Родина

   Было это на похоронах матери, где двор был полон людьми, соболезновавшими нам в трауре. Здесь находились близкие и родственники, знакомые, соседи и просто проходящие - все, кто хотел почтить память усопшего, прося у Всевышнего снисхождения, милости и предопределения ей хорошей судьбы в потустороннем мире. Сидели на скамейках из досок, сбитых на скорую руку в два ряда, понуро опустив головы.

Подошла сестра, прошептала на ухо:

- Там родственники мужа собираются уехать, хотят тебя видеть, попрощаться. У них тоже похороны. Дядя умер. Не забудь, пожалуйста, и им выразить своё соболезнование.
 
Я вышел на улицу.

Из незнакомой группы людей вперёд выдвинулся мужчина, годами старше меня. Торопливо и громко огласив призыв к молитве, мужчина выставил руки вперед, выворачивая ладони вверх и приближая их к лицу, этим самым демонстрируя обращение к Создателю. Все в один миг, в том числе и я, повторили его движения. Люди, сновавшие взад - вперед и проходящие мимо, встали, как вкопанные. Наступила тишина. Он беззвучно, одними движениями губ читал молитву по окончании чего вслух и во всеуслышание восхвалил Всевышнего, стал у него просить прощения в людских грехах и защиты. Все вразнобой и с разностью в созвучии произнесли – «Аминь», после чего проведя ладонями по лицу. Небольшой холодок прошёл у меня по спине, вызывая во мне содроганье.  Заглянув мне в глаза, он протянул руку для рукопожатия.

- Думаю; ты не узнал меня. Мусой меня зовут! - он виновато улыбнулся.

- Охотник? - сорвалось у меня с губ.

Мы долго стояли обнявшись. Я плакал, молча содрогаясь в порывах вырывающейся боли, пытаясь скрыть свои слёзы по матери в его плече, а он утешал и ждал, пока я отпущу его.

… Вернувшись в круг близких и родных, я рассказал старшему брату о том, о чём говорила сестра и о них, их трагедии и поступке по отношению к нам. Выслушав меня, брат сказал;

- Вам, надо ехать! Я, как старший, не могу отлучаться, - он глазами показал на двор. Возьми с собой сестру и ещё двух - трёх близких, из мужчин тоже. Езжай, не медли. Постарайтесь успеть к ним до захоронения!

Селение Чумли находится на склоне невысокой горы, в предгории Кавказского хребта, утопая в зелени деревьев низкого кизила и высокого грецкого ореха. Дороги здесь ужасные: разбитые, гравийные, с огромными боковыми водосточными ямами и ухабами поперёк дороги, причинами которых являются дожди и многочисленные склоны, где берут своё начало быстротечные ручейки, смывающие на своём пути глину, прокладывая себе дорогу к оврагам. Люди по-разному говорят. Кто о чём. И что никому это не надо. И то, что это не выгодно, что  у руководства нет лишних финансовых возможностей. Но, кто бы или чтобы, ни говорили, но видя всё это, думаю: надо приводить дороги районного значения в порядок, нужен их капитальный ремонт, со всеми коммуникационными отводами, перед их покрытием тонкой полосой  асфальта. Надо! Надо вкладывать в свой народ!

- « В сёлах нет молодёжи, а, старики - кому они, теперь, нужны? Они - прожили своё. Зачем, в них, вкладывать? Вкладывать надо в то, что будет приносить доход, прибыль, дивиденды»,- спорят здесь люди, далекие от политики, производства и прочих административных дел, возомнившие из себя сильными экономистами.
Жаль, что всё так обстоит! А мне думается, что дело тут вовсе не в молодёжи и не в стариках, или в старушках. Думаю, нет здесь истинных избранников, от народа, которые бы встали на его защиту. На защиту своих сел, своих стариков и своего народа. О какой выгоде мы можем говорить, если не думать о них, о бабушках и дедушках, об отцах и матерях, о детях и сёлах, о родственниках и внуках? Они, ведь, наши - всё! И корни! И настоящее и будущее! Где и что может быть в будущем без сегодняшнего? Обидно.
Обидно и больно за тех, кто сегодня стал не нужен ни народу, ни руководству, ни их избранникам от народа. Как же так!? Для чего ж они трудились в своё время, не покладая рук? Не во имя ль Родины? Не во имя ли детей или поколений? Они что, плохо разбирались в экономике, когда дарили этим избранникам счастливое сытое детство? Больно, обидно и жаль!
Может быть, потому в солнечную погоду витающая пыль после проехавшего автомобиля долго стоит в воздухе над сельской дорогой, покрывая седых пеших стариков, в пыльную дополнительную дорожную «седину», как бы, торопя их к обрыву жизни на склоне лет, веля им быстрее убираться из неё, как ненужному элементу в природе? Разве не печально такое!?


Незнание дорог и нужных нам поворотов привело к тому, что мы не успели на процесс захоронения, чтобы быть рядом с теми, кому дорога была утрата, а потому решили отыскать в селе их дом и дожидаться их возращения там.
Было видно - машины здесь не ездили давно. Все возможные блокировки на мостах внедорожника Митсубиси, кое-как помогали проехать очередные ухабы, рытвины и проточные уличные канавы этого селения.
По указанному адресу встретили нас женщины. Сестёр забрали в дом, а мы, мужчины, нашли себе место под навесом, во дворе.
Немного погодя женщина преклонных лет, с добрыми и правильными чертами лица и глазами, влажными от слёз, принесла на подносе весь набор горячего чая. Видя её очертания, я невольно вспомнил образ доброй «бабушки» на банке не то сметаны, не то молока с названием не то  «деревенское», не то «доброе».
Поднявшись, я попытался соболезновать ей, на даргинском языке, с  их диалектом. … Были затруднения и …

- Мне ваша сестра сказала о том, что вы долгое время прожили в России. Можете говорить на русском, если вам удобно.
Я был удивлён тому, как легко, грамотно и естественно произнесла она всё это. Человека, умеющего так говорить на русском языке, где до районного центра не сказать, чтобы было близко, встретишь нечасто. Здесь горное селение. И местное население сызмальства говорит только на местном наречии!  Меня застали врасплох.

- Не знаю, как и сказать…!? – я развёл руками.

- Вы хотели соболезновать.

-Да. Спасибо! Извините, пожалуйста! … Примите наши соболезнования по …, пусть …

- Спасибо. И вы примите искренность мою в печали смерти вашей мамы. Я знала её.
Хорошая была женщина! Пусть покоится с миром.

- …Спасибо! - оставалось мне промямлить.
Она уходила в дом, когда в голове проскользнула мысль: «Как  на маму похожа! Такая же добрая!

***

… Муса - охотник, прежде чем уехать нам обратно, забрал нас к себе и вот о чём рассказал:

- Она была русская молоденькая девчонка, когда дядя мой, которого сегодня хоронили, отслужив Армию, привёз её - уже женой. Родители женили их, её устроили в местной школе преподавателем русского языка. Родом она из Чебоксар. Ей уже за восемьдесят. Когда говорит на даргинском языке, никто и не подумает что она русская. Её здесь очень любят. У неё был сын, дружил с нашим. С самого рождения дружили. В школе за одной партой сидели. Всегда были вместе. В селе «близняшками» прозвали. Очень были похожи внешне и по характеру. Друг от друга не отлучались.
Временами он замолкал, замыкаясь в себе, в своих мыслях, тяжело вздыхая. Лишь  потом после некоторой паузы возвращался к рассказу, и мы продолжали слушать.

- Друг другу помогали во всём. Когда сено косили, когда за дровами ходили в лес, и уроки всегда делали вместе. Даже когда мы, родители, строили дома, они поочерёдно ходили друг другу помогать. Так, в один из вечеров, он пришёл к нам. Втайне от всех рассказал сыну, что видел в лесу куницу и что, было бы неплохо, пульнуть из ружья. Без спроса взяли ружьё, «сломали» двустволку в цевье, перекинули через шею, накинув поверх большой дедовский овчинный тулуп, вышли из дому, унося с собой ружьё. Сын сказал, что проводит друга и вернётся.
 

Тишина, тепло и заунывное шипение чайника в растапливаемой печи для детишек, создавали дополнительный фон того рассказа, где, по его словам, перед нами встала картина того, как долго пытались двое друзей, так прицелиться в зверька, чтобы наверняка попасть и покончить с похитительницей домашней птицы. Представляли мы, как ветви дерева и густая листва укрывали того зверька, не давая ребятам такой возможности, получая пояснения и в том, что – инстинктивно, любой зверь, знает как вести себя в момент опасности,  где и как себя укрыть, чтобы найти себе спасенье.

Из его рассказа мы узнали, что два друга решили поступить по-другому - выманить зверька на открытое место. Уговорив друга залезть на дерево и всячески её там пугать, он прицельно держал то временное логово зверька на мушке. И в момент, когда куница, решила покинуть уже не безопасное место, раздался выстрел. Друг бездыханным рухнул наземь. Несколько дробинок попали и ему в голову. Молодой «охотник», не знавший или на миг позабывший наставления безопасной охоты звал друга, тормошил. Но, … тот молчал. Осознав наконец, всю глубину произошедшего, Руслан молча вытирая набегающие слёзы, стал снимать с правой ноги обувь, ничуть не сомневаясь в принятом решении.

- Приподняв отброшенное ружьё, наставил дуло себе в живот и большим пальцем правой ноги нажал на курок.
Муса сидел, понуро опустив голову. Мы сидели в оцепенении. Тишина царила в комнате такая, словно мы все оглохли. Немного успокоившись, после пережитого им в момент рассказа и приведя свои отцовские чувства в порядок, он глубоко вздохнул, прошёлся по нам виноватой улыбкой. Он бы хотел, чтобы не было тех слёз, но … - не продолжать свой начатый рассказ он не имел права. Наше безукоризненное безмолвие и ужас, застывший в гримасах наших лиц, боль в болезненно сощуренных глазах, требовали продолжения.

- Он остался жив. Когда пришёл в себя, увидел, что его друг всё ещё лежит с окровавленной головой. Потянулся к нему и снова стал звать. Потом подполз и накрыл собой, беря в объятия. Набравшись сил, схватился за него что есть сил и, в рывке, перевернулся вместе с ним, перенеся мёртвое тело друга к себе на колени. Сидя сползал вниз со склона, держа мертвого друга, как малого ребёнка, временами зовя людей на помощь. Так он скоро вышел из леса к дороге. Время было вечернее и получилось так, что там проезжала совхозная машина с рабочими наверху. Люди не сразу поняли, что и сам он ранен, и что на нём не кровь друга, а своя. Пока сообразили - что да как, он упал без чувств. Погрузили потом и его. Повезли в районную больницу.

- …Что там творилось! - продолжал хозяин дома свой рассказ, качая низко опушенной головой в стороны и скрывая новую волну слёз. Сбоку, под левой бровью, на уголке глаза, я видел временами образующиеся морщины и понял, что он, таким образом, пытался избавиться от скопившейся влаги в глазах, не вытирая их руками. Он не знал, как спрятать их или остановить. Ему было больно за случившееся и стыдно за них. За слёзы - крупные, влажные бесконечные капли, сверкающие искоркой в потоке света окна и в мало освещённой комнате. Они были безжалостны к нему, и было видно, как трудно ему сейчас говорить.

- … Всё село собралось, – продолжил он свой рассказ. Женщины кричали, мужчины, перебивая друг друга, совали деньги врачам, просили сделать всё, что они могут и что, если надо ещё, они принесут. Только чтобы они были живы!  В больницу никого не пускали. Милиция стояла, не давали пройти. Врачи только ей, матери, разрешили остаться в реанимационной палате, у изголовья перебинтованного  сына.
Когда Руслан очнулся, спросил маму: - «Что с его другом?» По слезам и безмолвию матери он понял, что нет больше его друга. И тогда, схватившись за бинты, он стал их срывать с себя, открывая залатанные раны живота вместе с иглами от капельниц. Мать стала просить его, умолять – остановиться. Объясняла, что он может умереть и что он ей очень дорог, и что она не знает, как будет жить без него.
Нам было тяжело это слушать. Но, ещё хуже нам было, когда он замолкал.

- ...Знаете, что он ей сказал? - спросил он нас, поднимая голову и пытаясь улыбнуться своему бессилию, и вновь замолкая в паузе.
Нам нечего было сказать. Мы хотели молчать. Мы не хотели гадать. Все горели желанием сократить эту паузу!

Он, как и прежде, опустил голову, чтобы повторить те слова. И они прозвучали, как из пустоты, холодной стальной жилкой, отдаваясь в сердце ужасом и болью.

- « Я не должен жить, мам! Я не хочу так! Не смогу! И не хочу! Я не хочу так жить! Что мне сельчанам сказать и что я могу, сказать его родителям? Прости меня! Пожалуйста, прости! Так, не должно было быть! Но, случилось! Я не хочу, чтобы невзлюбили тебя! Не хочу, чтобы даже словом они могли бы обидеть тебя, мам! Они, любят тебя! Они, должны любить тебя, мам! Прости меня, пожалуйста! Мам, мне нельзя по-другому!»

Он умолк. В тишине, холодной жилкой, прошел сдерживаемый плачущий вой сестры, прикрывшей свой рот платком. Говорят охотники черствые люди. Тяжело вздыхая, он снова и снова, качал головой. Он пытался прикрыть лицо руками, тогда как капли тех слёз, просочившись сквозь его пальцы, весело догоняя друг друга, катились по тыльной стороне кисти, к локтю, где собравшись и тяжелея, падали на оголённый деревянный свежий настил пола, оставляя за собой большое мокрое пятно  в светло-желтом цвете сосны.

- И он там так и умер. Не дал и врачам оказать себе помощь, - довершал он свой рассказ. - Хоронили здесь,  … в селении, всем селом. Решили вместе похоронить. В одной могиле, - тяжело выдохнул он, сильно сжав скрестившиеся пальцы на прижатых ладонях обоих рук, упираясь локтями о колени и низко опустив голову. Я на миг представил себе ту картину. В душе было жутко и пусто.
Немного погодя, в коридоре послышались шаги. В дверь постучались. Женщина в платке стояла у двери с накрытым круглым разносом на руках.

- Тут я вам немного принесла, … в дорогу, - сказала она. – Испекли второпях, … попробуйте.
Это была она.

Муса вскочил и повернулся к окну, якобы потерял там что. Мы сидели, словно вкопанные. Постояв немного, она попросила нас к столу и поставила свою ношу. Сняв сверху салфетку, собиралась удалиться, наверное, поняв, что не ко времени подошла.

- Пожалуйста, подождите! - опомнился я. -  Могу вам …, ну …, чем помочь? Ну, …в смысле, сделать что-нибудь хорошее для вас или, скорее, нужное? Вы знаете, я приехал из России, буду уезжать, могу передать ваше письмо, подарки, что передадите - на родину, ну…в смысле…
Она улыбнулась.

- Родина!? Она у меня, здесь, сынок! Я люблю это село, этот народ. И здесь все любят меня. Здесь и я люблю каждого, здесь я родила и вырастила своих детей. Сегодня здесь я похоронила любящего меня мужа, которого любила больше жизни! Здесь, поверьте мне, мне дорог каждый! А те, про которых ты говоришь, забыли про меня! Уж и не помнят, поди! Ни на одни из похорон не соизволили приехать.  Так что  Родина моя, сынок, здесь! И, с тех пор, как только вступила я на эту землю!
Потом, заглянув глубоко мне в глаза, она, как мать, во время наставлений, повторила:

- И дом мой,  здесь, и село! Приезжайте к нам в гости! Будем рады вам всегда!

- Меня звать Габиб, – произнёс я грустно, понимая всю её боль. Вы мне очень понравились, тёть Зой! Обещаю, мы приедем обязательно, будем видеться теперь чаще!

- Не надо обещать. Я знаю! - сказала она, заботливо проведя рукой по моему плечу, теплом излучая собою Добро.

И я уверен, что мы увидимся с ней и, как со своей  мамой ранее, проведём немало бесед и разговоров за вкусным ароматным чаем из здешних горных трав, собранных её рукою. Они, то поколение женщин – наши матери и русские учительницы их возраста, в школах, в начальных наших классах, учили нас азбукам - азбуке алфавита и азбуке Жизни. Азбукам, которые, как фундамент дома, в жизни служат человеку основой его, на всю его жизнь - стержнем в нём, впитываемая  в детстве  – теплом их отношений, любовью матери и грудным молоком.

Они учили нас – Любить и - нести людям Добро!