Ямбу снегопада выжить трудно...

Вспоминая Клюева



  Хрустами снега, ядрёной водярой мороза
 нынче декабрь за сто лет расквитался с народом!
 Если же спрыгнет какая строптивица с воза,
 легче кобыла с отчётным расстанется годом.
 Ну а коль век иль миллениум свалится за борт,
 канет в сугробы сундук, дребеденью гремящий, –
 крякнет, всего-то, ямщик, Тимофей или Ламберт:
 стужа родимая учит терпимости вящей.

 Мыши, видать, от мороза и вовсе взбесились –
 грюкают в кухне железною крышкой кастрюли.
 Или же вновь домовой из-под веника вылез,
 взором хитёр, бородой и кафтаном – чистюля?
 Ежели ты, здравствуй батюшка войлочный тапок,
 Клюев мой милый и Ремизов неотразимый!
 В спичечный короб набрал тараканьих ты лапок,
 только встряхнёшь – вот и музыка в долгие зимы.

 Коль разобраться, нутром я тянусь к домострою,
 к лыковым скрипам, к печному, примерно, уюту.
 В снег петушиную косточку глубже зарою,
 штофом залью на душе красногривую смуту.
 Зиму бы пробедовать без большого пожара.
 Клюева стану читать, золотую ермолку.
 Мало ли что: гражданин я такого-то шара...
 Суженый стужей дедок про стожки и Стожары
 в сердце родную-горячую тычет иголку!





 *  *  * 



 Cтало трудно радоваться снегу,
 а ведь раньше белый свет любил!
 Снежнохолмий альфу и омегу
 изо всех отважноглазых сил
 чтил-читал. И по зигзагу зайца,
 сбросив лыжи, мчался полем вслед...
 Жаль, зрачку мальца, огню-бенгальцу,
 в нынешнем раскладе места нет.

 Ямбу снегопада выжить трудно.
 Разве что по скользанке шальной
 всё ещё снуют зеркально-смутно
 школяры, чей снежный мир больной
 исчезает над багровой крышей,
 под которой Голем, Бренд и Тренд,
 на ведьмачьей сходке нуворишей
 добивают смысл, отгомонивший,
 и идеей назначают высшей -
 гроб ваплёный, шоу-секонд-хенд...