У бабушки...

Я   часто   вспоминаю   садик…   
Нельзя   сказать,  чтобы   мне   было   в   нем   плохо.  Меня   любили   воспитатели,   как   минимум,   выделяли.   Рядом    всегда    была    Оленька.   Я   научился   читать,    было   много   игр...   Но -  как   всегда,    присутствует   «но».  В  моем   случае   в  нем   заключено  проявление    всеобщего   диктата.  В   обиходе   это   называется    «режим».  Вставать   по   расписанию,   кушать,   играть,  заниматься....  И  везде  -   педагоги,   исполняющие  роль   надзирателей.   По  большому   счету,   в   этом   нет   ничего   плохого.  Это   начало   социализации.   Но   мне  было   очень   некомфортно   в   таких   рамках.   И  так  и  не  исчезло   это   ощущение   дискомфорта   до  конца   садика.   Мне  было   тесно   там,  и   я   постоянно   пытался   вырваться   на  волю. 
Потому,   наверное,   так  любил    те   дни,  когда  нас  отвозили   к   бабушке.   Бабушке   мамы .    Она   жила   в  рядом   расположенном   селе,  в    горах,  и  хотя    соседи   были   не   так   уж   далеко,       создавалось   полное  впечатление   безлюдья.   Тогда   я   еще   не   понимал,  что  именно  это,   наверное,   и  привлекало   меня   сильнее   всего   в  этих   поездках. 
Домик   бабушки   был   небольшим,   на   три   комнаты  всего. Глинобитный,  с   глиняным   же   полом,   он   походил   скорее   на   землянку.  Маленькие   окошка   не  моги   пропустить    много   света,   и   в   комнатах   всегда    царил   полумрак,   а   летом   в   любую   жару   было   прохладно.   Бабушка   собирала   травы,   сушила   их ,   подвешивая   в   углах   красивыми   пышными   связками.  Аромат  этих  трав   помню  до  сих  пор.  Он  превращал   бедную    хижину  в   сказочный  дом  доброй  волшебницы,  пожилой   и   мудрой. 
Бабушка  такой,  в  сущности,  и   была.  Не  обученная   грамоте,   она,  тем  не  менее,  очень  чутко   умела  СЛУШАТЬ.  И  слышать.  Она  разговаривала   с   животными,   с   деревьями,   травами   -   и   все  это  по-хорошему,  с  доброй   улыбкой,   не  на   показ.  Я  не  уверен,  что   кто-либо   из  соседей   знал   о   ее   даре.  От  нас  же  она  не  скрывалась.  Часто,  выйдя   во  двор,   я  видел,   как  ласково   она  гладит  кошку,  выгибающую  спину  от  удовольствия.  Или  пропалывает   грядку,  беззлобно  вычитывая   мораль  сорнякам.  Кстати,  без  удобрений  овощи  росли   у   нее  ничуть  не  хуже,  чем   на  куда  более  плодородных,  постоянно  подкармливаемых   землях  у  нас  дома.  Это  всегда  приводило  в  недоумение  бабушку  домашнюю – маму  папы. 
Весь    двор   был    устелен   мягким    ковром   из    спорыша,  и   я   любил   бегать   по   нему   босиком.   Бабушка   никогда   не   запрещала   мне   это,   даже   осенью   и   ранней   весной.   Сестра   же   проявляла   благоразумие   и  ходила    по   этому   ковру   лишь   в   обуви.  Она   говорила,   что   травка   щекочет    ей   ножки,   и   бабушка,   смеясь,  называла   ее   Белоножкой.   
Я  очень  любил  свою  бабушку  - чётко  осознаю  это  уже  во  взрослом  возрасте.  Она  была  очень  и  очень  настоящая.  И  когда  мне  было  плохо  до  такой  степени,  что  не  мог  никого  видеть,  ни  с  кем  разговаривать -  я  прожил  этот  период  именно  с  нею.  Но  об  этом -  в  другой  раз.