Б А Н О

   Коля - мой сосед по комнате, зоотехник, разбитной и компанейский парень, вернулся из очередной тундровой командировки.
   Приехал он ночью. Я спросонья ткнул кипятильник в чайник и уже хотел было снова отправиться спать, как споткнулся в темноте о что-то мягкое и живое.   
   Белый пушистый комок, шарахнувшись от моих ног, завертелся по комнате, а потом испуганно прижался к ногам Коли. И я понял, что уснуть не удастся.
   Пока мы с Колей болтали - щенок, а это был именно щенок-подросток, насытившись, стал обследовать квартиру, и вскоре я обнаружил собаку поверх чистого белья на своей кровати. Я стряхнул его с постели и предложил Коле вышвырнуть его вон. Но утром нашел их обоих спящими рядом. Так он и остался у нас.
  Утром Коля стал демонстрировать мне его способности. Щенок охотно выполнял команды. Подавал брошенный предмет, ложился, рычал,охраняя оставленную возле него вещь. Тем не менее он не возбудил во мне никакой симпатии и, главным образом, из-за своего неуемного темперамента.
  Это было существо словно бы на четырех пружинах. Его пышный хвост-метелка то сворачивался бубликом, то выгибался, как у белки. Щенок неугомонно бесновался вокруг Коли. Тот посмеивался, не обращая внимания на мои протесты, а сам то и дело затевал с собакой шумную возню.
Бано*,так звали щенка,  пастухи подопечного зоотехнику стада оленей  отдали Николаю именно за резвость и неуправляемость.
   Чуть прозревшим щенком его выбросили из чума, где он был седьмым, самым слабым в помете и беспокойным от вечного голода.
* Имя Бано происходит от двух черных симметричных бакенбард на голове собаки. /коми/.
   Сердобольная соседка подобрала его и долгое время кормила из соски порошковым молоком пополам со сгущенкой, бульоном и  жеваным хлебом, а когда стояли особенно сильные морозы, то и вовсе держала его под ягушкой*. В новом доме он рос общим баловнем и любимцем. До тех пор, пока хозяина не вывели из себя его щенячьи бесчинства.
 * Ягушка - женская распахивающаяся меховая одежда.(ненцк.) 
   Когда кто-либо уезжал, Бано неутомимо преследовал нарту, гонялся за оленями, норовя вцепиться в заднюю ногу оленя в упряжке, а особенно любил таким образом попугать вожака.
  Однажды хозяин - старый оленевод - нагрузил полную нарту продуктов и по весеннему первопутку поехал в чум. Бано по обыкновению кинулся оленям под ноги. Животные шарахнулись в сторону, опрокинули нарту в воду, потащили и сломали ее. А Бано, тем временем, уже умчался развлекаться дальше.
   Старый пастух в сердцах хотел было щенка  пристрелить. И только уговоры хозяйки спасли ему жизнь. Но при удобном случае его просто сплавили - подарили Коле, который приезжал в оленеводческую бригаду. Так Бано и  оказался у нас.
   За несколько дней он полностью вошел в наш жизненный уклад.
   Коля проводил с ним все свободное время. Со мной пес несколько дней не желал поддерживать никаких контактов. Но однажды он подал мне оброненную коробку спичек, а я тут же угостил его косточкой куропатки. С той поры мы подружились.
    А вскоре Коля получил повестку из военкомата и, подумав, предложил мне:
- Возьми Бано себе. У тебя с ним вроде дружба.
   Знакомые ненцы дивились понятливости собаки, а пастух, который знал Бано еще по чуму, однажды увел его. Но утром Бано лежал возле моего крыльца с обрывком веревки на шее.
* Ягушка - распахивающаяся женская одежда из оленьего меха.
  - Как ты вэнико приучил? - удивлялся пастух. - Ты, наверное, ему в чашку плюешь?
  - Нет, не плюю, а что сам ем, то и ему даю.
   Я не переставал удивляться врожденной интеллигентности пса. Во время еды Бано никогда не подходил к столу. Даже будучи очень голоден, он из своего угла вприщур наблюдал за происходящим, ожидая, когда я угощу его. Поднять с пола брошенную кем-нибудь кость считал ниже своего достоинства, как и рыскать по мусорникам. И еще. За три месяца, которые мы прожили с ним в поселке командировок мне не выпадало/, я ни разу не слыхал его лая. Ворчать - ворчал, скулил, взвизгивал, а вот лаять...
   Но однажды весной, когда отступили морозы, с фермы стали выпускать коров. Они задумчиво бродили по поселку, что-то собирали. Бано некоторое время, будто не замечал животных. Но как-то одна из коров подошла совсем близко к нашему крыльцу, и я заметил, как по телу собаки пробежала дрожь. Шерсть на его загривке вздыбилась, и вдруг, со злобным и хриплым лаем, он бросился на неизвестное ему животное.
   Корова мотнула головой, уставилась на него. Бано наступал, подбираясь все ближе, и вдруг с воем взлетел вверх, поддетый, к счастью, не рогом, а коровьей мордой.
   Прокатившись по земле, пес снова бросился на корову. Буренка, не ожидавшая такой прыти от маленького животного, взбрыкнула задними ногами и галопом бросилась наутек. А Бано не отставал. Он наседал на нее сзади, то забегал спереди, правда, теперь не приближаясь близко.Крутил корову на одном месте.
 *Вэнико - собака /ненецк./.
 *Есть обычай, по которому хозяин собаки /у оленеводов/, кормя ее, плюет в еду, чтобы приучить к своему запаху.
   Буренка остановилась, заметалась на месте, пытаясь то одним, то другим рогом достать Бано. Да не тут-то было. Он попался только один раз.
   -А добрая собака, - сказал кто-то у меня за спиной. Оглянувшись, я увидел одного из охотников.
   -Пожалуй, что и сохатого остановит. Только вот горяч ешё. Сколько ей, ему?
  -Да девять месяцев, - поспешил ответить я.
  -Рано поле почует - тоже плохо. Не спеши натаскивать, - посоветовал мне охотник.
   В это время раздался визг и рычание. Целая свора поселковых собак налетела на Бано. А со всех сторон мчались все новые, осатаневшие от предвкушения схватки четвероногие поселковые  бродяги.
   С трудом мы разогнали зверье, а Бано, увидя нашу поддержку, со всей яростью стал трепать последнего оставшегося пса.  И, чтобы оттащить Бано, мне пришлось крепко взять его за загривок.
  -Ну и добрый пес. Повезло тебе... - хлопнул меня по плечу  охотник и не успел закончить фразу. Бано повис у него на локте.
  -Пуще глаза береги! - стряхивая пса, продолжал умиляться охотник. Твой он до кишок. И никому не доверяй натаску.
  -Да не умею я!
  -То ничего. Лайки, особенно оленегонные - они в своем начале умницы. Он тебе сам все подскажет,  только отучай от того, что тебе не нужно.
   Как-то меня вызвали в райцентр. Я не решился взять с собой Бано из-за боязни потерять его там и поручил его Ивану, тоже зоотехнику, а сам убегом от пса  улетел первым подвернувшимся самолетом.
   Восемь дней я не мог попасть домой, а когда возвратился  в  поселок, то
 первым, кто встретил меня, был Бано.
   Иван  рассказал, что пес только сегодня согласился что-то поесть. Спал на крыльце квартиры, а дни проводил у клуба. Едва заслышав шум мотора, стрелой несся к реке, где в зимнее время был аэродром. А потом, понуро возвратившись, снова сворачивался в клубок на сугробе и терпеливо ждал.
Теперь он никуда не отходил от меня, а с аэродрома тянул за полу полушубка в сторону поселка.
   А дома, насытившись, Бано лег у входных  дверей с таким расчетом, что куда бы я ни пошел, должен был перешагнуть через него. Это было удивительно и приятно.
   Как только у берегов выступила первая талая вода, - появились так называемые забереги, - прилетели и первые утки. Они плескались возле самого поселка, дразня охотников.
   Чуть раньше, пристреливая ружье, я неожиданно обнаружил, что Бано панически боится выстрела. Услыхав его, пес бросался домой.
   Все дни, пока я охотился возле поселка с калданки*, он не высовывал носа из дома. Потом стал проявлять любопытство. Собираюсь на охоту - скулит, мечется, не находит себе места. Громыхну один раз - улепетнет домой.
Несколько раз заряжал я патроны вполовину заряда. Как будто бы помогло. Но вот опять грохнул полным зарядом, и пес метнулся в сторону. Правда, теперь он не убежал, а стал держаться поодаль,
   
   Были очередные сборы на охоту. Пес чувствовал наши сборы и тоже радовался, как умел. Укладывался на меховой комбинезон, лез на руки и становился между мной и рюкзаком. Но я, стараясь выглядеть суровым, гнал его от себя, хлопнув по загривку.
   Наконец, когда я отнес часть вещей в лодку. Бано не выдержал. Он стал скрестись в дверь, подвывать и взлаивать. Вернувшись за чем-то в дом, я обнаружил Бано на столе возле окна. Он выл, не обращая на меня внимания, хотя стол был для него одним из немногих строго запрещенных мест. Я решил не уступать.
   Наша лодка отчалила. Грести пришлось против течения. К тому же нужно было следить за тем, чтобы не напороться на льдину, и поэтому я не оглядывался.
Мы повернули на протоку, стали удаляться от поселка, и тут я услышал сзади яростный лай, заставивший меня остановиться.
  -Давай-давай, - подхлестнул меня мой приятель – Максим. - Не пропадет, если грамотный.
   Мы поднялись выше и, зацепившись за льдину веслами, остановились.
   А Бано будто этого и ждал, принялся с коротким лаем метаться по песчаной отмели. Но лезть в воду все же не решался.
  -Дурень, - усмехнулся Максим, - воды боится.
  -Да не плавал он никогда.
   Мне хотелось возвратиться и взять Бано с собой. Я сказал об этом.
  -Не хватало, - отрезал Максим, - чтобы искупал обоих.

  Я и сам это понимал. Калданка наша - долбленка из цельного ствола кедра - неустойчивая, а мы ее, к тому же, основательно загрузили.
  -Поехали, - снова скомандовал приятель,
   И мы заработали веслами.
   Поселок удалялся, а в ушах у меня все стоял отчаянный лай и хриплый отчаянный вой Бано.
   Когда вплыли в кустарник, стала появляться утка и у меня отлегло от сердца. Незатопленных островков хватало, да и охотничий  скрадок уже темнел метрах в трехстах впереди.
   Вдруг сзади в кустах послышался плеск. Мы схватились за
ружья. А это был Бано. Мокрый и дрожащий, со слипшейся шерстью,он промелькнул в кустарнике и опять решительно бросился в воду.Подплыв к нам, он попытался взобраться в калданку,  Максим, коротко выругавшись, ловко вытащил его из воды.
  -А ничего скотинка, - вдруг похвалил он. Бано в ответ,
деловито отряхнувшись, обдал его дождем брызг.      

   После той охоты он перестал бояться выстрелов. Но в воду все же
лез неохотно. А то, что нужно доставать убитую утку, и вовсе
не понимал. Но друга я выбрал себе не на день и потому не спешил, не ждал от него всего и сразу.Мы варили утку, пили чай, а Бано, уже обсохший, терся возле моих ног.
  -А что, Максим, ведь проплыл-то он около километра.
  -Где проплыл, а где и по льду пробежал,не дурак, - скептически согласился  приятель. Но в его ответе я уловил одобрение.

   Дело было летом. Мы уезжали из чума. Как водится, ездовых быков собрали часам к пяти вечера. Запрягли нарты, увязали груз, попили чаю. Кончили все дела часам к трем ночи.
   Надо сказать, что ночи-то вообще и  не было. Было светло, и о времени суток напоминали только чуть притушенные краски. Солнце только чуть опустилось за горизонт, чтобы через короткое время снова подняться багровым шаром.
   В эту пору тундра цвела, а в низинах еще лежал снег и от него исходил одуряющий запах спелого арбуза. Еще кое-где капельками крови отсвечивали   во мху ягоды брусники. Ими лакомились дети и куропатки. А местами по зелени, как мозаика, то серебрился ягель, то темнели островки глины.
Бано вертелся здесь же. Он тоже, как и всё вокруг, выглядел чистым, а его белая шерсть даже отливала голубизной. Как всегда во время сборов, он проявлял признаки нетерпения и беспокойства .
   Я еше раз перебрал в памяти все, что укладывал.
   -Что, Бануля, все мы взяли? - спросил между прочим. Он повертел хвостом, взглянул на меня и... клубком покатился к чуму.  Вернулся.  И так несколько раз.
   Он,  то подбегал ко мне, то снова бежал к чуму. Я не сразу обратил внимание на его беготню и озабоченность.
   А когда мы,  наконец, двинулись, Бано  заметался между нартой и чумом, будто хотел остаться. Я приостановил свою нарту и решил привязать собаку. Не тут-то было!
   В это время из чума выбежала хозяйка с моим поясом.
   Бано метнулся к ней, выхватил пояс и поволок ко мне. Пояс был тяжелым: ножны, нож, пряжки и костяные бляхи, точильный брусок, цепочки, кисочки сыромятины - килограмм-полтора. Вот, оказывается, откуда беспокойство пса! А ведь я сказал ему всего одну фразу.
   
   На охоте Бано долго не понимал, что ему необходимо делать. Знал, что должен что-то делать, но что?
   Но вот он все же сообразил, что стреляю я в птицу. И теперь, завидя раньше меня утку или почуяв ее в траве, он опрометью мчался к ней, стараясь поймать. Два дня охоты были безнадежно испорчены.
   Снуя и прыгая впереди меня, Бано на большом расстоянии распугивал все живое. Гонялся за куликами, шумел, а мои выстрелы были торопливы и бесполезны. Если же я привязывал Бано возле
Аргиш - обоз /ненецк./.
чума,  веревка недолго выдерживала его острые зубы,  и через несколько минут я снова слышал его сзади.
   Тогда я привязал его на длинною веревку и взял с собой.  Демонстративно зарядил ружье перед его мордой, щелкнув замком стволов. Мне хотелось заметить утку раньше, чтобы дать Бано понять,  что вспугивать птицу нельзя, что до выстрела он не должен бежать вперед.
   Утка сорвалась, я выстрелить не успел. Бано взвыл от обиды и азарта, а потом стал ожесточенно грызть привязь.
   Но теперь я понял, что нужно делать, чтобы натаскать его.
   Когда он вновь почуял живность, я подозвал его, приласкал. Потом зарядил ружье и снова потрепал его по морде, приказывая оставаться рядом. Затем выстрелил наугад в траву и, легонько подтолкнув Бано вперед,  дал команду: "Ищи!" Утка поднялась сразу после выстрела, а я опять подозвал Бано.  Это повторялось несколько раз, и пес понял.
   Теперь, почуяв в траве утку, он подбегал ко мне и взглядом предлагал следовать за собой. Но вот беда: манили пса не только утки.   Дупели  и кулики были для него предметом охоты. Наконец прошло и это. А вот в воду за уткой пес пошел позднее, и только следуя моему примеру.
 
   Я подстрелил пару авлыков*, и они остались на плаву метрах в пятнадцати от берега. Бано неистовстовал на берегу. Несколько раз он ступал в воду, но возвращался. Тогда я, разозлившись, полез в воду сам, как был, в сапогах и брюках.
   Повизгивая и скуля, Бано тоже зашел в воду по брюхо. Но тут же возвратился. Пришлось взять его за шиворот. Мы прошли метров десять, и наконец, пес поплыл.  Захлебываясь, он схватил одну птицу, я подобрал вторую. Мы вместе и выбрались на берег.
*Авлык - малая морянка, прилетает одной из первых.
   Так постепенно Бано стал охотничьей собакой.  После выстрела ему не надо было отдавать команду. Он сам  срывался с места и тщательно прочесывал заросли.  И  никогда не возвращался пустым.  Бывало, правда, притаскивал пыж от патрона, а дичь оказывалась дальше.  Но ведь Бано старался!
   Возвратившись, он неизменно тыкался  в ноги, терся, как котенок, об руку, заглядывал в глаза, трепал за подол малицы, а потом, завалившись на спину, подставлял мне свое розовое брюхо. В маленькой ласке я ему никогда не отказывал. И Бано отвечал мне преданностью: сколько бы мы не прошли, он не уставал и всегда был готов охотиться.
   Но верность проверяется в бою.
   Я возвращался из очередной командировки. Пастухи довезли меня до временной стоянки, чтобы оттуда я мог добраться до поселка на попутной моторке.
   К вечеру задул ветер с низовьев, заплескались волны и похолодало.  А я все ждал.
   Ночью меня разбудил своим лаем  Бано. Прямо к мысу, где я расположился, подходил катер. Я мигом выскочил из спального мешка.
  -Быстрее, - торопил капитан.
   Я и так был готов. Швырнуть на палубу спальник и забраться самому было делом нескольких минут. Бано тоже побежал за мной по дощатому легкому трапу. Но, привязывая лодку, я поскользнулся на палубе и полетел в воду, а катер, дав полный ход, уходил. Лодку отбросило волной. Веревка утонула у меня на глазах, и, хотя берег был метрах в двадцати, мне казалось, что до него не добраться. Сапоги и намокший ватник тянули на дно. И тут я увидел Бано. Вцепившись в рукав ватника, он изо всех собачьих сил потащил меня к берегу.
На катере, к счастью, заметили мое падение. Но взобраться на борт без посторонней помощи я уже не смог.
   Когда нам помогали выбраться из воды, Бано все еще перебирал в воздухе лапами - плыл - и не разжимал челюсти. Так нас и вытащили на палубу обоих.
Ребята хохотали, а нам было вовсе не до смеха. У меня зуб на зуб не попадал.
Бано же, деловито стряхнув воду с шерсти, не спускал с меня глаз. Стоило сделать резкое движение, стаскивая с себя мокрую одежду, как он бросался на помощь. Успокоился только тогда, когда оказался в кубрике у моих ног.

   Мы возвращались с рыбалки. Улов был средний, а погода отвратительная. Ветер поминутно менялся, швыряя лодку в разные стороны.
   Ненцы, как правило, не умеют плавать и боятся воды. А страх во время шторма накладывает свою цепкую лапу на руку человека, который держит румпель, и не дает вовремя поставить лодку носом к  волне.
   Я изредка постреливал по пролетающим уткам, правда, безрезультатно.
   Предпоследним патроном я все же сбил птицу, и Бано за борт не пустил: уж очень неспокойная река. Жалея силы собаки, я придерживал пса, а затем и вовсе привязал куском веревки за шею.
   Утка была слегка подранена, ныряла, уходя под водой в неожиданные стороны. Гоняли мы ее долго. Бано только перебирал лапами и повизгивал при каждом появлении утки на поверхности.
Наконец еще раз показалось белое брюхо птицы. Взревел двигатель лодки, а я краем глаза увидел, как мелькнул через борт Бано. Мелькнул - и тут же исчез под лодкой. А двигатель, кашлянув, заглох.
   -Вэнико под лодкой! - заорал рулевой.
Швырнув ружье на днище лодки, я схватился за веревку.
   Из воды показался Бано, наполовину захлебнувшийся, визжащий. Я втащил его в лодку.
   Вместо пышного хвоста-метелки болтался жалкий обрубок. Из раны пульсировала тоненькая струйка крови.
   Закружилась голова. Казалось, что кровь хлещет из меня самого. Я отвернулся.
   Лодка, гонимая ветром и течением, ткнулась в песчаный берег. Все растерянно молчали. Бано тихо скулил и лизал мне руки.
  -Выпусти на берег. Пусть залижет, - тронул меня за плечо Максим.  Ненцы закивали головами:
  -Беда. Прямо беда.
  -Хорошая была собака.
  -Да заткнитесь вы, - крикнул я а отчаянии. - Почему была?!Она ведь еще есть!
   На берегу Бано то зализывал рану, то терся ею  песок и скулил.
   Вдруг Бано пошатнулся и, ткнувшись в куст, завалился на бок.
   Я понял, что это конец, закрыл лицо руками.
   Старики, посоветовавшись, принялись деловито распутывать веревку. Они накинули петлю на шею Бано. Он задвигался, заметался в петле. А мужчины  потащили собаку  в заросли тальника.
   -Стойте! - заорал я на бегу. - Стойте, мужики! Не надо так! Ну не надо! Если будет жить, то будет, а если умрет, то пускай на моих руках!
   Я сорвал петлю с шеи Бано и взял его на руки. Из раны теперь уже слабо, но все же пульсировала струйка крови.
   Старики одобрительно закивали головами, переговариваясь между собой.
   Я закутал Бано в плащ, оставив только кончик носа, а он, будто что-то понял, совершенно затих. 
   Лодки шли ровно. Скоро мы уже были в виду поселка. Там один за другим стали вспыхивать огоньки в окнах домов.
*По обычаям ненецкого народа собаку нельзя убивать никаким оружием, кроме петли. Тогда животное переходит в качестве жертвы в верхний мир.

   Медленно возвращались к собаке силы. Уже не украшал ее пышный хвост, и утомлялась она  быстрее, но глаза все так же смотрели на меня  понимающе и преданно.
   Сколько времени прошло с тех пор? Месяц, может быть, полтора. Говорят, на собаке все заживает быстро. Наконец мы снова отправились на рыбалку.
Когда стали проверять сеть, то обнаружили, что вся рыба в ней поклевала халеями. Этих птиц так называют за пронзительные выкрики "ха-ля-я", что по-ненецки означает рыба.
   Сев на верхнюю тетиву, птица начинает перебирать сеть, прижимая лапой выбранную. Достав рыбу и расклевав ей живот, съедает только внутренности. При этом портит самую ценную - белую рыбу. За одно утро халей в состоянии распотрошить, испортить весь улов.
   Убитого халея вешают на шест, и этого бывает достаточно, что¬бы ни один из его сородичей больше не подлетал к сети.Но эту крупную и умную чайку  очень трудно отстрелять. Птица эта невероятно ловкая и нахальная и в то же время осторожная. Невооруженного человека халей не боится совершенно, а человека   с оружием - не подпускает к себе на выстрел.
Пока мы выпутывали из сети расклеванную рыбу, два халея кружились невдалеке. Бано поглядывал на птиц и ворчал.
   Когда сеть была установлена снова, мы с Максимом решили все же расквитаться со шкодливой птицей и хоть одну да оставить на шесте.
   Калданки мы  отогнали в залив курьи, а сами расположились по обеим ее сторонам.
   Вскоре халеи, увидев по поплавкам, что в сети бьется несколько рыбин, стали спускаться ниже. Наконец один, спланировав, сел на верхнюю тетиву сети.
   Мне стрелять было не с руки, и я отполз по кустарнику чуть в сторону. В это время раздался выстрел с другого берега. Халей, сложа крылья, камнем плюхнулся в воду. Другой же, подраненный мною, взлетая, забил крыльями по воде.
   Бано бросился к нему, и в этот момент второй выстрел с того берега взорвал фонтанами воду вокруг собаки. Бано завертелся на одном месте, потом какими-то зигзагами поплыл к халею. Схватил птицу и очень тяжело стал выгребать обратно.
   Я видел, что с собакой творится что-то неладное. Выбежал навстречу. Пес, покачиваясь, выбрался на мель и, судорожно открывая пасть, старался вытащить халея.
   Кровь залила морду. На лбу зияла рана. Взгляд уже начал мутнеть, По телу пробежала судорога.
   -С собакой что? - донеслось с другой стороны.
   И тогда я не выдержал. Отыскав в патронташе нужный патрон, торопливо, чтобы не передумать, сунул его в казенник.
   -Бано! Дружище! Хороший мой! - приговаривал я, как будто выстрел сулил спасенье.
   Несколько раз я поднимал ружье, но нажать курок не хватало духу. Дни бродяжничества, самосплав по реке, тундра, охота - все вдруг всплыло перед глазами...
   
   Волна судороги подбросила Бано, и он стал недвижим.
   Было тихо-тихо. Сталью отливала вода в курье. Белым комком лежало среди зелени травы тело моего верного четвероногого друга.
   Подошел Максим.

   Двое  молчали. Третьего рядом с нами уже не было...
   Возле самой воды на песке белела тушка халея.