?..

– Я знаю одно: их здесь, девиц этих, перебывало множество. Ваша дочь жила одно время здесь. К ней приезжал Усманов. Это, как я поняла, и квартира его. У

него их много... Он у нас миллионер... И, кажется, депутат.

– Рафаил Шавкатович?

– Он! – артистка нервно засмеялась. – Ну а то, о чем вы спрашиваете... конкретно... Не знаю.

Артистка попыталась замять разговор на неприятную тему, да и Расторгуев не стал больше расспрашивать. Опять каменно за¬молчал и сидел в кресле, большой, грустный, прикрыв устало веки.



13

 Вольдемар влетел к своему другу в частную авторемонтную мастерскую. На нем камуфляж, военные ботинки. Во дворе полно разномастных машин, отечественных и иностранных. Пахнет машинным маслом, бензином, электросваркой, металлом.

 –Физкультпривет!

–Здорово, защитник Отечества!

- Как жизнь частного предпринимателя?

- Бьет ключом и все по голове! – весело отозвался друг. Он толстый,

подвижный, с хитрым глазом.

– Зачем, Вольдемарчик, пожаловал?

Куринной, кинув на ходу: “Да бросай  все к ядреней  фене!”, увлек друга в

сторонку от механиков.

– Слушай, тут такое дело: вот так надо! – он провел большим пальцем по

горлу. – Край надо, Серега, машинешку. Срочно. Дело не терпит. Да не боись ты! Дело чистое. Никакого криминала. Никакой разборки.

–Друг вопросительно поднял мохнатые брови, испытующе посмотрел на

Вольдемара.

– Честно?

– Ну Серега-а! Когда я обманывал?

– Лады, бери “волжанку” и отваливай. Вон ту,  белую. Твою любимую

“Торпеду”. Права-то не потерял?

–  Друг! Все о’кей! Выручил. По гроб не забуду!

  Резко сорвавшись с места, Куринной вылетел за ворота мастерской. (На “Волге” стоял мощный форсированный двигатель, почему и звалась “Торпедой”). В считанные минуты “Волга” - “Торпеда” была возле общежития Алексея.

Иван Гаврилович и студент с нехитрыми пожитками в руках спускались с крыльца. Вольдемар по-разбойничьи свистнул.

  – Эй, братцы-кролики, вы куда? – он выскочил из машин, налетел как вихрь. – Иван Гаврилович, домой, что ли? Не-не-не, не-е!.. Мы вас не отпускаем. Как это так? Дочки не нашел, а улепетываешь! Тебе не стыдно? Раскис как баба. Не мужик, что ли? Никуда не едем. Садитесь в “Торпеду”! Съездим по одному адресочку.

      Пришлось подчиниться. Залезли в чудо-машину, замаскированную под “Волгу”. И понеслись по улицам города.

– Ты, батя, не переживай. Наташку твою мы все равно разыщем. В этом я тебе клянусь. Я – Куринной! Не от слова “курица”, а от слова “курень” – изба, корень по-русски. Куринный. У казаков-хохлов это казачий атаман, сотник. Слыхал про казаков? Я, выходит, казацкого роду. А казацкому роду нет переводу.

– У меня дед был казак, - невесело откликнулся Расторгуев. – Расстреляли большевики в революцию. Адмиралу Колчаку, говорят, помогал.

– Выходит, мы с тобой однополчане!

Вольдемар пропел хриплым резким голосом куплет про куринного, бесшабашного атамана. 

Лихо крутя баранку, Вольдемар, по кличке Чеченец, разглагольствовал:

– Мир перевернулся. Смотри, господин колхозник. Запоминай. Шопы – жопы, бабы голые, реклама… Заграница. Ты батя, попал в другой мир, в другую эпоху.

 Ты батя, неардельталец. Зачем ты попал сюда? Для чего? Странно. Живи ты в своей деревне и не лезь сюда. Здесь тебя убьют, растерзают, изнасилуют. Будешь рыпаться – просто скушают. А дочку ты потерял безнадежно. Дочка твоя тебе не принадлежит. Она принадлежит другому времени. А если она у тебя красивая, то принадлежит богатому. Красота спасет мир! Ха-а! Чушь собачья! Кто-то ведь сказал такую глупость! Вы, деревня, далеко отстали от шагов истории. Жалко мне вас!…

Ивану Гавриловичу стало еще грустнее от этих слов. Прав этот ненормальный Чеченец. Что-то не так все в городе. Не хотел бы он здесь жить. Студент попытался оборвать Вольдемара:

–  Да заткнись ты, Вовка! Не видишь: у отца и так кошки на сердце скребут, а ты со своей дурацкой философией лезешь.

      Куринной замолчал, закрутил бешено рулем, вписываясь в крутой поворот. Подняв палец, важно изрек:

– Без меня вы пропадете. Вы слабаки. Идеалисты. А я человек дела. Дочку я отцу предоставлю. Как пить дать, предоставлю! – Тут Чеченец чуть не врезался в идущую впереди машину, но во время среагировал. Завизжали тормоза.

      У Ивана Гавриловича голова болталась от бешеной езды. Студент же был спокоен и никак не реагировал.

      Грубо выматерившись, Вольдемар обогнал очередную машину, из окна которой показались возмущенные лица водителя и пассажиров. Чеченец показал им “ху”, загнув правую руку и прихлопнув ее левой.

      На окраине города он остановил машину. Отъехал за строения, поставив “Торпеду” на взгорке напротив трехэтажного коттеджа из красного кирпича.

Встал так, чтобы машина не бросалась в глаза. Вынул из сумки военный полевой бинокль, навел его на большие окна особняка напротив и стал наблюдать.

      Шикарный особняк принадлежал Рафаилу Усманову. Множество больших проходных комнат, круговые лестницы, модерновая современная мебель – дизайн в стиле евро, без вызывающей восточной роскоши.

      Усманов – высокого росту, видный лысеющий мужчина с черными круглыми глазами и большим носом. Над верхней губой, будто приклеена, полоска узеньких усов. На нем строгий черный костюм и белоснежная рубашка. На Наталье – роскошное вечернее платье, с большим декольте. Рафаил Шавкатович, стоя сзади, возился с застежкой бриллиантового колье. Колье прицеплено и Наталья поворачивает к Усманову свою прелестную головку.

  – Раф, я балдею! Такой подарок. Сколько выложил, если не секрет?

– Да пустяк. Совсем пустяк! – отмахивается Рафаил Шавкатович, подымая  в улыбке-оскале губу с щетинкой усов.

- Бриллиантики настоящие? – игриво спросила Наталья.

- Конечно. Искусственных не держим, - усмехнулся Усманов.

- Где взял?

- Натали, ну неужели это так важно? В Алмазном фонде СССР. Шучу. А по правде – в Арабских Эмиратах купил.

– Заедем в офис, – сказала Наталья. – Потом в ресторан. А завтра мы будем уже в Турции. Ах, Анталия, Анталия… Какое красивое слово… Оно звучит как музыка, как шум прибоя… Все у нас складывается как нельзя лучше, Рафик.

  – Да, дорогая. Нам давно пора оформить наши отношения официально. Наталик, мы идеально подходим друг к другу. Наша дружба и любовь проверена временем, прошла испытания.

– Да-а! – ехидно заметила Наталья. – Когда ты держал бордель для богатых и подкладывал меня под нужных тебе клиентов и старых маразматиков.

– Наталик, ну прости! Прости, ради Бога! Этот ужасный период жизни кончился. Сейчас ты бизнесмен. Мой компаньон. Каюсь. Каюсь. Каюсь. Теперь всю жизнь буду искупать свою вину.

– Раф, ты развратил меня деньгами. Из-за тебя я бросила университет.

– Наташа, не вспоминай об университете. Кому он нужен, твой университет? Твои ученые не получают зарплату или получают, то гроши. Ты же все прекрасно понимаешь. Ты же умничка. Поезд ушел на другой путь, мы успели пересесть. Страна строит капитализм.

– Ах-х! Раньше ты рьяно строил коммунизм. Сейчас – капитализм.

– Ну, Натали!.. – капризно протянул Рафаил Шавкатович. – Мы строим народный капитализм.

– Да-да, коммунизм для себя ты уже построил. Сейчас ты строишь капитализм. Для народа. Перестань врать!..

– Натусик, дай я тебя расцелую. Кошечка ты моя. Царапунчик ты мой!..

– Оставь свои кавказские пошлости: Натусик, Кошечка…

Вольдемар сунул бинокль Расторгуеву:

– На, полюбуйся, господин колхозник, на свое чадо! Твоя дочка?

Иван Гаврилович прильнул к окулярам, покрутил колесико. Удивленно воскликнул:

– Ох, это же Наташка! Елки-моталки. Дочка! Откуда она взялась? Она, Наташка!..

Потом отец увидел ее старого хахаля, обнимающего дочь. Лицо Расторгуева-отца стало пунцовым. Он взмок. Глаза посуровели. Он опустил бинокль, промолвил:

 – Такие дела, значится…

– Еще не сношаются? – подцепил Вольдемар, забирая бинокль. – Так, сучки приступили к своим обязанностям. Старые кобели – тоже. Студент, хошь посмотреть на свою возлюбленную?

      Студент выхватил бинокль из рук Вольдемара. Приставил его к своим близоруким глазам. Увидел, как  старый ловелас Усманов ласкал его бывшую невесту. Студенту стало больно и  противно. Он покрылся красными пятнами.

– Ладно, Наташа, не сердись,  – пробасил Усманов. – Давай по-серьезному. Нам давно пора оформить наши отношения.

– Ты делаешь мне предложение?

– Да! – решительно сказал Усманов. – Я делаю тебе предложение!

– А в дочки не возьмешь?! – весело захохотала Наталья и кинулась Рафаилу Шавкатовичу на шею, осыпая поцелуями. – Спасибо, дорогой! Как я тебя люблю! Безумно люблю!.. Я счастлива, Раф!.. Безумно счастлива! Умный ты, негодяй Рафик!..

      Опытной рукой Усманов стал срывать с нее одежду. Полетели в окнах платья, нижнее белье, трусы… Взметнулись вверх женские ноги…

– Мда-а, то есть нет! – сказал Вольдемар. – Картинка неприличная! – Он выхватил бинокль у студента и стал рыться в большой сумке. Вытащил из нее разобранную винтовку с оптическим прицелом, моментально собрал, стал целиться. В перекрестье прицела мелькали голые тела, искаженные в страсти лица. Он никак не мог поймать момент.

– Не успел, бляха-муха! – рявкнул Чеченец, смачно сплюнув.

–  С ума сошел, Вольдемар! – оторопел студент.

– Наташа – радость наша! Может, съездим в казино? – спросил, одеваясь Усманов. – Или в ночной клуб? Так хочется поиграть в азартные игры. Давно мы с тобой не сражались с волками…

– Не боишься продуться?

– Ну, подумаешь, проиграем пару миллиончиков.

– Нет, нет! – решительно возразила Наталья. – Дела прежде всего. В офис.

– В офис, так в офис…

      Немного погодя глухие металлические ворота ограждения разъехались в стороны и из них выехал джип Усманова, за ним машина с телохранителями. Вольдемаровская “Волга” пристроилась следом.

– Молодожены поехали в офис! – бросил, ехидно ухмыляясь, Вольдемар. – Ну ты, отец, доволен?

– Слава Богу. Я рад, что жива Наташка, - выдохнул Иван Гаврилович.



14

      Джип подкатил к офису. Из него вышли Усманов с Натальей и вошли в помещение. В офисе пустынно. Несколько человек трудилось за компьютерами. Наталья по-хозяйски прошла по комнатам, просмотрела бумаги, экраны компьютеров.

Усманов с Натальей вышли из офиса и направились к джипу.

– Тэк-с! – сказал Вольдемар. – Голубочки выходят. Поедем дальше.

Джип свернул в проулок и направился к центру. “Волжанка” за ним.

      Джип остановился у роскошного здания казино. Сияющая всеми цветами радуги большая реклама «Баден-Баден». Усманов с Натальей вылезли из автомобиля и вошли в здание. Прошли в шикарный вестибюль, где их радушно встретили.

      А на улице в своей “Торпеде” мучился сомнениями Вольдемар. Он искал варианты. В казино их, конечно, не пустят, туда ходят свои проверенные клиенты и явно по каким-то неведомым ему карточкам. Что же делать? “А-а, была – не была!” – Вольдемар выскочил из машины.

– Сидите, братцы-кролики! Я мигом!

      Куринной незаметно подошел к машине с двумя охранниками, припаркованной у казино. Стекло салона опущено, охранник сладко дремлет. Ствол пистолета приставлен к горлу так, что видно как пульсирует жилка на шее.

– Так, быстро мобильник и номер телефона Усманова! – шепнул Вольдемар голосом, не сулящим ничего хорошего. – Не дергаться! Мозги вышибу! – Левой рукой он схватил охранника за ворот кожаной куртки.

– Быстро!

Охранник подал мобильный телефон.

– Назови номер и набери. Проверим.

Охранник набрал номер, в трубке попикало и послышался голос Усманова:

– Усманов!..

Вольдемар кивнул головой охраннику.

– Все в порядке, Рафаил Шавкатович!.. – сказал охранник.

       Вольдемар нажал кнопку связи, прервав разговор. Он забрал мобильник и исчез, предупредив:

– Мальчик, никаких действий! Предупреждаю!

В “Волге” Куринной набрал номер, и опять послышался характерный басок:

– Да-да, вас слушают!..

– Рафаил Шавкатович, здравствуйте, дорогой!.. – сладким тенорком запел Вольдемар. – Как поживаете на этой грешной земле?

– Кто это? Кто это? – повторил Усманов.

– Один ваш друг. Доброжелатель. Встречались мы как-то, но очень, очень давно. Меня интересует больше ваша супружница, то бишь ваша новая жена – Наталья Ивановна… Будьте добры, передайте ей, пожалуйста, трубку.

       В казино, сидя за игорным столом, Усманов удивленно поднял брови. “Странно” – пробормотал он и посмотрел на Наталью. Пришлось прервать игру

 и Наталья взяла мобильник.

– Вас слушают! – резко сказала она.

– Наталья Ивановна, это вы?  Передаю трубочку горячо вами любимому отцу Ивану Гавриловичу…

У Натальи от удивления пропал голос.

      Иван Гаврилович неумело взял удивительный телефон и, запинаясь от волнения, начал говорить:

  – Наташка, здравствуй… Это я, твой отец… Иван Гаврилович Расторгуев…

– Пап-ка-а! – раздалось радостно в трубке.

– Наташка-а?! Ты?..

– Пап-ка-а! Где ты? Ты слышишь меня? Слышишь? Ты в городе, что ли?

– Слышу!.. – глухо выдавил Расторгуев.

– Как ты нашел меня? Откуда ты взялся? Папка, я так рада, так рада, ты не представляешь. Работы невпроворот, дни летят… Как ты нашел меня? Как там мама? Как живете? Чего нового? Ну чего молчишь? Але, але!..

– Живем нормально! А помог тебя найти Алеша и его друг Вольдемар Куринной. Они рядом…

      Известие про Алексея не произвело никакого впечатления. Девица захлебывалась от слов, что-то говорила и говорила – слова доходили до Расторгуева плохо. Справившись с волнением, прохрипел в трубку:

– Ты зачем бросила учиться? Я был в университете… Я все знаю…

– Ай, да папка, ладно тебе… Ну было – сплыло. А не сообщала вам – не хотела расстраивать. Все в прошлом. У меня другие планы, другие интересы… Другая жизнь, папка…

      Иван Гаврилович узнавал дочку – такая же неунывающая и напористая, в голосе – ни грусти, ни раскаяния. Ну бросила и бросила…

– Как ты живешь, дочка? – спросил Иван Гаврилович, помолчав. – Почему не приезжаешь домой?

– Живу нормально! – засмеялась трубка. – Можно лучше, да лучше некуда!

– Наташка, ты когда приедешь? Я уже домой собрался…

– Ой, папка, по правде – не приеду. Я уже в аэропорту. Через час улетаю в Анталию.

– Хорошо брешет, сука! – прокомментировал Вольдемар, прильнув к трубке.

– Куда, куда?

– В Ан-та-ли-ю! Курорт такой есть на Средиземном море… Ан-та-ли-я…

« Час от часу не легче! – улетает в какую-то Анталию».

– Это в Турции. Чудесное место. Синее море, белый пароход…

В трубке что-то защелкало, запищало, послышался приятный мужской баритон:

– Здравствуйте… Давайте познакомимся. Меня зовут Рафаил Шавкатович… Усманов…

– Я вас не знаю, – произнес глухо и неохотно Иван Гаврилович. – И знать не хочу. У моей дочери был жених, из-за вас все распалось. – Иван Гаврилович не желал разговаривать с подонком, хотя и миллионером, хотел отключить телефон, но не знал, как.

– Дело жвах! – сказал  Вольдемар, отключая мобильник. – Она послала нас всех на три буквы. Что будем делать, деревня?

      Расторгуев–отец молчал, погрузившись в думы.

– Чего делать? Да ничего не надо делать! – выпалил студент. – Его трясло от беспардонства бывшей подруги. – Поехали, посадим отца на поезд, вот и весь разговор!

– Нет, студент, ты не прав, хоть ты и ученый человек. За счастье надо бороться. Кто сказал? Не знаешь. А сказал это я. Они еще всю ночь в своем казино в картишки будут сражаться, так что время у нас есть. Отец, как считаешь?

      Расторгуеву было стыдно за свою дочь.

– Иван Гаврилович, ты слышишь? Что будем делать? Ты хочешь поговорить с дочерью? А-а?.. Ну увидеть-то хочешь или нет?

– Ничего я не знаю… - очнулся  Расторгуев. – Делайте что хотите…

– Указание получено. Будем действовать! – сказал Вольдемар, выруливая подальше от злачного места.

       Куринной внимательно оглядел своих спутников, многозначительно хмыкнул.

– Студент, за мной! – приказал он, загоняя машину в укромное место. – Надо отцу что-то пожрать принести.

       Вольдемар со студентом ушли, закрыв Ивана Гавриловича в машине. Расторгуев лег на сиденье, закрылся пиджаком с головой и задремал.

…Успокоившись, Наталья сказала Усманову:

­ Рафик, это жуть какая-то – отец приехал.
­
­ Почему, дорогая, жуть? Нормальное явление, - улыбнулся Усманов. – Отец соскучился по дочери. У нас очень даже почитают старших. А старшие уважают младших.
­
­ Если он узнает о моей прошлой жизни, он не переживет. Или сам умрет, или меня убьет. Он у меня спокойный, молчаливый, но стоит его разозлить… Типичный русский медведь…
­
­ Как они разыскали нас? – задумался Усманов. – Телефон мобильника откуда-то узнали…
­
­ Да не давала я никому номер! Есть тут один недоделанный студентик. Правдолюбец. Бывший мой хахаль. Его работа, наверное… Ревнует мальчик…
­


15

       Вольдемар и студент с большой сумкой в руках шли по ярко освещенной улице. Куринной пялился на роскошные витрины магазинов, многочисленных кафе и ресторанов. Он, кажется, нашел то, что искал – небольшой магазинчик, реклама на иностранном, в витринах шикарная мужская одежда.

– Студентик, давай вон за тот темный угол! Сигай за забор и жди. Там дворами есть проход к “Торпеде”. – Вольдемар помог студенту перебраться через забор, а сам вернулся к магазину.

     Куринной с важным видом зашел в магазин. Навстречу покупателю выскочили девицы, наперебой стали предлагать товар. Вольдемар с достоинством кивал головой, что-то хмыкал, таращил глаза, рассматривая пиджаки, брюки, восхищенно цокал языком, примеривал навскидку. Он быстро накидал себе на руку целый ворох одежды. На предложение девиц все это упаковать, небрежно бросил: “Не надо!”. Он двинулся к контролю, бесцеремонно отодвинув охранника. Охранник сделал попытку его остановить, но Вольдемар вынул из внутреннего кармана пистолет и сунул ствол под самый его нос, сказав: “Ограбление. Тревожную кнопку не нажимай!”

      И только тогда, когда он вышел из магазина нагруженный барахлом, завыл резкий громкий сигнал тревоги. Вольдемар быстро нырнул за угол, перекидал одежду через забор и перелез сам. Вдвоем со студентом запихали костюмы в сумку и дворами побежали к машине.



      16

       К казино «Баден-Баден» они подошли втроем. На Вольдемаре черный костюм, на студенте – серый в полоску, а на Расторгуеве красный пиджак и коричневые брюки в клетку. Выглядел Иван Гаврилович довольно-таки смешно в этом красном пиджаке и брюках в клетку – ну прямо «дядюшка Джо» какой-то. Вольдемар же в черном костюме выглядел очень даже прилично и давал последние указания Расторгуеву:

– Значит так, Иван Гаврилович. Ты глухонемой и ни в какие разговоры не ввязываешься. Понял?

– Ага. Все понял! – бодро ответил Иван Гаврилович.

          Подходя к казино, Вольдемар сказал:

  – Будьте внимательны. Сейчас нас будут со всех сторон осматривать, у них наружное наблюдение. Главное, не паниковать! Иван Гаврилович, выше голову!

           Вольдемар нажал на кнопку звонка. Двери открылись, и их пустили внутрь. Охрана очень внимательно осмотрела вошедших и, ничего не заподозрив, пропустила дальше. Подскочил седовласый менеджер.

– Рады вас приветствовать! Во что играем? Покер, блэк-джек, рулетка?..

– Пожалуй, блэк-джек! – уверенно произнес Вольдемар. – Нет, давай рулетку!

          Менеджер проводил троицу на второй этаж.

Пока Вольдемар обменивал деньги на фишки, Расторгуев успел осмотреть себя в зеркале во всю стену и удивиться своему виду - он ли это, деревенский олух, в пижонском наряде? Ему было занятно смотреть на суетню Куринного и волнение студента. Студента он понимал – тот боялся встречи с Наташкой. Для себя же он решил – будь что будет. Дочь жива, и это главное. Переживать не стоит.

Прошли к стойке бара. Молоденькая и красивая девица со стандартно вежливой улыбкой обратилась к гостям.

Иван Гаврилович удивился ее белозубой улыбке и вышколенности.

– Нам что-нибудь легкое! Тоник, пепси!.. – весело сказал Вольдемар и добавил: - Ну а мне ершику!

– А что это такое, ершик?

– Пива плюс водочки!

Сели за высокие стулья. Расторгуев с интересом разглядывал заведение. Он что-то попытался спросить у студента, но Куринной строго посмотрел на него.

– Вы же глухонемой, Иван Гаврилович!..

Расторгуеву стало смешно, но он сдержался, чтобы не расхохотаться. Его все больше забавляла эта игра.

А в соседнем зале, между Усмановым и Натальей Расторгуевой, шел разговор.

– Наташа, почему ты никогда не рассказывала о своих родителях? Ты, я помню, говорила, что твои родители живут очень далеко и что отец твой умер. Да-да, у меня память тоже хорошая…

– Шутила.

– Нет, но почему все же ты так говорила?

– По кочану! – резко отрезала Наталья. – Не твоего ума дело. Хотела так, значит.

– Ну, Наташенька, не сердись. Должен же я познакомиться с родителями невесты. Ты говорила, что отец был у тебя главным бухгалтером в какой-то фирме…

– На крупном сибирском заводе. Завод обанкротился, а отец помер.

– Не понимаю. А кто же звонил?

– Это другой отец. Он взял мою мать с дочкой, то есть со мной. Отчим, значит.

– Вот оно что-о!.. – протянул Рафаил Шавкатович. – А может его привлечь к нашей работе? Нам нужен толковый бухгалтер.

– Раф, но он же не бухгалтер! Тот, что был бухгалтером, давно помер.

– А где работает этот отец?

– А этот работает на секретном ядерном объекте.

– Да-а?..

– А кем работает – не скажу. Это большая государственная тайна.

– Натуля, познакомь с отцом. Поездку в Анталию отложим.

– У нас же куплены билеты!

– Да черт с ними, билетами. Наташенька-а!..

– Нет! – взметнув челкой и нахмурив соболиные брови, твердо ответила Наталья. – Нет и еще раз нет! И разговоры эти оставим!

Усманов особенно любил эти густые, черные брови вразлет. И он часто своим низким красивым басом говорил ей: «Ты, Наташа, наша. Кто-то из твоих предков в Сибири согрешил с азиатом, мусульманином. Гены, они непредсказуемы и работают через несколько поколений». «Да дала, наверное, прабабка какому-нибудь татаро-моноголу! – смеясь, в тон Рафаилу, отвечала Наталья. – А чего не дать? Мы, бабы, для того и существуем, чтобы вам, козлам, давать!»

Любил он, Рафаил Шавкатович Усманов, эту красивую гордячку и себялюбку. Он их всяких повидал и перебрал за свою пятидесятилетнюю жизнь. «Всяких – не однаких», - как говорила ее бабка. Свое же крестьянское происхождение Наталья стеснялась и скрывала его. Это редкая удача – отхватить большого начальника в прошлом, а сейчас миллионера и удачливого бизнесмена. Свою семью Усманов оставил много лет назад, но бывшей жене помогал, детям и многочисленным внукам, чего от Натальи не скрывал.

…Вольдемар играл в рулетку. Ему не везло, он нервничал, но ставил и ставил фишки. Студенту пришлось уже много раз бегать за ними. Иван Гаврилович сидел возле стены и наблюдал за игроками.

Один из охранников, глядя на экран системы слежения, сказал другому:

– Что-то тут не так. Не нравится мне эта троица. Особенно вон тот, плотный, в красном пиджаке. Это не тот ли, которого разыскивают? Явный мафиозник…

– Да, - всмотревшись в экран и увеличив изображение, подтвердил другой. – Морда у него подозрительная…

– Брось! Мужик как мужик. Пришел мошной тряхнуть, - возразил третий.

– Его, пожалуй самого тряхнут. И мошны у него что-то не видно. Нет, очень странный тип. Это явно не игрок. А этот, тощенький-то… Ты погляди как он озирается.

Вольдемар шепнул студенту:

– Бери Ивана Гавриловичу и идите на разведку.

И вот Алексей и Расторгуев-отец бродят по многочисленным комнатам и залам. Один охранник показал глазами другому. Тот понимающе кивнул.

А в это время Рафаил Шавкатович подсчитывал выигрыш. Сегодня был удачный день – в покер удалось выиграть кругленькую сумму. Он пересчитывал деньги и аккуратно складывал их в пачки, а Наталья, смеясь, скидывала их в сумочку.

Студент, позаглядывав в залы, открыл очередную дверь и застыл в изумлении: его любимая Наташка сидела с Усмановым и считала деньги.

Из-за  плеча студента в красном пиджаке высунулся Иван Гаврилович и тоже обмер. Оба увидели объект своих поисков.

Наташка, подняв глаза, узнала отца и обомлела. Усманов, взглянув на Наталью, перевел взгляд к двери. Дочь справилась с волнением и стала «ломать комедию».

– Отец! – вскрикнула она. – Отец родной! Ты ли это? Ты как здесь очутился? Какими судьбами?..

У Ивана Гавриловича не было сил что-то ответить. Да еще Вольдемар этот заставил его изображать глухонемого. Он молча перешагнул порог и двинулся к дочери. Усманов настороженно сверлил его глазами.

– Папка! – Наталья соскочила с дивана и бросилась на шею отцу. Они стояли некоторое время обнявшись, и Наталья первая нарушила молчание. – Папка, ты у меня молодец. Но как ты разыскал меня? Как?

– Помогли добрые люди, - выдохнул Иван Гаврилович. – Вот Алексей… - Расторгуев оглянулся, но парня уже не было.

– Идем потолкуем.

– Конечно, папка. Потолкуем.

– Ну как живешь, дочка?

­ Живу хорошо. Чего и вам желаю. Есть планы съездить в Анталию, а потом махнуть в Америку. Вот где, папка, жизнь. Вот где демократия… Это тебе не колхоз «Светлый путь»…
­
­ Да, да… - повторял машинально отец, хотя был с ней не согласен и свою прошлую жизнь в колхозе считал хорошей.
­
Наталья подвела отца к Усманову. Тот  поднялся с кресла и подал руку:

– Рафаил Шавкатович…

Отец не принял протянутой руки. Тут в комнату влетел Вольдемар. Он брякнул:

– Вы, Рафаил Шавкатович, не обижайтесь на него. Он у нас глухонемой. Ну не слышит!..

В комнату вошли два охранника и встали у стены. Усманов опустил руку и недовольно посмотрел на Расторгуева. Наташка нервно кусала губы. Она взяла отца под руку и увела его в другую комнату, где устроила истерику.

- Ты зачем приехал? Чтобы воспитывать меня в колхозно-крестьянском духе?! Хватит, сыта по горло! Наелась колхозной каши!

- Наташка, да он тебе, твой Рафаил Шавкатович, в отцы годится!

- Ну и что? Подумаешь? Сейчас это модно – богатый, обеспеченный муж.

- Да не муж он тебе! – взорвался Расторгуев. – Ты чего, совсем спятила? Сука ты поганая! – Иван Гаврилович поднял руку и хотел было ударить дочь.

- Ну ударь, свою дочь! Ну ударь!.. Да, шлюха я! Тварь подзаборная!..

Расторгуев ударил ее по щеке.

  – Не дури!

          Это только разъярило девку.

   – Да, проститутка я! Дешевка! ****ь. Живу со стариком богатым, а не с твоим малахольным! С кем хочу – с тем живу! И не тебе меня учить, понял? Бей, отец! Бей свою шлюшку! Бей, чего ты смотришь! Бей!..

Иван Гаврилович рассвирепел и ударил со всего маху. Наталья пошатнулась на высоких каблуках и упала на пол. Бесшумно появились охранники и стали заламывать Расторгуеву руки. Но это им не удавалось – крепким оказался старик.

         Наталья, видя это, закричала с пола:

         – Отстаньте от него, козлы! Это мой отец! – встала, подскочила к охранникам.

По казино бежали крепкие ребята. Один вызывал милицию.

А в соседнем зале происходил разговор Вольдемара с Усмановым. Тот был невозмутимо  спокоен, поднял вопросительно густые брови на Куринного.

– Вы меня знаете?

– Ну кто вас не знает, господин Усманов. Миллионер. Будущий депутат… Да и при том встречались мы с вами раньше.

– Где же?

– Кавказ подо мною. Один в вышине стою над горами у края стремнины… Чечня…

– Нет. Вы ошибаетесь. Мы с вами не встречались.

– Ну как ошибаюсь? Ахмет Иманов, Лечо Закаев… И вы, Рафаил Шавкатович Усманов.

– Нет, нет. Вы что-то перепутали.

– Ракеты «земля – воздух», которые вы поставляли боевикам. Стрелковое оружие, опять же. Гранатометы…

– Что-о? – опять поползли вверх брови Усманова. – Он дал знак охране: - Уберите господина отсюда!

Вольдемар не сопротивлялся. По коридору уже вели студента и Расторгуева. Их провели по лестнице вниз и вывели на улицу. С воем подошла милицейская машина, куда и скидали всю троицу. 



17

      Так, в наручниках, пригнув книзу, их проводили до милицейского «газика». По одному затолкали в кузов. Вольдемар плевался кровью, орал, долбил в кабину. Их привезли и бросили в «обезьянник», сняв наручники.

      Очухавшись, Вольдемар-Чеченец принялся барабанить в металлическую дверь и орать:

– Эй, менты поганые! У нас, кажется, демократия, а не полицейский произвол!.. Откройте!..

      Зарешеченное окошко открылось. В нем показалось мордатое лицо сержанта.

– Ты замолчишь, сука?! – окошко захлопнулось

Чеченец опять стал стучать и барабанить в дверь:

– Вы за суку ответите!

Дверь камеры распахнулась. Вошел сержант с молодым ментом.

     – Ты, падла, заткнешься?!

     – Требую адвоката! За что взяли? Мы ничего не сделали! Старика вон пожалейте!..

– Адвоката тебе? Будет тебе адвокат! – молодой милиционер ударил коротко в живот.

Чеченец устоял, криво улыбнулся, сплюнул на пол камеры.

– Еще? – мент снова ударил Вольдемара.

      Тот ловким приемом перехватил руку ударившего, перекинул мента через себя, и молодой верзила-мент рухнул всей массой на заплеванный бетонный пол, в камеру вскочили трое, смяли Чеченца и принялись его избивать. Снова надели наручники.

      Расторгуев кинулся на выручку Вольдемару. Но мордатый сержант, глянув на пожилого Расторгуева, сказал:

– А ты-то куда лезешь, старик?!.

Мента подняли с пола и вынесли из камеры.

      Иван Гаврилович склонился над Вольдемаром.

     – Плохо?

– До свадьбы заживет. Ты, батя, в Бога веруешь?

Расторгуев, помолчав, ответил:

– Верую…

– Если ты казак, то должен верить в Бога и уважать власть, - разбитыми губами улыбнулся Куринной.

– Что-то ты не шибко ее уважаешь! – встрял студент.

–Усманов – не власть… Вот сейчас попрошу у Господа помощи и все будет нормалек, - сказал Вольдемар. Он широко перекрестился и направился, шатаясь, к двери. Он снова принялся стучать и кричать в дверь.

Оконце распахнулось.

– Мало дали? Еще добавить?

– Да нет, хватит! – убавил «обороты» Вольдемар. – Псы! Защитника Отечества пинаете! Позови дежурного!.. Тебе говорят, капитана позови!

– Товарищ капитан, этот шебутной вас зовет! – крикнул сержант.

– Пошли его подальше!

– Подскочивший к окошечку студент не дал захлопнуть створку.

– Передай капитану привет от Анатолия Иванова! – крикнул в окошко Куринной.

– Товарищ капитан, он передает вам привет от Анатолия Иванова!

– От какого Анатолия Иванова?

– Вашего начальника полковника Анатолия Петровича Иванова! – крикнул в дырку Куринной. – Прошу вас, позвоните, пожалуйста, полковнику!

      Милицейский капитан задумался. Полковник Иванов работал в областном управлении МВД. Он кинул сержанту:

– Веди сюда этого хмыря!

       Капитан, щупленький, белобрысенький, долго рассматривал присмиревшего Чеченца. У него добрые, усталые глаза.

– Слушаю…

– Вам подсказать его телефон? – и Вольдемар назвал служебный номер полковника.

      Капитан не мог понять что за человек сидит перед ним. Его рука непроизвольно потянулась к телефону.

– Полковника сейчас на службе, вероятно, нет, - сказал Вольдемар. – Наберите лучше его домашний: шесть-шесть, двадцать восемь, тридцать.

Капитан набрал номер. В трубке послышалось:

– Полковник Иванов слушает!

Капитан подобострастно выпалил:

– Капитан Кошечкин. Простите, товарищ полковник, тут один товарищ требует вас. Передаю трубку задержанному…

Вольдемар неловко взял трубку.

– Товарищ полковник! Анатолий Петрович!.. Это Вольдемар… Куринной.

И в трубке загремело:

– Ты, Куринной! Привет! Ты чего, опять, мудак, натворил?!.

– Анатолий Петрович, ей-богу, ничего. Абсолютно ничего…

– Как ничего? Звонят из милиции ведь! Ты когда прекратишь воду мутить?

– Анатолий Петрович, клянусь матерью – ничегошеньки не было. Сидели в ресторане с одним старичком из деревни. Ни за что забрали…Ошибочка вышла…

– Наручники надели?! – гремело в трубке. – Скажи этим мудакам: пусть наручники снимут! Что за старичок, из какой такой деревни? Дай трубку капитану!..

Капитан взял трубку, и из нее послышалось:

– Отпустите этого баламута! Впрочем, не отпускайте до моего приезда. Сам приеду и разберусь. Все! Выполняйте приказ!

– Спасибо, капитан! – поблагодарил Вольдемар дежурного. – Тебе не в ментуре работать. У тебя глаза добрые…

В камере Вольдемар спросил Расторгуева:

– Ваня, а ты хотел бы увидеть Америку?

– Америку? Не знаю даже…

– А ты хотел бы побывать на Гавайях?

– Зачем? Нет, не хотел бы.

– Напрасно. Там очень красиво. Твоя Наташка там явно побывает. Там все богатые отдыхают.

Иван Гаврилович тяжело вздохнул:

– У нас и в деревне не плохо. На хрен мне твои Гавайи.

– Ну и дурак. Типичный русский дурак, - сказал незлобиво Куринной. – А я, понимашь, имею одну мечту.

– Какую мечту? – встрепенулся Иван Гаврилович.

– Хочу купить домик в деревне. Куплю домик обязательно поближе к лесу и на берегу речки или озера. Женюсь. Наплодю детей. И буду жить да поживать, добра наживать.

– Так приезжай к нам, Вольдемар. У нас красиво, и река есть и озера. Рыбы полно. С работой только плохо. Колхоз распался. Кто пьет, кто без дела шатается. Другие в Сургут, в Новый Уренгой подались на вахту. Месяц работают, месяц дома. У тебя какая специальность?

– Да я все могу. Могу механиком, могу электриком. Могу трактористом.

– Вот и давай к нам. Со мной можешь поехать. А чего? Поехали! Мы тебе в деревне невесту найдем. Девки у нас хорошие, невест полно. С женихами вот трудно.

– Мне тут кое с кем еще разобраться надо.

– Вольдемар, а чего ты к этому Усманову привязался?

– Он свой капиталец на крови сделал! – зло сказал Вольдемар. – Оружие поставлял боевикам.

– Вот оно што!.. – удивился Расторгуев. – А может того, сведения неверные. Человека оговорить запросто могут.

– Все верно. Никаких ошибок нет. Нет доказательств. А все судьи да прокуроры Усмановым куплены. Оборотни в погонах. Слыхал про таких?

– Ну дела-а… - протянул Иван Гаврилович.

      Дверь «обезьянника» распахнулась и в проеме показался полковник Иванов. По бокам от него толпились милицейские чины.

– Товарищ полковник, вот Куринной и вся его компания! – доложил капитан.

       На бедного Ивана Гавриловича навалилось столько событий, что он уже не удивился появлению красивого полковника. Полковник постоял в раздумье,  прошел в камеру. Навстречу ему поднялся с пола Вольдемар-Чеченец. Они бросились друг к другу и по-мужски, крепко, обнялись.

– Совсем охерели. Работнички-и! Ты что, капитан, нюх потерял?! Ты знаешь, кого ты арестовал? – гремел полковник. – Мать твою!.. – Тут полковник загнул такой многоэтажный мат, что даже Расторгуев, человек из народа и слышавший всякое, пришел в восторг.

– Никак нет! – робко ответил капитан.

– Представляю: Вольдемар Куринной. Мой друг. Вместе воевали в Чечне. За боевые заслуги награжден «Орденом Мужества». Спаситель мой. Я бы давно в земле сгнил… - по лицу полковника пробежала судорога. – А-а!.. – махнул он рукой. – Вольдемарчик, родной ты мой!..

      Под удивленные взгляды ментов и арестованных троица во главе с полковником вышла на улицу. Капитан, когда уходили из райуправления милиции, шепнул Куринному:

– Виртуоз наш полковник!

– Вам куда? – спросил полковник у Куринного.

– Да никуда! – бодро ответил Вольдемар. – Вот отец Иван Гаврилович Расторгуев дочь свою ищет. Я, Анатолий Петрович, решил помочь ему.

– Анатолий Петрович Иванов, - представился полковник, протягивая руку Расторгуеву.

- Иван Гаврилович. Из колхоза «Красный партизан».

- Очень приятно познакомиться! – улыбнулся полковник, пожимая руку и внимательно рассматривая Ивана Гавриловича. Он благодушно пошутил: - Как же ты, Иван Гаврилович, попал в кутузку? Для партизана это не к лицу.

Затем полковник пожал руку студенту и пригласил всех в свою машину, но троица дружно отказалась.

- Приятно было познакомиться с вами, - сказал полковник. – Ты, Куринной, посдержаннее будь. Я понимаю – контузия, нервная система… Но нервы надо беречь, понимать должен. А ты все на свою жопу приключений ищешь… Ну, прощайте! Поехал я…



18

«Волга-Торпеда» стояла нетронутой в укромном месте между домами.

– Что будем делать братцы-кролики, казачки-разбойнички? – спросил Вольдемар, открывая машину. – Вид у всех плачевный, как я смотрю. Иван Гаврилович, куда? На вокзал?

– В аэропорт, - сказал Расторгуев. – Дочку хочу еще повидать. Чует мое сердце – не вернется она домой.

– Решение принято! – бухнул Вольдемар, плюхаясь на сиденье.

…Несется «Торпеда» по трассе в сторону аэропорта, обгоняя все машины. Куринной потыкал пальцем  мобильник. В трубке раздалось усмановское:

– Да. Вас слушают…

– Рафаил, привет. Это небезызвестный тебе террорист Куринной!..

– Да пошел ты! – сказали в трубке.

– Ах ты козел! Ну погоди у меня!.. – ругнулся Вольдемар. Увидев грустное лицо отца, посочувствовал:

– Да не переживай ты, господин колхозник! Пусть едет в свою Анталию или в  Америку. Там она еще одного миллионерчика крутанет! Хотел я этого козла пришить, да ты не во время встретился. – И тут же студенту: - Ляксей, как дела на ниве образования?

– Да как? Запустил с вами всю учебу…

– Негоже так. Наука – двигатель прогресса. Наведем в России порядок, и наука расцветет. И сельское хозяйство. Все расцветет.

– Ага, - съехидничал Алексей. – Все расцветет и запахнет!..

– А ты не подъелдыкивай! Тоже мне – грамотей!

Впереди показался знакомый «джип», а сзади шла,  как приклеенная, машина с охраной. Вольдемар пристроился следом, обогнал. Стекла у машин тонированные, лиц не видно. Куринной заработал баранкой, кинул машину влево, догнал «джип», пристроился рядом. Студент опустил стекло, замахал рукой, требуя остановиться. Вольдемар опять перестроился, пошел сзади. Снова потыкал мобильник.

– Рафаил Шавкатович, остановитесь! Отец с дочкой проститься хочет. Тебе говорят, остановись! Козел!

Наталья взяла трубку.

– Ты, олух царя небесного! Рафаилу некогда с балбесами разговаривать!

– Ах ты курва! Раскудахталась!.. Будем стрелять по колесам. И батя станет  невольным свидетелем разыгравшейся трагедии!

Тут Наталья увидела как из окна «Волги» торчит ствол винтовки и лицо студента, припавшего к ней.

– Остановись! – бросила она шоферу. Из машины вышла первой.

Из «Торпеды-Волги» вылез Расторгуев-отец. Он грузно подошел к дочери.

– Прости меня, дочка… - сказал конфузливо отец.

– И ты прости меня, дуру, - ответила Наталья.

Они пошли полем, машины двинулись следом.

– Ну как вы там живете? Как там мама?

– Нормально живем, дочка. Вот приехал, а тут такое творится… Прости, дочь, за вчерашнее. Но я ничего не понимаю…

– Да, отец. Ты попал в виртуальный мир. Тебе трудно понять. Мир перевернулся. И я уже не та Наташка, которая жила в деревне, - дочь с отцом пошли краем березняка. – Хорошо-то как, господи!.. – с ее лица спала напряженность.

– Дочка, - сказал Иван Гаврилович. – Поехали домой. Дома лучше. Мать пирогов настряпает. Друзья придут. Песни попоем. – Он шутливо пропел: - Скакал казак через долину, эх, через манжурские поля, да-а!.. Чего ты в этом городе нашла… Поехали!..

– Никогда в жизни. Оставь, отец, эти разговоры про родную деревню и родные поля…

И отец понял, что никогда его Наташка не поедет домой. Он еще пытался что-то говорить, но нутром понимал, что все это бесполезно.

– Венька Зырянов из армии вернулся. Помнишь Веньку? Он тебя еще от смерти спас на речке, когда ты маленькая была. Тонула  ты, плавать не умела... Маленькая-маленькая, совсем крошечная. А парень красивый. Видный. Все про тебя спрашивает: как там Наташка, как учеба. Пара вы была бы неплохая. Тут он замыслил подымать бывший колхоз, теперь ТОО, взял кредит. Людей собирает… Студент тебя любит. Убивается прямо…

– Студенту скажи: пусть отстанет! – Наталья вдруг заплакала, припав к березе.

Иван Гаврилович, растерянный и добрый, обнял ее за вздрагивающие плечи.

– Ну будет тебе. Будет… - успокаивал он дочь неумело.

– Я, хочу, папка, чтобы все мы жили по-человечески. А не как рабочая скотина…По-че – ло – ве – чес – ки…

– Выходит, дочь, мы с твоей матерью жизнь прожили зря? Мы, выходит, и не жили по-человечески, а так, по-скотски?… Быдло? А Иисус Христос, между прочим, в хлеву родился.

У дочери взметнулись нервно брови. Она восторженно сказала, бросившись к нему на шею:

– Папка, да ты у меня философ! Нет, ты у меня не быдло. Ты у меня хороший. И умный! А я в тебя, выходит, твоя Наташка.

–  Джип Усманова подъехал к березам. Требовательно посигналил. Сам Усманов вышел из машины и ходил взад-вперед в своем длинном, белом плаще, ожидая когда дочь простится с отцом.

Куринной выскочил из машины и подошел к Усманову.

­ Ты чего, служивый, ко мне прицепился? – спросил Рафаил Шавкатович, впившись взглядом в Вальдемара.
­
­ А я вас, черномазых, всех, вот на это месте видел! Вот на этом! – Куринной выкинул руку и покрутил ею перед носом Усманова. – Ты, лучше расскажи сколько ты бабок заработал на смерти русских парней в Чечне!
­
­ Я тебе уже сказал: не поставлял я оружие боевикам. Не поставлял. Ясно?!
­
­ Ну это мы еще выясним. Чего же ты в свою Турцию летишь? Контакты с террористами наводить?
­
­ Брось, не шути так. Мы с Натальей, моей невестой, летим на курорт в Анталию. Потом  в Америку.
­
­ С невестой? Баксы  делать?
­
­ А это уж не твоя забота.
­
­ Нет, моя забота! Я вас, воров российских, за версту чую. Ты, козел черный, спасибо скажи отцу ****и своей. Не он, гулять бы тебе на том свете с пророком Мохаммедом или Карлом Марксом. Ты ведь раньше партейный босс был?
­
 Усманов еле сдержал себя, промолчал. Желваки на скулах напряглись. А Вольдемар-Чеченец опустил автомат, которым упирался в живот бизнесмена.

­ Так что озолоти дочку своего спасителя.  Дурака  русского… Не забудь!..
­
А Наталья с жаром говорила отцу:

­ Папка, я русская. Я люблю Россию. Но эта страна несчастная или проклятая. Здесь жить невозможно!..
­
Отец не понимал свою дочь.

­ Перестань дурить! Мы живем в прекрасной стране. Россия – это наша Мать!.. Наша Родина!..
­
­ Наслушался этого придурка-студентика. Вот и повторяешь его слова.
­
­ Наташка, ну мы же русские с тобой…
­
– Я вернусь! – кричала дочь отцу. – Я обязательно вернусь! Я люблю Россию. Я умру без вас, папка!.. Я люблю тебя! И мамку люблю!

 Усманов подошел к отцу.    Подал руку первый.      И Расторгуев, расчувствовавшись, протянул ему свою.

– Рафаил Шавкатович!

– Иван Гаврилович! Счастливо вам долететь!

– Старый козел прощается с отцом. Ладно, простим это Ивану, - прокомментировал Куринной. – Вдруг он увидел на трассе мчащиеся на большой скорости автомобили. – А вот и новые гостеньки пожаловали.

Из автомашин послышались выстрелы.

 Вольдемар толкнул подошедшего Расторгуева и сам упал рядом. Студент догадался упасть сам.

– Мать-перемать. Это было не запланировано!..

 Машина с охраной Усманова была исполосована автоматными очередями. Она вспыхнула как свечка и взорвалась.

 Усманов и Наталья оказались отрезанными от «джипа». Из подошедшей иномарки выскочили парни в масках. Один, без маски, плотный «качок», вразвалочку подошел к стоящим. И тут Усманов будто очнулся, схватил Наталью за руку и кинулся в машину. Но не тут-то было. Их с Натальей вытащили, поставили к машине.

– Руки на голову, Усманов! – заорал «качок». – Драгоценности где? Доллары. В «джипе»? Чего молчишь, падла?

– Стрелять, отец, умеешь? – спросил Вольдемар у Расторгуева. – Вот курок. В случае чего – стреляй. Понял?! Студент, охраняй отца! – он метнулся к «Торпеде». Заскочил в машину, вынул чехол с винтовкой, быстро собрал и стал ждать.

Усманова били. Один из банды ударил несколько раз Наталью. Усманова поставили рядом с машиной, заклеили рот скотчем, связали руки. Выволокли шофера и стали обшаривать «джип».

Вольдемар по-пластунски уполз от машины, спрятался за березы. В прицеле маячил бритоголовый «качок».

Много не рассуждая и скорый на расправу, бандит выхватил пистолет и с угрозами, вперемешку с ругательствами, направил его на бизнесмена, потом на его молодую спутницу.

Вольдемар выстрелил. Пуля попала в бычий лоб «качка». Тяжело и грузно тот рухнул на землю. Бандиты разлетелись врассыпную, укрылись за машины. Они не могли понять, откуда ведется прицельный огонь. И вот уже другой, как подкошенный, упал на землю. Воспользовавшись моментом, Усманов, шофер и Наталья успели заскочить в «джип».

«Джип» резко сорвался с места и выскочил на трассу.

– Жми! – приказала шоферу Наталья.

Одна из иномарок рванула было за «джипом», но Куринной меткими выстрелами перебил ей колеса. И она, заюлив, скатилась в кювет.

Студент Алексей заметил как их с отцом окружают.

-   Иван Гаврилович, пальни вон туда! – указал он в придорожные кусты.

Иван Гаврилович, прицелившись со словами: «когда-то в армии стрелял», послал несколько очередей в кусты. Оттуда послышались стоны и разухабистый мат.

– Молодец, Иван Гаврилович, - сказал Алексей. Он вынул из потрепанного портфеля гранату, бросил. – А это вам на закусочку! От колхозника Ивана! – И пояснил после взрыва: - У меня деда Иваном звали. Как и вы, Иван Гаврилович, в колхозе работал.

Ползком, перебежками двинулись к Вольдемару Куринному. На того наседали со всех сторон. Он не успевал отстреливаться.

– Чего ж вы, гады, делаете?! – кричал Вольдемар. – Русский русского убивает!..

Откуда-то выскочил бандит и вцепился в горло отцу. Тот разжал его руку и ударил так, что бандит упал, потеряв сознание.

– Падла! – сплюнул Иван Гаврилович. – Как пиявка вцепился!

У Вольдемара что-то случилось с винтовкой. Видимо, кончились патроны.

Он вскочил, ловким кульбитом перемахнул через молодой березовый подросток и очутился возле студента и отца. Выхватив из-за пояса мобильник, набрал номер полковника.

– Срочно, товарищ полковник! Район аэропорта! Высылай бригаду!.. – Он выхватил у Расторгуева автомат. – Дай-ка, Ваня, мне. Я поработаю!..

Вольдемар встал во весь рост и пошел через светлый березняк  к машинам.

Совсем рядом прозвучали выстрелы. Вольдемар, схватившись рукой за живот, стал медленно оседать на землю. Студент схватил «Калашникова» и с яростным видом сделал несколько очередей.

Иван Гаврилович подскочил к окровавленному Куринному.

– Вольдемар! Володя-я! – крикнул он.

Куринной открыл глаза. Лицо бледное и тоже в крови. В глазах – мука смертная.

– Вот и все, дядя Ваня. Был Вольдемар и нет. Весь вышел… - Куринной попытался улыбнуться. – Перед Господом Богом скоро буду отвечать за свою жизнь. Скоро мы встретимся! На войне как на войне… Россия, думаю, выстоит. А-а?..

– Вольдемар! – в ужасе вскрикнул студент. – Не уходи!..

- Приходится, студент… - слабо улыбнулся Куринной. – Мамочке родной привет передайте. Сынишке… Она у меня жива еще. Студент, слышишь?..
-
Алексей и Иван Гаврилович склонились над умирающим. Вальдемар пытался шутить:

­ Так что, Иван Гаврилович, домик в деревне не получится. Встретимся, не переживай. На том свете встретимся обязательно. Ты мне очень понравился, казак… Казак лихой, орел степной…
­
    – Веселей, робяты! – усмехнулся Куринной. – Погибаю за новую Россию… Россия воскреснет! С нами Бог!..

Тело Куринного дернулось. Он замер.

– Курин-н-ной! Вольдемар! – вскрикнул Иван Гаврилович. Он не выдержал. И заплакал горько, навзрыд. – Эх, казак, казак, не уберег ты себя…

Со стороны автомобильной трассы послышался вой милицейских машин – это полковник Иванов спешил на помощь своему другу.

А Наталья с Усмановым еле-еле успели к улетавшему самолету. «Джип» подлетел к самому трапу, который уже собирался отъезжать.

Задраены двери, взревели двигатели, и самолет-махина, дрожа от нетерпения оторвался от земли.

Наталья прилипла к иллюминатору, ища взглядом место побоища. Тело ее вздрагивало, в глазах стояли слезы. Внизу – дымы до неба, догорающая машина охранников, вот мелькнула Вольдемаровская «Волга-Торпеда», милицейские машины с мигалками, бегущие по полю люди в бронежилетах, трупы убитых… Потом все перевернулось и исчезло. Наталья повернула лицо к Усманову. Тот попытался обнять ее.

­ Не тронь меня!
­
­ Наташа! – хотел успокоить девушку Усманов. – Все будет хорошо, все будет хорошо!..
­
­ Доигрался. Ты скажи лучше: правда, что ты поставлял оружие Чечне?
­
­ Наташенька, клянусь своей мамой – не поставлял! Не прав этот, как там его… Ненормальный этот… Чеченец или как там его…
­
Наталья сухо сказала:

­ Если ты врешь, Раф, то Бог тебя накажет. Я тебе не прощу этого. Правду я, рано или поздно, узнаю.
­
­ Клянусь, не поставлял никакого оружия! Бред сивой кобылы. Я против России ничего не имею. Я мусульманин, да. И СССР разваливал не я. Нам, мусульманам, с Россией дружить надо. Россия – азиатская страна, а они, шакалы, все в Европу лезут.
­
Наталья снова прильнула к иллюминатору, ища отца. Но поле битвы исчезло, и за иллюминатором была синева. Наталья тихо плакала.

Иван Гаврилович и студент оттащили в сторонку бездыханное тело Вольдемара и положили в тени берез. Полковник Иванов на место событий прибыл поздно, когда уже все было кончено. Расторгуев с потерянным видом сидел у тела погибшего, а студент нервно ходил взад-вперед, поджидая белую «Волгу» Иванова. Наконец-то полковник примчался. Он долго сокрушался по поводу нелепой гибели своего друга и спасителя. Получалось, что погиб Куринной в результате бандитской разборки; Иван Гаврилович же корил себя за то, что парень погиб по его вине или, вернее, из-за его дочери и её старого сожителя, этого ворюги Рафаила Шавкатовича.



19

Студент носился по городу, разыскивая друзей и близких Куринного. Сообщить о смерти друга удалось не всем. Мать Вольдемара найти не смог. На похороны пришли немногие. Полковник договорился с военным училищем насчет духового оркестра. Пришли молодые курсанты.

…Несколько бывших воинов-интернационалистов под скорбные звуки музыки подняли гроб с телом погибшего Вольдемара и понесли к могиле. Впереди два бывших десантника несли небольшую подушечку с орденом Защитника Отечества. Полковник Иванов, несколько офицеров, Иван Гаврилович и студент Алексей шли первыми за оркестром. Расторгуев еле сдерживал подступившие к горлу слезы. Студент, молодец, не плакал, держался, но глаза его были красными от ранее выплаканных слез.

Кинули в могилу по горсти земли. Гулко ударили комья о крышку гроба. Зарыдал-заплакал оркестр… Автоматчики дали несколько сухих очередей в воздух – это постарался тоже полковник – договорился. После этого Иванов вынул из кобуры свой табельный пистолет и выстрелил несколько раз в воздух. Шумно взлетели и закричали грачи в верхушках деревьев…



20

Алексей провожал Расторгуева к поезду. Поезда ходили плохо, расписание перепутано. Перед отъездом Иван Гаврилович купил на вокзале оранжевых пахучих апельсинов – целую сум¬ку. Студент помог занести сумки в вагон с немытыми окнами.

Людей в вагоне мало. Три девчушки, свесившись из окна, прощались с парнями. Один из них, сбегав к вокзалу, сунул девчонкам по мороженке. Те весело защебетали, радостно запрыгали. А одна, юркая, маленького росточку, притворно раскинув ручонки в стороны, заверещала:

– Толик!.. Люблю-ю... Навеки...

– Девки, когда приедете?

– Как только, так сразу! – рассмеялась маленькая.

Присели на скамейку. Студент, часто-часто моргая ресничками и стесняясь, сказал:

– Я вам напишу, Иван Гаврилович… Можно?..

– Обязательно напиши. Про Наталью, если что нового услышишь, про себя сообщай. У тебя ведь экзамены скоро. Университет-то не бросай. Как-нибудь дотягивай...

- Университет не брошу, - твердо сказал Алексей, помолчав.

Неожиданно в окне показалась артистка со своими куклами.

– Иван Гаврилович! Пока-пока, счастливого пути! – смеялся и корчил рожи Петрушка. Тут же Буратино и сеньор Помидор подмигивали, желали счастливого пути и крепкого здоровья. И сам Карабас-Барабас открыл пасть и солидно сказал: – Счастливо доехать, Иван Гаврилович. Приезжайте к нам в гости!

Объявили об отходе поезда. Алексей простился с Иваном Гавриловичем за руку. Тот вдруг растрогался, притянул парня к себе и неловко обнял. У него вдруг повлажнели глаза.

– Ну прощай, сынок... Хорошим зятем был бы ты. А-а-а!.. Да чего говорить. Письмо хоть напиши, как да чего… Как жизнь…

- Я вам напишу, Иван Гаврилович. Честное слово! – горячо заверил студент и поспешил к выходу.

Затем Иван Гаврилович обратился к артистке в окно:

­ Вам, Клавдия Андреевна, спасибо за все. Извиняйте нас, колхозников, мужиков необразованных. Много хлопот мы вам принесли…
­
­ Да что вы, Иван Гаврилович! Совсем мы на вас не обижаемся! - И артистка, уже голосом веселого Петрушки, добавила: - Летом сами к вам в гости приедем! За ягодами, ясно?! Корзины готовь, Иван Гаврилович!..
­
Поезд, лязгнув буферами, тихо тронулся от перрона. Артистка и студент стали махать руками, прощаясь с Иваном Гавриловичем. Поплыли назад вокзал с куполообразными крышами, пристанционные постройки, депо, пешеходный мост над путями. Дергаясь на стрелках и извиваясь змеей, поезд стал выбираться из мешанины каменных строений и металлических конструкций.

Позади остались корпуса и трубы “Уралтрака”, дизельного, хрущевки и многоэтажные панельки, закопченые и не дымившие трубы ТЭЦ, подпиравшие небо. “И ТЭЦ не работает...” – отметил про себя Иван Гаврилович. На длинном бетонном заборе надпись метровыми буквами, которую он в первый раз, когда ехал в город, не заметил: «Нами правит алкаш и убийца!» «Ничего себе! – удивился Иван Гаврилович. - Это же про Ельцина... Кто же пишет такое и как позволяют? Да, наверное, такие же отчаянные парни, вроде Вольдемара».

Поезд вырвался, наконец-то, на относительный простор. За городом высились шикарные коттеджи из красного кирпича – целые полчища. Как воины на походе. Потом особняки стали попадаться все реже и реже, а потом уж пошли лесопосадки, бурые колки, поля, затянутые бурьяном и чертополохом.

Наконец-то Иван Гаврилович хорошо рассмотрел девиц напротив. Они долго

крутились возле окна, ели мороженое, взвизгивали. Маленькая, похожая на пацаненка, облизала пальцы языком, потом, вытащив платок из модной квадратной сумочки, наподобие ящичка, с блестящими, как золото, наклепками, вытерла их платком. У нее задиристое выражение лица, маленькие и кругленькие глазки-бусинки, как у мышонка. Непоседа – дырку вертит на ровном месте. У другой движения замедленные, степенные, она толстая, неповоротливая, ляжки как у доброй бабы. Мороженку ела медленно, вкусно чмокая и тщательно обсасывая бумажку. Третья – длинная как жердь, сухая, прогонистая, с жидкими белыми волосами, падающими на узкие плечи. Тоже, как и мышонок, – болтливая тараторка.

“Наверное, сучки эдакие, с мужиками уже вовсю спят”, – подумалось почему-то Ивану Гавриловичу. Он невольно сравнил девиц со своей дочерью. Никакого сравнения. Небо и земля. “Эх, Наташка, Наташка... Эх, красотулечка ты моя ненаглядная...” – завздыхал мужик.

Тревожно заверещал электровоз, поезд стал замедлять бег. Пробежала проводница по вагону. Люди что-то почувствовали – прилипли к окнам. Девки-егозки, болтавшие без умолку, повскакивали с мест.

Поезд резко затормозил у платформы 21-го километра. “Мышонок” свесилась из окна.

– Девки, шахтеры бастуют! – крикнула она, сверкнув глазенками и мотнув головой, как шалый жеребенок.

– Где? Где? – девчушки, оставив свои разговоры, устремились к окну.

Иван Гаврилович давно приметил каких-то людей на насыпи. Сейчас он их разглядел как следует. Вот молодой здоровый па¬рень с пожилым держат в руках плакат, на котором написано: “От¬дайте нашу зарплату!”, на другом, картонке, – “Шахтеры, вылезайте из нор!” А вот крупно начертано: “Боря, уходи, Россию не губи!” Не боятся шахтеры – такое пишут! Плакатов много. В центре шахтерского пикета привязан к столбу двухполосный флаг НПГ –  независимого профсоюза горняков. В стороне жен¬щины готовят на костерке пищу. Мужик яростно машет топори¬ком – рубит сучья. Несколько мужчин собирают палки, доски, ста¬рые ветки для костра. В низинке, под откосом, видны две палат¬ки. Несколько человек натягивают еще одну. А вдоль путей, цепоч¬кой, с интервалом, выстроилась милиция. Одному из милиционеров, видимо, главному, что-то доказывала группа возбужденных горняков.

“Да-а, вот это дела начались! Ну, шахтеры – народ организованный. Не то что колхозники”. Иван Гаврилович слышал, конечно, что им тоже не платят зарплату, как и всем. Знал он и то, что это они, шахтеры, помогли прийти “демократам” к власти.

Вагон, в котором сидел Иван Гаврилович, остановился как раз напротив пикета. За окном толстая ряшка милиционера-омоновца, на которой нельзя было ничего прочесть. Их начальник невозмутимо выслушивал шахтеров, склонив голову в высокой фураге на бычьей шее. Впереди, по ходу поезда, к электровозу

два шахтера тащили на рельсы спиленное дерево.

Стояли долго. Машинист открыл двери вагонов, но народ и не думал выходить. Возмущенно переговаривались между собой. Мнения разные. “Вишь, проснулись! Сколько лет этот бардак, а они только-только глаза разули”. – “Что-то не бастовали, когда Ельцин с присными в девяносто третьем им подачку бросил. Никому тогда – ни учителям, ни врачам не платили деньги”. – “Оно так, каждый за свою шкуру...” – “Ой, да за таку работу платить надо. Под землей, айда-ка, поработай. Не приведи Господи...”

Вспомнился Алеша и его слова насчет того, что “проснется еще Россия”. Неужели проснулась? Впереди, на противоположном пути, стоял грузовой состав, его тоже не пропускали. Сзади к нему подходил еще один. Остановился. Заметил Иван Гаврилович, что и их сзади подпирал “грузовик”.

Девчушки уже весело болтали, свесившись с подножек, с омоновцами. “Клеили”, как они сейчас выражаются. Маленькая строила глазки омоновцу, плела свои “сети”.

– Дак кого это вы охраняете? Нас, что ли?

Омоновец упорно молчал. Выцедил:

– Вас, вас...

– А от кого, молодой человек? Что-то бандитов не видать...

Другой, стоявший поодаль, сердито бросил:

– Хватит трепаться. Слушать надоело! –  и уже миролюбивее: –  Не положено нам. При исполнении...

– Дак вы тут, чо, государственную границу, чо ли охраняете? –  не отступала “мышонок”, перейдя на сибирский выговор, на “чо”.

Две ее подружки фыркнули со смеху. Вялая и толстая, как оказалось, ее зовут Валентиной, отозвалась:

– Служба, Людка, у людей. Ты што, не видишь?

– Служба? А-а... Служу Советскому Союзу! – вытянулась в струнку и отдала честь “мышонок” милиционеру. Она не могла, кажется, стоять спокойно и разговаривать. Настоящая юла.

Омоновцы не выдержали, рассмеялись. Ну и потешная девка. Иван Гаврилович, вышедший в тамбур покурить, тоже не мог удержаться от улыбки.

– Адресочек оставь. Будем тебе письма писать мелким почерком. Серьезно! У тебя любимая или жена есть? А-а? Нет у тебя ни любимой, ни жены. Кто с таким жить будет?!

Омоновец не выдержал, рявкнул:

– Да замолчи ты, наконец! А то вон сорву вицу и вицей тебя, вицей... по заднице.

– Да у меня и задницы-то нету! Зарплаты не дают. Кушать нечего. А мамка с папкой – бедные! – “Мышонок” покрутила своим тощим задом. – А ты, видать, много лимонов получаешь? Вон какую мордаху отъел...

Милиционер резко качнулся корпусом вперед, выкинул ручищу – сделал вид,

что бросается к девке. Девки с хохотом и визгом бросились внутрь вагона. Оправившись от испуга, они через секунду опять высунулись наружу. “Мышонок” переключилась уже на молодых шахтеров, проходивших за шеренгой милиционеров.

– Привет забастовщикам! – весело крикнула она, послав воздушный поцелуй.

– Привет, привет, – откликнулись те.

– Собираетесь свергнуть временное правительство?

Шахтеры приостановились. Коренастый, с широким по-уральски, красным лицом и в выгоревшей спецовке, осклабился:

– Если надо, то свергнем!

– Молодцы р-робяты! Примите привет от трудового народа! –  обезьянничала Людка. –  Эй, рыжий, взял бы меня замуж?

Краснолицый сдернул с головы каску, помахал ею в воздухе:

– Взял бы, крошечка! Но, к сожалению, женат.

– Письма пиши! На деревню – бабушке... Нет-нет... Крошечке.

Опять хохот.

Послышались крики, стоявшие на путях шахтеры замахали машинисту руками. До слуха донеслось:

– Пропускать только пассажирские! Грузовые не пропускать – отводить на прикол!

Электровоз издал несколько прерывистых гудков, и поезд, оставляя за собой бастующих шахтеров и милиционеров, плавно покатил дальше. Иван Гаврилович вглядывался в лица пикетчиков – обыкновенные, в общем-то, мужики. Простые трудяги. Ничего героического он в них не заметил. “Да-а... вздыбилась, похоже, Россия... А милиции-то, милиции-то сколько понагнали... Ну, держитесь, мужики, до последнего...”

Девчонки стали махать во все руки забастовщикам. Маленькая Людка заскочила аж на сиденье, чтоб лучше было видно, пока ее не согнали пассажиры.

“Ну оторва, ну оторва! – усмехнулся Иван Гаврилович, не без улыбки наблюдая за “мышонком”. – Такая, нет, не пропадет в жизни...”

Поезд уходил от злополучного места, но вдалеке, меж березовых колков, еще долго маячили розовато-рыжие остовы старых терриконов.

Средних лет мужчина тряхнул головой, требуя к себе внимания:

– Анекдот!

Все уставились на него.

– Спрашивают: “А почему вы, Борис Николаевич, на рельсы не легли, как обещали?” “А потому, отвечает, что все рельсы шахтеры уже заняли...”

Окружающие понятливо заулыбались, а “мышонок” от восторга заверещала на весь вагон. Сумрачного вида и с черными усами, усмехнулся, сказав с украинским акцентом:

– Так тэжь быль... Який анэхдот.

Бабка, примостившаяся неподалеку от Ивана Гавриловича, горестно покачала головой, глядя на девчушек:

– Ну м;лодежь, ну м;лодежь. Нет, мы-то не таки были. Мы были скромняе, скромняе. Мы-то с парнями разговаривать стеснялись, а эти... Ты только погляди што устраивают...

Бабку поддержал средних лет мужчина:

– Чего ты, мать, хочешь? Акселератки.

– Хто таки? Эти а-а...

– Акселератки? Скороспелки, значится. Не успеют вылезти, а уж родителей жить учат, как да что...

Бабка понятливо закивала головой. Иван Гаврилович не стал вмешиваться в разговор. Прикрыл устало глаза. В висках стучало, мысли налезали друг на друга.

Как же так получилось, что его страна, его любимая Россия до такой жизни дошла? И как же так получилось, что его дочь, красавица Наташка, связалась с этими ворами и мошенниками, а, может, и убийцами? Каждый день что-нибудь да случается: то чеченцы в плен русского взяли и требуют выкуп, то убили журналиста, то большой начальник заворовался... Неужели нет выхода из всего этого? Правильно, наверное, говорил парень на площади, что “пора браться за оружие”... Вспомнились слова пьяного инженера: “Воры пришли к власти...”

Есть у них в деревне один трепач, Ленька Горшков, по прозвищу Занудный. Крыл почем зря “комсяков” и “коммуняк”, а когда власть переменилась и началось непотребное, давай крыть “демократов” в “бога” и в «мать»... А эта война в Чечне, где русским парням отрезали головы как баранам, и кровь лилась рекой?.. Павел Грачев, самоуверенный вояка-бодрячок обещал за двое суток одним полком с чеченцами расправиться... Кому верить, если собственные правители нагло врут и обманывают? О стабилизации каждый день по радио и телеку талдычат, а где она, эта стабилизация?..

Свержение советской власти в деревне восприняли по-разному. Большинство голосовало за энергичного Ельцина. Думали – ну заживут сейчас, коммуняк скинут и дела пойдут. Расторгуев и сам за Ельцина голосовал. А потом был расстрел Верховного Совета, избиение ветеранов войны 9 мая, бойня в Чечне... Много крови пролилось. Алексей вон рассказывал, что при разгоне Верховного Совета было расстреляно не 112 человек, как заявляют власти и сам Ельцин, а гораздо больше – аж полторы или две тысячи... Борис Кровавый...

Вначале всех обокрал жирненький Гайдар, “изъяв” деньги на вкладах. У Ивана Гавриловича на сберкнижке на машину лежало – сумел накопить за годы работы, – и эти деньги превратились в пшик. Потом надул рыжий Чубайс со своей “прихватизацией”. Обещал по две “Волги” на ваучер, где эти “Волги”? А за ваучер по 25 рублей содрал: и со старух, и с грудного младенца – никого, падла, не пропустил... “Много хотите! – плевался Занудный-Горшков. – Коммуняка всегда обманет и править будет. Сёдня он коммуняка, а завтра – дерьмократ недоделанный! То звал в светлое будущее – коммунизм, сейчас зовет в новое светлое будущее – капитализм... Смехота на палочке!..” Занудный тогда, во время переворота, первым за молотком побежал и сам заколотил дверь в сельский совет. “Пи...ец советской власти!” – злорадно смеялся щербатым ртом.

А пресса все уши прожужжала о каких-то фермерах, будто они накормят и спасут Россию. Ну и у них в колхозе решили несколько мужиков отделиться, чтобы самостоятельно работать. Ничего не вышло. Налогами задавили, да и дороговизна на все страшная – обратно в ТОО вернулись. Дело до того дошло, что людей не в чем хоронить стало. Бедную старушку Авдотью, жившую на нищенскую пенсию и не имевшую родственников, не по-людски похоронили – закопали в землю несчастную без гроба, завернув в целлофановую пленку...

“Народ дурной... – размышлял Расторгуев. – Деньги не пла¬тят, а люди на работу еще ходят, вид делают, что работают. Ну, лад¬но, шахтеры, наконец-то, начали бастовать. А у них в деревне – тишь да благодать...” Правда, степенный шофер Миша Смир¬нов просвещает людей, приносит иногда в мехцех, где рабо¬та¬ет Расторгуев, газеты “Трудовую Россию”, “Советскую Россию”, которые читались до дыр. Иван Гаврилович их не читал, но картинки,  злые карикатуры, разглядывать любил. А, в основ¬ном, мужики пили. Находили ведь где-то деньги на пьянку...

“Все развалили. Все разграбили. ****ство и проституцию развели. Да разве было такое раньше?.. Президент дебильный чего-то буровит с кривой усмешкой... Скотину в деревне всю перерезали, коровники разоренные стоят. Раньше в колхозе было две тысячи голов, сейчас если сотни две наберется, то хорошо... Одна надежда – на свое хозяйство...”

...Стучали колеса, жужжала дуга над крышей, на остановках хлопали с шумом двери, электровоз ревел и поезд летел дальше. Пролетали за окнами перелески, поля, тихие озерки со свинцовой водой, еще не просохшие полевые дороги, столбы, расходящиеся и вновь сходящиеся провода, дома с выцветшими наличниками и ставнями, и дома с заколоченными накрест окнами. В полупустой вагон входили и выходили люди. В основном это был простой люд: мужики и бабы с мешками, сумками.

Черный и усатый хохол, что сидел напротив, давно вышел. Бабка, ругавшая девчонок, дремала, поклевывая носом. И девчонки что-то притихли. Только одной “малышке” неймется. Нет-нет, да и пристанет к кому-нибудь со своими разговорами.

Думы не отпускали. Впрочем, Занудный считает, что миром правят какие-то головастики, которые обитают на другой планете и прилетают на Землю, оставаясь невидимыми, с инспекторскими проверками. А по Библии, говорят все бабки, скоро грянет Страшный суд и будут судить верных и неверных. Да и Алешка вон про какое-то сатанинское время Кали-юга говорил... Может, действительно, к концу Света дело идет... а антихристы к нему людей подталкивают?..

“А Наташка сейчас уже в этой... Анталии... Загорает, купается в море... Или

 сидит в шикарном ресторане, жует устриц, заедая бананами. А, может, там уже ночь и она тешится на широкой постели со своим Рафаилом Шавкатовичем... По телеку вон каждый день показывают эти шикарные пляжи и шикарные постели богатеньких и их блуд... – Иван Гаврилович скрипнул зубами, лицо покрылось мелкими капельками пота. – Убил бы...”

Шустренькая метнулась к Расторгуеву: “Вам плохо?” Иван Гаврилович поднял веки, увидел перед собой обеспокоенные глаза “мышонка”. Глаза у нее серые, с вопросом.

– Все нормально, девочка... – улыбнулся через силу.

А может зря он дочку осуждает? Пусть поездит, пусть мир посмотрит... Молодая пока...

С Галиной Иван Гаврилович “четвертную отмотал”. И жили дружно. Как пришел из армии – сразу женился. Ждала она его, сохраняла верность, хоть девка и видная была, многие парни на нее заглядывались. Были у Ивана Гавриловича, конечно, бабенки до армии – дело молодое. Но как с Галиной дружить стал – ни-ни на сторону. Была до армии одна, Веркой звали. Бегала за ним до одури. Но не получилось у них ничего. Характерами, как говорится, не сошлись. Пока он с Галиной жил, она успела несколько раз замужем побывать и детей нарожать от разных мужиков. Бабка говорила, что “это она, ведьма, наколдовала, что Галина больше рожать не может... Она... Больше некому”. Да ну, бабки наговорят.

Рожала Галина трудно, чуть не умерла. Иван Гаврилович под окнами районного роддома двое суток простоял. Родила ребенка, Наташку, крупного, богатырку –  почти четыре кило. Хотели второго –  не получилось. Куда только свою жену он не возил: и по врачам, и по бабкам разным. Так, видно, на роду написано –  иметь одно дитё. В чем-то он, Расторгуев, видимо, проштрафился за свою жизнь перед Господом Богом. Но вроде бы ничего такого предосудительного, никаких подлостей не совершал в жизни.

Никогда не вспоминал Иван Гаврилович про своих женщин, а тут что-то завспоминал. Неплохо с Галиной жизнь прожил, в общем-то. Была бы другая – неизвестно еще, что было бы. Вон мужики некоторые по десятку их переменили, а поговоришь с таким “многоженцем” – вывод один: менять, что шило на мыло. Хорошая баба – она всегда к мужику подладится, всегда к сердцу стежку найдет. Была у них в родне одна ****ина. “Эх, мать-перемать, разреши солдату дать!” – напевала, как напьется. Все мужики ее перепробовали. Всем давала без разбору. “А ч-чо? Жалко, чо ли? Всем даю хотя бы раз – кому в пузо, кому в глаз!..” Шутница... В деревне ее осуждали и презирали, а она кривилась, схохатывая: “Святоши, мать-перемать... Живи, пока хочется!” Мысли возвращались к дочке. “Неужели его дочь Наташка в эту *****?..”

Наташка росла веселой щебетуньей. Помнит ее маленькой и пухленькой, стоит перед глазами: как купали ее с Галиной в старом материнском корыте, как в баню водили, как на покос брали; как она, пока отец с матерью пластались,

смирнехонько сидела в тенечке или разгуливала по разнотравью, собирая цветочки и слушая щебетанье пташек. Любопытная и смешливая росла. Все ей интересно. “А почему птички поют?”, “А почему солнышко светит?”, “А почему собачка улыбается?..” Приедет домой Иван Гаврилович, что людям скажет? Как в глаза жене смотреть будет?

В вагон неожиданно зашли контролеры, прервав думы. Один быстро прошел в конец –  начали проверку с двух концов. Девицы заволновались, это было видно по их мордашкам. Маленькая замельтешила глазками-бусинками, другая, толстая Валентина, беспокойно стала рыться в сумке, а третья, прогонистая, отрешенно вперила перед собой ставший вдруг скучным взгляд.

Иван Гаврилович предъявил свой билет грозному и толстому контролеру, а девчонки все вошкались. Маленькая жалобно протянула, стрельнув глазками и поджав губки:

– Не можем найти...

Это была игра. Грозный контролер не отступал. Билетов у девок, естественно, никаких не оказалось. Они долго препирались, пока контролер, не вытерпев, не указал на дверь:

–  Быстро на выход!

Девчонки начали было канючить, но контролеры на то и контролеры, были непреклонны – “На выход!” Расторгуеву стало жаль этих непутевых девчонок. Он порылся в карманах, хотел заплатить за них, но денег оказалось маловато.

– Не суйте свои деньги! – грубо осадил его контролер. – Пусть билеты берут!.. – девчонок уже выпроваживали в тамбур под снисходительные и сочувственные взгляды пассажиров.

Приближалась станция. Иван Гаврилович расстегнул сумку, достал апельсины, сложил их в кулек, поспешил к девицам. У маленькой спросил:

– Учишься или работаешь?

– Учусь... В техникуме. В колледже то есть.

– На-а... Бери, бери, не отказывайся! – протянул девчонке апельсины.

– Ой, да что вы! – но радостно вспыхнули глазенки на веснушчатом лице. –  Спасибо, дедусь! Дорогой ты наш!.. – засмеялась и чмокнула Ивана Гавриловича в щеку.

Девок высадили. Но они, как было видно, не особо расстроились – хохочут, дуры. Электровоз загудел, поезд тронулся. Маленькая и шустренькая хлопнула себя по голяшкам, покрутила “тазиком”, скорчила “рожу”, притопнула ножкой и пустилась в пляс. Иван Гаврилович припал к окну. А шустренькая, увидев в окне Расторгуева, заорала: “Прощай, дедуся!...”, ладошку к губам поднесла, чмокнула и вперед к нему выбросила – послала воздушный поцелуй. Иван Гаврилович улыбнулся: “Ну, оторва!” Грустно было смотреть на удаляющихся все дальше и дальше девчонок. “Эх, девки-девки... Допрыгались...”



21

Приехав на свою станцию, Иван Гаврилович еще долго маялся в ожидании автобуса. Сказали, что автобуса не будет. Не из-за грязи, а из-за того, что в автобусном хозяйстве нет бензина. “Кругом бардак!” Потом сказали: “Ждите. Придет”. Иван Гаврилович взял в павильончике бутылку крепленого, водки не стал брать, и, ни от кого не таясь, выпил единым духом, зажевал апельсином. Стало полегче. Наконец-то притащился старенький горбоносый “КАЗик” – Курганского автозавода, и он покатил в родную вотчину. Через поля, мимо только-только одевающихся в весенний наряд лесов, мимо заколоченных и раскуроченных коровников, мимо кладбища, на котором могил прибавилось за последние годы ой-ой! – мрут люди как мухи!

Сошел с автобуса, пошел к дому, стараясь не наступать на вылезшую из земли нежную молодую травку. Люди копошились в огородах: убирали бодылья подсолнухов, прошлогоднюю ботву, жгли ее, копали землю. Ивану Гавриловичу казалось, что односельчане все знают про его дочь и поэтому ссутуливался под их взглядами. А тут еще соседка, опершись на лопату и приставив козырьком ладошку к глазам, поинтересовалась:

– Ну как, Иван, съездил к доченьке?

Что сказать Ивану Гавриловичу? Поспешил ответить, испугавшись расспросов:

– Съездил... Съездил...

– Ну, молодец. Ну, слава Богу! – перекрестилась та и опять стала ковырять землю лопатой.

А Галина, в шерстяных носках и высоких галошах, уже стояла возле домика, скрестив по-бабьи руки на животе, поджидая хозяина. Ну как он сейчас подойдет и скажет что их родная и единственная дочь проститутка и из университета её выперли? Как? Да никогда в жизни этого не будет!

Навстречу с радостным лаем и визгом выскочил лохматый Жулька, юлой завертелся возле ног, мешая идти.

– Чего-то ты не в настроении, отец...

– Да подустал малость...

“Ну, холера, ничего от нее не скроешь!” – Иван Гаврилович начал притворяться не хуже заслуженного артиста какого.

– Да все хорошо, Галочка. Съездил нормально. Живет наша дочка, здравствует...

Жена успокоилась.

– А я все гляделки проглядела, волнуюсь...

– Наташка молодец. Живет хорошо. Замуж, правда, еще не вышла. Все учится... Скоро на диплом пойдет... – опять соврал Иван Гаврилович.

Ох, нелегко давалось ему это вранье. Нелегко. В дом он не спешил, присел на скамеечке возле ограды. Жена примостилась рядышком. Завздыхала. Давай строить планы на будущее, мечтательно сказала:

– Ой, хоть бы уж скорей замуж выходила... Все учится... учится... Внуков охота, Ваня. С внуками понянчиться страсть как хочется...

– Жених у нее хороший, – поддержал тему Иван Гаврилович. – Мне он очень понравился. Парень трудолюбивый, скромный. Зовут Алешей. Очкарик, правда. Но головастый, умный. Родители его проживают в Казахстане, в сельской местности.

– Работает или учится?

– Учится... Вместе с нашей Наташкой.

– Дак, поди, скоро поженятся? Чего же не сообщает Наташка ничего?

– Зачем писать. Они сейчас у родителей советов не спрашивают. А жениться будут после окончания университета...

– Вот оно что… Ты, наверное, Ваня, тоже у меня в университет поступать надумал? А-а? – пошутила Галина.

– А што мне? Запросто! – хохотнул Иван Гаврилович.

Он вынул из сумки тяжелого чугунного коня и поставил его на скамейку.

                Конь вороной

                С железными подковами!..

– сказал весело, щелкнув коня по боку. И конь отозвался серебряным звоном.

– Ой, какой Игренько!.. – обрадовалась жена.

– А это тебе от Наташки подарок, – Иван Гаврилович расстегнул “молнию” на большой сумке и вынул пригоршню апельсинов.

Рядом с женой, с которой прожил жизнь, он почувствовал себя легче. Его горе не стояло колом в груди, а разошлось, растворилось по всему телу. Он так и не понял, поверила ли Галина его вранью или не поверила. Кажется, все приняла за чистую правду.

Захотелось вдруг в баню. Нестерпимо.

– Ты мне, Галя, баньку сваргань, – попросил Иван Гаврилович.

– Еще ведь не суббота. Подождал бы...

- Баню истопи! Тебе сказали! – сорвался и рявкнул неожиданно так, что жена удивленно отшатнулась.

– Выпил, что ли?

– Извини. Выпил немного... Да и устал крепко...

Жена полуобняла его за плечи, всмотрелась с подозрительностью в лицо и, потрепав ладошкой по его седым волосам, шутливо заметила:

– Эх, старик-старик, совсем сдурел ты у меня!

Она еще немного посидела рядом с Иваном Гавриловичем и, вздохнув, отправилась готовить баньку. Кажется, пронесло. Иван Гаврилович еще долго сидел возле своего дома, вслушиваясь и всматриваясь в родную деревню.

День отгорал. Но небо было еще голубым-голубым, распахнутым – ни одного облачка. “Эх, – подумал Иван Гаврилович, – какая красотища вокруг. Почему жизнь не такая же, как это чистое небушко?” Река голубой излучиной сверкала вдали. Дома весело разбежались по косогорам. Возле некоторых хороводились

яблоньки в белых свадебных нарядах. Яблоньки стали садить в деревне сравнительно недавно, где-то в 50-х годах. Прижились на суровой сибирской земле. Яблоньки обычно зацветали первыми. Потом пойдет сирень, потом черемуха, рябина…

Дом у Ивана Гавриловича был новый, рубленый. Крепкий. Под оцинкованным железом, которое блестит на солнце, как фольга. С красивыми глазами-окнами, выходящими на все стороны, с резными  крашеными наличниками и ставнями. Свой дом он рубил сам, мужиков приглашал помогать, естественно. Для детей старался, для внуков. В нем и доживать, видимо, придется вдвоем с Галиной. Зачем его дом Наташке? Да никогда она не будет жить в его доме. Купит себе шикарный особняк, наймет прислугу, а может, купит дом где-нибудь за границей. Сейчас это можно. Сейчас все можно... Зачем же он всю жизнь-то горбатился? Для кого? Мысли опять и опять возвращались к родной кровинушке. Будут ли у Наташки дети? Одному Господу известно. При ее образе жизни на это мало похоже. А как хорошо было бы заиметь внуков. Какое было бы утешение и радость им с Галиной под старость лет...

Мысли роились в голове, множились, нестерпимо мучили. Иван Гаврилович отгонял их, сердился. Не хотелось бередить и травить душу. Он старался думать о работе, которой, ох как много весной. Надо вспахать огород, подправить и унавозить старые грядки, перебрать и посадить картошку, заняться стельной коровой, годовалым бычком, гусями, курами... Двух гусих Галина уже посадила под лавку в избе парить яйца. Наверное, скоро появятся маленькие гусятки, если не появились. Но если бы они появились в его отсутствие, то Галина бы ему обязательно сообщила об этом. Помидоры вон тоже ждут, когда их пересадят в грунт – за стеклами окон видно, какая рассада уже вымахала... А там – полоть, дрова рубить, сено косить... Работы – тьма. Ее никогда не переделаешь, чего там.

Все радуется весне, жизни. Вон воробушки, эти шустрые и бойкие пташки взахлеб чирикают, суетятся у него под ногами, собирая соломинки и корм и нисколько не пугаясь. А в огороде важно вышагивают грачи, громогласно о чем-то переговариваясь друг с другом. Все беспокоятся о потомстве, о родном гнезде. Вон как яблоневые лепесточки в садике возле дома к жизни, к солнышку тянутся...



22

Закурился в огороде сизый дымок – Галина затопила баню. Через полчаса будет готова. Печки в последнее время в банях делали “скоропалительные”, не из кирпича, как раньше, которые долго нагревались, а из железа – “буржуйки”. Обкладывали “буржуйку” камнем. С такой печкой – момент – и баня готова.

- Иди, готова! – пригласила Галина мужа. – Разболакивайся живей!

Расторгуев разделся в предбаннике, шагнул в баньку. Бзданул на каменку, та зашипела как Змей Горыныч, испуская клубы пара. Хорошо-то как, Господи! И на душе стало полегче. Молодец жена, она и веничек успела запарить.

Галину звать не надо – знает свои обязанности. Зашла в баньку, надела рукавицы, проверила веничек, и давай парить супруга. Иван Гаврилович лежал на полке, а Галина умело его парила: сначала тихонько-тихонько прошлась по телу, потом стала бить посильнее.

- Галя, хлещи шибче! – просил муж.

- Да жалко мне тебя! – рассмеялась супруга.

- Бей, не жалей, я тебе говорю!

Супруга стала хлестать сильнее. Иван Гаврилович переворачивался на полке, довольно покряхтывая, постанывая, и с каждым ударом веника уходила боль, которую он носил все последнее дни. Смыть, выбить грязь и скверну, которые налепились на душу и тело в этом мерзком, дьявольском городе. Душа уносилась далеко, тело не чувствовало усталости, груза прожитых лет; как будто ты заново народился… молодой, полный сил и здоровья, наивный деревенский мальчуган Иванко или Иванушко, как когда-то называли его в далеком ушедшем детстве…

Притащился с бутылкой сосед Николай, рыжий, еще не старый  мужик. Постучал в запотевшее банное оконце. Расторгуев вышел в предбанник, присел отдохнуть на лавку.

- Ну прибыл, наконец-то!.. – возбужденно заговорил Николай, вынув из кармана бутылку. Постучал по ней заскорузлым пальцем. – «Жириновская» называется. Жирик выпускает. Защитник русских и бедных… Будешь?  Хотел, понимашь, «Ельцина» взять, но в лавке нет её… Всё, блин, мужики расхватали…

- Как хорошо. Будто заново родился, - выдохнул Иван Гаврилович, вытянувшись в блаженной позе.

- Примешь? – Николай, не дожидаясь ответа, вытащил пробку, поискал глазами стопочку.

- Вон, за карнизом возьми, - подсказал Расторгуев.

Николай нашарил стопку, подул в неё, вытер полотенцем, налил.

Иван Гаврилович выпил, не отказался. Николай налил себе.

- Ну, с прибытием! – лихо замахнул, всмотрелся в проём предбанника.

- А к тебе уже гости пожаловали, - сказал он. – Деверь с супружницей…

Супружеская пара Макаровых зашла во двор. Он – грузный, с бородой, похожий на попа-расстригу. Она – маленькая, шустрая пигалица по имени Лизавета.

- Лиза-Лизавета, я люблю тебя за это… И за это и за то!.. – сгоготнул Николай, наливая очередную стопочку.

Пришли также Дятловы, муж с женой, они приходились родичами со стороны Расторгуевых. Пришли Бобровы. Бобёр небольшого росточку, в простеньком пиджачке, застегнутом на все пуговицы, с простодушной, открытой улыбкой. Пришли Дегтяревы.



23

Галина быстро организовала простенькое застолье: нехитрую закуску – огурчики, помидорчики, картошку, рюмочки поставила. Хозяин появился из горницы в чистой светлой рубахе, пахнущий березовым веником, раскрасневшийся. Жена тоже приоделась – платьице василькового цвета с цветочками.

- Проходите, проходите, гостеньки дорогие. Не стесняйтеся!..

Её глаза лучились светом, она была рада приезду хозяина и неожиданному приходу гостей.

Сели за стол. Иван Гаврилович расположился в центре, рядом с супругой Галиной. Встал родич Макаров, поднял лапищей рюмку, сказал коротко:

- Ну, со свиданьицем тебя, Иван. С приездом!

Кто-то из мужчин добавил:

- За твое здоровье, Иван!

Все, наперебой, подхватили, заговорили:

- За Расторгуевых!..

- За Ивана Гавриловича!..

- За дочку Наталью!..

- За Галину!..

Лиза запела, по-смешному сморщив носик, взяла высоко и тонко:



                Ивушка зеленая,

                Над рекой склоненная,

                Ты скажи, скажи, не тая,

                Где любовь моя…



Кто-то подтянул, мужики, как всегда, стали обсуждать проблемы, а один, хрумкая малосольным огурчиком, прокомментировал:

- Какая любовь? Лизка, где ты её видела?.. Любовь… любовь…

На что бойкая Лиза парировала:

- А рожденный ползать летать не может!

В конце стола заспорили о распавшемся колхозе, о новом ТОО, о новых порядках.

- От этого Тэ, О, О никакого толку, я вам скажу. Хозяина земли изничтожили, вот в чем дело. Хозяина! Разболтались работнички. На резвом жеребце в рай хотят въехать. На блюдечке им счастье подай. С революции всё началось. Моего деда белые кончали, а другого деда – красные. Где правда? Нету никакой правды!

- Да, - подтвердил Бобров. – Весь изъян на крестьян… И эти суки насели на нас. Сейчас, сказывали, землю нашу какой-то восточный хан скупить хочет. На хана будем работать…

Деверь Макаров, борода лопатой, прищурившись монгольскими глазами, пробасил:

- Правильно Бобров говорит, вождя нет в стране, лидера. Ельцин – не вождь, пить-то толком не умеет, а туда же!.. И государство кинуло сельских работников на произвол судьбы, как последних лохов, госсобственность все делят. А Россия, мужики, подымется, воспрянет духом… Россия всегда мужиками сильна была…

Кто-то добавил:

- Такая планида, значит, у нашего народа и России.

- Планида, планида!.. Не планида у нас хреновая, а начальство. Вор на воре сидит и вором погоняет! – сказал уже пьяненький Бобров.

Маленькая Лизавета попыталась успокоить общество:

- Мужчины, вы поосторожней на поворотах!..

 Но её не слушали, голоса становились громче и возбужденнее. Иван Гаврилович в спор не вступал, молча слушал. Он тихонько встал из-за стола и незаметно вышел из избы.

Спустился с крылечка, подошел к забору. Курил, опершись о жердину, смотрел на блестящую реку, на раскидистые ветлы на берегу, покрывшиеся бледно-зеленым пушком, на синие дали. Сгорбленная старушка с батожком в руке семенила берегом. Старушенция свернула в их проулок. Иван Гаврилович узнал в ней свою матушку. Бросив окурок, поспешил навстречу.

- Мама, ну ты чего? Я к тебе сам собирался наведаться…

- Сам, сам… Не дождешься вас самих-то. Когда приехал-то?

- Да вот сёдня и приехал. Как, мама, здоровье у тебя? Как ходишь?

- Ой, да не говори, совсем обезножила. Отказывают мои ноженьки. А тут сообчили, что ты приехал, батожок в руки и к тебе побежала.- Мать, её звали Пелагея Андреевна, тихо рассмеялась. Ей за восемьдесят. У неё выцветшие, когда-то пронзительно-синие глаза. На сына смотрит с задоринкой.

- Присядем, - сказал Иван Гаврилович. Он помог матери сесть на толстые березовые бревна, наваленные у ограды.

- Ну давай рассказывай, как съездил, - сказала мать.

- Да как съездил. Нормально съездил.

- Наташку-то видел? Как она там, вертихвосточка наша?

- Наташку видел. Всё хорошо у ней. Всё отлично. Университет заканчивает. На диплом выходит.

- Куда? Куда?..

- На диплом выходит! – повторил сын громче. - То есть диплом скоро будет защищать.

- А-а-а!.. А я подумала – замуж выходит, - вздохнула старушка. – Всё учатся, учатся… На кой ляд. Я вот неграмотная, а прожила свою жизнь и не тужу. Вас родила, вырастила. Одна, сшитай… Главное, Ваня, детей родить да вырастить…

Из раскрытого окна дома доносилась песня, которую дружно пели гости:



                Когда б имел златые горы,

                И реки, полные вина,

                Всё отдал бы за ласки, взоры,

                Чтоб ты владела мной одна…



Из ограды вышел захмелевший сосед Николай, зашумел:

- Вот они где, голубчики, сидят. Иван, гости тебя потеряли. Тетя Поля, это ты что ли? Давненько тебя не видел, давненько…

- А ты, Кольша, все пируешь? Ирод царя небесного!.. – незлобиво отозвалась старушка.

- Да нет, тетя Поля, я слегка пригубил, в честь приезда твоего сына. Я – честный труженик, сын трудового народа!..

- Да ладно тебе, сын трудового народа, - сказал Расторгуев. – Дай с мамашей поговорить.

- Понял, понял. Отчаливаю…

А из окна полетела новая песня. На сей раз казачья. Какое застолье без казачьей песни!



                Скакал казак через долину,

                Через маньчжурские края.

                Скакал он, всадник одинокий,

                Блестит колечко на руке…



Иван Гаврилович обнял матушку за сухонькие плечи. Матушка его – неграмотная крестьянка. Когда-то была первой красавицей в деревне. Наташка, видимо, в неё. Отец пришел израненный весь после Отечественной. Прожил недолго. Вот и подымала матушка троих своих детей – его, Ивана Гавриловича, младшенького, да старших – Юрку да Кольку.  Что-то совсем грустно стало Ивану Гавриловичу при упоминании о дочери. Да еще эта казачья песня про невесту-изменщицу. А из окон неслось:



                Напрасно, ты, казак, стремишься,

                Напрасно мучаешь коня,

                Тебе казачка изменила,

                Другому сердце отдала…



Солнце садилось за дальние леса, и его лучи плавились в окнах деревенских домов. Пробежала стайка ребятишек мимо. С громкими, воинственными криками, размахивая деревянными саблями, они устремились к реке. Тишина. Только из окон расторгуевского дома неслась казачья песня. Летела дальше над весенними полями, лесами, дальше, дальше… Притаилась деревня, лежит, согретая лучами солнца, словно вслушивается в песню…

- А я уже, сынок, туда собралась, в Могилевскую губернию, - сказала мать.

- Мама, о чем ты? Не то ты баишь, не то…

- А сколько, Ванюша, можно небо коптить на этом свете?! Пора мне, пора… Жалко, Наташку перед смертью не увидела. А так хотелось внученьку повидать…

Стрижи пронзали иглами лазоревое небо. Река от заходящего солнца стала огненно-красной. Стадо коров осторожно переходило вброд эту огненную реку. Пастух на коне лениво щелкал бичом, застыв монументом на противоположном берегу. Дали, синие, неоглядные… Земля сибирская… Россия…

Сын с матерью долго сидели на бревнах у дома, слушали песню, смотрели на ставшие ультрамариновыми дали за рекой. И думали каждый о своем.