Екатериненштадтские истории 2

                Возвращение на Родину.
                Быль

                Я поклонюсь земле сибирской в пояс
                И тем, кто в мерзлоту упал…
                А Розенбаум

     По широкому зимнему полю, в вихре сухого колкого снега медленно шёл человек.Буран подгонял своих могучих коней все быстрее и быстрее, норовя смести мешавшие вольной скачке препятствия.
Вот-вот эта жалкая фигура будет растоптана снеговыми подковами, и буран, победно взвывая, помчится дальше.
Но человек, уткнувшись головой в обезумевший ветер, упорно стремился черепашьим шагом к одной ему ведомой цели. Воля уже начинала покидать коченеющее тело, и слёзы отчаянья смешивались с тающими на лице кристалликами снега.

Бескрайнее голубое небо, смешавшись с вольными волжскими струями, катает в своих ладонях мягкое солнце. Его лучи ласково обнимают молодой лесок у песчаного пляжа, играют с колышащимися от легкого движения воздуха спелыми зелеными листьями. Маленький колёсный пароход шлёпает по зеркальному полотну реки. На палубе румяный золотоволосый молодец радостно машет шляпой, посылая восторженное "Здравствуй!" родным берегам и показавшемуся за леском городу.

Рваная фуфайка, с намотанными поверх грязными тряпками, давно отдала ветру свои убогие крохи тепла. в воспалённом сознании, отгоняя наплывшие видения, упрямо стучало:"Скоро конец. Скоро немота. Скоро смерть..."

- Всё не так просто, сын, пойми, я прошёл с Миллером всю Гражданскую войну, деля с ним кусок хлеба и вражеские пули. Это был добрый и смелый человек, честный партиец, преданный делу революции. Это какая-то ошибка! Может он где-то оступился, но неужели не заслужил своим исполосованным шашками телом прощения за свой огрех? Не верю я, что такой человек мог стать врагом народа.
- А Ганс Штор, а Фишер с Гаером - они что, тоже невиновны?...Объясни мне, что происходит?...
Отец тяжело провел натруженной ладонью по высокому лбу, отгоняя набежавшую на лицо тень, и еле слышно прошептал:
- Не понимаю... Ничего не понимаю.

...Ледяная крупа со всех сил хлестала изможденного путника. Всё трудней становилось вытягивать ноги из снежного порошка.
Человек приближался к окраине поля, за которой могучими столпами воздвигалось обширное царство тайги. Величественные сосны, склонив головы под напором стихии, печально созерцали обреченное существо рода человеческого.
"Смерть близко." - скрипели древние стволы...

Траурный голос диктора неумолимо окутывал слушателей страшным дурманом, наваливая на их плечи всю тяжесть разразившейся катастрофы.
-...Сегодня, 22 июня 1941 года, германские войска вероломно напали на нашу страну...
Мать испуганно вглядывалась в чёрную глотку радиотарелки. Яростно набивал трубку отец, с трудом владея руками.
Великая беда стояла у самого порога, думалось, что ничего не может быть хуже  её.

Движения путника  приобрели ужасающе-механический вид. Казалось, что идёт живой труп, ведомый неизвестной мистической силой. Шаги все замедлялись и замедлялись...

Солнечный свет, проникнув сквозь прозрачный квадрат окна, осветил чистую, казавшуюся просторной из-за малого количества мебели, комнатку. Он с удовольствием оглаживал лакированную поверхность комода, никелированные шары высокой железной кровати, с интересом перебирал корешки множества книг, заполнивших шкаф. И, наконец, удивлённо отпрыгивал от овального зеркала на оклеенной светлыми обоями стене, ложился на круглый массивный стол.
За столом, подавленно сгорбившись, сидели отец и сын. Их лица выражали печать горького недоумения. Аккуратно разложенная рядом с погасшей трубкой газета выпячивала на своем бумажном полотне чёрные сухие строки: "УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР от 28 августа 1941 года "О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья". По достоверным данным, полученными военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу, данному из Германии, должны произвести взрывы в районах, заселённых немцами Поволжья..."……
Вдруг спина сына судорожно дёрнулась, и скомканная газета полетела в дальний угол.
- Бред...Какой-то чудовищный бред...- сдавленно прохрипел он, нарушая гробовую тишину.
Невысокое августовское солнце скрылось за набежавшую из-за горизонта тучу. В комнату спустился мрачный сумрак……

В городке стоял пасмурный полдень. Несколько пришвартованных пароходов покачивались на волнах рядом с берегом. Речная поверхность, отражая серую вату туч, выглядела неприютно. Мелкий моросящий дождь брызгал на скопившихся у волжского причала выселенцев. Разделившись на семейные группки, они угрюмо сидели на узлах и чемоданах, с тревогой бросая взоры на  вытянувшееся вокруг полукольцо солдат. Слышались плачь детей и приглушённые всхлипывания женщин. Мужчины молча дымили короткими трубками, лишь изредка перебрасываясь малозначительными фразами. Страшное горе расчертило их облик незаживающей раной попранного человеческого достоинства.
У самого берега, опустившись на холодный песок, тихонько рыдал сухонький старик. Он не замечал, что его опрятный костюм давно промок  от промозглой  взвеси дождя  и всё ниже опускал седую голову, сотрясаемую рыданиями, сквозь которые часто доносились невнятные фразы:"За что же это, Господи?.. Не дай, Господи, свершиться несправедливости... За что?.."
-Приступить к погрузке! - раздалась команда пожилого сутулого майора, все время прятавшего глаза от молящих взоров молодой женщины с грудным младенцем на руках:
- Товарищ начальник, у меня ребёнок, не могу я ехать. Куда же я с дитём?
Майор отвернулся и нервно закурил очередную папиросу.
Людская масса, подгоняемая прикладами винтовок и матюгами охранников, потекла на суда.
Один из конвойных подошел к скрючившемуся старцу и ткнул его в спину прикладом:
- Эй, вставай. Грузиться...
Тело старика отвалилось в сторону. Мёртвые остекленевшие зрачки, казалось, вопрошали небеса: "За что, Господи?"

Холодная белизна, еще тревожимая угасающим ветром, всё сильнее влекла в свое ложе позабытой чистотой домашней простыни.
Последние силы покинули странника, и изнемогающая плоть рухнула в ледяную постель. Снег, заметая, ткал свой могильный саван.

Угасающий разум высек из своего архива последнюю искру воспоминаний.
... Отец сильными руками поднял его над головой среди широкого солнцежелтого поля спелой пшеницы.
- Смотри, сынок, - это твоя Родина. Никогда не забывай её и всегда возвращайся к ней. Какая бы она ни была - люби её, сынок.

                Навечно  девятнадцатилетний

                «Нынче вырвалась словно из плена весна,
                По ошибке окликнул его я
                Друг, оставь покурить.
                А в ответ тишина –
                Он вчера не вернулся из боя».
                В.С.Высоцкий

Шел к концу очередной день Великой Отечественной войны. Солнце торопилось спрятаться за Соколову гору, словно боясь того пресыщенного нестерпимой тревогой состояния, охватившего саратовцев в эти первые месяцы войны.
Совсем молодой человек сидел на берегу Волги и пристально смотрел в какую-то абстрактную точку на зеленоватой речной глади. Коротко стриженные темные волосы, слегка оттопыренные уши, большие внимательные глаза. Из одежды – широкие светлые сатиновые брюки, полосатая тенниска и сандалии. Комсомольский значок на левой стороне груди дополнял образ типичного советского парня 30-40-х гг. 20 века. А на душе «типичного» парня скреблась большая черная кошка, «кошка» несправедливости и обиды. Сегодня лучший друг Камиль Алимов унесся на военном эшелоне в сторону фронта, защищать так горячо любимую ими советскую Родину от фашистской орды. А он, Владимир Венцель,  не достоин этой чести.
«Пойми, Венцель, немцев Поволжья приказали на фронт не брать,» - сказал пожилой военком уже в который раз. Он терпеливо выслушал Володин горячий монолог об антифашистах, Розе Люксембург и Эрнсте Тельмане и развел руками. «Извини, парень, ничего не могу сделать».
Выйдя из задумчивого оцепенения, Володя схватил плоскую гальку и, сильно размахнувшись, запустил ее по волжской воде. Прыгнув целых семь раз, камень нырнул и ушел на дно, топя зловредную «кошку».
«Хватит жевать сопли и теребить душу. Скоро все решится. Всё будет как надо», - мысленно отругал себя Володя. Резко вскочив на ноги, он решительно зашагал домой к речному вокзалу.
Комната в коммунальной квартире на Московской, дом №4 встретила его обычной за последние три года безлюдной пустотой. В 1938 году умер отец, а несколькими годами раньше скончался старший брат Виктор. Мать он почти не помнил. В памяти сохранились только какие-то неясные образы родного дома в селе Орловском Марксштадтского кантона АСССР НП, где мама и была похоронена в страшные голодные  годы… Спасибо соседям – родителям Камиля, взявшим круглого сироту под свою опеку, практически усыновивших его. Благодаря этим добрым хорошим людям, Володя избежал всех «прелестей» детского дома. А его лингвистический багаж пополнился, кроме немецкого и русского, теперь ещё и татарским языком.
Из воспоминаний К. Алимова: «Однажды в детстве мы с Володей взяли без спроса отцовскую лодку поплавать по Волге. Представляли себя героями Жюля Верна, которым тогда зачитывались. Внезапно поднялась сильная буря. Справиться с большущими волнами мы не могли, сил не хватало, да и одно весло унесло. Нашу утлую плоскодонку стало захлёстывать водой, едва успевали вычерпывать старой консервной банкой. Я закрыл глаза, съёжился на дне лодки и приготовился тонуть. «Эй, Камиль, не дрейфь, прорвёмся, черпай давай,- раздался звонкий голос Володи». Стоя на коленях, он уверенно правил лодкой уцелевшим веслом носом против волны. Не знаю,  сколько времени продолжалась эта отчаянная борьба со стихией. В городе нас уже искали. Поднятые по тревоге спасатели всё-таки заметили нашу лодку и спасли. Заплаканные родители даже наказывать не стали, Володя, тогда казалось, совсем не испугался. Не страх, а яростная решимость читалась в его глазах».
Венцель подошел к круглому столу посреди комнаты, где стояла его единственная собственность – старый «грампласттрестовский» патефон. Бережно установив на круг любимую пластинку, он покрутил блестящую ручку, давая механизму разгон. Игла заскрипела, зашуршала, и сквозь хрипловатые помехи помещение заполнили торжественные звуки «Варяга»:
«Спокойно, товарищи, все по местам.
Последний парад наступает.
Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг».
Пощады никто не желает…»
«Прощай, мой механический друг, - подумал Володя, - Всё равно тебя на фронт не возьмёшь, скоро Васька Чирик на тебе какую-нибудь «У самовара я и моя Маша» будет слушать. Да не жалко, ради такого дела».
А дело было такое. Недавно в компании сверстников Володя посетовал на свою национальность, из-за которой угасала его мечта «бить Гитлера». Когда за полночь их шумная ватага расходилась по домам, к нему подошёл шпанистый малый и предложил свести с нужными людьми.
«Алле – оп, - улыбнувшись, шепнул «жиган», -  и из немецкого «Фрица» ты превратишься в русского «Ваню», все четко, по документам»».
Парень жил в районе Глебучева оврага, славившегося на весь Саратов. И в его предложении не было ничего удивительного.  Тамошние «умельцы» могли подделать любую «ксиву» - как выражались в определённых кругах. Не очень хотелось связываться с тёмными личностями. Но другого выхода Володя не видел. Недолго поразмыслил и согласился. Ну, оплатой, в обмен на переделанный комсомольский билет, был этот самый патефон, на который и указал битый уголовник Васька Чирик во время их встречи.
Из воспоминаний Камиля Алимова: «И на фронт пытались вместе попасть, два раза в военкомат ходили. У меня тогда надежды больше было. Дело в том, что Володя по национальности немец, а немцев тогда в армию не призывали.  Дорогой я возьми и скажи ему это. Он как вспыхнет: «Причём тут национальность, я не против немцев, против фашистов иду воевать». Потом, когда успокоился, прошептал мне на ухо: «А ты знаешь, Камиль, я всё это учёл, и вот увидишь – возьмут меня на фронт». И действительно – взяли. Как он сумел военкома уговорить? Все ребята диву дались. Направили его на командирские курсы».
Военком долго рассматривал новый Володин комсомольский билет. Над печатью было четко выведено фиолетовыми чернилами – «Венцов Владимир Кириллович». Потом поднял голову и внимательно взглянул в глаза стоящего у стола парнишки. Тот, не моргнув, выдержал тяжелый взгляд солдата.
- Ты понимаешь, чем эта «липа» тебе грозит, да еще по законам военного времени?»
- Понимаю, но по-другому никак. Я должен попасть на фронт, чтобы бить фашистов! - прерывисто дыша, ответил Венцель.
Военком встал, одёрнул за ремнем гимнастерку, нервно закурил и зашагал в раздумьях по кабинету. У Володи всё сжалось внутри. Сердце, как встревоженная белка, скакало в грудной клетке. Решалась его судьба. Сейчас перед ним открылись две дороги  жизни. Одна – дорога неминуемого позора, а другая, …, другая - (Дай, Бог! - он незаметно для себя прошептал полузабытое «Отче наш») – славы…  Военком подошёл к Венцелю, положил свою большую руку на худое узкое плечо парня и тяжело вздохнул.
- Не подведи, сынок. Такую ответственность на себя беру.
   - Не подведу, товарищ военком, - чуть слышно прошептал Володя.
Ну, а дальше…дальше архивы сохранили летопись оставшейся недолгой жизни Венцова.
«Венцов Владимир Кириллович – лейтенант, командир взвода второй пулеметной роты 1185 стрелкового полка 356 дивизии. С октября 1941 года сражается на Западном, Юго-Западном, Брянском и Центральном фронтах. За бесстрашие и смелость награжден медалью «За отвагу» и другими боевыми наградами».
Из книги П.Волкова «Звёзды не гаснут»: «Сентябрь 1943 года. Бои идут на Днепре.   … Через полчаса мы были уже на Днепре, мигом связали плоты, пулеметы на них поставили и – в путь … за берег зацепились, плацдарм захватили.
            Вскоре за нами стрелковая рота перебралась, и артиллеристы сумели две пушки подбросить, и держались, до вечера две атаки отразили …
            К полудню  (следующего дня) положение осложнилось. Враг поставил такую мощную огневую завесу над рекой, что о переправе на плацдарм дополнительных сил не могло быть и речи.
           - Стоять насмерть! – передали воины по цепи приказ лейтенанта Венцова.
            Начались ожесточённые атаки вражеской пехоты, поддержанной танками …  До вечера мы отразили шесть атак. Здорово поколотили мы гитлеровцев, но и наши ряды поредели. Каждый третий убит или ранен, боеприпасы на исходе … , а левый берег молчит.
              Перед закатом солнца началась седьмая атака противника
Огнём гитлеровцы прижали нашу пехоту к земле. Казалось, ничто не может отразить натиск врага.
Венцов ринулся в самое пекло боя … Скомандовал: «Огонь!», и, поднявшись на бруствер окопа, ударил по наседавшим фашистам из автомата. Перед ним, по сторонам и сзади, вырастали взрывы снарядов и мин, а он стрелял и стрелял.
           Презрение к смерти, вера в победу передались от Венцова ко всем бойцам. Они припали к оружию. Фашисты дрогнули. Солдаты бросились в контратаку.
           Раздалось могучее «Ура-А!». В это время лейтенант упал …, когда я подбежал,  командир лежал на земле в луже крови. Он             приподнял голову и посмотрел на восток, там, через Днепр шла подмога …
         - Значит наша взяла, - он хотел еще что-то сказать, но так и не смог».
 Похоронили его 25.09.43 у села Вишневое Репкинского района Черниговской областив братской могиле на берегу Днепра.
         Указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 января 1944 года лейтенант Венцов Владимир Кириллович удостоен звания Героя Советского Союза посмертно.
9 мая 198…года. По Саратовской набережной Космонавтов, тяжело опираясь на палку, шёл человек. Разыгравшийся ветер трепал седые пряди, всё норовя сбросить их на лицо и закрыть выболевшие временем глаза старика. Полчаса назад Камиль Алимов встречался со школьниками, рассказывал о войне и, конечно же, о своем друге – Герое Советского Союза Володе Венцеле. Дети внимательно и уважительно слушали, но все никак не могли понять – как Венцель – немец по национальности, попал на фронт и воевал с такими же немцами.
«Да, нет, ребятишки, немец немцу рознь, так же как и русский русскому, и татарин татарину,» - объяснял Камиль.
Воспоминания разбередили его душу. И даже в этот праздник, такой весенний, победный и светлый, на сердце было тяжело. Как все эти годы не хватало ему Володи!
 Небо затянуло тучами, ветродуй еще усилился, на Волге начиналась буря. Высокие опененные волны хлестали о бетонные блоки набережной и пытались сорвать с причала пришвартованные суда. Старик остановился у самого парапета и залюбовался буйством стихии. И вдруг - за  волнами он увидел небольшую утлую лодчонку, смело сражавшуюся с взбешённой рекой. А на носу плоскодонки сидел хрупкий мальчишка с яростно горящим и решительным взором больших карих глаз. Он поднял руку и помахал старику: «Не дрейфь, Камиль!» - прорываясь сквозь непогоду, еле слышно прозвучал в настоящем крик из далекого прошлого.
               
                КОЧЕВНИКИ

                Я скулы не стесал в подушках.
                Я спал в седле.
                Л. Олди
СТЕПЬ. Бескрайняя заволжская степь. В наше время на ней практически не осталось целинного участка – многие миллионы тонн хлебного золота текут в закрома Родины. Но ещё в начале ХIХ века степь, в большей степени, - символ опасности, а не плодородия. В том числе и для Екатериненштадта. Оттуда, с диких просторов вихрем налетали на немецкую колонию стремительные орды кочевников – киргиз-кайсаков. Если колонистские дозоры успевали предупредить население, то те, побросав дома и схватив самое необходимое, прятались в приволжских зарослях, и дело кончалось большим пожаром и разграблением жилищ.  Но если дозорные были не так расторопны, тогда безжалостные кочевники, проносясь по улицам на невысоких лошадях, накидывали арканы на самых молодых и сильных и утаскивали за собой, чтобы потом выгодно продать на невольничьих рынках Средней Азии. Пытающихся хоть как-то оборониться рубили кривыми саблями.
Кто же были они – эти грозные повелители степных просторов Заволжья?
До начала ХХ века ученые-этнографы  объединяли все тюрко-язычные народы  Средней Азии, Казахстана и Сибири под именем «киргизы», ошибочно приписывая всем самоназвание киргизов -  «кыр-гыз». А вот непосредственно казахов называли «киргиз-кайсаки». «Кайсак» переводится с тюркского как «вольный человек», то есть свободный кочевник, не признающий какой-либо осёдлости, государственности и подчиняющийся только власти своего хана.
Казахский народ сложился в процессе ассимиляции древних племён и народностей. Южно-российские, южно-сибирские и среднеазиатские степи во все века были проводящей полосой для кочевавших, в основном тюркоязычных народов: кыпчаков, аргын, торков, половцев, печенегов и прочих, двигавшихся в большинстве своём с востока на запад и северо-запад.
В VI веке территория Казахстана вошла в состав Тюркского Каганата. В Х веке на юге возникло крупное государство Караханидов. Но основная часть степного народа продолжала вольно кочевать по северо-казахстанским степям. В начале ХIII века Казахстан был завоёван монголами и стал частью империи Чингисхана. С начала ХIV века империя стала распадаться на всё более мелкие ханства. В первой четверти ХVI века племена казахов были ненадолго объединены под властью Касым-хана, после смерти которого начались продолжительные междоусобные войны. К концу ХVIII века процесс образования собственно казахской нации был практически завершён.
В ХVIII веке казахи делились на три жуза (орды) – Старший, кочевавший в Семиречье (между озером Балхаш на севере и хребтом Северного Тянь-Шаня на юге), Средний (районы Центрального Казахстана) и Младший (на западе). От последнего и откололся Букеевский или Внутренний жуз, переправившийся под предводительством хана Букея через Урал  и ставший кочевать в степях между Волгой и Уралом.
… Хан Букей в окружении свиты  на невысоких степняцких конях подъехал к берегу Ур-Алы, широкой и полноводной реки. Течение её, хотя и  не такое сумасшедшее как в верховьях, все же впечатляло своей скоростью. «А ширина – просто адовая… Да простит меня Аллах,» - подумал хан. Он тяжело вздохнул, вытер слезящиеся глаза. Опять заломило больную поясницу. Ему, старому воину, проведшему всю жизнь в седле, последнее время стало трудно передвигаться верхом. Давно, ещё по молодости, в жаркой сече на Амударьинских берегах  лютый уйгур все же достал его своей саблей, хотя и валился  уже с коня, проколотый насквозь пикой. Здоровый организм тогда справился с ранением и в сшибках с врагом искусный вояка Букей не уступал своим соратникам. Но, возраст… - шайтан его забери! Как говорит лучший друг и советник Керимбай: «Старый тушканчик хоть и прыгает искусно, но не далеко». Хан улыбнулся, и тут же гримаса боли исказила его лицо. Он со стоном схватился за спину. Нукеры-телохранители мгновенно выскочили из сёдел и, подбежав к нему, бережно помогли спуститься на землю, уложив на подстеленный ковер. Стало полегче. Букей приподнялся, опершись на локоть, и махнул рукой спешившейся свите. «Керимбай, Исатай и Йеркен останьтесь, остальные – к юртам!» - резко приказал он. Приглашённая троица, бросив поводья, расселась возле хана, поджав ноги, а остальные, оверховев (вскочив в седло- прим.автора), неспешно двинулись к юртовым дымкам расположившегося невдалеке жуза.
- Что ты решил, акэ? – первым нарушил молчание нетерпеливый и горячий младший сын Йеркен, подпрыгивая на том месте, где кончается спина. В то же мгновение тяжёлая рука невозмутимого старшего брата Исатая, сильно сжав плечо, пригвоздила его к ковру. «Правильно, подумал отец, - не гоже лезть впереди старших. Молодец, Исатай, хороший из тебя правитель выйдет!» Младший сын пристыжено опустил глаза и замер в ожидании.
- Что сказали разведчики, Керимбай? – спросил хан пожилого худощавого степняка, неспешно жующего табачные листья.
Керимбай сплюнул коричневый комок через плечо.
- Степной волк худо бегает, а от добычи не отстает… Уйгурская конница уже в десяти полетах стрелы отсюда.
- Сколько у нас осталось нукеров? - повернул правитель голову к Исатаю.
- После вчерашней битвы - около сотни бойцов, ещё три десятка раненых да калечных. Если вооружить детей постарше и стариков покрепче, то еще пару десятков, - неспешно отчитался сын.
Йеркен вскочил на ноги и, размахивая руками, горячо воскликнул:
- Ну и что! Надо биться! Не дадим опозорить наш жуз!
- Билась мышь с верблюдом - два копыта сгрызла, а третьим подавилась! У врага четыре сотни боевых всадников, да ещё сотня пастухов наберётся. А уйгуры – ребятки злые, да и сабельки у них умелые,- сказал Керимбай.
- Да что ж нам теперь позор принимать? Никогда!
- Послушай, Букей, решай быстрее, надо жуз сохранить! – обратился к хану советник.
Хан поднял руку, призывая к тишине. После долгой томительной паузы он поднялся на ноги, окинул твёрдым взглядом уходящую в даль степь и сказал:
- Вот моё решение. Жузу немедленно начинать переправу. Не бывали еще казахи за Ур-Алы, неизвестность там.
- Слышал я от  купцов бухарских, что там поселение урусов и немцев-колонистов. Живут знатно, богато. Но в основном к Итиль-Волге жмутся, в степь далеко не заходят, - прервал хана Керимбай.
- Оно да и к лучшему. Как ты любишь говорить: «Когда Аллах немного вздремнёт, то слушай своё сердце и голову». Если останемся здесь, конец нашему роду. Ты, Исатай, переправишься первым и будешь принимать жуз на том берегу как хан. Керимбай, будь с молодым ханом. Без твоих мудростей тяжело ему придется.  Йеркен с десятком молодых нукеров на самых сильных конях переправится последним, прикрывая, если придется, переправу.
   - А ты, акэ? – воскликнул Йеркен.
   Хан посмотрел на его вопрошающее лицо. Широко улыбнулся, положив ладонь на рукоять кривой сабли.
   - Я со стариками-добровольцами поскачу навстречу уйгурской конницы. И жуз спасем, и честь через ханскую кровь сохраним, - он тяжело подошёл к коню и, отвергнув помощь сыновей, стремительно вскочил в седло, сжав зубы.
   - Акэ!- с отчаяньем крикнул Йеркен. Букей поднял руку:
   - Я так решил. Всё! Прощайте, - резко бросил он и, хлестнув коня нагайкой, резво поскакал в сторону юрт.

На возвышенном правом берегу Урала стояли двое всадников – пожилой и молодой. Молодой украдкой смахнул с острой скулы слезу. Пожилой положил ему руку на плечо.
- Да-а, Исатай… Настоящий батыр и в старости воин. Знаю, надолго запомнят уйгуры Букея.
- Прощай, акэ, - прошептал молодой хан и, повернувшись к Керимбаю, хрипло спросил, - А где Йеркен?
- Сменил раненого коня и унёсся с отрядом вперёд кочевья на разведку. Да и нам пора поспешать, жуз уже далеко.
Облако пыли от уходящего на запад кочевья едва виднелось у черты окоёма. Всадники бросили последний взгляд на родную зауральскую степь. У берега виднелись небольшие группки врагов в остроконечных войлочных шлемах, грозно размахивающих оружием.
Исатай в сердцах огрел лошадь меж ушей кулаком и стремглав понёсся прочь от реки. Пожилой степняк ещё чуть помедлил и тоже заспешил вслед:
- Ничего. Степь – она везде степь – мать-кормилица.

К началу ХХ века уже не существовало в Поволжье кочевых казахов, а набеги остались лишь в фольклорных воспоминаниях колонистов. Да матери, пугая непослушных детей, грозно произносили: «Вот не будешь слушаться, придет за тобой злой киргиз и утащит в степь».