Кубань. Детство

Теперь, когда жизнь на исходе, я все чаще ловлю себя на искушении побывать там, где много лет назад появилась на свет. Это «там» было моей родиной, о которой я с гордостью говорю или пишу в графе «место рождения» анкеты моей биографии.
Оно, это место, казачья станица Челбасская Каневского района Краснодарского края. Помню многие отрезки той недолгой жизни там, жизни ребенка до шести лет.
Мои родители встретились в кубанской станице Брюховецкой, куда папа приехал учиться в гимназии. Дедушка Александр снял ему квартиру у Мерединовых – маминого деда, у которого она жила. В той же гимназии училась и мама. Это было перед революцией 1917 года.
Революция… Гражданская война… Краснодар. Оба – бойцы Красной армии. Отец – красноармеец, участвовал в сраж¬ниях с армией Деникина, мама учила солдат грамоте. После гражданской, когда все утихло, вернулись в станицу к родителям отца, но не бросили одинокую мамину бабушку. Ее деда в живых уже не было.
В самом раннем детстве росла я в большой семье, в доме деда – ни большом, ни маленьком, но размещались все, кто в доме, а кто и в обустроенном саманном сарае.
Родителей отца, деда Александра и бабушку, не помню. Не знаю отчества деда и имени бабушки. В семье говорили, что она была красивая русская казачка, жила долго, ослепла и умерла после деда. Смутно знаю о своих дядьях и тетках по отцовской линии. Фотографии не сохранились, может, их и не было со¬всем. Свою родословную отец мне не передал, а из его рассказов запомнила, что были у него братья Николай, Иван, Василий и сестры Елена и Дуся. Дедушка Александр из крестьян, но после революции работал счетоводом. Все его дети, неженатые и женатые, до 30-го года жили с женами в отцовском доме одной большой семьей.
Запомнила, как совершалась обеденная трапеза. Летом обе¬дали во дворе. От калитки до крыльца дедова дома – вымощенная досками широкая дорожка. Асфальта тогда не было, а плитки и подавно.
Большущий круглый деревянный низкий стол, стоявший во дворе, почему-то назывался сырном. Начинался обед, и вся семья туда - сюда носилась. На стол тащили все необходимое – миски, деревянные ложки, хлеб, соленые огурцы, чеснок и блюдце с солью. Бабушка выносила большой чугун с борщом и ставила на середину стола. Разливала сама в разную посудину, но не в тарелки. Их не было. Все усаживались на низкие табу¬ретки, а кому не хватало, подставляли обрубок. Кто-то расставлял чашки, а рядом ложку и ломоть. Народу в семье много. Три сына, три невестки, их дети, две дочки, да дед Александр, еще не старый, и бабушка. Ее любили.
Пока старший в доме дед не перекрестится перед тем, как зачерпнуть ложкой борщ, первым никто не начинал. За обедом разговоров ни-ни. А если кто что-то начнет из маленьких, так дед молча на первый раз покажет ложку, мол, по лбу получишь. Да и борщ разливали, когда начали к культуре приобщаться. А то ставилась общая большая миска, и все оттуда черпали, так что зевать было некогда, можешь голодным остаться.
Дядья мои Иван и Николай, папины братья, в войну погиб¬ли, а младший, Василий, жил в Ростове (улица Красноармейская, 88, кв.4), в войну с заводом «Ростсельмаш» эвакуировался в Ташкент, где и остался. С моим отцом после войны переписывались, а затем после смерти папы связь прекратилась.
Дедушка Александр умер неожиданно раньше бабушки – от вскочившего чирия на затылке. Было ли это заражение крови или рак, о нем тогда мало знали, мне не известно. Я была со¬всем малолеткой. У папы в станице появилась своя хата, земля и сад.
В 1929 году дед отделил моего отца, не то прикупил ему, не то построил саманную хату. Там и росла я почти до школы.
В 1930 году родители выехали из станицы и колесили по хуторам и селам Каневского района, открывая новые школы. Отец заочно окончил Краснодарский педагогический институт и всю свою жизнь был учителем математики, одновременно заведовал школой или был ее директором. Мама, окончившая гимназию еще до революции, тоже учительствовала, а где-то в 1938 году, когда в школах начали изучать иностранные языки, ее послали в Краснодар на курсы по подготовке учителей немецкого языка. Она стала преподавателем немецкого языка в старших классах.
В те годы в стране сплошная неграмотность. В первом классе учились восьмилетки и семнадцатилетние парни.
В семье я была четвертой и первой из выживших детей, после меня на свет появились еще две сестры. Моему отцу с сыновьями не везло – был один, и тот не выжил, остальные пятеро – девчонки.
В моей родной станице Челбасской я не прожила и шести лет, но помню, какой она была тогда.
Мы жили в большом дворе с садом, благоухающим весной. Запах цветущих деревьев помню до сих пор. Особенно буйствовали яблони бело - розовыми цветами. Помню белые, прозрачные, молочного цвета с матовым налетом, спелые, сочные яблоки. Тогда природа была еще чиста, и никакие химикаты не применялись. Точного названия сорта не знали: «краснобокие» – и все. Я и сейчас слышу их аромат и вкус.
Помню домик, в котором мы жили, русскую печку с занавеской, через которую мы, дети, отосланные туда спать на теплую лежанку, чуть отодвинув ее от стенки, с любопытством выглядывали.
Интересно узнать, кто ж там вошел в дом, на виду дорожка к калитке, широкая улица, по которой однажды ехала бричка с мешками чего-то такого, чего мы, голопузая станичная не при¬смотренная ребятня, никогда не видели.
Мы бежали за бричкой и из любопытства дырявили в мешках отверстия, наперебой засовывали в них свои грязные пальчики, и, облизав их, удивлялись сладкому. А в мешках был сахар-сырец – мокроватый и коричневый.
Проселочная дорога посреди двух рядов домов на широкой улице была нашим любимым местом игр. Из пыли мы строи¬ли условные «дома» и «дороги», приукрашивая «улицы» деревьями из веток и травы, фантазировали. Впервые в моей станице в том раннем детстве я увидела какое-то железное чудище, которое приближалось к нам по дороге. Мы – кто куда! Я с пацанами спряталась в доме под железную кровать и пролежала там, пока не стих грохот. Оказывается, это был первый трактор –«фордзон», появившийся в станице.
С наступлением темноты, набегавшись по пыльным станичным улицам, кое-где расцарапанная, иногда и с немытыми ногами, наспех повечеряв, выпив кружку молока, вместе с двумя младшими сестрами отправлялась на русскую печку, застланную одним рядном. Да и подушка была одна на всех.
Летом на лежанке прохладно, а зимой она теплая. Уклады¬вались на ней так, чтобы узнать, кто там пришел, и о чем идет беседа. Подслушаю, а потом вопросы задаю матери. А та удивляется – не по возрасту, мол: «И в кого ты у нас такая?!»
Помню, как в дни празднования Великой Октябрьской революции интеллигенция станицы, особенно учителя, устраивали импровизированные спектакли, повторяя эпизоды сражений с белогвардейцами. Они ездили по улицам на тачанках, размахивая флагами, в красноармейской форме, с красными лентами на головных уборах.
Помню огород в поле. Оттуда осенью на телеге привозили урожай – спелую кукурузу, арбузы и тыквы. Помню шалости, когда шастали по соседним садам, будто своего не было, помню варенье с абрикосовыми чищеными косточками, собаку Рэкса, который прокусил мне руку ниже плеча, Его убили, посчитав, что заболел бешенством. Помню зиму снежную.
В тот год приехали три маминых брата, мои дядья – Коля, Ваня и Сережа. Молодые, веселые – и остались жить у нас. Все они играли на гитаре, скрипке, балалайке и домре. Дядя Сере¬жа, учитель, погиб на фронте. В те годы умерла мамина бабушка, у которой она воспитывалась. Родителей мама лишилась рано, ей не было и восьми лет.
Мама Ольга Семеновна, по девичьей фамилии Рипсиме Зарабова, армянка, но языка своего не знала. Воспитывалась у деда Мерединова, небогатого купца, у которого была скобяная лав¬ка в районной станице Брюховецкой Краснодарского края. Дед из ростовских армян, по рассказам мамы, умер в дороге, возвращаясь с очередной закупки скобяного товара. Все мамины братья и сестра были от другого отца, носили фамилию Печелиевы и были Георгиевичи.
Только теперь я задумываюсь над тем, как моя мама превратилась из Рипсиме в Ольгу? И когда?
Судьба разбросала, кого куда. Дядя Коля, младший из братьев, с которым я общалась до последних лет, жил в Краснодаре, был женат на русской женщине, имел двоих сыновей, свой дом. С женой уже в пенсионном возрасте развелись, хотя продолжали жить каждый в своей половине нажитого дома.
Сестра Лена всю жизнь прожила в одной русской семье в Краснодаре и была им как родная. Детей у нее не было. Замуж не выходила. Дядя Ваня, Иван Георгиевич, средний из братьев, рождения 1911 года, до войны с семьей жил в станице Лабинской, работал в типографии.
На войну дядя Ваня был призван 12 сентября 1941 года и послан служить в 347 стрелковую дивизию наборщиком типографии. Он был участником кровопролитных боев под Ростовом - на - Дону и Таганрогом в 1941 году, под Мелитополем, в Крыму. Участник освобождения Азова и Ставрополя. В 1943 и 1944 году получил две медали «За боевые заслуги», хотя, по сведениям интернетовского сайта «Подвиг народа», вторично был представлен к ордену «Красной Звезды».
Во время войны, когда он был на фронте, в станице Лабинской, где оставалась семья, сгорели его дети. В причине он винил жену, разошелся и переехал на жительство в Краснодар.
Все Печелиевы прошли огненными дорогами войны. Старший из братьев, Сергей Георгиевич Печелиев, 1908 года рождения, мой дядя, тоже жил в станице Лабинской, работал до войны директором школы. Война не пощадила. Младший лейтенант, член ВКП(б), командир танка 433 отдельного танкового батальона 101 отдельной танковой бригады 19 танкового корпуса погиб в бою 21.12. 1943 года у деревни Шевченко Б.- Белозерского района Запорожской области.
Его жена Печелиева Лидия Матвеевна с малолетним сыном жили в станице Лабинской Краснодарского края (ул. Красная,20).
О детях своих дядюшек знаю мало. Известно, что один из сыновей дяди Коли жил в Краснодаре, второй - в Москве. В семидесятые годы, учась в институте, в гостях у него побывала. На том и закончилось наше знакомство. (117133, Москва, ул. Теплый Стан, микрорайон 8-а, корпус 10, кв. 80).
Сына дяди Сережи, Александра Сергеевича, моего двоюродного брата по маме, геолога по профессии, случайно встретила в поселке Медногорском Урупского района в Карачаево-Черкесии, где бывала по выходным дням на отдыхе. Жена – Клара, дочь – Ирина.
Если дедушка моей мамы был Мирединов, мамина мама Шура была в первом браке замужем за Семеном Зарабяном, то во втором браке, после смерти моего деда Семена, она вышла замуж за Печелиева и родила ему четверых детей: Ваню, Сережу, Колю и Елену.
У родного брата моего отца Ивана Александровича детей было двое: сын Толя, года на три старше меня, и дочь Зина. Жену его не помню. В станице Челбасской их дом стоял рядом с нашим. Подросшая, дня на три я приезжала на свою родину.
С Анатолием у нас были особые отношения. Кажется, мы были по-детски влюблены друг в друга. С ним мы устраивали различные игры, фантазировали, забирались на верхушку большого стога свежего лугового сена, издававшего неописуемый аромат разнотравья, ложились рядышком и разглядывали небо. Где-то там, высоко - высоко, нам виделись города из белых облаков. Они, изменяя свою конфигурацию, превращались то в громадного великана, то в какого-то зверя.
В войну Толя погиб… Пожалуй, это все, что осталось у меня в памяти от того короткого детства. Никаких фотографий папиных родственников у него, возможно, не было.
Наверное, каждый из нас разделяет прожитую жизнь на этапы. Этот этап моей жизни ушел далеко в прошлое, начался новый, совершенно другой.